– Вы перепачкаете сапоги, падре, если пойдете. Лучше отправимтесь к нам. Пожалуйте сюда…
Они остановились у старой, поросшей вьющимися растениями ограды. Амелия открыла небольшую зеленую калитку, и они спустились по трем каменным ступенькам на дорожку, шедшую вдоль стены. С одной стороны её росли розовые кусты, цветущие круглый год.
Амелия останавливалась на каждом шагу, поясняя, где что будут сеять. Амаро слушал, поглядывая на нее искоса. Голос девушки казался ему в деревенской тишине еще нежнее и приятнее, щеки её разгорелись на свежем воздухе, глаза, заблестели ярче обыкновенного.
В конце дорожки начиналась их усадьба. Но калитка была заперта.
– Верно работник унес ключ с собою?
Она перегнулась через калитку и закричала громко:
– Антонио, Антонио…
Но никто не откликался на её зов.
– Он ушел должно быть в конец, – сказала она с досадою. – Но здесь по близости можно пролезть через изгородь. В детстве я никогда не пользовалась калиткою, а лазила всегда тут.
Амаро улыбался. Ему было трудно говорить. Вино аббата разгорячило его, а присутствие Амелии разжигало в нем страстное желание обладать ею.
– Вот это место, – сказала Амелия, останавливаясь. – Лезьте вперед.
– Ладно.
Он подобрал рясу, пролез в отверстие и соскочил вниз на лужайку, но поскользнулся в сырой траве и упал. Амелия захлопала в ладоши, весело смеясь.
– А теперь прощайте, падре, я пойду к доне Марии. Вам не выбраться оттуда. Калитка заперта, а через изгородь вам не пролезть обратно – слишком высоко. Теперь вы пойманы…
– Ах, вы насмешница!
Она не переставала хохотать, поддразнивая его. Священник был очень возбужден.
– Прыгайте ко мне, – сказал он хриплым голосом.
Она сделала вид, будто ей страшно.
– Прыгайте скорее.
– Ладно, – крикнула она вдруг, соскочила сверху и упала ему на грудь, вскрикнув слегка. Амаро пошатнулся, но удержал ее, крепко прижал к своей груди и быстро поцеловал в шею.
Амелия высвободилась из его объятий, задыхаясь и густо покраснев, но не убежала, а стала поправлять на себе дрожащими руками волосы и платье.
– Амелия, дорогая!.. – сказал Амаро.
Тогда она приподняла юбку и побежала вдоль изгороди. Амаро пошел за ней следом, стараясь догнать. Но когда он добрался до калитки, Амелия разговаривала с работником, принесшим ключ.
– Антонио, – сказала она, – проводите падре к воротам. Прощайте, падре.
И она убежала по мокрой траве в оливковую рощу к доне Марии. Та сидела на большом камне, наблюдая за работой поденщиц, сбивавших с деревьев оливки.
– Что с тобою, голубушка? Откуда ты прибежала? Ты, кажется, с ума спятила?
– Я просто запыхалась, – ответила она, вся раскрасневшись, и села рядом со старухой. Грудь её тяжело вздымалась, губы были полуоткрыты, глаза устремлены в одну точку. В голове вертелась одна неотвязная, радостная мысль:
– Он любит меня, он любить меня…
VIII
Отец Амаро вернулся домой в ужасном состоянии.
– Что мне делать теперь? – спрашивал он себя, и сердце его сжималось от волнения.
Надо было прежде всего уехать от сеньоры Жоаннеры на другую квартиру. Нельзя было оставаться жить под одною крышею с девушкой, после того, что случилось.
Он видел, правда, что Амелия не рассердилась на него. Может быть, она сдержала свой гнев из уважения к его сану или из внимания к нему, как к другу каноника. Но она могла, рассказать все матери или Жоану Эдуардо. Какой ужас! Это пахло большим скандалом, может быть даже переводом в деревенский приход. Что сказала бы графиня де-Рибамар?
Амаро решил переговорить с каноником Диас. При своем слабом характере он чувствовал во всех трудных случаях потребность обратиться за помощью к чужой воле. Кроме того, ему было бы трудно найти себе квартиру и прислугу без содействия каноника, знавшего Лерию, как свои пять пальцев.
Придя к Диасу, он застал его в столовой. Старик сидел у стола в покойном кресле с молитвенником на коленях и дремал. Услышав шаги Амаро, он лениво приоткрыл, глаза и пробормотал:
– Я, кажется, заснул слегка.
– Я зашел к вам по делу… – начал Амаро.
