Read the book: «Хаски и его учитель Белый кот. Книга 2»
«Ни в жизни, ни в смерти
ты не сможешь быть
себе господином…
Серия «Хиты Китая. Хаски и его учитель Белый кот»
肉包不吃肉
二哈和他的白猫师尊
Rou Bao Bu Chi Rou
The Husky and His White Cat Shizun
В издание вошли главы 56-105 романа.
Перевод осуществлен с материковой версии издания.
Перевод с китайского Юлии Каретниковой.
Иллюстрация на обложке и форзацах Serdechno.
Иллюстрации в макете Heirasu и BaiYuN.
Published originally under the title of “The Husky and His White Cat Shizun” “二哈和他的白猫师尊”
Author Rou Bao Bu Chi Rou (肉包不吃肉)
Russian Edition rights under license granted by Beijing Jinjiang Original Network Technology Co., Ltd.
All rights reserved.
Russian Edition copyright © 2025 AST Publishers Ltd.
Arranged through JS Agency Со., Ltd.
Cover illustration by st
Cover illustration © 2022 Seven Seas Entertainment, Inc.
© Каретникова Ю.С., перевод на русский язык, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
Часть одиннадцатая
Море праздничных огней
Глава 56
Этот достопочтенный лепит пельмени
Когда Мо Жань услышал этот вопрос, на его лице появилось озадаченное выражение.
Скучаю ли я по нему?
Да, в прошлой жизни Чу Ваньнин нанес ему глубокую, нестерпимую обиду, однако в этой пока не сделал ему ничего плохого. Напротив, когда они попадали в сложное положение, Чу Ваньнин неизменно приходил на помощь, а потом страдал от множества ран, покрывавших его с головы до ног.
Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань наконец медленно проговорил:
– М-м-м… Он несколько раз был ранен, и всегда из-за меня…
От его слов у Чу Ваньнина потеплело на сердце. Он хотел было что-то сказать, но тут Мо Жань договорил:
– Его заботливое отношение меня сильно тяготит. Я лишь надеюсь, что смогу как-то помочь ему поскорее поправиться. Не хочу быть слишком ему обязанным.
Что-то теплое, согревающее словно бы умерло в груди у Чу Ваньнина, окоченело и стало глыбой льда. Он застыл на мгновение, а потом осознал, насколько смешон.
Лишь он один был виноват в том, что позволил разгореться крошечной искре надежды и, окрыленный, бездумно бросился в бушующее пламя, которое в итоге превратило его в кучку пепла. Чу Ваньнин улыбнулся. Улыбка вышла на редкость уродливой, полной горького разочарования, какая бывает у человека, который ожидал ощутить душистый аромат цветка, но ткнулся носом в горстку пепла.
– Не стоит слишком много над этим размышлять. Ты – его ученик. О каких еще обязательствах может идти речь? Он поступает так по собственной воле.
Мо Жань повернул голову и взглянул на него.
– Ну ты даешь! Такой юный, а стараешься говорить как взрослый, при этом еще и делаешь каменное лицо.
Он улыбнулся, опустил руку на голову мальчика и стал гладить его по волосам.
Поначалу Чу Ваньнин еще улыбался, но вскоре его глаза медленно начали наполняться слезами. Он устремил взгляд на молодое, сияющее лицо перед собой и тихо попросил:
– Мо Жань, хватит. Убери руку.
Мо Жань всегда туго соображал, когда дело касалось чувств, поэтому совершенно не замечал странного настроения мальчика. Кроме того, он уже так привык постоянно подтрунивать над Ся Сыни, что как ни в чем не бывало схватил Чу Ваньнина за нежные щечки и слегка потянул их вверх вместе с уголками губ, состроив на его лице потешную гримаску.
– Ну почему ты опять злишься, братец?
Чу Ваньнин глядел Мо Жаню в глаза и видел в его зрачках отражение маленького мальчика, чьи щеки были в шутку растянуты в такой кривой улыбке, будто это и не ребенок вовсе, а какой-то монстр, одновременно и жалкий, и смешной.
– Отпусти.
Все еще ничего не замечающий Мо Жань продолжал его дразнить:
– Ладно, ладно, только не сердись. Больше не буду говорить, что ты похож на взрослого, доволен? Ну же, давай мириться. Назови меня старшим братом…
– Да отпусти ты…
– Ну, будь послушным мальчиком, назови меня старшим братом, а я потом куплю тебе османтусовых пирожных.
