Рефлексия, на тему революции и Гражданской войны, частое явление в художественной литературе. Писатели, обращаясь к прошлому, как своих наций, так и всего континента (недаром Гюго говорил, что «всякая война между европейцами есть война гражданская»), редко могли придерживаться объективных позиций. Сама тематика братоубийственных войн, пусть даже порой им уже несколько сотен лет, это путь по минному полю, где каждый шаг, а вернее росчерк пера, чреват болотом политических, социальных и религиозных дрязг. Редкий человек может воскликнуть: «Будь они прокляты, эти гражданские войны»; в равной мере стараясь быть объективным к обеим сторонам конфликта. Писатель – это тот же человек, со своими чувствами и взглядами. Тот же Гюго, под влиянием событий реакции в период Реставрации, может и был сторонником республики, сочувственно относившийся к борцам за неё: «Я пишу одной рукой, а борюсь двумя»; но все же свое противоречивое отношение к революции он не утратил: прославляя её участников, как борцов с тиранией и деспотизмом, он боится её жестокости и немилосердия. Пожалуй, лучше всего это было выражено в романе «Девяносто третий год»:
«- Ты синяя? Белая? С кем ты?
- С детьми».
Вообще события Великой Французской революции по-разному отразились в душах людей. Одних поражая сомнениями, иных укрепляя в верности идеалов. В неспокойное время конца XVIII века, когда происходящее во Франции иные страны Европы называли не иначе как жакерия, когда новые войны озаглавливались не иначе как «Крестовый поход против революционной заразы»; стоит ли удивляться, что Скотт оставался: «целиком и полностью на стороне властей предержащих». Однако, не следует считать его человеком исключительно реакционных взглядов. Большинство исследователей склонны во мнение, что Вальтер Скотт был патерналистом, причем как в политическом, так и в социальном контексте. Дэвид Дайчес, автор книги «Вальтер Скотт и его мир» отмечает: «То, как обходится Промышленная революция с рабочим людом, вызывало у него ужас и отвращение, и с его рассуждениями по этому вопросу мог бы согласиться сам Маркс». Для Скотта личность и её достоинства зачастую не имели сословной привязки, скорее наоборот, концепция патернализма налагает на тех, кто обладает собственностью дополнительные обязанности – покровительства и опеки.
Конечно обращаясь к прошлому своей страны Скотт не мог проигнорировать период XVII века и событие Английской буржуазной революции, безусловно поворотного, как в истории Англии, так и во всем историческом пространстве. Его «Вудсток…» стал своеобразным связующим звеном (хотя хронология библиографии, да и сами авторские циклы, нам этого не подтвердят) между «Легендой о Монтрозе» и «Пуританами». Каждое из выше названных произведений повествует о непростой судьбе в истории Англии и Шотландии, когда политические, религиозные и социальные розни стали тем, что и было названо периодом революции и гражданских войн. Однако если в «…Монтрозе» мы сталкиваемся с начальным периодом этих событий, а в «Пуританах» уже скорее с их последствиями, при этом концентрируясь в большей степени на Шотландии; то «Вудсток…» будучи той самой исторической серединой, позволяет нам увидеть авторский взгляд перипетий гражданской войны происходивших непосредственно на Английской земле.
События романа погружают нас в 1651 год. Сын недавно казненного короля Карла I – Карл II Стюарт терпит поражение в битве при Вустере, с остатками верных людей он пытается бежать из Англии. Тем временем рвущейся к власти Оливер Кромвель намерен, как не дать возможностей для реставрации монархии, так и устранить все препятствия для своего возвышения: «упрочить одним ударом собственную судьбу и судьбу своих приверженцев». Вокруг Вудстока – этой древней охотничий резиденции Английских королей – разворачивается новая охота, где в роли загоняемой дичи выступает сам монарх.
