Глава III
Кто знает, может быть, жить – значит умереть, а умереть – жить.
Эврипид
День шестнадцатый, 3 сентября
Проснувшись с рассветом и муравьём-разведчиком, торопливо бегущим по моей щеке, я вскочил от неожиданных гостей. В нескольких метрах от моей постели стояли четыре косули и с любопытством смотрели на меня. Через мгновенье неудобного молчания они синхронно в один прыжок скрылись за кустами. Удивительно, что ещё можно увидеть дикое животное в такой близости от поселений. Я не торопясь сделал все утренние дела, предварительно воскресив огонь в тлеющем кострище. На завтрак было то же, что и на ужин, но теперь всё казалось горьким от остатков зубной пасты во рту. Шагалось бодро, несмотря на сыроватые от росы ботинки и скользкую траву. Щебетание птиц и не по-осеннему яркое солнце грели душу. Листва деревьев начинала желтеть, и казалось, что это не от приближающейся зимы, а от прикосновения солнечных лучей. Я шёл и шёл вперёд, не замечая течения времени.
Спустя какое-то время я вышел из леса на заросшее сорняками поле. Одежда взмокла от пота. Подошвы ног горели, натёрлись из-за мокрой обуви. Во всём моём накопившемся недовольстве чувствовалась усталость. Я присел на пень у окраины леса. Снял ботинки и носки, опутанные травинками и паутиной. Кожа ступней была белой и сморщенной, как лоб старика, умудрённого прожитой жизнью. Вдали по полосе редко посаженных тополей угадывалась трасса. Я хотел отдохнуть подольше, но ледяной осенний ветер, гуляющий по полю, погнал меня к дороге.
День перевалил за середину. Я остановился на обочине дороги, чтобы высыпать из ботинок мусор и снять с себя репьи. Вдали показались фары машины. Я поднял руку с жестом, принятым в случае просьбы подвезти. И знак мой был увиден.
– Здорово. Давно стоишь?
– Добрый вечер. Стою минуты три, как машину вашу увидел. На дорогу только вышел.
– А где шёл-то?
– Просто шёл на север.
– Может, скрываешься от кого? Уголовник или от них бежишь?
– Нет, – улыбаясь, ответил я, – путешествую.
– Не самое туристическое место. Садись давай, а то время тратим.
Я сел в его большой тёмно-зелёный джип, какие были популярны у людей, для которых статус превыше всего. И мы поехали.
Тёплый воздух из кондиционера приятно отогревал пощипывающие от радости пальцы рук. По радио какой-то бред нёс знакомый голос. Возбуждённый собственным монологом мужчина рассказывал об эволюции. Но бредом было не это, а то, что он повествовал об эволюции мужчин из женщин. По его мнению, в каждом двуполом виде живых организмов самец является венцом творения, а самка – недоделкой эволюции. Самый наглядный пример при этом – человеческие половые органы, в которых научно доказанным является, что женский клитор не что иное, как недоразвитый пенис, а яичники – это неопустившаяся мошонка. И, следовательно, по его прямолинейной логике, женщина – это недоделанный мужчина. «И кто его пускает на радиоканал? – подумал я. – Он явно что-то принимает для бодрости духа и ясности ума».
– Как звать-то тебя, бродяга?
– Винсент.
– Я Хант. Так и всё же, куда путь держишь?
– На Север, строго туда, где каждое утро вижу путеводную звезду для тысяч предков.
– Как завернул. Ты про Полярную звезду, что ль?
– Про неё самую.
– И зачем же это всё? Хотя не отвечай, всё равно не пойму. За свою жизнь повидал таких, как ты, и похлеще. У другана вон сын, так вообще, в альпинисты подался. Четыре года лазил где ни попадя за батин счёт. И что в итоге?
– Что?
– Что-что, нашли с переломанными ногами, шеей и всего чёрного от обморожения где-то на юго-востоке. Отец посыпает голову пеплом, мать поседела за одну ночь. Надо оно было кому? Экстремалы, туристы палаточные, бродяги типа тебя…
Он фыркнул и сморщил своё округлое, но морщинистое лицо, будто от меня резко запахло гнилой рыбой или ещё чем похуже.
– Вот я, – вдруг надувшись и выпрямив спину, продолжал он, – вот я с десяти лет работаю, заколачиваю деньги, вкалываю. Вот это дело! Смотри, какая машина, она у меня не единственная, ты даже не представляешь, в каком доме я живу – дворец, замок, а не дом. Уже двадцать пять лет работаю на себя. Свои пекарни, свои магазины. Вот чем заниматься надо. А вы как неприкаянные. Глупостями занимаетесь, если не сказать грубее. Ведь нет в этом во всём никакого смысла. Нет! Есть что возразить?
