Василий Каразин. Его жизнь и общественная деятельность

Глава II

Восшествие на престол Александра I. – Первое письмо Каразина к молодому императору. – Приближение Каразина к Александру I. – Министерство народного просвещения. – Политические воззрения Каразина. – Благоволение к нему Александра I. – Секретные поручения

В 1801 году совершились известные события, прекратившие царствование императора Павла и возведшие на престол Александра I.

Конец царствования Павла был крайне мрачен; жизнь общества была совершенно сдавлена; безопасность каждого сделалась до того необеспеченною, что перемена царствования, невзирая на средство, которым она была произведена, вызвала общую радость. Едва ли оставался человек, не исключая даже лиц, наиболее приближенных к покойному императору, который не был бы обрадован прекращением невыносимого положения вещей, распространившегося особенно в последний период царствования Павла. В эту печальную эпоху никто, ложась спать, не был уверен в том, что он встанет с постели по своей воле, а не по воле грубого насилия, и что ему не придется на другой день отправляться в Сибирь или идти на эшафот. Дело доходило до того, что гвардейские офицеры всегда носили с собою запас денег, чтобы не быть застигнутыми врасплох, когда им неожиданно прикажут садиться в телегу и отправляться в сибирские тундры. Короткое царствование Павла было преисполнено арестами, разжалованиями, ссылками, казнями на площадях, и все это почти всегда обрушивалось на людей, совершенно ни в чем не повинных, оговоренных, вызвавших гнев монарха каким-нибудь мелочным несоблюдением субординации и странного, введенного Павлом, этикета, или просто показавшихся чем-либо подозрительными. Это был тяжелый, мучительный кошмар, тяготевший над всеми и каждым и не дававший буквально никому вздохнуть свободно. Дело дошло до того, что даже наследник престола, будущий император, оказался под подозрением и должен был дрожать за свою участь. Что же удивительного после этого, если прекращение такого ужасного положения вещей вызвало общие горячие ликования? Общество почувствовало себя освобожденным от тяжких уз и беззаветно отдалось радости, вызванной чувством избавления от грозной опасности и тысячи мелочных и нелепых стеснений (вроде запрещения известного рода экипажей, круглых шляп, сапог с отворотами, прически a là Titus, запрещения употребления некоторых слов

1

  В 1797 году было запрещено употребление слов: обозрение (вместо него повелено употреблять осмотрение), врач (вместо него лекарь), выполнение (исполнение), пособие (помощь), преследование (посланной —? – в погоню), сержант (унтер-офицер), граждане (жители или обыватели), отечество (государство), приверженность (привязанность или усердие), стража (караул), степень (класс), отряд (деташемент или команда); слово «общество» совсем изгонялось из русского языка – без замены каким-либо другим.

 и т. п.), несоблюдение которых могло, однако, сгубить жизнь человека. Общая радость была так велика, что увлекла даже людей вроде Державина, который неожиданно для всех разразился стихами, выразившими тогдашнее настроение общества.