«Вудсток…» не случайно становится основой взглядов Скотта на Гражданскую войну, хотя её очередной этап закончен, а дело роялистов кажется конченным, противоречия, рожденные событиями как 1642, так и в большей (для автора) степени 1649 годов не разрешены, а продолжают нарастать. Главным выразителем этих противоречий смело можно считать полковника Маркема Эверарда, судьба которого фактически служит нам интерпретацией национального раскола. Эверард – республиканец, пуританин, тогда как часть его семьи сохраняет верность монархии и англиканской церкви. Превратности Гражданской войны тяжким камнем лежат на сердце, как самого полковника, так и на тех, кто беспредельно любит его: «- Моя любовь была отдана раньше, чем я узнала, что значат эти слова – фанатик и бунтовщик… Большего он не получит и не будет просить, пока счастливый поворот истории не положит конец этим раздорам и мой отец с ним не помирится». Однако Скотт намерено не делает своего героя прожжённым революционером и фанатичным последователем Кромвеля. Его Маркем, будучи дворянином наделен чертами благородства и долга, что заставляет его колебаться, как в выборе действий, так и в преданности делу республики: «человек, о котором вы говорите, избрал свое место в великих смутах, раздирающих королевство, избрал его, быть может, ошибочно, но по совести, и поэтому он до сих пор достоин моей привязанности и самого высокого уважения…Он не знает эгоизма… Он не совершил бы поступка, который порочит его имя и оскорбил чувства другого человека, даже если бы наградой была вся Англия»; конечно отчасти это можно объяснить его любовью к родной кузине – Алисе Ли – которая, принадлежит к враждебной для него партии, но такое объяснение было бы в корне неверным. Маркем дворянин не только по отношению к своей возлюбленной. Его благородство, стремление к доброте и справедливости врожденно и распространяемо на многие явления. Он почитает старших, протягивает руку помощи слабым и неважно из какой они политической партии, а чувства долга по отношению к родной стране он готов поставить выше своих личных интересов и переживаний: «Если я принес в жертву свое личное счастье, то только для того, чтобы страна моя получила свободу совести и неприкосновенности личности, которой она наверняка лишилась бы при безвольном короле и при узурпаторе».
С другой стороны, Маркем остается человеком, которому свойственна политическая неопределённость, имевшая место быть в обществе в те годы. Следует напомнить, что к началу 50-х годов в Англии по сути так и не сложились новые институты власти. Популярность Кромвеля в армии, а также значительное участие последней в политике, делали Парламент фактически несостоятельным органом власти, унизительное прозвание Охвостье, было в ходу по обе стороны враждебных группировок, а, следовательно, парламент так и не будет рассматриваться многими, как политическая опора: «Кому-то надо доверить власть, чтобы восстановить и охранять общий порядок, а кто еще может удержать власть и управлять государством… Это Охвостье парламента не сможет сохранить авторитет». В таком ключе фигура Кромвеля казалось спасительной, но если иных к нему подталкивала фанатичная преданность или материальный интерес, то для Маркема Эверарда сей выбор был скорее меньшим злом: «Ничего не поделаешь, либо Кромвель, либо анархия».
Конечно Маркем не единственный герой революционного лагеря, но его характер и судьба служат не только делу интерпретации Гражданской войны, а работают также в контексте противопоставления её главному символу – Оливеру Кромвелю. Многие отмечали, что знаменитому лорду-протектору (впрочем, по хронологии романа он еще не наделен этим званием) Скотт уделяет очень мало внимания, а противопоставляя Кромвеля Карлу II, автор как будто однобоко выставляет акценты: «Как незначительна роль охотника и как велико участие дичи!». Отчасти это мнение справедливо, не случайно в начале я постарался хотя бы вскользь, но высказаться о значение авторского взгляда. Однако в оправдании Скотту стоит отметить, поразительный парадокс: одна из самых известных фигур Английской революции чрезвычайно сложна для исторического изучения.
