Лунный камень

Я вернул документ мистеру Фрэнклину, теряясь в догадках, что ответить. До этого момента, по моему мнению, как вы знаете, полковник жил и умер нечестивцем. Нельзя сказать, что выписка из его завещания побудила меня изменить это мнение на противоположное, однако я, признаться, был потрясен.

– Ну, – спросил мистер Фрэнклин, – что, прочитав слова полковника, вы теперь скажете? Доставляя Лунный камень в дом моей тетки, какую роль я выполняю – слепого орудия мести или поборника раскаявшегося христианина?

– У меня не поворачивается язык сказать, что он умер с гнусной жаждой мести и гнусной ложью в сердце. Один Бог знает истину. Меня не стоит спрашивать.

Мистер Фрэнклин вертел выписку из завещания и так, и эдак, словно хотел выжать из нее признание. Облик юноши заметно переменился – с оживленного и веселого на тихий, угрюмый и задумчивый.

– Вопрос этот имеет две стороны, – сказал он. – Объективную и субъективную. Какую выберем?

Мистер Фрэнклин получил два образования – во Франции и Германии. До настоящего момента он безраздельно (как я полагал) находился под влиянием одного из них. А теперь (насколько я заметил) возобладало второе. Я давно завел себе привычку не обращать внимания на то, в чем не разбираюсь. Поэтому между объективной и субъективной сторонами решил выбрать золотую середину. Другими словами, вытаращил глаза и промолчал.

– Попытаемся разобраться в исконных мотивах, – продолжал мистер Фрэнклин. – Почему мой дядя решил оставить алмаз Рэчел? Почему не моей тете?

– Тут и гадать нечего. Полковник Гернкастль прекрасно понимал, что миледи не примет от него никаких подарков.

– Откуда он мог знать, что подарок примет Рэчел?

– Есть ли на этом свете, сэр, такая девушка, которая отказалась бы принять Лунный камень в дар на свой день рождения?

– Это – субъективный взгляд. И он делает вам честь, Беттередж. Однако завещание полковника имеет еще один загадочный нюанс, которого мы пока не коснулись. Чем объяснить передачу подарка в день рождения Рэчел только на том условии, что в это время должна быть жива ее мать?

– Не хочу порочить покойника, но если он действительно намеревался создать трудности и угрозу сестре, используя ее дочь, то такой замысел требовал, чтобы сестра его была жива и способна оценить доставленную неприятность.

– О-о! Вот как вы смотрите на его побуждения? Еще одна субъективная оценка! Вам не приходилось бывать в Германии, Беттередж?

– Нет, сэр. А как, осмелюсь спросить, на это смотрите вы?

– Я допускаю, что полковник задавался целью не столько доставить удовольствие племяннице, которую он в глаза не видел, сколько доказать сестре, любезно сделав подарок ее дочери, что простил ее. Исходя из субъективно-объективного взгляда на вещи, можно сделать вывод, совершенно противоположный вашему, Беттередж. Насколько я могу судить, одно объяснение ничуть не хуже другого.

Мистер Фрэнклин, похоже, решил закончить разговор на этой приятной и удобной для него ноте. Он лег спиной прямо на песок и спросил, что ему теперь делать.

Он рассуждал столь умно и здраво (прежде чем его занесло в чужеземные дебри), настолько хорошо вел тему до настоящего момента, что я оказался совершенно не готов к резкой перемене и просьбе о помощи. И лишь позднее – не без участия мисс Рэчел, первой сделавшей это открытие, – я осознал, что удивительные скачки и трансформации в характере мистера Фрэнклина объяснялись влиянием заграничного образования. В том возрасте, когда мы формируем оттенки своих воззрений как отражение оттенков воззрений других людей, его отправили за границу, и он переезжал из одной страны в другую, так и не определившись с палитрой своих собственных взглядов. В итоге мистер Фрэнклин возвратился, имея в своем характере столько разнообразных и во многом противоречивых оттенков, что, казалось, проводил все время в постоянном разладе с самим собой. Он одновременно бывал и деловым, и ленивым, и умницей, и бестолковщиной, примером решимости и образцом беспомощности – и все это одновременно. В нем уживались французская натура, германская натура и итальянская натура. А иногда проглядывали исконно британские корни, словно говоря: «Эй, мы еще здесь, удивительным образом преобразившиеся, но в самой глубине от нас еще кое-что осталось». Когда наступали такие минуты и мистер Фрэнклин неожиданно сдавался и с милой застенчивостью предлагал переложить собственную ответственность на ваши плечи, верх в нем, по наблюдению мисс Рэчел, брала итальянская натура. Справедливо предположить, что итальянская натура одержала победу и теперь.