– А славным обедом угостил нас аббат, – перебил его каноник и забарабанил пальцами по молитвеннику.
– Знаете, отец-наставник, – сказал Амаро и чуть было не добавил: – со мною случилось нечто ужасное, – по удержался и сказал вместо этого: – сегодня я чувствую себя прекрасно, но последнее время мне все что-то нездоровилось…
– Вы действительно бледноваты, голубчик, – ответил каноник, пристально разглядывая его. – Примите-ка разок слабительного.
Амаро помолчал несколько времени, уставившись на слабое пламя лампы.
– Знаете, я собираюсь переменить квартиру.
Каноник поднял голову и поглядел на него та недоумении.
– Переменить квартиру? А почему?
Отец Амаро подвинул свой стул ближе к канонику и заговорил тихим голосом:
– Видите ли, мне приходит в голову, что неловко жить в доме, где есть молодая девушка…
– Что за ерунда! Вы – жилец и живете, как в гостинице. Не говорите глупостей.
– Нет, нет, отец-наставник, поверьте, что я прав…
И он вздохнул. Ему хотелось, чтобы каноник вызвал его на откровенность.
Тот поглядел на него пристально.
– Скажите откровенно – вы находите плату слишком высокой?
– Нет, – возразил Амаро нетерпеливо.
– Так в чем же дело? Должна же быть какая-нибудь причина для этого. Мне кажется, что лучше такого дома трудно найти.
– Конечно, конечно, – согласился Амаро, возбужденно шагая по комнате. – Но мне неловко оставаться. Не поможете ли вы мне найти недорогую, скромно меблированную квартирку? Вы лучше меня знаете толк в таких делах.
Каноник помолчал, медленно поглаживая подбородок.
– Гм… недорогую квартирку… – проворчал он, наконец. – Что же, надо будет подумать… Может быть, оно и, правда, лучше.
– Понимаете ли вы? – начал было Амаро, наклоняясь к канонику. – Дом сеньоры Жоаннеры…
Но в это время отворилась дверь, и в комнату вошла дона Жозефа. Начался общий разговор об обеде у аббата, о болезни полного каноника Саншиша, и в результате Амаро ушел от Диаса даже довольный, что он «не открылся ему».
Каноник остался сидеть у стола. Решение Амаро уехать от сеньоры Жоаннеры было в сущности даже приятно старику. Устроив молодого священника на квартире на улице Милосердия, он уговорился с хозяйкою, что перестанет давать ей обычную сумму, которую он аккуратно приносил ей в конце каждого месяца в течение нескольких лет. Но он скоро пожалел об этом поступке. Когда не было жильцов, сеньора Жоаннера спала одна в первом этаже, и каноник мог спокойно наслаждаться ласками своей старой подруги. С приезда же Амаро сеньора Жоаннера перешла спать наверх рядом с комнатою дочери, и каноник сразу понял все неудобство этой перемены. Приходилось выбирать время, когда Амелия обедает где-нибудь в гостях, а прислуга уходит за водою. В результате важный каноник, сделавшийся на старости лет порядочным эгоистом, был лишен правильного гигиенического удовлетворения своих потребностей и попал в положение школьника, который любит учительницу. Если бы Амаро уехал теперь, сеньора Жоаннера перешла бы снова спать вниз, и каноник получил бы возможность наслаждаться прежними удобствами. Правда, пришлось бы опять давать некоторую сумму на хозяйство, но ничего не поделать! Лучше уж давать деньги, чем терпеть неудобство.
– По крайней мере буду жить всласть, – закончил он вслух свои размышления.
– О чем это вы разговариваете сами с собой, братец? – спросила дона Жозефа, начавшая дремать в кресле рядом с ним.
– Я обдумывал, как мне обуздать плоть во время поста. – ответил он, смеясь густым басом.
* * *
Амаро был уже дома в это время и шел наверх пить чай, ожидая увидеть в столовой грозно настроенную сеньору Жоаннеру. Но он застал за чаем одну Амелию; услышав его шаги на лестнице, она быстро схватила работу и склонилась над шитьем, вся красная, как рак.
– Добрый вечер, Амелия!
– Добрый вечер, – ответила она сухо.
Её тон поразил священника.
– Амелия, – сказал он тоном мольбы, – прошу вас, простите меня. Я совсем забылся. Я сам не понимаю, что делаю. Но поверьте, я решил исправить это и попросил уже сеньора каноника найти мне другую квартиру.
Он говорил с опущенным лицом и не мог видеть, как Амелия подняла на него глаза, полные удивления и отчаяния. Но в этот момент в комнату вошла сеньора Жоаннера и закричала при виде его:
– Я уже знаю, я уже знаю все. Отец Натарио рассказал мне, каким чудным обедом вас накормили. Ну-ка, расскажите еще раз все по порядку.