О юности и детстве будущего лорда-протектора почти ничего неизвестно. Сын мелкого провинциального дворянина, унаследовавший небольшой участок земли (годовой доход в 300 фунтов стерлингов), стал ярчайшим примером того, как горнило революции и служба в армии может стать настоящим социальным лифтом. Большинство источников, как-то письма, речи, воспоминания третьих лиц, посвященных Кромвелю, начинаются с событий 40-х годов, тогда как все, что не затрагивает революционный и предреволюционный период, ограничивается слухами и домыслами: «Согласно одной легенде, в детстве Кромвель был знаком с будущим королем Англии — Карлом I. Мальчики часто дрались, и Оливер однажды разбил ему нос». В итоге врачебный документ, где Кромвелю в юные годы был поставлен диагноз: «крайняя меланхолия» стал чуть ли не единственным ранним источником хоть как-то изображающий лорда-протектора до роковых сороковых. Меланхоличность Кромвеля не ускользнула от внимания Скотта, последний возвел её в первопричину религиозного фанатизма диктатора: «Бесспорно, в жизни Кромвеля был период, когда его вдохновляла подлинная вера, и тогда в его натуре, слегка склонной к ипохондрии, появлялся фанатизм». Хотя и в вопросах веры лорда-протектора историки не могут похвастать единством. Вернее будет сказать, что религиозные-то взгляды Кромвеля вроде и не вызывают вопросов: «проблемы со здоровьем и личностные взгляды сделают его убежденным пуританином - индепендентом»; последнее ключевое, так как индепенденты полагали, что не должно быть никакой церковной организации, как и разницы между мирянами и духовными: «По моему разумению, более по христиански будет, если предоставить алчущей душе искать поучения там где она может его найти, - в устах ли светского учителя, которому право проповедовать дано одним только Небом, или у тех кто получил духовный сан и свои духовные степени от синодов и университетов – в лучшем случае собраний таких же жалких грешников, как они сами». Вопрос в другом: «А насколько сам Кромвель соблюдал ту пуританскую строгость, что символизировала его правление?»; есть мнение, что до Кальвина ему было далеко, а в его шикарных апартаментах звучала и музыка, и смех: «Может быть правильнее всего будет судить о нём и о других людях той эпохи, если допустить, что их религиозные чувства были отчасти искренними, а от части притворными, в зависимости от личной выгоды». Вообще может показаться, что Скотт предвзят к Кромвелю, выводя его скорее в черных красках, акцентируя нас на его жестокости: «Говорю тебе, если в списке казненных будет пропущен хоть один, ты поплатишься жизнью»; меланхоличности: «И он разразился потоком слез, что с ним иногда случалось… Причина их заключалась в характере этого необыкновенного человека, у которого глубокий политический ум и пылкий темперамент сочетались со склонностью к ипохондрии, приводившей к подобным сценам»; и стремлению к личной выгоде: «— Слушай, Пирсон, — сказал Кромвель, — ты три, даже четыре раза назвал меня ваше высочество — Правда, милорд? Я и не заметил. Прошу прощения, — отвечал офицер. — Нет, я на тебя не в обиде, — возразил Оливер. — Я в самом деле вознесен высоко и, быть может, вознесусь еще выше». Но это впечатление обманчивое. Во-первых, Скотт осторожен в создание образа Кромвеля, стараясь следовать источникам, где сохраняет ту самую противоречивость, свидетелем которой мы уже с вами были. Во-вторых, да Скотт больше симпатизирует Карлу II, но и в портрете монарха будет хватать отталкивающих черт, что мы еще с вами увидим. Наконец в-третьих, автор, несмотря на то, что вплоть до XIX столетия отношение к Кромвелю в исторической и общественной среде было скорее негативным, добавляет в его портрет черты решительности, смелости, воссоздавая перед читателем облик не только фанатика веры, но и талантливого организатора и умелого руководителя.