– Не вам ли самому решать, что делать дальше, сэр? Уж верно, не мне?

Мистер Фрэнклин, похоже, не уловил нажима, с которым я задал вопрос. Казалось, что он вообще потерял способность что-либо замечать вокруг кроме синего неба над головой.

– Я не хочу тревожить тетю без причины, – сказал он. – Но совсем не предупредить тоже нельзя. Одним словом, будь вы на моем месте, Беттередж, что бы вы сделали?

Я ответил, как и просили, одним словом: «Подождал».

– Я-то готов ждать – со всем сердцем. Но как долго?

Одного слова все-таки не хватило.

– Насколько я понял, сэр, кто-то должен вложить этот несчастный алмаз в руки мисс Рэчел в день ее рождения, и вы способны сделать это не хуже любого другого. Хорошо. Сегодня двадцать пятое мая, а день рождения – двадцать первого июня. До него добрых четыре недели. Давайте подождем и посмотрим, что произойдет за это время. А предупреждать ли миледи, решим по обстоятельствам.

– Превосходно, Беттередж! А что до дня рождения делать с алмазом?

– Разумеется, то же самое, что делал ваш отец, сэр! Ваш батюшка положил алмаз на хранение в лондонский банк. Положите его на хранение в банк во Фризингхолле. (Фризингхолл – наш ближайший город, и здешний банк не уступает в надежности лондонскому). На вашем месте я бы отправился во Фризингхолл еще до возвращения дам.

Перспектива некого занятия, тем более поездки верхом, заставила мистера Фрэнклина молниеносно покинуть лежачее положение. Он вскочил на ноги и без церемоний поставил на ноги меня.

– Беттередж, вам цены нет! Идите со мной, распорядитесь немедля седлать лучшую лошадь в конюшне.

Наконец-то (и слава богу!) из-под заграничного лака проглянули британские корни! Передо мной был мистер Фрэнклин, каким я его помнил, готовый хоть сейчас скакать верхом, как в добрые старые времена. Седлать для него лошадь? Да я бы седлал дюжину лошадей, если бы он мог поехать на всех разом!

Мы спешно вернулись к дому, чтобы так же спешно приготовить самую резвую лошадь. Мистер Фрэнклин спешно ускакал, чтобы в очередной раз оставить проклятый алмаз в банковском хранилище. Когда стук копыт на дорожке затих и я, вернувшись во двор, вновь остался один, меня даже разобрали сомнения, не привиделась ли мне вся эта сцена во сне.

Глава VII

Пребывая в замешательстве и остро нуждаясь в покое и уединении, чтобы привести мысли в порядок, я наткнулся (как, бывало, сталкивался на лестнице с ее покойной матерью) на свою дочь Пенелопу, которая потребовала немедленно передать ей содержание моего разговора с мистером Фрэнклином. Положение обязывало, не сходя с места, прихлопнуть любопытство Пенелопы, как муху. Соответственно я объяснил, что мы с мистером Фрэнклином толковали о внешней политике, пока не выдохлись и не задремали на солнцепеке. Попробуйте дать похожий ответ на неудобный вопрос, заданный женой или дочерью в неудобное время, и можете не сомневаться, что они с истинно женской лаской и поцелуями подлижутся и зададут его еще раз.

Миледи и мисс Рэчел вернулись домой ближе к вечеру.