Я боялся даже слово произнести после такого негодования с его стороны. И не согрелся ещё, чтоб вылететь за возражения. Я промолчал, сделав виноватое и туповатое лицо одновременно. Но про себя думал, что возразить, наверное, найду что. Я думал о том, как прекрасна роса, переливающаяся жемчугом на утреннем солнце, и как таинственен свежий вечерний воздух, такой густой в лучах заката. О том, что, наверное, этот альпинист видел жизнь такую прекрасную, какую многие старцы не видят и во снах. И я выдавил всё же из себя:
– Я думаю, что его отец может гордиться им.
В ответ непонимающий взгляд. И я повторил:
– Я думаю, что отец альпиниста может им гордиться. Вы выбрали карьерную лестницу, а он выбрал скалистые горы. Каждый рождён для своих подвигов, кому-то ступень, кому-то вершина. Я думаю, он потратил не меньше сил на свои победы, чем многие карьеристы.
– Это его убило! Молодого! И его мать убило! – огрызнулся Хант.
– Возможно, он добился своей цели.
– Какой? Убить своих родителей?!
– Цель у всех разная. И время для всех течёт по-разному. Чья победа ценней? Спринтера или марафонца? Они равны.
Он резко остановил машину, напугав меня до жути. Выскочил, начал пинать землю, издавая нечленораздельные, но явно нецензурные слова, всхлипывая и с силой ударяя себя по бёдрам и груди. И я понял, что альпинистом был его сын.
Он закурил, продолжая материться, но уже немного успокоившись. Я аккуратно вышел и забрал рюкзак. Но меня встретил взгляд его покрасневших глаз.
– Куда собрался? – просипел он сквозь зубы.
– Извините, я пойду.
– Залазь обратно, куда ты пойдёшь в такую ночь?
Я послушно погрузился обратно. Дальше ехали молча, в такой тишине, будто и не дышали. Он высадил меня на рассвете около небольшого городка под названием Алиот. Его лицо было серым, а красные глаза всё ещё блестели океанами отцовских слёз.
Дерьмовый из меня всё-таки попутчик.
День семнадцатый, 4 сентября
Жёсткая сухая трава, чёрно-коричневая от выхлопных газов машин. По обочине равномерно толстым слоем лежат окурки и бутылки от напитков. Типичный вид окраины города. Я направился по дороге, ведущей, как мне казалось, в гущу этого муравейника. В городе, а точнее, пригороде было много бродячих собак. Это вынуждало постоянно оборачиваться. Они с нескрываемым любопытством обходили меня, пытаясь незаметно зайти сзади. И это их любопытство щекотало мне нервы.
Часа полтора ходьбы по пыльной грязной улице, населённой в большей степени собаками, нежели людьми, привели меня на небольшую площадь, заставленную, как попало, чадящими, видавшими виды автобусами. Вокруг них толпились люди. Потные нервные люди с баулами, набитыми пожитками, с детьми на руках, с проклятиями на языках. Все они стремились залезть в автобусы. Справа от площади среди одноэтажных частных домиков выделялось здание вокзала. Тёмно-серый, без архитектурных изысков, двухэтажный бетонный короб, словно бункер, намекающий людям, что спасение внутри него. Вокзал всегда дарит спасение. А точнее, не само спасение, а надежду. Мне он дарил надежду на то, что я быстро покину этот город и продвинусь на север.
Внутри вокзала воздух стоял настолько густой, что, казалось, можно плыть в нём как в воде. Воздух был наполнен запахом горелого растительного масла, пота и дешёвого парфюма, тщетно пытающегося перебить другие ароматы. У окна с надписью «касса» выстроилась очередь. Люди друг за другом подходили к окошку и выкрикивали даты и время рейсов, брызгая слюной в стекло, за которым сидела кассирша, боясь быть неуслышанными, несмотря на установленный перед стеклом микрофон. Очередь двигалась быстро, шаркая ногами, протирая колеи в мраморном полу. И наконец, дошла до меня. Судя по карте на стене вокзала, мне нужно было попасть в город Бенетнаш, до него я и попросил билеты на сегодняшний ближайший рейс. Глаза кассирши оторвались от монитора компьютера и с удивлением взглянули на меня. Как выяснилось, билеты бронируют и покупают за неделю, а то и две до поездки. Автобусов не хватает. Бывают отказные билеты, но мне не повезло.