Чу Ваньнин закрыл глаза. Его ресницы едва заметно задрожали, а голос прозвучал несколько хрипло:
– Мо Жань, я не шучу. Я правда больше не хочу с тобой играть. Отпусти меня. Отпусти, слышишь?
Его длинные тонкие брови сошлись на переносице. Из-под сомкнутых век слезы все-таки не побежали по щекам, но в горле встал ком.
– Мо Жань, мне больно…
Слишком больно. Если в сердце надежно поселился какой-то человек, ты можешь бережно спрятать его внутри, в глубине, на самом дне души. Довольно и того, что ты безмолвно оберегаешь его образ и хранишь в своей памяти.
Однако вся доброта этого человека изливается на других, в то время как тебе остаются лишь колкие шипы. Ты хранишь этого человека в своем сердце, и стоит тому лишь шевельнуться, как шипы тут же раздирают это самое сердце изнутри. Мука повторяется день за днем, старые шрамы не заживают, а новые появляются снова и снова.
Чу Ваньнин и сам не знал, сколько еще сможет выносить такие страдания, и совершенно не представлял, в какой именно момент сломается.
Мо Жань наконец понял, что что-то не так, и сперва озадаченно разжал руку, а затем дотронулся до слегка покрасневшего лица мальчика и застыл в растерянности, не зная, как лучше поступить. А Чу Ваньнина внезапно посетила мысль о том, как же все-таки здорово быть ребенком: можно просто взять и без каких-либо опасений закричать о том, что тебе больно, и показать свою слабость, а тот самый человек еще и бросит на тебя внимательный взгляд, полный заботы и беспокойства.
Взрослый Чу Ваньнин не мог даже мечтать ни о чем подобном.
Все, казалось, и глазом моргнуть не успели, а уже наступил канун Нового года. Для пика Сышэн это было самое беззаботное время в году, полное веселых предпраздничных хлопот. Ученики вешали на двери парные надписи с пожеланиями и чистили снег, повара зала Мэнпо трудились не покладая рук с утра до позднего вечера, готовя угощения для новогоднего пиршества, и каждый старейшина также старался усилить ощущение праздника с помощью своего искусства. К примеру, старейшина Таньлан превратил воду в одном из прудов в прекрасное вино, старейшина Сюаньцзи выпустил бегать по пику Сышэн три с лишним тысячи выращенных им самолично огненных крыс, чтобы они согревали помещения и заодно охраняли их, а старейшина Луцунь наложил заклятие на слепленных учениками снеговиков, заставив их перекатываться по всей горе и писклявыми голосочками поздравлять с Новым годом каждого встречного.
От старейшины Юйхэна никто ничего не ждал. На самом деле он все еще находился в затворе и уже давно не появлялся на людях.
Однако стоявший у окна Сюэ Мэн запрокинул голову и увидел кружащиеся в воздухе лепестки волшебной красной яблони, невесть когда успевшей зацвести.
– Завтра мы покинем пик Сышэн, – задумчиво протянул он. – Видимо, нам все же не суждено увидеться с учителем до отъезда… Интересно, чем он сейчас занят?
– Духовными практиками, конечно, – невнятно пробубнил Мо Жань, только что откусивший от яблока большой кусок. – Кстати говоря, сегодня вечером мы будем смотреть праздничные выступления старейшин. И правда жаль, что учитель не придет на праздник. Не сиди он в затворе, тоже был бы обязан что-нибудь показать. Вот только интересно что.
Едва успев договорить, Мо Жань тут же с хохотом ответил сам себе:
– Наверное, выступление под названием «Неистовый гнев»!
Сюэ Мэн пристально уставился на него:
– А может, лучше «Зверское избиение Мо Вэйюя»?
Новый год был на носу, поэтому Мо Жань решил не обижаться на едкую шутку Сюэ Мэна. Внезапно о чем-то вспомнив, он спросил:
– Кстати, а ты сегодня видел нашего маленького братца?
– Ся Сыни? – угадал Сюэ Мэн. – Не видел. Малец все-таки ученик старейшины Сюаньцзи. Пусть он и смирился с тем, что его ученик целыми днями околачивается рядом с нами, но он точно взбесится, если Ся Сыни и Новый год будет с нами праздновать.
Мо Жань хихикнул и ответил:
– И то верно.
Близился вечер, и свет заходящего солнца заливал павильон Хунлянь.