Стоит ли говорить, как они были поражены, что мистер Фрэнклин Блэк уже прибыл и успел ускакать на лошади. Стоит ли говорить, что и они стали задавать неудобные вопросы, от которых на этот раз нельзя было отделаться ссылками на разговоры о внешней политике и полуденную дремоту. Исчерпав запасы изобретательности, я сказал, что раннее прибытие мистера Фрэнклина утренним поездом следует отнести на счет его общеизвестных причуд. На вопрос, не является ли скоропалительный отъезд верхом еще одной причудой, я ответил «воистину» и, как мне показалось, ловко вывернулся из щекотливого положения.

Преодолев препятствия в лице дам, я столкнулся с новыми трудностями, поджидавшими меня в моей собственной комнате. Пенелопа явилась подлизываться с истинно женской лаской и поцелуями и с истинно женским любопытством задала новый вопрос. На этот раз ее интересовало, что происходит с нашей второй горничной Розанной Спирман.

Покинув нас с мистером Фрэнклином на Зыбучих песках, служанка вернулась в дом в загадочном расположении духа. Ее лицо, по словам Пенелопы, семь раз поменяло цвет, Розанна то без причины радовалась, то без причины впадала в уныние. На одном дыхании задавала сотню вопросов о мистере Фрэнклине Блэке и тут же огрызнулась на Пенелопу, когда та осмелилась спросить, чем незнакомый джентльмен мог ее заинтересовать. С озадаченным видом, улыбаясь, Розанна чертила имя мистера Фрэнклина на корзинке с рукодельем. С не менее озадаченным видом, плача, рассматривала в зеркале свое кривое плечо. Неужели она встречала мистера Фрэнклина раньше? Быть такого не может! Или они что-то слыхали друг о друге? И этого не могло быть! Я был готов поручиться, что мистер Фрэнклин неподдельно удивился, заметив, с каким выражением смотрела на него горничная. Пенелопа подтвердила, что и Розанна с искренним женским любопытством задавала вопросы о мистере Фрэнклине. Эти пересуды и без того были мне в тягость, как вдруг Пенелопа прервала наш разговор, выпалив самое чудовищное предположение, какое мне когда-либо приходилось слышать.

– Отец! – на полном серьезе сказала моя дочь. – Здесь не может быть других объяснений. Розанна с первого взгляда влюбилась в мистера Фрэнклина!

Вы, конечно, слыхали о влюбляющихся с первого взгляда юных девах, и такое поведение не казалось вам необычным. Но чтобы принятая на работу из исправдома горничная с невзрачной физиономией и ущербным плечом влюбилась с первого взгляда в джентльмена, приехавшего в гости к ее хозяйке? Попробуйте найти бо́льшую глупость в любом романе, изданном в христианском мире. Я хохотал до слез. Странно, но Пенелопе моя веселость пришлась не по вкусу.

– Я прежде не замечала за тобой жестокости, папа, – тихо проговорила она и выбежала из комнаты.

Слова дочери окатили меня, как ушат холодной воды. Как только они сорвались у нее с языка, я страшно разозлился на себя, что принял их слишком близко к сердцу, но что случилось, то случилось. Сменим тему, пожалуй. Прошу прощения, что отвлекся и написал об этом – на то есть причина, и вы скоро о ней узнаете.

Прежде чем мистер Фрэнклин вернулся из Фризингхолла, наступил вечер и успели позвонить переодеваться к ужину. Я лично отнес горячую воду в его комнату, ожидая услышать, что длительная задержка была вызвана какими-то происшествиями. К моему (и вашему, несомненно, тоже) великому разочарованию, ничего необычного не случилось. Никаких встреч с индусами по дороге туда и обратно. Мистер Фрэнклин сдал Лунный камень в банк, указав лишь, что речь идет о ценной вещи большой стоимости, и привез с собой расписку. Спускаясь по лестнице, я думал, что после первоначальной дневной суматохи, вызванной алмазом, концовка дня выдалась несколько прозаической.