С самого начала Гражданской войны Кромвель не прекращает свои нападки по отношению к Парламенту, основной смысл которых заключается в неправильном ведение войны и неподготовленности армии: «Ваши отряды состоят большей частью из старых, дряхлых военных служак и пьяниц, а их отряды – из сыновей джентльменов… Неужели вы думаете, что низкие и подлые люди когда-либо будут в состояние померяться силами с джентльменами». Эти слова Кромвеля, адресованные полковнику парламентской армии Гемпдену, были не просто горьким упреком, они были констатацией факта того, что Парламент… проигрывает эту войну, не успев её даже начать. Исследователь А.Н. Бадак отмечает: «Действительно, уже к лету 1643 г. положение парламента приблизилось к критической черте… армия таяла на глазах от дезертирства и эпидемий». Итоговая победа круглоголовых почти целиком и полностью заслуга Оливера Кромвеля. Имея под своим начало несколько тысяч кавалеристов Кромвель сумел жесткой дисциплиной, наградами и постоянными тренировками сделать из них могучую силу способную изменить итог боя, недаром одна из легенд гласит, что прозвище кавалеристов Кромвеля - «железнобокие» - было дано им самим принцем Рупертом (одним из лидеров кавалеров). Исследователь Д.П. Алексинский приводит в своем труде фрагмент устава отрядов «железнобоких»: «Всякий покинувший свое знамя, или бежавший с поля боя наказывается смертью… Если часовой или дозорный будут найдены спящими или пьяными... они будут беспощадно наказаны смертью… Воровство или грабеж караются смертью». Насколько велика была роль дисциплины можно понять хотя бы на основание воспоминаний о штурме Брентфорда, рассказанного одним из героев романа Скотта – веселым кавалером Роджером Уайлдрейком: «Мы гнали перед собой все, как ветер мякину, пока нас не остановили лавочки, где продавали крепкие напитки и другие соблазнительные штучки». В конечном счёте войска Кромвеля оказывались в нужном месте просто потому что не тратили время на пьянство, грабеж и разгул… Вот и в «Вудстоке…» первая встреча читателя с Оливером Кромвелем происходит в момент, когда «он был занят обучением неуклюжего рекрута тогдашнему оружейному артикулу»; а подлинный бенефис будущего диктатора ждет нас в развязке, когда Кромвель хладнокровно, как и положено настоящему солдату, раздает приказы и готовиться захлопнуть капкан, чем напоминает нам «борзую, спущенную со сворки и готовую погнаться за дичью».
И всё же дичи досталось больше авторского внимания. Хотя Скотт изменил бы себе поступи он иначе, в конечном счете портреты королей всегда удавались ему особенно хорошо. Его Карл Стюарт (будущий король Карл II), обладает способностью и притягивать, и отталкивать одновременно. «Веселый король», таким его запомнит английское общество, вряд ли способен похвастать веселой жизнью. В юные годы покинуть страну и скитаться по Европейскими домам, где-то там за Ла-Маншем узнать о казни отца (можно только догадываться какие чувства обуревали его в ту минуту), что бы немедленно заявить свои права на Английский престол: «Король умер! Да здравствует…». Но давайте дадим слово юной Алисе Ли, пусть её рука, рука главной героини романа, нарисует нам образ того идеального монарха, за которого она принимает Карла Стюарта: «В нем воскресла вся рыцарская храбрость, все воинское искусство его деда, Генриха Французского; эти качества помогут ему вернуть трон; он унаследовал все милосердие деда, любовь к своему народу: как и дед, он терпеливо выслушивает даже неприятные советы, жертвует своими желаниями и удовольствиями для общего блага, и все будут благословлять его при жизни, а после смерти так долго будут помнить о нем, что даже по прошествии веков дурное слово о его царствовании будет считаться святотатством…». Именно образ идеального монарха, а не самого Карла, Скотт, устами Алисы не будет нам лукавить: «Вам