Чу Ваньнин внимательно разглядывал пилюлю у себя на ладони. Напротив него сидел Сюэ Чжэнъюн. Чу Ваньнин так и не предложил ему чаю, поэтому он сам налил себе чашечку, да еще и бесцеремонно съел хозяйское рассыпчатое печенье, лежащее рядом на блюдце.
Чу Ваньнин бросил на гостя красноречивый взгляд, но тот ничего не заметил.
– Юйхэн, хватит уже ее мусолить, – сказал Сюэ Чжэнъюн с набитым ртом. – Таньлан, конечно, на язык ядовит, но свое дело знает, и сердце у него доброе. Разве он стал бы тебе вредить?
– О чем вы вообще думаете, уважаемый глава? – холодно отозвался Чу Ваньнин. – Меня лишь удивило то, что старейшина Таньлан потратил немало сил на создание чудесного снадобья, способного на один день вернуть мне прежний облик, но почему-то изготовил совсем мало пилюль. Отчего бы не сделать сразу побольше? Я бы мог просто принимать их по мере необходимости, и все.
– Ох, да разве все может быть так просто? – воскликнул Сюэ Чжэнъюн. – Для создания такого снадобья требуются весьма редкие целебные травы, и на изготовление трех пилюль у него ушли почти все запасы. Это лишь временное решение проблемы.
– Вот как… – задумчиво ответил Чу Ваньнин. – Я понял. Премного благодарен старейшине Таньлану.
– Ха-ха! – хохотнул Сюэ Чжэнъюн, махнув рукой. – Вы двое и правда похожи: языки у обоих злые, а сердца добрые.
Чу Ваньнин покосился на него, но ничего не сказал. Он налил себе чаю и проглотил чудесную пилюлю, которая могла на один день вернуть ему прежний облик взрослого.
Сюэ Чжэнъюн хотел было сцапать с блюдца еще одно печенье, но Чу Ваньнин поймал его за руку.
– Что такое? – недовольно поинтересовался глава.
– Оно мое, – заявил Чу Ваньнин.
Озадаченный Сюэ Чжэнъюн в ответ лишь промолчал.
● ○ ●
Когда на пик Сышэн опустились сумерки, все ученики потянулись к залу Мэнпо. Каждый старейшина сел за стол со своими учениками, и они вместе принялись лепить пельмени1 Туда-сюда сновали снеговики и огненные крысы, которые подносили к столам горшочки с солью и молотым перцем, блюдца с нарезанным луком и прочие нужные мелочи.
В зале царило шумное веселье, ученики смеялись и радостно щебетали друг с другом. Лишь подопечные старейшины Юйхэна сидели за своим столом без наставника.
Сюэ Мэн огляделся по сторонам и со вздохом произнес:
– Я скучаю по учителю.
– Но ведь мы на днях получили от него послание, в котором он желает нам хорошо отпраздновать Новый год, а потом отправиться в Персиковый источник и приступить к усердным тренировкам, – мягко заметил Ши Мэй. – А когда он выйдет из затвора, сразу же приедет повидаться с нами, ведь так?
– Так-то оно так, но когда еще это будет…
В тот миг, когда Сюэ Мэн тяжело вздохнул и бросил в сторону дверей удрученный взгляд, его глаза внезапно расширились от изумления и сделались круглыми, как у кота. Выпрямившись, он пристально уставился на двери зала Мэнпо.
Краска стремительно сошла с его лица и тут же вновь прилила к щекам. Глаза раскрасневшегося Сюэ Мэна заблестели, и он пролепетал, запинаясь от волнения:
– Это… Это… Это же…
Мо Жань решил, что его взбудоражило появление одной из диковинных зверушек старейшины Сюаньцзи. Подумав о том, какой же простак этот Сюэ Мэн, раз способен прийти в такое волнение из-за сущего пустяка, Мо Жань невольно рассмеялся.
– Что «это, это»? Только погляди на себя, будто небожителя увидел. – Улыбаясь, он обернулся и без особого интереса взглянул на двери. – И что тебя так порази… – Конец фразы застрял у него в горле.
Меж распахнутых створок в густеющих зимних сумерках стоял Чу Ваньнин в алом плаще поверх белых одежд. Он грациозным движением опустил свой бумажный зонт и тщательно отряхнул его от снега, после чего поднял блестящие раскосые глаза, откинув занавесь длинных ресниц, и холодно взглянул на своих учеников.
Наткнувшись на его взгляд, Мо Жань почувствовал, что сердце у него внезапно забилось быстрее, ладони вспотели и даже дыхание невольно перехватило.