О том, как прошла встреча мистера Фрэнклина с его тетей и кузиной, я ничего не могу сообщить.

Я бы много дал, чтобы прислуживать за столом в тот вечер. Однако служить за столом (за исключением больших семейных празднеств) при моем положении в доме значило бы потерять достоинство в глазах других слуг – по мнению миледи, я и так был к этому склонен и мог бы обойтись без новых поводов. Новости из высших сфер в тот вечер мне доставляли Пенелопа и лакей. Моя дочь сказала, что никогда еще не видела, чтобы мисс Рэчел так тщательно занималась прической и выглядела так ярко и привлекательно, как перед встречей с мистером Фрэнклином в парадной гостиной. Лакей сообщил, что сохранять степенность в присутствии господ и прислуживать за ужином мистеру Фрэнклину Блэку – совершенно несовместимые вещи, каких он не припомнит за все время службы. Позже вечером мы слышали, как пара поет дуэтом, мистер Фрэнклин брал слишком высоко, мисс Рэчел – еще выше, миледи за пианино поспевала за ними через пень-колоду, но в конце концов успешно подвела их к финалу, и из открытых окон на ночную террасу полилась чудесная, стройная музыка. Еще позже я пришел к мистеру Фрэнклину в курительный салон с бренди и содовой и обнаружил, что мисс Рэчел совершенно вытеснила мысли об алмазе из его головы.

– Очаровательнее девушки не сыскать во всей Англии! – вот все, что я смог извлечь из него, когда попытался завязать разговор о серьезных вещах.

К полуночи я, как обычно, сделал обход дома вместе с моим заместителем (лакеем Самюэлем). Когда все двери за исключением бокового выхода на террасу были заперты, я отправил Самюэля почивать, а сам перед сном вышел подышать свежим воздухом.

Ночь стояла спокойная и душная, в небе висела полная луна. На дворе было так тихо, что до меня временами доносился слабый, глухой шум волн, набегающих на песчаную отмель у входа в нашу маленькую бухту. Дом со стороны террасы был погружен в темноту, однако огибающую террасу галечную дорожку хорошо освещал яркий лунный свет. Опустив глаза, я заметил отбрасываемую светом луны тень притаившегося за углом дома человека.

Будучи старым и хитрым, я не стал окликать чужака. К сожалению, я был также стар и неуклюж, и скрип гальки под ногами выдал меня с головой. Прежде чем я успел потихоньку обойти вокруг угла дома, послышался поспешно удаляющийся топот легких ног – легче моих, причем не одной пары. Пока я подходил к углу, незваные гости, кто бы они ни были, успели нырнуть в кусты на дальнем конце дорожки и скрыться из виду за густыми деревьями и кустарниками, покрывавшими эту часть усадьбы. Под прикрытием кустов они могли перелезть через ограду и выйти прямо на дорогу. Будь я на сорок лет моложе, я бы, пожалуй, догнал их, помешав покинуть нашу территорию. В моем возрасте, однако, мне пришлось возвращаться, чтобы призвать на помощь пару ног помоложе. Никого не будя, мы с Самюэлем взяли пару ружей, обошли вокруг дома и прочесали кусты. Убедившись, что на территории усадьбы никого нет, мы повернули назад. Проходя по той части дорожки, откуда я заметил тень, я запоздало обнаружил на чистой гальке небольшой сверкающий в лунном свете предмет. Подняв его, я увидел маленький флакон с густой, приторно пахнущей чернильно-черной жидкостью.

Я ничего не стал объяснять Самюэлю. Однако, помня рассказ Пенелопы о фокусниках и черной жидкости на ладони мальчишки, немедленно заподозрил, что спугнул трех индусов, притаившихся возле дома, с языческим упорством пытавшихся выяснить, где алмаз находился этой ночью.

Глава VIII

Здесь я считаю нужным взять минутную паузу.