Я был огорчён. На гостиницу денег у меня не было. Ночевать на улице с собаками меня не радовало, а в зал ожидания без билета не пускали. Я вышел на улицу, сел на грязную скамейку. Надо было подумать, что делать дальше.
По площади сновали пассажиры, метались автобусы, у пирожковых ларьков кружили вороны, собаки ждали оброненной еды или зазевавшейся птицы, скрываясь под скамьями и в закоулках. Моё внимание привлёк мальчишка, снующий от автобуса к автобусу. Он подбегал к каждой двери, куда начиналась посадка пассажиров, становился напротив них и, соединив вытянутые ладоши, непрерывно кланялся, пока люди заходили в автобус. Так повторялось множество раз. Я видел, что он поглядывает на меня, видимо, заметив мой интерес.
Как-то незаметно он скрылся из поля зрения, и я уже подзабыл о нём, как вдруг кто-то резко подсел ко мне на скамью и ткнул локтем в бок. Это был тот самый ребёнок.
– Чё палишь? Конкуренцию создать хочешь? – резко спросил меня паренёк, нагло глядя в глаза.
От неожиданности я не сразу нашёл, что ответить. А он продолжал давить. Несмотря на то, что он был мне едва по грудь, он будто окружал меня своим биополем, сдавливая и нарушая моё личное пространство, отчего найти слова было ещё сложнее.
– Что?
– Что-что? Слабоумный, что ли? Чё надо здесь? Чё следил за мной? На перо захотел? Сейчас устроим. Пошли, отойдём, – не унимался мальчик.
– Никто за тобой не следил, – сумел я вставить в его фонтанирующий монолог.
– А чё тогда тут делаешь?
– Уехать хотел из этой дыры, а билетов нет.
– Что дыра, это ты прав. Билеты тут все по связям выкупают, потом перепродают, но тоже всё за пару дней разбирают. Город большой, работы нет. И что, ты так и будешь сидеть здесь, пока билет на тебя не свалится?
– Не знаю пока.
– Иди за мной.
– На перо? – с улыбкой спросил я.
– Накормлю тебя.
И мы пошли куда-то по диагонали через площадь в сторону старых тополей, окруживших развалившееся здание котельной. Около упавшего дерева лежали мягкие пёстрые подушки от какого-то дивана. Они были накрыты полиэтиленом и, несмотря на весь окружающий пейзаж, выглядели чистыми. Беспризорник с удовольствием плюхнулся на одну из подушек и предложил мне последовать его примеру. Он достал из лежащего рядом рюкзака пакет. Развернул его и протянул мне.
– Угощайся. – В пакете лежало три хот-дога, обмотанные фольгой, и бутылка газировки.
За перекусом он расспросил меня о моей дороге, откуда и куда я двигаюсь. О себе же он не промолвил и слова, явно считая меня недостойным услышать его историю, не таким близким человеком. Удовлетворив своё любопытство и наевшись, беспризорник предложил мне идти из города по направлению к Бенетнашу в надежде, что один из автобусов меня подберёт. Я поблагодарил его за столь тактичное спроваживание, но сказал, что всё же покручусь на вокзале немного, быть может, появится отказной билет.
Снова отстояв очередь в билетную кассу и получив отрицательный ответ, я удобней сел на уличную скамью. В ожидании билета я смотрел на снующего попрошайку, накормившего меня, и на людей, ему подающих. На удивление чем хуже выглядел человек, тем больше была вероятность пожертвования. Старушки в затёртой одежде и сгорбленные под тяжестью житейского опыта почти всегда подавали, как и беззубые мужики, сплёвывая на землю, всё же подавали, кто деньги, кто сигареты или еду. Редкие, хорошо одетые люди просто шарахались от подростка как от прокажённого. Почему? Боязнь испачкать новое пальто или боязнь увидеть мир другим? Наверное, просто из пресловутого презрения. Но презирая других, всегда вызываешь презрение к себе.
Ещё раз я пошёл шаркать подошвами ботинок в ногу с очередью, и вновь билета не было. Я решил идти в сторону притягивающего меня севера. Время шло к вечеру, но я рассчитывал успеть выйти из города и добраться до какой-нибудь посадки или перелеска.
Ливень хлынул неожиданно и был такой силы, что я полностью промок за несколько секунд, которые мне понадобились, чтобы добежать обратно до вокзала.
