Read the book: «Товарный вагон и бутыль вина»

Часть 1.

18.35

В пятницу вечером, пересекая в районе бывшего хлебозавода Транссибирскую железнодорожную магистраль, Петрович упал и разбил бутылку водки.

Получилось по-глупому.

Петрович стоял, пропуская товарный поезд. Едва последний вагон прокатился мимо его высокой фигуры, как Петрович шагнул вперед.

Перейдя рельсы, он ступил на полоску гравия, разделяющую пути. В тот же момент справа раздался рев приближающегося локомотива. Петрович зачем-то рванулся вперед, задел левой ногой рельс и рухнул на шпалы.

Электровоз взревел. Раздался скрежет тормозов.

Петрович обеими руками схватился за нагретый солнцем чугун, перевалил тело через рельс и скатился с насыпи. Затем вскочил и побежал, не оглядываясь. Позади завизжала женщина, оставшаяся с той стороны путей.

Подумала, что меня задавило, решил Петрович и прибавил темп.

Еще полицаев вызовут, промелькнуло у него в голове. Оштрафуют за остановку поезда. Ну их в баню…

По ногам текло, в кармане ветровки слегка позвякивало. Только теперь он осознал, что спрятанная в карман поллитровка приказала долго жить.

Бутылка предназначалась на ужин. Вечер был испорчен.

18.42

Что есть жизнь? Сплошное разочарование, думал он. Еще десять минут назад я был преисполнен благостных дум о будущем и предвкушал хорошее окончание дня: доширак, тарелку клубники, хлебное вино… А нынче я выгребаю из кармана осколки и источаю запах дешевой водки.

Миль пардон, а почему «источаю запах», а не «благоухаю ароматом»?

Тут вот какое дело. Предвкушая чудный вечер, можно было бы говорить об аромате водки. Теперь, когда надежды разбиты в прямом и переносном смысле, органичнее было бы говорить о запахе дешевого пойла.

«А если б водку гнать не из опилок…»

Интересно, а из чего сейчас делают водку? Надо бы в интернете глянуть…

Стоп. А телефон?

Петрович, холодея, залез в карман штанов и вынул смартфон.

Надо же, работает. Даже экран без трещин. Ну хоть что-то приятное.

18.58

Петрович подходил к дому, жуя яблоко.

Почему считается, что змей соблазнил Еву именно яблоком, думал он. В раю что, был напряг с завозом фруктов? Почему из всех плодов выбор пал именно на яблоко?

А все просто, мин херц. В Европе, куда попала Библия, все плоды назывались яблоками. И апельсины у них были китайскими яблоками, и ананасы именовались сосновыми яблоками, и персики они обзывали персидскими яблоками. И даже помидоры все называли золотыми яблоками.

Короче, древо познания добра и зла тоже было яблоней. Чего заморачиваться…

От яблок его мысли перетекли на другие плоды. Например, почему арбуз по-английски – это «водная дыня»?

Поднявшись на пятый этаж, он столкнулся с соседом, носившим странную фамилию Титкен. Все знакомые называли его иначе. Удивительно, тот не возражал. А может, плохо слышал.

– Слышь, Титькин! – сказал Петрович. – Арбуз – это что: фрукт, овощ?

– Тыквина, – ответил Титкен.

Петрович остановился и завис в ментальном смысле.

– Подожди, какая тыквина? В школе учили, что арбуз – это ягода.

– А зачем тогда спрашивал?

– Так, пошутить хотел, – признался Петрович.

– Шутник. Ты бы поменьше шутил. А то дошутишься… На самом деле, в советское время арбуз, действительно, считался ягодой. Вавилов попытался было доказать, что это не так, но это плохо для него закончилось. Сначала вообще хотели расстрелять, но потом просто отправили в лагеря.

– Из-за арбузов, что ли? – удивился Петрович.