Сверившись с собственной памятью и дневниковыми записями Пенелопы, я не вижу нужды долго задерживаться на промежутке времени между появлением мистера Фрэнклина и днем рождения мисс Рэчел. По большей части дни текли, не принося событий, достойных пера. С вашего позволения и с помощью Пенелопы я упомяну здесь лишь некоторые даты, оставив за собой право вернуться к каждодневному повествованию с того момента, когда Лунный камень стал главной заботой каждого человека в нашем доме.

Вернемся назад – к бутылочке приторно пахнущих чернил, подобранной мной на дорожке во время ночной вылазки.

На следующее утро (двадцать шестого мая) я предъявил мистеру Фрэнклину реквизит фокусников и рассказал ему то, что уже сообщил вам. Он выразил мнение, что индусы мало того, что прятались около дома, очевидно, глупо верили в свое колдовство: будто пассы над головой мальчика и чернила на его ладони позволяли видеть людей и предметы вне досягаемости человеческих органов зрения. И в Англии, и на Востоке есть те, сообщил мистер Фрэнклин, кто практикует этот любопытный фокус (правда, без помощи чернил) и называет его каким-то французским словом, похожим на «ясность видения».

– Можете не сомневаться, – закончил он, – индусы загодя решили, что мы держим алмаз в доме, и привели своего мальчика-ясновидца, чтобы тот показал им, где он лежит, если бы у них получилось забраться в дом вчера ночью.

– Вы полагаете, они повторят попытку, сэр?

– Это зависит от реальных способностей мальчика. Если он действительно способен увидеть, что алмаз лежит в стальном сейфе банка Фризиголла, новых появлений индусов можно пока не опасаться. А если нет, у нас появится еще одна возможность поймать их в кустах в одну из ближайших ночей.

Я был почти уверен во втором, но, как ни странно, этого не случилось.

Или фокусники пронюхали в городе, что мистера Фрэнклина видели в банке, и сделали правильные выводы, или мальчишка действительно увидел алмаз там, где он теперь хранился (во что я наотрез отказываюсь поверить), а может, по чистой случайности, но в течение несколько недель, оставшихся до дня рождения мисс Рэчел, ни один индус и носа не показал около нашего дома. Фокусники занимались своим ремеслом в городе, а мы с мистером Фрэнклином ждали новых событий в решимости не открывать наши подозрения проходимцам раньше времени. Я рассказал о том, как отнеслись к событию обе стороны, а более об индусах мне нечего добавить.

Двадцать девятого мая мисс Рэчел и мистер Фрэнклин нашли новый совместный способ убивать оттягивающее им руки время. Подробное описание их развлечения приведено здесь не случайно. Вы увидите, что оно повлияло на дальнейшие события.

Люди благородных кровей, идя по жизни, спотыкаются о крайне неудобный камень – собственную праздность. Свою жизнь они по большому счету проводят в поисках, чем бы таким заняться. Любопытно наблюдать – особенно в том случае, когда господа мнят себя интеллектуалами, – как часто они очертя голову предаются какой-нибудь безобразной затее. В девяти из десяти случаев они кого-нибудь мучают или что-нибудь портят, твердо уверовав, что развивают собственный ум, в то время как на самом деле просто устраивают в доме беспорядок. Я наблюдал, как и леди (увы!), и джентльмены день за днем расхаживают с пустыми коробочками, ловят тритонов, жуков, пауков и лягушек, а вернувшись домой, протыкают несчастных булавками или режут без зазрения совести на мелкие кусочки. Нередко можно видеть, как молодой барин или барышня пялится в лупу на паучьи внутренности, как побывавшая в их руках лягушка без головы ковыляет по лестнице, и, если вы спросите, чем вызвана такая бессердечная жестокость, вам ответят, что ребенок проявляет наклонность к естественным наукам. В другой раз можно наблюдать, как они губят прекрасный цветок, тыча в него из праздного любопытства острыми инструментами, выясняя, из чего он сделан. Станет ли цветок красивее, будет ли он приятнее пахнуть, если они это узнают? Что вы! Бедняжкам надо чем-то занять время, разве вы не видите? Им просто надо занять свое время. В детстве вы копались в грязи и лепили «куличи». Теперь вы подросли и копаетесь в гадкой науке, расчленяете пауков, портите цветы. Что в одном, что в другом случае разгадка заключается в том, что вам не о чем думать вашей бедной пустой головой, а у ваших бедных праздных ручонок нет никакой работы. И вот вы уже мажете краской холст и разводите вонь на весь дом, или держите в стеклянном ящике с грязной водой головастиков, от которых всех в доме мутит, или на каждом шагу откалываете и собираете кусочки камней, из-за чего еда хрустит на зубах, или пачкаете себе пальцы, вообразив себя фотографом и уродуя лица всех домочадцев. Несомненно, людям, вынужденным зарабатывать на жизнь, одежду, кров и пищу, подчас бывает тяжело. Однако сравните самую тяжелую поденную работу, которую вам доводилось делать, с той праздностью, что рассекает цветы и ковыряется в животе у пауков, и вы поблагодарите вашу судьбу за то, что у вас есть о чем думать и что для ваших рук имеется настоящее занятие.