Амаро пришлось подробно описать все блюда и повторить дословно все разговоры. Потом стали говорит об имении, и священник спустился к себе, не решившись сказать хозяйке, что он уезжает от неё.
На следующее утро каноник явился к Амаро рано утром. Тот сидел у окна и брился.
– Знаете, я, кажется, нашел для вас квартирку. Недалеко от меня есть домик маиора Нуниша. Его переводят в другой город.
Эта поспешность неприятно, поразила Амаро.
– Это меблированная квартира? – спросил он с огорчением в голосе.
– Да, меблированная, и с посудой, и с постельным,= бельем.
– Как же мне быть?
– Как же быть? Переехать поскорее. И я должен признать, Амаро, что вы нравы. Я тоже пришел к убеждению, что вам следует жить одному. Одевайтесь скорее и пойдемте посмотреть квартиру.
Домик находился на улице Созас. Это было старое одноэтажное здание с покривившимися полами и выбитыми стеклами в нескольких окнах. Мебель в квартире была самая допотопная. Тем не менее Амаро согласился переехать. Каноник достал ему в тот же день прислугу, бывшую кухарку адвоката Годиньо, очень набожную и тихую женщину. Она была сестрою знаменитой Дионизии, которая славилась в Лерии тем, что была прежде любовницею всех важных лиц в городе и причинила немало горя многим женам и мамашам. Теперь она уже состарилась, открыла прачешное заведение, брала вещи в заклад и занималась акушерством и сводничеством.
Каноник сообщил сеньоре Жоаннере о решении Амаро в этот же день. Она очень удивилась и назвала священника неблагодарным, но каноник успокоил ее, объяснив, почему это удобнее, и обещав снова давать ей на хозяйство.
Амаро уложил свои вещи, печально оглядывая комнаты, мягкую постель, столик с белою салфеткою, большое кресло., в котором он сидел так часто, читая молитвенник и прислушиваясь к пению Амелии наверху.
– Кончено, кончено все, – думал он с отчаянием, возмущаясь своим поспешным решением. Ему было ясно, что Амелия любила его и никому ничего не сказала. К чему же было затевать переезд на другую квартиру?
Обед прошел очень печально. Амелия жаловалась на головную боль, чтобы объяснить как-нибудь свою бледность. Каноник, встал и сказал, что проводит Амаро на новую квартиру.
Священник подошел к хозяйке.
– Благодарю вас, сеньора, я крайне признателен вам за все. Поверьте, что…
Но волнение сдавливало ему горло. Сеньора Жоаннера поднесла белый передник к глазам.
– Полно, полно, сеньора, – добродушно засмеялся каноник: – ведь падре не в Индию уезжает.
– Тяжело расставаться с друзьями, – всхлипывала сеньора Жоаннера.
Амаро попробовал было шутить, но это плохо удалось ему. Амелия была бледна, как полотно, и кусала губы от волнения.
Наконец, Амаро ушел. Жоан Русо, принесший ему чемодан на улицу Милосердия, когда он приехал в Лерию, понес его теперь на улицу Созас, подвыпивши, как и в первый раз.
* * *
Очутившись вечером один на новой, мрачной квартире, Амаро впал в черную меланхолию. Он оглядывался в комнате, и взор его с отвращением останавливался на маленькой железной кровати с жестким матрацем, на мутном зеркале, на умывальной чашке с кувшином, стоявших прямо на подоконнике, так как в комнате не было умывальника. Все кругом было пропитано сыростью и покрыто плесенью. На темной улице шел мелкий, непрерывный дождь. Боже, что за жизнь!
Его гнев обрушился тогда на Амелию. Она была виновата в том, что он лишился удобств, очутился в одиночестве, должен был платить дороже за такую гадость. Если бы у неё было сердце, она пришла бы к нему в комнату и сказала: – Отец Амаро, почему вы уезжаете? Я не сержусь, оставайтесь. – Она ведь возбудила в нем желание своими нежными взорами и чрезмерной любезностью. Так нет, она не сказала ему теперь ни слова, а предоставила уложиться и уйти.