Под крышей толпилось много людей, все толкались, будто с неба шёл кислотный ливень. Вдруг раздался чей-то крик: «Он пытался залезть мне в карман! Держите его! Вор!». Я сразу понял, о ком речь и, направившись к кричащей женщине, столкнулся с подростком, юрко продирающимся через толпу. В глазах его искрился азарт, он узнал меня.
– Стой здесь! Кстати, меня Роберт зовут, – выпалил он и поспешил дальше. Буквально через десять минут он вернулся с пакетом и потянул меня за собой.
– Что-то долго её нет, – бормотал он по пути к краю перрона.
Там мы остановились, поливаемые непрекращающимся ливнем. Подросток, явно чем-то встревоженный, отчаянно вглядывался в водную пелену, пока в ней не появился расплывчатый силуэт. Я с трудом мог разобрать, человек ли это, дождь заливал мне глаза.
Его подруга была, не знаю точно, аутистом или дауном, а может, это последствия какой-нибудь психологической травмы, в общем, она была не в норме. Она шла к нам мелкими шажками, не поднимая головы. Взгляд её казался неуловимым. Маленькие тёмные глаза постоянно ходили из стороны в сторону, будто повторяя движения довольно широких плеч. У неё был высокий большой лоб, ещё сильнее скрывающий глаза, и при этом миниатюрная детская нижняя часть лица. Гера была крупной девочкой. Её фигура не выдавала её половой принадлежности, кроме того, Роберт регулярно стриг ей волосы почти под корень. С его слов, так гораздо безопаснее. Беззащитной девочке-подростку, да ещё и слабоумной, не прожить на улице и недели. Извращенцев куда больше, чем кажется. Увидев своё превосходство и беззащитность другого, многие раскрывают невероятно омерзительные стороны души.
Она вымокла ещё хлестче, чем я. И Роберт быстро взял её под руку и повёл к тем тополям, где мы с ним ели.
Зайдя в разрушенное здание, мы прошли пару помещений и спустились по лестнице. Непосредственно на входе в подвал стояла металлическая ржавая дверь. Роберт наклонился и откуда-то из щелей в кирпичах вытащил большой ключ. Дверь со скрипом распахнулась, выпустив наружу резкий запах костра и грязных вещей.
Внутри было темно и сыро. Под ногами шуршали разбросанные газеты и упаковки. Роберт быстро юркнул во тьму, и загорелся первый огонёк свечи, затем ещё один и ещё, по периметру помещения подросток зажёг семь свечей. Они осветили грубые бетонные стены, в двух местах закрытые плакатами незнакомых мне музыкальных групп. В дальнем конце подвала возвышалось нечто, напоминающее кровать. Её основание было сделано из аккуратно сложенных газет, тряпок, пакетов, будто свитое птичье гнездо, на горе мусора лежали в изобилии подушки разного размера и несколько больших матрасов, всё это убранство было покрыто старыми пятнами, потёками, из разреза на одном из матрацев торчали пружины. Его мне и стянул с кровати и оттащил в противоположный угол Роберт.
– Та суперкровать наша с Герой, этот матрац тебе, не обращай внимания на дырку, зато он толще, – сказал мне мой сегодняшний друг и занялся своей мокрой одеждой. Он потушил одну из свечей и в тёмном углу, отвернувшись ко мне, дал переодеться Герде, затем сам сменил одежду.
– Она твоя сестра? – аккуратно спросил я.
– Да. Типа того, – ответил Роберт, – она попрошайничает у магазина овощей и фруктов, иногда помогает разгружать товар с машин и относит мусор за фрукты. Кроме того, много подпорченных каждый день можно набрать. Компот даже иногда варим. – На его лице, наконец, появилась улыбка. Такая детская, искренняя улыбка, напомнившая мне, что он ещё ребёнок. Кроме его роста и вот этой редкой улыбки, ничего не выдавало в нём незрелости. Он был боец, борец за жизнь свою и своей боевой подруги. Капли дождя смыли с его лица сажу и копоть. Его волосы оказались золотистого цвета, он был скорее блондином, нежели русым, как казалось до этого. Кожа была не по возрасту дряблой, на лице – морщинистой, глаза почти прозрачные, словно льдинки. На лице и руках множество мелких шрамов, на шее большой белёсый ожог. – Ей тринадцать лет, на год старше меня, в этом городе её нашёл, еле живую, по помойкам шарилась, там же и спала, в помоях. Как её не убили до того, как я нашёл, не понимаю.