Рад сообщить, что мистер Фрэнклин и мисс Рэчел хотя бы никого не мучили. Они ограничивались созданием беспорядка и, надо отдать им должное, испортили всего лишь облицовку двери.

Всесторонний гений мистера Фрэнклина попробовал на зуб все на свете, не пропустив в том числе «декоративную живопись». Он сообщил нам, что изобрел новый состав для разжижения краски, который называл «связующее». Из чего оно состояло, мне неведомо. Но главное свойство могу описать в двух словах – состав вонял. Мисс Рэчел не терпелось испробовать новую технику. Мистер Фрэнклин послал в Лондон за материалами, смешал их и развел такую вонь, что расчихались собаки. Он повязал вокруг платья мисс Рэчел передник и нагрудник и усадил ее за раскрашивание двери ее личной маленькой гостиной, которую – видимо, не сумев подобрать подходящее английское слово – она называла «будуаром». Парочка начала красить дверь с внутренней стороны. Мистер Фрэнклин пемзой соскреб с нее прекрасный лак, чтобы, по его выражению, подготовить рабочую поверхность. Затем мисс Рэчел под надзором и при помощи мистера Фрэнклина покрыла ее узорами и фигурами – грифонами, птицами, цветами, купидонами и тому подобными вещами, срисованными с картин известного итальянского художника, чье имя я запамятовал. Кажется, того самого, что весь мир завалил мадоннами и водил шашни с дочерью пекаря. Если называть эту роспись работой, то продвигалась она медленно и была грязной. Однако юная леди и джентльмен, казалось, ни капли не уставали ей заниматься. В любое время, если не катались верхом, не принимали гостей, не трапезничали и не пели дуэтом, они сидели голова к голове и с долготерпением пчелок портили дверь. Как, бишь, звали того поэта, что сказал «сатана всегда найдет дурное занятие для праздных рук»? Нет ничего правдивее – как если бы он занял мое место и своими глазами увидел мисс Рэчел с ее кистью и мистера Фрэнклина с его связующим составом.

Очередной день, достойный упоминания, пришелся на воскресенье, четвертое июня.

В тот вечер мы в людской впервые обсуждали один хозяйственный вопрос, который, как и покраска двери, сыграл свою роль в грядущих событиях.

Видя, какое удовольствие мистер Фрэнклин и мисс Рэчел находили в обществе друг друга, какой прелестной парой выглядели во всех отношениях, мы, разумеется, начали пересуды о том, не найдут ли они общий язык помимо разукрашивания двери. Одни предсказывали, что свадьбу сыграют еще до конца лета. Другие (со мной во главе) признавали, что мисс Рэчел, возможно, и выйдет замуж, но только сомневались (по причинам, которые я вскоре назову), что женихом будет мистер Фрэнклин Блэк.

В том, что мистер Фрэнклин был влюблен, любой, кто его видел, не мог сомневаться. Понять намерения мисс Рэчел было труднее. Окажите мне честь представить ее и тогда уж решайте сами.