Гул голосов в зале мало-помалу стих. Даже в обычное время, когда Чу Ваньнин появлялся в зале Мэнпо, ученики не смели при нем шуметь, а сейчас и подавно. Подумать только, он так долго находился в затворе, а сегодня, в эту снежную новогоднюю ночь, внезапно решил показаться на людях. Благодаря колкому снегу и морозу его лицо выглядело еще прекраснее, а суровые черные брови были сведены на переносице сильнее обычного.
Мо Жань поднялся с места и пробормотал:
– Учитель…
Сюэ Мэн с грохотом вскочил и, словно радостный котенок, подбежал к Чу Ваньнину, после чего с воплем «Учитель!» бросился к нему с объятиями.
Мокрая от снега одежда Чу Ваньнина на ощупь была ледяной, но стоило ему взглянуть на лицо Сюэ Мэна, как ему тут же стало так тепло, как бывает под ласковым весенним солнцем.
– Учитель, вы наконец вышли! – продолжал восклицать Сюэ Мэн. – А я уж думал, что так и не увижу вас до отъезда! А вы и впрямь любите нас, учитель… Учитель…
Ши Мэй тоже подошел поприветствовать Чу Ваньнина и отвесил ему учтивый поклон. Его лицо осветилось радостью.
– С возвращением из затвора, учитель.
Чу Ваньнин легонько похлопал Сюэ Мэна по голове и кивнул Ши Мэю.
– Я немного опоздал. Пойдемте вместе встретим Новый год.
Он сел за стол рядом с Сюэ Мэном, напротив Мо Жаня.
С появлением Чу Ваньнина былое веселье как ветром сдуло. Все присутствующие тут же вернулись к прежним привычкам и теперь чинно сидели рядом с наставниками, стараясь сохранять серьезный вид. В зале воцарилась поистине удивительная тишина.
На столе лежали мука, мясной фарш, яйца и другие продукты, а также новенькая блестящая медная монетка.
Мо Жань знал толк в пельменях как никто другой, поэтому его решили назначить главным.
– Что ж, я соглашусь, ведь повиновение – истинное проявление вежливости, – улыбнулся Мо Жань. – Кто-нибудь умеет раскатывать тесто?
Все молчали.
– Ладно, тесто раскатаю я, – сказал Мо Жань. – А ты, Ши Мэй, займись начинкой: у новогодних пельменей она почти такая же, как у маленьких, которые ты обычно стряпаешь.
– Но… Э-э-э… Некоторая разница все же есть, – поколебавшись, заметил Ши Мэй. – Боюсь, у меня не очень хорошо получится.
– Главное – чтобы было съедобно, – сухо вставился Чу Ваньнин. – Не стоит так сильно переживать.
– Ну ладно, – улыбнулся Ши Мэй.
– А ты, Сюэ Мэн, можешь передавать воду, закатывать нам рукава и все такое прочее. Только умоляю, не мешайся под ногами.
Сюэ Мэн не нашелся что на это ответить.
– Что же касается вас, учитель, – с улыбкой продолжил Мо Жань, – не желаете ли просто посидеть рядышком и выпить чаю?
– Я буду лепить пельмени, – ледяным тоном произнес Чу Ваньнин.
– А? – Мо Жань перепугался, подумав, что у него плохо с ушами. – Что-что вы будете делать?
– Я сказал: буду лепить пельмени.
Потрясенный Мо Жань промолчал.
Ему внезапно подумалось, что лучше бы у него и правда было плохо с ушами.
Глава 57
Этот достопочтенный вновь слушает вашу игру на гуцине
Ко всеобщему удивлению, пельмешки у Чу Ваньнина получались не такие уж некрасивые, хоть он и лепил их несколько неуклюже. Вполне себе прелестные, кругленькие, они один за другим выходили из-под его длинных пальцев и ровными рядами ложились на стол.
Трое учеников, невольно вытаращив глаза, наблюдали за ним с открытыми ртами.
– А учитель, оказывается, умеет лепить пельмени…
– Мне это снится?
– Ловко у него получается.
– Ого…
Разумеется, Чу Ваньнин прекрасно слышал, о чем они шептались. Хотя на его лице с поджатыми губами и опущенными ресницами сохранялось бесстрастное выражение, малиновые кончики ушей выдавали его смущение.
Сюэ Мэн не вытерпел и спросил:
– Учитель, вы впервые лепите пельмени?