Общее ликование было вызвано не только прекращением ужасного режима, но и восшествием на престол личности с такими качествами, какими отличался молодой Александр I. Конечно, современники событий, о которых мы говорим, в силу контраста, представлявшегося личностями Павла и Александра, могли быть склонными преувеличивать прекрасные качества последнего, рисовавшегося им в роли освободителя от мучительного кошмара и уже в силу этого казавшегося им истинным ангелом; но и мы, далекие потомки этих современников, спокойно оценивая события и людей того времени, должны признать, что в истории Европы было немного монархов, которые, всходя на престол, были бы проникнуты такими благородными стремлениями и чувствами, как Александр I. Воспитанник сурового республиканца Лагарпа, Александр, при вступлении своем на престол, жаждал насадить в своем государстве свободу и сделать счастливыми всех своих подданных. К тому же он слишком близко видел на примере своего отца, к чему ведет противоположная система. Помимо убеждений, внушенных воспитателем и подкрепленных действительностью, на тот же путь работы для блага своего государства и народа, или, вернее, всего человечества, Александра толкали и его личные, в высокой степени благородные, качества. Как личность Александр производил самое обаятельное впечатление, и все, кто имел возможность вступать с ним, в годы его молодости, в личные отношения, был глубоко очарован им. В истории имеется мало примеров того необычайного великодушия, которое проявлял Александр I по отношению к своим политическим врагам и изменчивым друзьям (Наполеон, Франц, Фридрих Вильгельм), и того постоянного мужества, с которым он вел борьбу с Наполеоном, невзирая на всевозможные неудачи, пока не победил этого колоссального разбойника. Известно глубокое огорчение Александра, когда он встретил на первых же порах препятствия осуществлению своего желания освободить себя от бремени неограниченной власти. Известны также его симпатии к крепостным крестьянам и его желание освободить их. Не наше дело останавливаться на выискивании причин, в силу которых это необычайное соединение передовых убеждений и столь благородных личных качеств в лице могущественного монарха, слово которого являлось непреложным законом, не привело к осуществлению и незначительной доли тех ожиданий, которые возлагали на Александра I его современники, когда он всходил на престол после мрачного царствования Павла. Мы хотели указать только, что самые пылкие ожидания современников имели полное основание в личных качествах Александра и характере его убеждений и стремлений.

Если восшествие на престол Александра I взволновало даже такого «старого воробья», каким был Державин, то понятно, во сколько раз более сильное впечатление это событие должно было произвести на такого пылкого энтузиаста и идеалиста, каким был Каразин, имевший в это время всего 27 лет от роду. Впечатление это выразилось в поступке, который людям положительным мог показаться сумасбродным, но который не показался таковым прекрасному юноше, вызвавшему своею личностью это сумасбродство. Пользуясь суматохою, царившею во дворце в первое время по воцарении Александра I, Каразин, во время одного из придворных церемониалов, пробрался в кабинет императора и там оставил на столе письмо на имя государя. Последний прочитал письмо и пришел в восторг как от тех идей, которые высказывались в письме, так и от его пылкого и задушевного тона. К сожалению, до сих пор это письмо не могло быть напечатано без пропусков, хотя, казалось бы, теперь оно имеет значение исключительно историческое. Мы остановимся на содержании этого письма подробнее, так как оно, с одной стороны, служило исходною точкою отношений Каразина к Александру I, а с другой – дает богатый материал для характеристики тогдашнего умонастроения Каразина, его идей и стремлений.

«Государь! – писал Каразин. – Ты царствуешь над сорока миллионами человек, искони приобыкших чтить власть, вне которой они не могут представить себе блаженства. Одного взора их царей часто

довольно,

чтобы развить повсеместную радость, и, конечно, одного

величия, – чтоб устроить счастье,

каким только может человек наслаждаться на земле!..»

Указав затем на то, что Россия по своей величине, по естественным богатствам представляет собою единственное в мире государство и является также единственным по условиям, благоприятствующим благодетельной деятельности монарха, отметив, наконец, что, по тогдашнему состоянию Европы, данное время наиболее удобно для возведения России на верх славы и блаженства (слова манифеста при восшествии Александра I на престол), Каразин переходит к перечню ожиданий, которые он возлагает на молодого государя.

2

  Начало этих пожеланий, в размере 54 строк «Русской старины», где напечатано настоящее письмо Каразина, доселе не увидело света.

«Без сомнения, наш Александр, друг людей, ведает, что

доверенность к правительству,

утверждаемая известностью

непременных

его начал,

одна

рождает взаимную доверенность граждан между собою; что она есть жизнь промыслов, мать общественных добродетелей и источник благоденствия.

С доверенностью к правительству на одной степени поставит он

веру к правосудию.

Без них обеих почтенные слова:

гражданин, отечество –

суть пустые звуки на языке отечественном!