лучше знать, сэр, — ответила Алиса, — ведь ходили слухи о его распущенности, которая, как бы ни оправдывали ее льстецы, во всяком случае, не подобает сыну мученика. Я буду счастлива удостовериться в том, что это не правда». Карл Стюарт действительно отличался весьма непривлекательными качествами, и речь здесь не о внешности (хотя и здесь имелись некоторые проблемы). Излишняя любвеобильность по отношению к противоположенному полу, распущенность нравов, свойственная в глазах Скотта юношам нового поколения Английского дворянства и уже ни раз поднимаемая в других романах, всё это не остается без внимания, а по ходу действия даже возводиться в абсолют настолько, что невинной Алисе приходиться жестоко разочароваться в своём кумире: «Государь! Чаша моего терпения переполнилась! Я слушала, не выражая гнева, самые унизительные предложения и старалась смягчить свой отказ стать любовницей изгнанного принца, как если бы отказалась принять от него настоящую корону. Но вы думайте, что я могу спокойно слушать клевету на всех, кто мне дорог? Не буду, сэр; и если бы даже вас окружали все ужасы Звездной палаты вашего отца, то и тогда я вступилась бы за отсутствующих и невинных. О своем отце я ничего не скажу, кроме того, что если у него теперь нет богатства, нет положения в обществе, почти нет крова и хлеба насущного, — это потому, что он утратил все это на королевской службе. Ему не нужно было идти на предательство или подлость, чтобы добыть себе богатство, у него самого были большие средства. А Маркем Эверард… Он не знает эгоизма… Он не совершил бы поступка, который порочил его имя и оскорбил чувства другого человека, даже если бы наградой была вся Англия и в недрах ее заключались сокровища Перу, а на поверхности раскинулся рай земной… Короли, ваше величество, могли бы еще поучиться у него». Вплоть до развязки Карл практически не вызывает сочувствия, пусть Скотт и старается сгладить углы, объясняя поступки изгнанника развращенным окружением и тяжелой судьбой. Однако жестокая отповедь Алисы и «врожденное благородство» делают своё дело, в некотором смысле Карл проходит в этой истории арку взросления, становясь тем идеалом, который Алиса Ли, аки Апеллес, рисует нам в начале. И вот «старый подагрик, помешанный на Шекспире» становится отцом; «кузен полковник, бунтовщик и фанатик» добрый друг и товарищ, даже став королем Карл кажется не забывает тех, кто был предан ему в том злосчастном Вудстоке.
Метаморфоза Карла не понравилась многим, но фактически Скотт просто остается верен себе, как романист. Его история – это история его взглядов, как литературных, так и личных, а потому не стоит и удивляться, что его хищник не лишен положительных черт, но только таких которые сохранят его образ жестокого охотника. Ну а дичь, она то же не так проста и невинна, но недостаточно чтобы самой превратиться в хищника.
Да, Вальтер Скотт, безусловно расставил акценты, отрицать это глупо. Его наиболее симпатичные персонажи либо приверженцы кавалеров, либо главный герой, традиционно для автора, мечущийся между любовью, верностью и долгом. Но даже так противопоставление Кромвеля, как антагониста, Карлу, как протагонисту, что бы не говорили многие, пожалуй, лучшая часть романа. При том, что в самой истории хватает традиционных для Скотта слабых мест – это и бросающаяся в глаза структурность повествования, его самоповторяемость, особенно заметная при сравнении с другими романами «Шотландского чародея». Наконец развязка, где вопреки жестокости и превратностям Гражданской войны, все заканчивается преувеличено благополучно. Для многих — это-то как раз и не будет проблемой, хотя даже сам автор позднее признает чрезмерную схожесть своих же историй. Но думается мне, что именно здесь, в «Вудстоке…», так целостно написанном полотне Гражданской войны, напрашивалась немного другая развязка.
Reviews
4