–…Угу.
– Но тогда как они у вас получаются такими красивыми?
– Когда я собираю своих механических воинов, я делаю примерно то же самое. Нужно лишь подвернуть, сделать несколько складок и защепить в нужном месте. Что в этом сложного?
Мо Жань бросил на него короткий взгляд через деревянный стол и невольно погрузился в воспоминания.
В прошлой жизни он видел Чу Ваньнина за готовкой лишь единожды: после смерти Ши Мэя. В тот день Чу Ваньнин отправился на кухню и не спеша налепил тех самых маленьких пельменей, которые у Ши Мэя всегда получались очень вкусными. Однако не успел наставник бросить их в котелок с кипятком, как обезумевший от гнева Мо Жань выбил их у него из рук. Белоснежные пельмени рассыпались по полу.
Мо Жань не помнил, как выглядели те пельмени, были ли они круглые или приплюснутые, красивые или уродливые.
Он помнил только выражение лица Чу Ваньнина в тот момент. Учитель лишь взглянул на Мо Жаня и не произнес ни слова. С испачканными мукой щеками он казался совсем не похожим на себя, выглядел растерянно и глупо…
Мо Жань ожидал, что Чу Ваньнин рассердится, прямо-таки вспыхнет гневом, но тот так ничего и не сказал. Лишь нагнулся и один за другим собрал в кучку перепачканные пылью и грязью пельмени, а потом самолично выбросил их.
Что же Чу Ваньнин чувствовал тогда?
Мо Жань понятия не имел. Он даже никогда не задумывался об этом, не желал задумываться, да и, честно говоря, не смел.
Когда пельмени были готовы, снеговик отнес их на кухню поварам – на варку. Следуя традиции, Чу Ваньнин положил внутрь одного из пельменей медную монетку. Поверье гласило, что тому, кто съест пельмень с монеткой внутри, будет сопутствовать удача.
Очень скоро снеговик принес на деревянном подносе сваренные пельмени, приправленные уксусом и перцем.
– Попробуйте первым, учитель, – предложил Сюэ Мэн.
Чу Ваньнин не стал отказываться. Подцепив палочками пельмень, он положил его себе в тарелку, но прежде, чем съесть, поочередно взял с подноса еще три и разложил их по пиалам Сюэ Мэна, Мо Жаня и Ши Мэя.
– С Новым годом, – сухо поздравил Чу Ваньнин.
Ученики сперва обомлели, а потом их лица осветились улыбками.
– С Новым годом, учитель!
Это было и впрямь невероятное совпадение, но стоило Мо Жаню укусить первый же пельмень, как его зубы со стуком уперлись в медную монетку. Такого он совершенно не ожидал и едва не сломал об нее зуб.
Ши Мэй взглянул на его лицо, искаженное гримасой боли, и рассмеялся.
– А-Жань, тебя в новом году ждет невероятная удача!
– Ха, из него еще тот везунчик, – пробурчал Сюэ Мэн.
– Учитель, ну и метко же вы выбрали для меня пельмень! – воскликнул Мо Жань со слезами на глазах. – Первый же оказался с монеткой…
– И чем ты недоволен, если это к удаче? – поинтересовался Чу Ваньнин.
– На вкус он был как подбитая железом подошва! – пожаловался Мо Жань.
Чу Ваньнин не стал ничего на это отвечать.
Мо Жань потер щеку и глотнул чаю, который ему передал Ши Мэй. Когда боль в зубах немного утихла, он в шутку сказал:
– Ха-ха, учитель, вы что, запомнили, в какой именно пельмень положили монетку, а потом нарочно мне его дали?
– У тебя слишком богатое воображение, – холодно отрезал Чу Ваньнин, после чего опустил голову и приступил к еде, больше ни на кого не обращая внимания.
Возможно, Мо Жаню лишь показалось, но при теплом свете свечей он увидел, как лицо наставника будто бы слегка порозовело.
Когда все съели свои пельмени, повара принялись подавать роскошный ужин, и столы оказались быстро уставлены разнообразными мясными кушаньями.
Мало-помалу зал Мэнпо вновь наполнился веселым шумом. Сидевшие на почетных местах Сюэ Чжэнъюн с госпожой Ван раздали снеговикам пухлые красные конверты2 и велели разнести их по залу.
Один из снеговиков подскользнул к Чу Ваньнину и принялся стучаться о его колено, пристально глядя на него своими подвижными глазками-камешками.