Он презрит новых лжеполитиков, утверждающих, якобы частные неправды не обращаются обществу во вред; якобы для государства «все равно, как ни переходит собственность из рук в руки». Предоставив весь суд

избранным из народа,

он удалит их от соблазнов, не законами, безгласными

по необходимости,

но доставлением судьям избыточного содержания, соразмерного их бескорыстию и соревнованию об общей пользе. На сей конец подчинит он судей

общественному мнению.

Оно всегда было более беспристрастно, более неумолимо, нежели высшие инстанции, нередко движимые

одинаковыми же

началами на вящее посрамление законов!..

Он положит единожды навсегда твердое основание государственному достоянию; изочтет богатства своих обширных владений; определит возможности и повинности подданных

по неподвижному размеру, изменениям от прилива и отлива изобразительных знаков богатства неподверженном…»

Не поводы к новым налогам велит он изобретать для бесконечного умножения

мнимых

доходов; но с благоволением примет те меры, кои клониться будут к уменьшению издержек. И сим

вернейшим

путем, сопровождаемый благословениями граждан, трудящихся в поте лица, достигнет он до постоянного

избытка государственного,

которым ни одна держава похвалиться еще не могла.

Он ограничит особливо издержки, которые не служат к пользе империи и не возвышают на самом деле блеска венца его, уменьшит двор свой; изгонит из него толпы ласкателей и прислужников, бесстыдно мечтающих, что достояние империи им принадлежит и что они преимущественное имеют право на милости государя по одному тому, что случай поставил их близ его особы.

Он ограничит суетную

любоздательность –

сие желание украшать улицы и площади столиц, когда все прочее государство представляет еще бескровные

3

  бескровельные, т. е. без кровли (В.

Даль)

 хижины. Не художества призовет он в помощь для сооружения себе памятников; но в премудрости своих учреждений и в любви народной найдет их: они несокрушаемы временем, и не одно удивление праздного любопытства возбуждают, но почтение всех веков и всех народов.

Самые художества не будет он покровительствовать прихотливо и внутри лишь чертогов своих, с условием, чтоб они платили ему лестью; но действительно ободрит их,

умножив общее благосостояние и разрешив узы ума и таланта.

Вообще, он будет дорожить произведением кровавого пота подданных, посвященным на пользу общую; и моральное изящество будет его первейшим предметом…

Как наисовершеннейшие законы останутся бесполезными в народе развращенном и чуждыми смысла в народе-невежде, то без сомнения обратит он всю свою внимательность на

воспитание

подданных, соответственно местным и личным потребностям каждого. Духовенство употребится на просвещение народа, и на сей конец предварительно само будет просвещено: учредятся для него гимназии, удаленные от тяжелых начал древней схоластики, и отличия предоставятся не тем из проповедников слова Божия, которые с поэтическим восторгом станут величать государя в городских храмах, но тем, которые докажут опытами влияние, какое они имели на благонравие своих паств, которые, учредив училища, не лепостно преподавать в них будут чистое учение Христово и своим примером наставлять должностям человека и гражданина…

Еще подействует он на нравственность состояний, называемых

последними.

Он обеспечит права человечества в

помещичьих крестьянах:

введет у них собственность, поставит пределы их зависимости. Он заселит мало-помалу пространные степи России, не насильно исторгая семейства из домов их и переселяя скоропостижно за целые тысячи верст, в страны, по своей одной безвестности уже страшные для них и действительно смертоносные по чрезвычайному различию климатов; но из соседственных, населеннейших мест вызывая и ободряя наградами и льготою.

Безводные, но, впрочем, тучные кряжи благословенных климатов будет он уметь соделать обитаемыми и превратить в цветущие сады, проводя каналы из соседственных рек, обращая в пользу пространные озера или одевая исподволь отлогости гор лесом. Неужели одни только пресыщенные столицы имеют право на подобные сим издержки правительства?

Он назначит торжественные награды для поселян, кои отличаются или редкими примерами благонравия, или трудолюбием, или введением новых предметов земледелия или промышленности.

Рукоделия возбуждать он станет не самовластным

внезапным

запрещением ввоза иностранных произведений; но привилегиями, данными мануфактурам и фабрикам, и в особенности снятием стеснительных налогов, отнимающих охоту заводить новые.