– Почему из-за арбузов? Из-за вредительства: он пытался озимые скрестить с яровыми. А на него донесли, что он крещением занимается. Времена-то безбожные были…

Титкен богобоязненно поглядел в угол и перекрестился.

Петрович трижды сплюнул через плечо.

– Почему через правое? – строго спросил Титкен.

– Извини, перепутал. Я же дислексик.

– По ночам ссышься, что ли? – насторожился сосед.

– Почему сразу ссусь? Разговариваю.

– А, понятно, – успокоился Титкен. – Ну ладно, прощевай. Пойду я. Светка в гараж послала картошки набрать, да огурцов соленых. У нее ж завтра днюха.

Титкен побрел вниз по лестнице.

– Я ей завтра стихи посвящу! – сказал ему в спину Петрович.

– Она тебе терпеть не может! – проговорил сосед, удаляясь. – Она не переносит белый шоколад, сериал «Во все тяжкие» и запах перегара по утру. И тебя. Даже не знаю, почему.

Зато я знаю, подумал Петрович и вздохнул.

19.10

На общей кухне было шумно и многолюдно.

– Прикинь, наши бельгийцев обыгрывают! – сообщил Иннокентий Захарович, приглашая Петровича разделить его радость.

– Надо же, – равнодушно сказал Петрович. – Кто бы мог подумать?

– Вот именно! Это дело надо обмыть. Историческое, понимаешь, событие в футбольном мире.

– Да у тебя каждый день такие исторические события, – проворчала его жена Катерина. – Где деньги только берешь, удивительно. Пенсионная карточка твоя у меня… Калымишь, что ль?

– Ага, – кивнул Захарыч, не отрывая глаз от смартфона, где шла игра. – Подрабатываю советником у Си Цзиньпиня. Рассказываю ему о загадочной славянской душе и учу пить водку, не закусывая.

– То-то я смотрю, российско-китайские отношения такие хорошие стали, – хмыкнул из угла бывший моряк Тихон Сидоров, играющий в шахматы сам с собой.

Это было его любимым развлечением. В такие моменты рядом с Тихоном всегда стоял его ближайший друг Петруха. Во время игры он шепотом подсказывал ходы. Например: «Ходи лошадью! Лошадью ходи, говорю!»

Бывший моряк засовывал под майку руку, чесал грудь и говорил: «Отвянь, гнида!» Но было заметно, что внимание Петрухи ему импонирует.

– А ты зря иронизируешь! – крикнул Захарыч, отрываясь от экрана телефона. – Помяни мое слово: через полтора года Россия и Китай станут лучшими союзниками в борьбе с тлетворным влиянием Запада!

– Я и не спорю, – задумчиво проговорил Тихон, глядя на доску.

Он взял фигуру, двинул ее в угол и сказал:

– Шах и мат!

Затем развернул доску, оглядел ее взглядом соперника и согласился:

– Да, пожалуй, мат… Поздравляю!

Петруха пытался было сунуть руку для пожатия, но бывший моряк сказал:

– Но-но! Ты для меня со вчерашнего дня нерукопожатный. Забыл?

Эти слова заинтересовали всех.

19.16.

– Чего это он у тебя нерукопожатный? – спросил Захарыч.

Баба Катя даже бросила чистить картошку и обратилась во внимание.

Видя такой интерес соседей, Тихон приосанился.

– Дело было так, – начал он, глотнув остывшего чаю. – Пошли мы с Петрухой на работу устраиваться. На завод.

– Давно бы надо! – кивнула Катерина.

Тихон дернул головой – он не любил, когда его перебивали. Но все же продолжил:

– Приходим мы, значит, в отдел кадров. Тетка нам говорит: типа, да, нам работники нужны, заполните эти бланки. Ну, сели мы за стол. А этот, – он кивнул на Петруху, – его же хлебом не корми, дай учудить. Вот он и говорит мне: «Дорогой! Не дашь мне потом свою ручку?» Ну, тетка как услыхала, так ее аж на стуле подбросило. Засуетилась чего-то, взяла наши бумажки и говорит: «Мы вам потом позвоним, как вакансии появятся». Выходим мы на улицу, а вся контора уже на нас из окон пялится. Видать, растрезвонила всем, что два пидора пришли устраиваться. Теперь нам работы не видать.