– Что? И мне тоже? – слегка растерялся Чу Ваньнин.
Он взял и вскрыл конверт. Внутри оказался невероятно ценный подарок: листок сусального золота. Чу Ваньнин поднял голову, нерешительно взглянул на Сюэ Чжэнъюна и увидел, что этот простоватый мужчина смотрит на него с широкой улыбкой на устах. Глава поднял чарку с вином, показывая, что пьет за его благополучие.
«Как же это глупо», – подумал Чу Ваньнин.
И тем не менее он ощутил, что Сюэ Чжэнъюн и правда… правда…
Какое-то время Чу Ваньнин пристально смотрел на него, а затем не выдержал и улыбнулся в ответ, едва заметно приподняв уголки губ, после чего тоже поднял чарку, отдавая дань уважения главе, и залпом осушил ее.
Позднее золотой листок был разделен на равные части между учениками. Когда все выпили по несколько чарок, на сцене начались выступления, и атмосфера за их столом окончательно потеплела – главным образом потому, что трое озорников, кажется, перестали робеть в компании наставника.
Однако на Чу Ваньнина выпивка почти не действовала.
– Учитель, учитель, а хотите, я вам по ладони погадаю? – храбро предложил Сюэ Мэн, которому винные пары застили разум первому из всех.
Он схватил руку Чу Ваньнина, притянул ее поближе к глазам и принялся внимательно рассматривать. Если бы не выпитые три чарки вина, он бы никогда не осмелился вести себя так неуважительно, даже если бы кто-нибудь одолжил ему лишней храбрости.
– Линия жизни длинная, но прерывистая. Ваше здоровье, похоже, крепостью не отличается, – забубнил Сюэ Мэн. – Легко заболеваете.
– Весьма точно подмечено! – со смехом сказал Мо Жань.
Чу Ваньнин бросил на него косой взгляд.
– Безымянный палец длинный и тонкий. Учитель, вы могли бы легко разбогатеть… Три линии начинаются из одного места. Линия любви спускается к линии ума и упирается прямо в нее. Обычно это означает, что человек готов пожертвовать собой ради тех, кого любит…
Пару мгновений Сюэ Мэн оторопело глядел на ладонь Чу Ваньнина, а потом вдруг поднял голову и спросил:
– Это правда?
Чу Ваньнин весь позеленел и процедил в ответ:
– Сюэ Цзымин, тебе, видно, жить надоело.
Но захмелевший Сюэ Мэн, который уже перестал что-либо соображать, ответил Чу Ваньнину добродушной улыбкой, вновь опустил глаза на его ладонь и продолжил бормотать:
– А, вот, еще на линии любви, к тому же прямо под безымянным пальцем, есть округлость, по форме похожая на островок. Учитель, вы не очень хорошо понимаете других… А возможно, совсем их не понимаете…
Чу Ваньнин больше не мог этого выносить. Он с возмущением выдернул ладонь из пальцев Сюэ Мэна и сердито взмахнул рукавом, собираясь немедленно уйти.
Мо Жань хохотал так, что едва не помер. Схватившись за живот, он согнулся пополам и корчился бы, наверное, целый час, если бы не наткнулся на ледяной, суровый взгляд Чу Ваньнина. Тогда Мо Жань попытался унять хохот, и от стараний у него даже разболелись ребра.
– Что тебя так развеселило? – сердито спросил Чу Ваньнин. – Разве тут есть что-то смешное?
Вне себя от злости, он собрался уйти, но Сюэ Мэн намертво вцепился в его рукав. Мо Жаню вдруг резко расхотелось смеяться. Сюэ Мэн с осоловелым взглядом потянул Чу Ваньнина обратно и уперся головой ему в грудь, после чего обхватил руками его за пояс и доверительно потерся лбом о его одеяние.
– Учитель, – в нежном юношеском голосе промелькнули капризные нотки, – не уходите, давайте еще выпьем.
Чу Ваньнин выглядел так, будто вот-вот умрет от удушья.
– Сюэ Цзымин! А ну-ка, прекрати нести эту безобразную чушь! Немедленно отпусти меня!
В этот миг один из снеговиков со скрипом неожиданно скатился со сцены: оказывается, старейшина Таньлан уже закончил свой танец с мечом, и следующим, согласно установленному порядку, должен был выступить Чу Ваньнин.