– Гера, ты принесла нам что-нибудь поесть? Не стесняйся, он такой же, как и мы – беглец.
Девочка стояла в углу жилища, глядя в пол, и неуклюже пыталась снять с плеч маленький тряпочный рюкзачок. Роберт подошёл и помог ей. Забрав рюкзак, он прошёл в центр и высыпал содержимое на лежащую там картонку. Из сумки выпали яблоки и груши со смятыми потемневшими боками, и шлепнулись, как мокрая тряпка, штук пять давно переспевших бананов.
– О! Да тут целый пир! – воскликнул Роберт и бросил мне яблоко. – Не обессудь, но, несмотря на то, что ты наш гость, работа найдётся всем. Сходи, помой фрукты, пока мы приберём тебе спальное место.
Я вышел из жилья беспризорников и направился к бочке с водой, которую Роберт, как сказал, украл на ремонтной базе автовокзала как раз для этих нужд. За время моего отсутствия почти ничего не изменилось. Огонь от свечей скромно освещал помещение размером с гараж для одного автомобиля. Серые бетонные стены поглощали тепло огня, храня подвальную сырость. В углу, где мне отвели место, лежал матрац. На полу гнили толстым слоем газеты. На картонной имитации стола появились три кружки, наполовину наполненные какой-то жидкостью. Я положил яблоки и груши и сел на низенький табурет у нашего стола.
– Итак, – резко начал Роберт, встав со своего царского ложа, где он что-то шептал Гере, поглаживая её голову, – обряд посвящения таков: берёшь кружку, выпиваешь залпом, затем берёшь одно яблоко и одну грушу и идёшь к себе в угол, ешь и отправляешься в свои мечты до утра. Ясно?
– Да! – резко и громко сказал я, не давая повода усомниться в моих намерениях вступить в ряды «Беглецов». Хотя пока ещё я не знал, почему Роберт меня так назвал.
Сделав большой резкий глоток из кружки, я забыл обо всём. Это было что-то убийственное. Как, наверное, выпить лаву или как заставить сотни пчёл ужалить тебя в рот, нос и глаза. Напиток был будто смесью всех самых отвратительных вкусов и запахов. Но на счастье не оставлял послевкусия, и рой пьяных пчёл пламенным потоком понёсся в мой желудок. Я хотел было открыть рот, чтоб высказать свои впечатления, но Роберт жестом показал мне, чтобы я молчал и отправлялся спать.
Я никак не мог уснуть от холода сырого бетона, несмотря на матрац. На обрывке газеты, лежащей перед моим лицом, была напечатана очередная трагичная история из местного быта. Одинокий мужчина, пьющий каждый день перед работой стакан самогона и после работы ещё один, познакомился с женщиной, влюбился. Она, будучи ярой трезвенницей, с истерикой запрещает ему пить, он в первый раз за 15 лет едет на работу трезвым и сбивает ребёнка. Ребёнок, возможно, суицидник и прыгнул под машину. Но кто виноват? Любовь женщины – ведь забота о здоровье, безусловно, проявление любви? Мужик? Водка? Или виновато смоделированное однозначное предвзятое отношение к алкоголю? Виновата негибкость. Алкоголь не однозначное зло, а трезвость не однозначное добро.
День восемнадцатый, 5 сентября
Утром я проснулся от неприятного запаха сигаретного дыма. Роберт курил, не вставая с кровати, свечи почти догорели, в щели входной двери угадывался тусклый солнечный свет. С нагретого мной матраца вставать не хотелось, но Роб, энергично соскочив, жестом призвал последовать меня за ним.
Сбоку от здания был небольшой расчищенный от травы участок, где под пластиковым решётчатым ящиком сидел пойманный голубь. Роберт ежедневно ставил этот ящик, опирая один его край на палку, к которой была привязана корочка хлеба. Вытащив голубя, он без промедления свернул ему шею и сунул труп себе в карман. Ловушку он тут же восстановил. Вернувшись обратно к входу, Роб мастерски выпотрошил голубя и, сунув в обрезанную пластиковую бутылку тушку, сварил её на пламени газовой горелки. Обед был готов.
Затем он потащил меня куда-то дворами, пару раз мы перелазили через заборы и наконец вышли к трёхэтажному торговому центру.
Беспризорник сказал мне сесть на углу этого здания и просить милостыню. Сам же он занял позицию на небольшой площади у центрального входа.