– А представляешь, каково настоящим пидорам? – сказал Захарыч. – Кто их на завод возьмет? Один выход: либо на эстраду, либо в политику.

– Ой, я, когда работала на швейной фабрике, был у нас в цеху один из этих! – сообщила баба Катя. – Всегда чистенький, манерный, аккуратный. Наладчиком работал. Не скажу, что красивый, но такой… обходительный. Все бабы за ним бегали – хотели его перепрофилировать.

– И что, перепрофилировали? – спросил Тихон.

– Ага. Только сначала он почти весь цех пере… профилировал! А потом выяснилось, что эта кобелина пять раз женатая была! Обычный мужик, просто под этих вот косил, чтобы бабы на него сами вешались.

– А тебя он… перепрофилировал? – поинтересовался Захарыч, причем с каким-то странным воодушевлением.

– А тебе-то что? – усмехнулась баба Катя. – Я тогда свободной женщиной была. Некоторые же, не будем показывать пальцем, пытались устроить свою личную жизнь, ушли ночью с чемоданом к молодухе…

– Да не уходил я к ней! – Захарыч стукнул кулаком по столу. – Я ж тебе в сотый раз говорю: у меня был кризис среднего возраста. Я пытался найти смысл в жизни.

19.25.

– Я так понимаю, не нашел, – резюмировал из угла Тихон.

– Найдешь тут, когда всем бабам одно надо, – проворчал Захарыч.

– Это чего – одного? – поинтересовался Петруха, поворачиваясь к Тихону и недвусмысленно подмигивая.

– Денег! – сказал Захарыч. – И чтобы побольше.

– Да, когда побольше – это хорошо, – вздохнул Петруха. – И денег в том числе…

– Тьфу на вас, – сказала Катерина беззлобно. – Жаль, никакой утвари под рукой нет, а так бы тебе, Петруха, первому прилетело.

– Почему это мне? – удивился тот. – Я ж от тебя к другой бабе не уходил. И что это за слово такое – утварь?

– А это вон у него спроси, – кивнула Катерина на Петровича. – Он шибко умный, институт заканчивал и две книжки напечатал.

Петруха не спросил, но вопросительно посмотрел на Петровича. Все остальные тоже повернули заинтересованные лица.

– В старину женщины всегда занимались домашним хозяйством, а мужики в поле работали, – пояснил Петрович. – И после работы некоторые мужики напивались вдрабадан. И вот приходит какой-нибудь муж домой, а жена, например, скалкой тесто раскатывает. Или, положим, полы метет. Увидит мужа, и давай его лупасить тем, что в руках есть, приговаривая: «У, тварь! Опять напился!» С тех пор эти предметы обихода так и назвали – утварь.

Помолчали, осмысливая.

– Вот за что я люблю тебя, – сказал Захарыч, – так это за то, что ты про всякую херню интересно рассказывать умеешь.

19.30

Зайдя в комнату, Петрович завалился на кровать. Несмотря на вечернее время, голода не чувствовалось.

«А вот выпить бы не помешало», – подумал он и поморщился, вспомнив о разбитой поллитровке и отсутствии финансовых перспектив на ближайшие дни.

Он не заметил, как уснул. И приснился Петровичу странный сон.

Будто лежит он на земле, устремив глаза в голубое-голубое небо. На небе, уже вечереющем, висит убывающая золотая луна. Петрович ничего не чувствует – ни рук, ни ног, ни тяжести тела, будто оно, это тело, стало совсем невесомым. Только все внутренности сковывает липкий, нарастающий ужас, готовый вырваться воплем через глотку. Он хочет набрать в легкие воздуха, чтобы крикнуть, но воздуха нет. Внезапно все небо заслоняет бледное лицо парнишки с хипстерской бородой, который говорит: «Чувак! Как же так? Ты держись!» Его голос дрожит. Петрович хочет усмехнуться в ответ и сказать что-то веселое, но губы ему не повинуются. Усилием воли Петрович попытался подняться, дернулся… и проснулся.