Дело приняло дурной оборот – взгляды всех присутствующих разом устремились к Чу Ваньнину и Сюэ Мэну, который, напившись, настолько осмелел, что посмел нахально обнять старейшину Юйхэна за пояс и зарыться лицом ему в грудь. Все ученики были до крайности поражены этим зрелищем, некоторые даже выронили палочки, когда взглянули на стол в углу, где сидел Чу Ваньнин с учениками.
Старейшина Юйхэн хранил тяжелое молчание.
В какой-то момент неловкость ситуации достигла высшей степени. Старейшине Юйхэну, который не мог ни отодвинуться, ни уйти прочь, только и оставалось, что застыть на месте в объятиях Сюэ Мэна.
Внезапно Мо Жань нарушил долгую тишину сухим смешком и произнес:
– Ну ты даешь, Сюэ Мэн! Уже такой взрослый, а все капризничаешь, как дитя малое. – С этими словами он протянул руку к Сюэ Мэну и попытался оттащить его от Чу Ваньнина. – Давай, отодвинься, не виси на учителе.
Сюэ Мэн вовсе не собирался капризничать и «висеть» на учителе. Протрезвев и вспомнив об этом происшествии, он наверняка отвесил бы сам себе пару хороших оплеух. Однако сейчас он был настолько пьян, что Мо Жаню пришлось потратить немало времени и сил, чтобы наконец оторвать бедолагу от наставника.
– Присядь-ка. Скажи, сколько пальцев видишь?
Сюэ Мэн взглянул на вытянутый палец Мо Жаня, нахмурился и ответил:
– Три.
Ошарашенный Мо Жань промолчал.
Ши Мэй, не выдержав, разразился смехом, а потом решил поддразнить Сюэ Мэна:
– Скажи-ка, кто я такой?
– Ши Мэй, кто ж еще, – раздраженно отозвался Сюэ Мэн, закатив глаза.
Мо Жань решил присоединиться к веселью:
– А я тогда кто?
Сюэ Мэн некоторое время пристально разглядывал его, а потом выдал:
– Ты псина.
– Все-таки ты от меня когда-нибудь получишь, Сюэ Цзымин! – сердито буркнул Мо Жань.
Внезапно один из сидевших за соседним столом молодых людей, то ли страдающий от излишней храбрости, то ли тоже захмелевший, указал пальцем на Чу Ваньнина, расплылся в улыбке и громко спросил:
– Молодой господин, взгляните-ка туда и скажите, а это кто?
Сюэ Мэн не умел пить и теперь плохо себя контролировал, поэтому ему было сложно даже сидеть. Он рухнул грудью на столешницу, подпер щеку ладонью и, прищурившись, долго смотрел на Чу Ваньнина, пока остальные озадаченно молчали.
Пауза затягивалась. Когда все уже решили, что хмель, должно быть, окончательно одержал верх над Сюэ Мэном и тот вот-вот уснет, его лицо вдруг засияло радостью, он протянул руку, собираясь вновь схватить Чу Ваньнина за рукав.
– Братец-небожитель, – произнес он звонко и отчетливо. Остальные ученики лишились дара речи.
– Ха-ха-ха!..
Кто засмеялся первым, осталось загадкой, но остальные тут же присоединились, не в силах сдержаться. Каким бы страшным ни было лицо Чу Ваньнина в тот миг и каким бы жутким ни был его нрав, всех, как говорится, не переловишь. Ученики справедливо рассудили: несмотря на все свое недовольство, Чу Ваньнин точно не станет призывать Тяньвэнь и пытаться отхлестать ей всех до единого, так что зал Мэнпо мгновенно наполнился веселым смехом. Все присутствующие, продолжая наслаждаться вином и закусками, с жуликоватыми лицами сгрудились за столами и принялись перешептываться.
– Ха-ха, братец-небожитель.
– Старейшина Юйхэн так красив – и впрямь напоминает небожителя.
– А разве он не бессмертный небожитель? – спросил кто-то из учеников. – Признаюсь вам: я как-то тайком сложил в честь старейшины Юйхэна стих.
– Что-что? Стих? – переспросил кто-то. – Прочитай!
– «Легко расколол небеса он взмахом своих рукавов и светом весь мир озарил с высот белых горных снегов», – самодовольно продекламировал ученик.
– Ого-го, ну ты даешь! А когда ты его сочинил?
– Э-э-э… По правде говоря, на его занятии, посвященном волшебным завесам.