Он поклялся не ходить больше к сеньоре Жоаннере и стал обдумывать способ унизить и наказать Амелию. Но как? Надо было укрепить свое положение в высшем набожном обществе Лерии, сойтись поближе с настоятелем собора, отвлечь от улицы Милосердия каноника и сестер Гансозо, дать понять дамам хорошего круга, что сеньора Жоаннера – проститутка, забросать мать и дочь грязью… Амаро возненавидел весь светский мир за то, что многие преимущества и наслаждения этого мира были недоступны ему. Ненависть ко всему мирскому побуждала его увлекаться мечтами о своем духовном превосходстве над людьми. Жалкий чиновник Жоан Эдуардо мог жениться на Амелии, но что представлял он собой в сравнении со священником, облеченным властью от Бога награждать людей райским счастьем или карать их муками ада? Это сознание наполняло душу Амаро гордостью. Он жалел только о том, что лучшие времена церкви прошли, и она не располагает больше кострами инквизиции, тюрьмами и палачами.
Жизнь Амаро потекла очень однообразно. На улице было холодно и сыро. Отслужив утром обедню, он возвращался домой, снимал грязные сапоги, надевал мягкия туфли и начинал скучать. В три часа ему подавали обед, и он ни разу не поднял с миски разбитую крышку без того, чтобы не вспомнить веселых обедов на улице Милосердия. Прислуга Висенсия была больше похожа на. солдата, в юбке, чем на женщину, и постоянно сморкалась в передник. Притом она была очень неопрятна и часто подавала грязную посуду. Амаро был так мрачно настроен, что не жаловался ни на что, ел всегда на-спех и сидел часто часами один, покуривая сигару и отчаянно скучая.
По вечерам ему бывало всегда особенно тяжело. Он попробовал было читать, но книги скоро надоедали ему; отвыкнув от чтения, он часто даже не понимал смысла книги. Стоять у окна и глядеть на темную ночь было тоже скучно. Он ходил по комнате, заложив руки за спину, и ложился спать, не помолившись. Ему казалось, что отказавшись от Амелии, он принес огромную жертву и мог не утруждать себя молитвою.
Каноник никогда не заходил к нему, уверяя, что «у него начинает болеть живот, как только он попадает в такой мрачный дом». Амаро дулся, страдал, но не шел ни к Диасу, ни к сеньоре Жоаннере.
* * *
Сердце Амелии начинало сильно биться каждый раз, как она слышала звонок у двери. Но на лестнице скрипели сапоги Жоана Эдуардо, или шлепали галоши старых богомолок. Она закрывала глаза в немом отчаянии, обманувшись в своих ожиданиях. Иной раз, часов в десять, когда ей становилось ясно, что Амаро не придет, рыдания сдавливали ей горло, и ей становилось так тяжело, что она уходила к себе, жалуясь на головную боль.
Первые дни после его переезда на новую квартиру дом показался ей пустым и зловеще-мрачным. Она в бешенстве прижала к груди полотенце, которым Амаро вытер руки в последний раз перед уходом, и прильнула губами к подушке на его кровати. Днем она постоянно видела перед собою его лицо, ночью он являлся ей во сне. Любовь к священнику разгоралась в ней все сильнее и сильнее, несмотря на разлуку с ним.
Однажды вечером она отправилась навестить родственницу, служившую сиделкою в больнице. Дойдя до моста, она увидала кучку народа, собравшагося вокруг растрепанной девушки в ярко-красном платье, ругавшей на чем свет стоить какого-то солдата.
– Что тут случилось? – спросила Амелия, узнав в толпе одного знакомого торговца.
– Ничего, барышня. Солдат швырнул девчонке дохлую крысу в лицо, а она подняла целый скандал. Просто гулящая девка.
Амелия вгляделась поближе в лицо скандалистки и узнала в ней свою подругу детства Жоанну Гомиш. Она сошлась со священником Абилио; его перевели в худший приход, а она уехала в Опорто, стала вести распутную жизнь, впала в нужду и, вернувшись в Лерию, поселилась около казарм.
Эта случайная встреча произвела на Амелию очень глубокое впечатление. Она тоже любила священника и плакала от разлуки с ним. Куда могла привести ее эта любовь? К судьбе Жоанны. Она живо представила себе, как, на нее будут показывать пальцами, как отец Амаро бросит ее, да еще, пожалуй, не одну, а с ребенком и без куска хлеба. Эта встреча подействовала на нее очень благотворно; она решилась воспользоваться разлукою и постараться забыть Амаро, а также поторопить свадьбу с Жоаном Эдуардо.