В дверь тихо, но настойчиво стучали.

19.40

– Кто? – сиплым со сна голосом спросил Петрович.

Дверь приоткрылась.

– Ты дома? – спросил женский голос, явно принадлежащий Светке Титкен.

– Нету меня, – сказал Петрович, закрыв глаза.

Видеть ее, действительно, не хотелось. Да и сон этот дурацкий…

Он услышал, что шаги приблизились к кровати. Потом пружины заскрипели под тяжестью ее тела – Светка присела на край.

– Ну ты чего? – спросила она.

Петрович открыл глаза.

– Я сегодня чуть под поезд не попал, – сказал он.

Про себя отметил, что прозвучало, как он и хотел – равнодушно. По-мужски.

Светка округлила глаза.

– Блин, ну ты даешь! Пьяный, что ли, был?

– Вот еще – пьяный. Так, чуть-чуть…

Она покачала головой.

– Ты это… осторожней давай. Если ты погибнешь, я этого не вынесу.

Судя по интонации, не врала. Хотя кто их, женщин, поймет: женщина же никогда не врет, она просто говорит то, что хочет слышать мужчина.

– У тебя муж есть, – сказал Петрович, стараясь поймать ее взгляд.

Поймал.

– Муж, – проговорила Светка, глядя Петровичу прямо в глаза. – Муж – он так, для декорации. А ты – для любви.

– А ты не думала, что дальше?

– В смысле?

– Ну вот что дальше нам делать? Как жить? Ведь ты же обманываешь его. А он любит. Наверное.

– Вот именно, – горько усмехнулась она. – Наверное. Он мне о своей любви говорил лет десять назад, когда напился на моем дне рождения. Да и то, если бы я не спросила, то и не сказал бы. Я тогда даже календарик завела: отмечала дни, когда у него появлялось хоть какое-то желание. За год штук пять крестиков набралось… Кстати, у меня же завтра днюха. Ты дома? Или работаешь?

– Дома.

– Придешь?

– У меня подарка нет, – усмехнулся Петрович.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказала Светка и провела рукой по его бедру. – Может быть, сейчас? А? Толик в гараже…

Ее ладонь забралась выше.

– Свет, – сказал Петрович и положил свою руку на ее ладонь. – Давай не сейчас? Я что-то… плохо себя чувствую.

Она вздохнула.

– Ну понятно, – сказала Светка и пошла к двери. – Вообще, надо относиться к жизни проще.

Это верно, подумал он. Надо проще: если жена доставляет тебе удовольствие, то какая разница, чья это жена?

Спина уходящей Светки говорила: «Дурак!»

– Я и не спорю, – сказал Петрович.

– Что? – Светка оглянулась.

– Так, мысли вслух, – пояснил он.

19.50

Кто я? Что я? Куда иду?

Петрович усмехнулся: в моем возрасте надо уже думать, к чему я пришел.

А к чему ты пришел?

А вот к этому: к старой скрипучей кровати в комнате общаги, периодическому пьянству, отсутствию денег, перебоям с питанием и одиноким вечерам. Светка Титкен? Ну да, она имеется, но и с ней он одинок, ибо о чем с ней трахаться, как говаривал один персонаж.

Ты старое дерьмо на обочине жизни, подумал Петрович. Ты мечтал стать известным человеком, хотел поцарапать Землю, оставив свой след на ее поверхности, а стал кучкой испражнений, которая даже не превратится в окаменелость и не окажется спустя тысячу лет в руках радостного археолога, потомка Индианы Джонса.

Когда ты свернул не туда?

Хороший вопрос… Знать бы еще.

В дверь опять постучали.