Для внутренней и внешней торговли, для совершения великого подвига законодательства, он, конечно, потщится сохранить мир с державами… Не имеет ли он надежнейших способов содержать все дворы в почтении к себе, не преклоняясь ни на чью сторону? Находит ли по нынешнему положению своего государства, по его сопредельности, по его силам малейшие причины или выгоды входить в раздоры их? Население России,

в цвете еще находящейся,

таково ли, чтобы жертвовать людьми без

крайнейшей

необходимости?.. Если Всевышний мерзит человекоубийством и другими гнусными следствиями войны, если ему угодно, чтобы когда-либо существовала истинно христианская держава, то сей предмет удобнее всего в России и в царствование Александрово.

В счастливое сие время вооруженная сила не останется бесполезною… По примеру римлян, которые, выше всего ставя воинское ремесло, не сомневались, однако ж, производить воинами общественные работы, строить славные свои водоводы и свои дороги; по примеру некоторых европейских государей, кои в новейшие времена предпринимали такие же опыты, и в числе их самого основателя сей столицы, обеспечившего продовольствие ее Ладожским каналом, станет он употреблять по очереди часть мощных наших ратников, с младенчества привыкших к повиновению и трудам, на государственные работы… Откроются повсюду водяные и сухопутные сообщения, реки сделаются судоходными, болота превратятся в плодоносные долины… Между тем и границы империи не останутся без защищения, и русская сила будет всегда в виду и в понятии у неприятелей».

Перечень своих ожиданий от Александра I Каразин заканчивает следующими словами:

«Народы всегда будут то, что угодно правительствам, чтоб они были. Царь Иван Васильевич хотел иметь безответных рабов, с ним подлых, между собою жестокосердых: он имел их. Петр желал видеть нас подражателями иностранцев: к несчастью, мы с излишеством такими стали. Премудрая Екатерина начала образовывать

россиян.

Александр довершит великое сие дело. Наслаждаясь некогда плодами своей юности, он будет блаженнейшим из смертных; и слава его, утвержденная на любви подданных, переходящей из рода в род, на всеобщем земных племен почтении, будет предметом желаний величайших монархов!..»

Идеи, высказанные в письме Каразина, были крайне симпатичны молодому государю, который в тогдашнем русском обществе и в особенности в придворных кругах находил чересчур мало людей, разделявших его освободительные стремления, и еще менее таких, которые относились бы к этим стремлениям с горячностью молодости, какою он был проникнут. Правда, вокруг Александра стояли так называемые «inseparables»

4

  неразлучные

(фр.)

 – четыре друга его юности, во многом сходившиеся с ним и даже во многом вдохновлявшие его: Чарторыйский, Строганов, Новосильцев и Кочубей. Но это были люди, всего менее похожие на пылких энтузиастов. А между тем Александру, неожиданно вознесенному на самый могущественный престол мира, тогда как еще недавно он должен был трепетать за свою свободу, а пожалуй, и жизнь, и считавшему своим священным долгом употребить все свои силы на осуществление высоких идей, которые он должен был доселе глубоко таить в своей душе, лишь изредка бурно и неожиданно высказывая их личностям, казавшимся ему подходящими для того, и тем немало изумляя их, – Александру нужен был человек, пылко преданный идеям, столь близким сердцу и уму молодого государя, энтузиаст, который своею восторженностью поддерживал бы его собственные стремления, идеалист, который жил бы исключительно ради своих идей, не заботясь о мирских благах, домогательство которых служило в большей или меньшей степени основою действий почти всех окружающих Александра. И такого человека Александр увидел в авторе письма, быть может, не столько по его содержанию, сколько по восторженному тону, нашедшему близкий отзвук в душе Александра. В сущности, монарх этот всю жизнь свою был мечтателем, и если он мог понимать и принимать близко к сердцу и попытки Роберта Оуэна создать общество на новых началах, и дикие фантазии Аракчеева н