– Слушай, герой, да тебе смелости не занимать. Постарайся, чтобы старейшина Юйхэн ни в коем случае не узнал о том, что его вид на занятиях по завесам вызывает у тебя такой прилив поэтического вдохновения, иначе «братец-небожитель» просто-напросто тебя прикончит. Один его удар – и от тебя даже горстки пепла не останется!
– Ну и жестокий же ты!
– Хе-хе, просто правду сказал.
Лицо Чу Ваньнина сперва побледнело, потом позеленело, затем потемнело, но он в конце концов решил притвориться, будто совершенно спокоен и ничего не слышал.
Чу Ваньнин привык, что при виде него все испытывают благоговейный трепет и стараются держаться подальше, но сегодня в этом зале, наполненном праздничным, хмельным весельем, где ему пришлось столкнуться с игривостью и легкомыслием окружающих, он вдруг понял, что ничего не может сделать и ему остается лишь отступить, приняв поражение. Чу Ваньнин не представлял, как вести себя в подобной ситуации, а потому разумнее всего было облечься в невозмутимость, в ледяное спокойствие.
Однако уши цвета пурпурной зари предательски его выдавали.
Заметив это, Мо Жань поджал губы, ощутив, как у него в душе по неизвестной причине начинает клокотать досадная ревность.
Он знал о том, насколько красив Чу Ваньнин, но, как и все остальные, прекрасно понимал, что красота этого выдающегося, талантливого человека подобна острому лезвию заточенного клинка. Когда Чу Ваньнин не улыбался, он выглядел таким холодным, словно был сделан изо льда, поэтому никто не осмеливался даже попытаться сблизиться с ним.
В своей темной бестолковой голове Мо Жань представлял Чу Ваньнина как тарелку вкуснейшего, ароматного мяса. До тех пор пока эта тарелка лежала внутри грязного, помятого короба, единственным человеком в мире, кто мог открыть его и отведать спрятанное лакомство, был лишь он сам. Ему не приходилось беспокоиться о том, что кто-нибудь обнаружит это блюдо, разок попробует, а потом не сможет остановиться.
Однако нынешним вечером, когда тело согревало пламя жаровен, а душу – крепкое вино, слишком много чужих глаз смотрело на этот ранее никому не нужный короб.
Мо Жань вдруг начал нервничать. Ему захотелось вцепиться в короб и, как надоедливых мух, прогнать прочь всех, кто зарился на его еду.
В то же время он вдруг осознал, что в этой жизни мясное лакомство вовсе ему не принадлежит. Теперь его руки были заняты тарелкой восхитительных пельменей из тонкого, почти прозрачного теста, и он не успевал отгонять еще и волков, которые точили зубы на то самое мясо.
Ни Мо Жань, ни остальные ученики не ожидали, что Чу Ваньнин на самом деле последует примеру остальных старейшин и поднимется на сцену, чтобы сыграть для всех на гуцине. Ученики с восхищением смотрели на него, и кто-то прошептал:
– Поверить не могу, что старейшина Юйхэн умеет играть на гуцине…
– Да еще и играет так красиво – заслушаешься.
Мо Жань молча сидел на своем месте. Сюэ Мэн уже давно лежал на столе и спал, мерно посапывая. Мо Жань вытащил из его пальцев кувшинчик с вином и наполнил свою чашу. Он пил, слушал музыку, в задумчивости глядя на человека на сцене, и в его груди крепла тревога.
В прошлой жизни Чу Ваньнин никогда не выступал на новогодних пиршествах.
Очень, очень немногие имели возможность видеть, как он играет на гуцине.
Однажды, приблизительно в то же время года, Чу Ваньнин, которому Мо Жань запретил покидать пределы своего павильона, ощутил сердечную тоску. Увидев во дворе гуцинь из тунгового дерева, он опустился на землю рядом с ним и с закрытыми глазами коснулся струн.
Инструмент издавал протяжные, печальные, мелодичные звуки. Когда Мо Жань вернулся, он увидел во дворе возле гуциня Чу Ваньнина – благородного, возвышенного и умиротворенного.
Что же он тогда с ним сделал?
Ах да.
Он пинком отшвырнул гуцинь, схватив за грудки, поставил Чу Ваньнина на ноги и ударил его по лицу – его, холодного и прекрасного, как лунный свет. Тогда Мо Жанем руководило лишь чувство гадливости, мучения наставника его не волновали. Тогда он не думал и о том, что первые заморозки позади и зима уже вступила в свои права, а его учитель не переносил холода…