– Светка, ты? – спросил Петрович.

– Не совсем, – ответил незнакомый мужской голос.

Дверь приоткрылась, явив Петровичу плечо человека, одетого в полицейскую форму.

– Можно? – спросил человек и, не дожидаясь ответа, шагнул в комнату.

Пропал, подумал Петрович. И снова закрыл глаза.

19.55

– Вам плохо? – поинтересовался полицейский.

– Да, – сказал Петрович, открывая глаза. – Легкое шоковое состояние. Я чуть под поезд не попал. Можно сказать, едва на тот свет не отправился.

– С поездами, действительно, беда, – кивнул гость. – Каждый год с десяток человек гибнут на рельсах. Что интересно, даже трезвые. Вот пару месяцев назад женщина погибла. Двое детей маленьких остались. А все почему? Город поделен пополам Транссибом, а безопасная переходка всего одна. Вот и гибнут.

– Собственно, чем обязан? – спросил Петрович, поднимаясь с кровати и пытаясь собраться с мыслями. – Я что-то нехорошее сделал?

Он попытался улыбнуться, но почувствовал, как дрожат губы.

– Простите, не представился, – чуть иронично сказал полицейский. – Капитан Плахов, участковый уполномоченный. Это моя работа – встречаться с людьми, живущими на моем участке. Особенно с новыми.

– Да я тут уже полгода живу, – сказал Петрович. – Не сказал бы, что я новый…

– Я один, а участок большой, – развел руками капитан. – К тому же, полицейские тоже люди – они болеют, ходят в отпуск, и тогда приходится работать на два, а то и три участка. На всех, сами понимаете, времени не хватает.

– Я понимаю, – кивнул Петрович и жестом пригласил капитана присаживаться.

Участковый посмотрел на продавленное кресло и, чуть поколебавшись, сел.

– Знаете, вы похожи на одного киноактера, – сказал Петрович. – Только я не могу вспомнить его фамилию.

– Да? – удивился капитан. – В первый раз такое слышу… Но давайте к делу: вы работаете?

– Да. Охранником на автостоянке.

Капитан сделал пометку в блокноте.

– Официально? – уточнил он.

– Эээ, – начал было Петрович, но участковый кивнул:

– Понятно, не продолжайте. И как зарплата? Хватает?

Петрович развел руками, как бы приглашая гостя полюбоваться на обстановку в комнате.

Капитан поглядел. Внезапно он улыбнулся.

– О! У вас есть проигрыватель для пластинок? – восхищенно воскликнул он. – Класс. Я-то свой давно выбросил, но теперь жалею. А все жена: «Зачем хранить эту рухлядь? Сейчас все слушают компакт-диски».

– Соседи подогнали, – ответил Петрович. – У них он все равно пылился без дела. И пластинки заодно отдали, у кого какие были.

Участковый уже стоял и перебирал конверты с винилом.

– Высоцкий, Окуджава, Галич… О, «Ария»! «Мастер», «Нирвана»… А это кто? Бен Уэбстер?

– Эээ… Наверное, – пожал плечами Петрович.

– Можно поставить? – попросил капитан, и голос его стал каким-то заискивающим. – Это потрясающий тенор-саксофонист! Под его музыку так хорошо думается, особенно под пьесу «Кроличий хвостик».

– Давайте поставлю, – сказал Петрович.

20.15

Это какой-то сюр, думал Петрович. Пришел сумасшедший мент, музыкальный маньяк, и слушает со мной Уэбстера. Почему джаз? Менты же только шансон и слушают!

Участковый сидел в кресле, прикрыв глаза и слегка раскачиваясь.

Сейчас он достанет пистолет и начнет стрелять, решил Петрович. А потом выяснится, что я – это всего лишь персонаж в фильме Тарантино. Причем, не главный персонаж, ведь меня убивают почти в самом начале.