Приближалось двадцать первое июня – юной госпоже исполнялось восемнадцать лет. Если вам нравятся брюнетки (которые, я слышал, вышли из моды в этом беспутном мире) и если вы не придираетесь к росту, поручусь, что вам не приходилось видеть девушку прелестнее мисс Рэчел. Невысокого росточка, худенькая, но прекрасно сложенная с головы до ног. То, как она садится, встает и особенно ходит, у любого мужчины в здравом уме не оставило бы сомнений, что прелестями своей фигуры (если будет позволено так выразиться) она обязана плоти, а не платью. Таких черных волос я ни у кого не видел. Под стать им были глаза. Должен признать, что нос ее невелик. Губы и подбородок – нектар богов (по выражению мистера Фрэнклина). Цвет лица (согласно тому же авторитетному источнику) теплотой не уступал солнцу, имея при этом одно существенное преимущество – на него всегда приятно было смотреть. Прибавьте ко всему, что головку она держала прямо, как стрела, – смело, одухотворенно, благородно, что голос ее был чист и звонок, как металл, улыбка, не успев появиться на губах, рождалась сначала в глазах, и вот вам живой портрет в полный рост!

А как же характер? Неужели у очаровательного создания не было никаких изъянов? Изъянов у нее не больше и не меньше вашего, мадам.

Если говорить серьезно, то милая и прекрасная мисс Рэчел, наделенная массой изящества и привлекательности, имела один существенный недостаток, который меня побуждает упомянуть строгая беспристрастность. Она отличалась от других девушек ее возраста независимым складом ума и упрямством, позволявшим ей выступать против общепринятой моды, когда та ее не устраивала. В мелочах подобная независимость была даже хороша, но в серьезных делах (на взгляд миледи и на мой тоже) заводила ее слишком далеко. Она имела собственные суждения, что редко встречается у женщин в два раза старше ее, никогда не спрашивала ни у кого совета, не объявляла заранее, что намеревается сделать, никому, даже матери, не доверяла секреты и личные тайны. В большом и малом, с теми, кого она любила, и с теми, кого ненавидела (делая и то и другое с полной самоотдачей), мисс Рэчел всегда шла своей дорогой и полагалась и в радостях, и в печалях только на себя. Я много раз слышал от миледи: «Лучшая подруга Рэчел и ее наихудший враг – она сама».

Сделаем еще одно добавление и на этом закончим.

При всей его сдержанности и своеволии в характере Рэчел не было ни капли фальши. Я не помню, чтобы она хоть раз нарушила данное слово или сказала «нет», подразумевая «да». В детстве, как я помню, эта добрая душа не раз брала на себя вину и наказание за прегрешения товарок, которых любила. Если находили истинного виновника и ее призывали к ответу, она все равно не признавалась. Но и лгать никому не лгала. Просто смотрела вам в лицо, упрямо трясла маленькой головкой и повторяла: «Не скажу!» Когда ее наказывали за дерзость, просила прощения за свое «не скажу», но даже посаженная на хлеб и воду все равно молчала. Своевольная, чертовски своевольная натура, но в то же время ангельская – каких не сыскать на этом свете. Вы усматриваете здесь противоречие? В таком случае шепну вам на ухо: в ближайшие сутки как следует понаблюдайте за своей женой. Если ваша лучшая половина за это время не выкажет каких-нибудь противоречий, помоги вам Бог! – вам досталось в жены исчадие ада.

Теперь вы знакомы с мисс Рэчел, что вплотную подводит нас к вопросу о том, как юная леди смотрела на замужество.

Двенадцатого июня моя хозяйка отправила письмо некому джентльмену в Лондоне с приглашением приехать на встречу дня рождения Рэчел. Я решил, что это тот самый счастливчик, кому юная леди тайком вверила свое сердце! Как и мистер Фрэнклин, он приходился ей кузеном. Его звали Годфри Эблуайт.