В течение нескольких дней Амелия делала все возможное, чтобы оживить в себе интерес к жениху, и даже принялась вышивать ему туфли, но это длилось недолго. Мысль об Амаро скоро вернулась к ней с новой силой, и образ его стал преследовать ее всюду. Что он делал? Почему он не приходил? Не любил ли уж он другую? Муки ревности стали жестоко терзать её душу. Все честные намерения исчезали понемногу в пожиравшем ее пламени. Если воспоминание о Жоанне и возвращалось к ней иногда, она отгоняла его с сердцем и признавала только безумные доводы в пользу любви к Амаро. Её единственным желанием было броситься ему на шею и целовать его… хотя-бы пришлось заплатить за это жизнью.
Одновременно с этим ей стало очень неприятно ухаживанье Жоана Эдуарда. Она находила его глупым и раздражалась каждый раз, как на лестнице слышались его шаги.
По ночам ее мучили всегда кошмарные сны, а днем она терзалась ревностью, впадала в меланхолию, раздражалась из-за каждого пустяка. Характер её сильно испортился.
– Что с тобою, Амелия? – спрашивала иногда мать.
– Мне нездоровится.
Она была, действительно, бледна и потеряла аппетит. Однажды утром у неё открылся жар, и пришлось даже остаться в постели. Мать испугалась и послала за доктором Гувеа. Старый, опытный врач осмотрел девушку и вышел из её комнаты с довольным видом, спокойно нюхая табак.
– Ну, что-же с нею, доктор? – спросила сеньора Жоаннера.
– Выдайте ее поскорее замуж, сеньора, больше ничего. Я уж не первый раз говорю вам это.
– Но как же, доктор?
– Говорю я вам, выдайте ее скорее замуж, – повторил он, прощаясь, и спустился вниз, слегка прихрамывая.
Амелия скоро поправилась к большой радости Жоана Эдуардо, который очень скорбел душою во время её болезни и глубоко сожалел о том, что не может ухаживать за нею.
* * *
В следующее воскресенье, войдя в алтарь, чтобы служить обедню, Амаро увидел в соборе Амелию с матерью. Он закрыл глаза, и руки его так задрожали, что он чуть не выронил из рук чаши со Св. Дарами. Амелия не спускала с него глаз во время службы. Когда Амаро произнес Benedicat yos, протянув вперед правую руку, вся её душа устремилась к алтарю, словно перед нею стоял сам Бог, под благословением которого склонялись головы верующих в соборе.
Когда обедня кончилась, и народ стал расходиться, пошел дождь. Амелия остановилась у выхода с матерью и несколькими дамами, выжидая, когда дождь прекратится.
– Здравствуйте. – обратился к ним Амаро, бледный, как, смерть, тоже выходя из собора.
– Мы пережидаем дождь, падре, – сказала сеньора Жоаннера, оборачиваясь. – А что это вас так давно не видать? Разве мы провинились чем-нибудь перед вами? Знаете, это даже обидно.
– Я был очень занят все время, – пробормотал священник.
– Ну, хоть бы вечерком зашли на минутку. Мне очень неприятно, что вы совсем забыли нас. И все решительно заметили это. Право, падре, это даже неблагодарно с вашей стороны.
Амаро покраснел.
– Хорошо. Я приду сегодня вечером и заглажу свою вину.
Амелия тоже покраснела и пристально разглядывала пасмурное небо, чтобы скрыт волнение. Амаро предложил дамам свой зонтик; в то время, как сеньора Жоаннера раскрывала его и тщательно подбирала шлейф шелкового платья, Амелия шепнула священнику:
– Так приходите вечером непременно. Я так тосковала без вас, чуть с ума не сошла! Пожалуйста приходите.
По дороге из собора домой Амаро с трудом удерживался от того, чтобы не побежать по улицам от радости. Он вспоминал лицо Амелии, её круглые плечи, слова: «я путь с ума не сошла». В его душе ярко вспыхнула уверенность в том, что он любим, и это сознание наполнило все его существо глубоким чувством отрады.
За обедом он почти не ел, с нетерпением поджидая вечера и ежеминутно поглядывая на часы. Перед уходом он открыл молитвенник и внимательно прочитал несколько молитв из суеверного страха, как бы Бог или Святые не рассердились на него за недостаток благочестия и не помешали его любви к Амелии.
Когда, он вошел в столовую на улице Милосердия, его встретил взрыв бурного восторга.
– Наконец-то! Мы уже думали, что вы умерли. Каким чудом вы попали сюда?
Стулья раздвинулись, священника усадили и осыпали его вопросами. Что он делал это время? Отчего он так похудел?
Амелия молчала, но лицо её горело, и влажные глаза не отрывались от Амаро, удобно сидевшего в кресле каноника, и смешившего дам рассказати о своей неопытной и неловкой прислуге Висенсии.
Жан Эдуардо стоял в стороне и перелистывал старый альбом.