– У меня отец очень любил Уэбстера, – сказал капитан, будто подслушав мысли хозяина. – Часами слушал. Ну и бардов наших. Он сам играл на гитаре, пытался что-то сочинять. Пел в компаниях. Возил меня на бардовские фестивали, хотя мне это не очень-то и нравилось. А когда он умер, я спустя годы понял, что мне всего этого очень не хватает: отца, бардов, Уэбстера… Мать-то после смерти отца все его вещи выбросила, чтобы не причиняли боль. И пластинки выбросила, и гитару. Ну, проигрыватель я сам выкинул, когда появилась другая аппаратура. Но си-ди проигрыватели какие-то бездушные, неживые. Как зомби: вроде бы и двигаются, а трупаки… А вы сами играете?

Капитан указал на гитару в чехле.

– Да, – настороженно сказал Петрович.

– Сочиняете?

– Бывает, – соврал он.

Чехол гитары был предательски покрыт толстым слоем пыли.

– Подождите, – сказал вдруг капитан, вглядываясь в лицо Петровича. – А вы не участвовали в фестивале «Струны над водой» в девяносто пятом?

Петрович вздрогнул.

– Было дело, – пробормотал он.

– А я и думаю: откуда я вас знаю? Фамилия-то знакомая! – хлопнул себя по бедру капитан и засмеялся. – Ну вы тогда наделали шума!

– Да, – мрачно сказ Петрович. – Шум был. Меня же тогда освистали…

– А я вот никого не запомнил, кроме вас! – сказал участковый. – Потому что все эти «Лыжи у печки стоят» надоели, а вы тогда вышли на сцену и стали петь о чем-то фантастическом. Как там было? «Позвони мне, когда умрешь, расскажи, как дела на родине».

– «Мы все так же любимы богом или это очередная ложь?» – вспомнил Петрович.

– Точно! Это прям как глоток свежего воздуха был. Словно ведро холодной воды вылили на меня.

– А тогда, действительно, было душновато, – засмеялся Петрович.

– Ага, – согласился капитан. – Помню, все время пить хотел… Ну дела! Не думал, что спустя столько лет буду с вами общаться. Я потом видел вас один раз по телевизору, вы рассказывали, что выпустили книгу стихов. Но мне эта книга не попадалась.

– Вон, на полке стоит, – сказал Петрович.

Капитан поднялся, взял книгу, стал перелистывать.

– Дадите почитать? – спросил он. – А лучше – продайте! Вам, небось, деньги не помешают.

Петрович быстро подсчитал в уме и кивнул:

– За 350 продам.

Поллитровка и банка пива на утро. Живем, пронеслось в его голове.

– Давайте! – согласился капитан, протягивая деньги. – И это… Можете подписать?

Петрович слегка удивился, но кивнул:

– Подпишу. Пойдет так: «Игорю на память о неожиданной встрече»?

– А откуда вы знаете, как меня зовут? – удивился участковый.

Удивился и Петрович:

– Знаете, как-то само пришло в голову. Наверное, просто угадал.

21.05

Проводив участкового, Петрович глянул на часы. Слава богу, магазин еще открыт.

– А жизнь-то начинает налаживаться! – сказал Петрович.

Встречаться с соседями он не хотел. Ну их! Еще начнут выпрашивать, зачем участковый приходил, чем интересовался. Не объяснишь же им, что мент полчаса джаз слушал… Кто поверит?

– А я тебе говорю, что моя фамилия Титкен! – доносилось из-за двери. – Титкен, а не Титькин!

– Бу-бу-бу, – невнятно ворчал Захарыч.

– Это старинная датская фамилия! Мой предок вместе с Кутузовым в Бородино участвовал! Ты про Багратионовы флеши слышал хоть? Там мой пращур кровь проливал за Россию. А твои предки в это время кобылу за Ханкой доедали!..

Петрович открыл окно и перемахнул через подоконник – так оно быстрее будет.

В магазине было малолюдно. Какое-то существо непонятного пола пыталось купить пива, продавец тыкала пальцем в объявление и говорила, что без паспорта никак.