Второй сестре миледи (не бойтесь, мы не станем углубляться в семейную историю еще раз), так вот, второй сестре миледи не повезло в любви. Следуя принципу «была не была», она пошла на мезальянс. Когда благородная Каролина твердо решила выйти за незнатного мистера Эблуайта, банкира из Фризингхолла, вся семья жутко всполошилась. Жених был очень богат, очень уважаем и очень плодовит, произведя на свет обильное потомство, – все это говорило в его пользу. Однако он метил в высший свет из низов – это было против него. И все-таки новые времена и прогресс современного просвещения упрощали дело – мезальянс выдержал испытание. Мы теперь все немножко либералы, и, будь я хоть членом парламента, какое мне дело (пока мы чешем друг другу спинку), дворник вы или граф? Так на это смотрит нынешний мир, и я не хочу от него отставать. Эблуайты жили в красивом доме с поместьем в окрестностях Фризингхолла. Люди очень достойные и уважаемые во всей округе. Мы не будем долго ими заниматься на этих страницах и сделаем исключение лишь для мистера Годфри, второго сына мистера Эблуайта, на котором я должен остановиться поподробнее из-за мисс Рэчел.

При всей яркости ума и прочих положительных качествах у мистера Фрэнклина, на мой взгляд, почти не было шансов затмить мистера Годфри в глазах юной леди.

В первую очередь, мистер Годфри был куда более видным мужчиной, ростом выше шести футов, румяный, с белой кожей и круглым лицом, выбритым глаже ладони, прекрасными длинными волосами соломенного цвета, небрежно откинутыми назад. Зачем, вы спросите, я так подробно его описываю? Ну, если вы член дамского благотворительного кружка в Лондоне, то наверняка знаете мистера Годфри Эблуайта не хуже моего. По профессии он был адвокатом, по темпераменту – дамским угодником, по зову сердца – добрым самаритянином. Женщины – как филантропки, так и нуждающиеся – не могли без него ступить и шагу. Общество помощи бедствующим роженицам, общество спасения падших женщин Св. Магдалины, решительно настроенное общество по трудоустройству бедствующих женщин вместо бедствующих мужчин, мол, мужчины пусть выкручиваются сами, – он для всех играл роль вице-председателя, управляющего, арбитра. Стоило женскому комитету собраться за столом совещаний, мистер Годфри был тут как тут, успокаивал нервы, наставлял милых созданий на тернистый путь протягивания шляпы. Англия еще не рождала более блестящего филантропа (и с более скромным доходом). Лучшего оратора для благотворительных собраний, чтобы выжать из вас слезы и деньги, невозможно было сыскать. Он был общественной фигурой. Когда я ездил в Лондон последний раз, моя хозяйка сделала мне два подарка – билет в театр подивиться на танцорку, от которой все сходили с ума, и билет в Экстер-Холл послушать выступление мистера Годфри. Танцовщице помогал оркестр. Оратору – лишь носовой платок да стакан воды. Ножки привлекли массу народу. Бойкий язык тоже. И за всем этим стоял сладчайший и тишайший человек (я о мистере Годфри), самый простой, самый угодливый и самый покладистый из всех, кого вам доводилось встречать. Он всех на свете любил. И все на свете любили его. Какие шансы могли быть у мистера Фрэнклина или у любого человека среднего звания и способностей против такой особи?

Ответ мистера Годфри пришел четырнадцатого июня.

Он принял приглашение моей госпожи остановиться со среды, дня рождения Рэчел, до вечера пятницы, но не дольше, ибо его призывали вернуться в Лондон дела дамского благотворительного кружка. К письму были приложены переписанные стихи, в которых он изящно назвал день рождения кузины «натальным днем». Мисс Рэчел, как мне передали, вместе с мистером Фрэнклином за ужином подняла стихи на смех. Пенелопа, полностью принявшая сторону мистера Фрэнклина, торжествуя, спросила меня, что я об этом думаю.

– Мисс Рэчел направила тебя, милочка, на ложный след, – ответил я. – Однако меня не так-то легко провести. Дождись, когда вслед за стихами явится сам мистер Эблуайт.