Мне никто ничего не подавал, какой-то дед, проходя мимо, даже плюнул в мою сторону. У Роберта же дела шли на ура. Он суетливо бегал от одного прохожего к другому, иногда зачем-то тыкая в меня пальцем. Я сидел смирно, пока он не подбежал ко мне.
– Ну и улов… Драную собаку на угол посади, и то больше насобирает.
– Ты зачем пальцем на меня показывал? – спокойно спросил я.
– Да сегодня такая легенда была, что ты мой старший брат, больной на голову, а мне тебя содержать приходится, потому что родители пьют беспробудно.
– Лихо, хоть драму пиши.
– Пиши не пиши, а сколько надо я набрал.
И Роб поспешил обратно в сторону вокзала. По пути мы зашли в магазин промышленных товаров, где Роберт на всю мелочь набрал какого-то клея.
Мы спустились в подвал, Роб был сильно возбуждён, он рылся в тряпье и мусоре, пока не нашёл какую-то грязную кастрюлю. В неё он вылил весь клей, бережно сложив пустые тюбики в пустой целлофановый пакет. В эту же кастрюлю он что-то насыпал из кармана и, подобрав с пола деревянную палку, начал мешать содержимое. Он игриво поглядывал на меня, пританцовывал, словно варил какое-то шаманское зелье. Через некоторое время Роберт выбросил палку в сторону выхода и, не пролив ни капли, вылил из кастрюли получившуюся жидкость в пол-литровую бутылку. Он аккуратно поставил её на пол. Закурил сигарету, явно предвкушая удовольствие. Не докурив, он взял пакет с тюбиками и, выпустив туда сигаретный дым, вдохнул его вместе с парами клея. Меня заворожило всё предшествующее действо, поэтому я не отказался испытать на себе это сомнительное удовольствие. Закончив с ингаляциями, мы перешли к напиткам. Беспризорник достал откуда-то почти окаменевшие беляши в качестве закуски, но они не спасали от пойла Роберта-шамана. Это был тот же ужасный напиток, что и на моём вчерашнем посвящении.
Опьянев, Роберт рассказал, что с восьми лет блуждает. Началось всё с того, что он ушёл из дома и, заблудившись, питался на помойках, когда же полиция пыталась его поймать, ему удалось пролезть под забором и попасть на автовокзал, такой же, как и этот, там он спрятался в багажном отсеке автобуса. Автобус увёз его. После этого он попрошайничал и воровал где придётся. Точнее, на вокзалах, но на совершенно разных станциях. Он проворачивал свой трюк с багажным отсеком не менее пяти раз. Однажды его сильно избили такие же, как и он, вокзальные беспризорники. Но здесь он осел из-за Геры. В этом полузабытьи мы просидели много часов. Роб курил, дышал, пил, что-то несвязно рассказывал и, в конце концов, уснул.
Очнулся он резко, будто ни в чём ни бывало огляделся по сторонам и пошёл к выходу.
– Нам нужно встретить Геру, – сказал он и вышел, я последовал за ним.
Мы прошагали буквально несколько дворов, как увидели её, уже возвращающуюся домой. Дальнейшие действия продолжались на скрипящих ржавых качелях во дворе девятиэтажного длинного дома. Я плохо помню их. Мы пили, курили, кружились, качались, смеялись, пока не пошёл дождь.
Дождь лил холодный и сильный, но мой организм был настолько отравлен, что даже если бы на улице стояла хорошая погода, я бы предпочёл валяться на грязном матраце в подвале полуразрушенного здания. Пошатываясь от головокружения и тошноты, я брёл за Робертом в его притон. Он бормотал что-то всю дорогу, но я не понимал его слов. Рухнув на матрац, я совершенно выпал из реальности. Пламя свечей отбрасывало на стены блики, сливаясь с шумом дождя, это производило гипнотический эффект.
В моём полузабытьи появлялись и исчезали образы. То волк в огненной шкуре нёсся, сжигая дремучие леса и превращая их в электрификационные столбы, то ягуар бежал по руинам городов, и там, где он ступал, начинали расти деревья и появляться птицы. Когда один поглощал другого, всё исчезало, были лишь огненные блики на серых стенах. Заснув, я видел, как ягуар спокойно сел, и из лап его в землю начали стремительно врастать корни. Он закрыл глаза, и из его плеч и головы ввысь устремились ветви. Дерево это не прекращая росло. А вокруг дерева бегал огненный волк, тщетно стремясь его сжечь.