– Да мне уже есть восемнадцать! – возмущалось существо. – Всегда продавали, а тут…

– Да я тебя в первый раз вижу! – сказала продавщица.

Петрович не помнил ее имени, но знал, что она живет где-то неподалеку.

– Показывай паспорт – и продам, – продолжала работница торговли.

– Что за гадское государство! – закричало существо. – Это полицейский произвол. Почему я должен носить с собой паспорт? Нет такого закона.

О, прояснилось. «Должен». Значит, он. Самец.

– Не нравится – поезжай в Америку, – сказала продавщица. – Там алкоголь вообще с 21 года. Повыступай там, быстро в тюрьму посадят. Будешь сидеть на параше и гордиться, что это параша в самом лучшем и демократическом государстве.

– У, гады, Навального на вас нет, – зло сказал парень и пошел к выходу.

– Вырастили детей на свою голову, – усмехнулась продавщица и посмотрела на Петровича. – Вам чего?

– Бутылочку водки за 270 и банку пива за 80, – сказал он.

– О, джентльменский набор одинокого мужчины, – насмешливо сказал кто-то за спиной.

Петрович обернулся и замер – она! Та самая, на которую он издалека засматривался. Ангел без крыльев, иначе не скажешь.

Он покраснел, будто его уличили в чем-то непристойном.

Ангел засмеялся:

– Ого! Не думала, что среди местных мужиков есть такие чувствительные. Не иначе, как снег сегодня пойдет.

21.15

Петрович стоял на крыльце магазина. Ждал. Почему-то хотелось объясниться.

– А, это вы, спивающийся джентльмен, – усмехнулась она, выходя из магазина. – Чего стоим? Кого ждем?

Внезапно стало легко. Скованность и волнение пропали. Главное, не перейти на развязный тон, подумал Петрович.

– А вы знаете, что вы ангел? – сказал он, улыбаясь.

– Конечно, знаю, – кивнула она. – Меня так и зовут – Ангелина.

– О как! – удивился Петрович. – Мою бабушку так звали.

– Не надо смеяться, – улыбнулась она. – Понятно, что имя несколько старомодное. Но не я его выбирала. И, согласитесь, Глафира звучало бы еще страннее.

– Или Евпраксия, – кивнул Петрович. – А однажды я общался со старушкой по имени Ифигения.

– Что это имя означает, интересно?

– Насколько помню – Бессмертная.

– А что? Ифигения Кащеевна – звучит! Правда?

– Звучит, – согласился Петрович.

– Кстати, как вас зовут? – поинтересовалась она.

– Местные все зовут просто – Петрович.

– А меня местные зовут Геля. Некоторые друзья – Гела.

– Почему Гела?

– Есть соображение на этот счет, – усмехнулась она. – Но я с ним, с этим соображением, не согласная.

21.20

Они молчали, улыбаясь. Глядели друг на друга.

– Так вы тут стояли, чтобы сказать мне, что я ангел? – спросила она.

– На самом деле, я не знаю, зачем тут стоял. Точнее, знаю – я ждал вас. Но не знал, зачем… Наверное, просто хотел поговорить. Сказать, как вы прекрасны.

– А вечер, я смотрю, перестает быть игривым и становится томным, – подмигнула она. – Тогда говорите.

– Что говорить?

– Как что? – удивилась она. – Что я прекрасна. Вы же так этого и не сказали.

– Действительно, – усмехнулся Петрович. – Не сказал. Тогда скажу: вы прекрасны.

– Потрясающе! – сказала она. – То-то муж обрадуется, когда узнает, что у меня очередной поклонник.

Петрович сник.

– А вы замужем? – спросил он, выискивая взглядом кольцо на ее руке.

Кольца не было.

– В каком-то смысле – да, – сказала она. – А вас это пугает?

– Я ничего не боюсь, – ответил Петрович.

– Тогда пойдемте погуляем, Макфлай, – сказала она, неожиданно беря его под руку. – Проводите меня, а то темно уже становится.

21.30

– Почему Макфлай? – спросил он, шагая по тротуару.

– Ну вы же ничего не боитесь, – улыбнулась она. – Совсем как Марти Макфлай.

– Это кто?

– Божечки! Вы не знаете, кто такой Марти Макфлай?

Петрович покачал головой.

– А какие вы фильмы смотрите? – поинтересовалась она.

– Разные, – уклончиво ответил он, припоминая фамилии режиссеров. – Балабанова смотрю, Тарантино… Правда, я в кино лет двадцать не был.

Они пересекли улицу, прошли вдоль гаражей и шагнули на шпалы заброшенного пути.

– Куда мы идем? – спросил Петрович. – Я думал, вы рядом с магазином живете. Часто видел вас там.

– А вы где живете?

– В общаге. В той, в которой магазин находится.

– А, где химики жили?

– Какие химики? – удивился Петрович.

– Монахи! Последователи учения Бертольда Шварца…

Увидев его недоумение, Ангелина засмеялась.

– Да шучу я, – сказала она. – Химики – так называли осужденных. В этом общежитии раньше находилась колония-поселение, где они жили.

– Серьезно?

– Ага, – улыбнулась его спутница. – Страшное было время. Мама рассказывала, что ночью по микрорайону опасно было ходить. Химики приходили на танцы в парк, приставали к людям. Драки там постоянно случались… Отбыв срок, многие оседали здесь же, в микрорайоне, потому что возвращаться им было некуда: после суда всех выписывали из квартир, а некоторые жены, подхватив детей, уезжали, чтобы начать новую жизнь. Мужики, мотая срок, находили здесь новых возлюбленных, селились потом у них, заводили детей – и получали новые сроки, потому как люди не меняются. А став рецидивистами, они уже уходили далеко и надолго. Дети росли, не зная отцов, но с их генами.

21.45

Они шли по шпалам, уходя все дальше от жилых домов. Над головами зажигались звезды.

– Так вы думаете, люди не меняются? – спросил Петрович.

– Говорят, что нет. Они приспосабливаются. Вы же знакомы с трудами Дарвина?

– Так… В общих чертах: естественный отбор, выживает сильнейший. И все такое…

– На самом деле, он не писал, что выживает сильнейший. Дарвин употребил фразу «выживание наиболее приспособленных». То есть виды, которые сумели приспособиться к тем или иным условиям, выживают, а кто не смог приспособиться – те, увы, уходят в мир иной.

Помолчали, шагая по шпалам. Удивительно: вроде ночь, но не темно, отметил Петрович.

– Вы мне так и не ответили: куда мы идем? – напомнил Петрович.

– К дяде Мише. Вот, несу ему ужин: хлеб, вино.

– А ваш дядя не дурак! – хмыкнул Петрович. – Вино на ужин.

– Все ж лучше, чем водка, верно? – сказала она.

Фраза прозвучала совсем не обидно, поэтому Петрович легко согласился:

– Верно. Я бы тоже не отказался пить на ужин вино. Только дорого. И его надо много, чтобы торкнуло…

– А это обязательно – чтобы торкнуло? – улыбнулась Ангелина.

– А зачем тогда пить? – удивился Петрович и даже остановился.

– Например, для улучшения пищеварения, – ответила она, продолжая идти. – Для радости. Или для соблюдения традиции, для ритуала…

Оглянулась.

– Так вы идете?

– Да-да, иду, – пробормотал он, подходя ближе. – Знаете, вы удивительный человек.

– Почему?

– Потому что я, разговаривая с вами, постоянно удивляюсь! – сказал Петрович. – А если серьезно, то я уже забыл, когда нормально общался с людьми. Все разговоры – либо по делу, либо ни о чем. И главное, никто не слушает, что ты говоришь – люди просто ждут своей очереди вывалить на тебя информацию… Вы заметили, как местные здороваются?