Из кабины лифта оба вышли в длинный широкий коридор на пятом этаже. Коридор оказался почти пуст. Вздумай Генрих позвать на помощь, Анна вполне успела бы огреть его дубинкой.
– Ты уже не сможешь сбежать отсюда, – заметил Генрих, оглянувшись на ходу.
– Иди, – зло процедила Анна.
Ее и в самом деле охватила злость. Шагая по просторному светлому коридору, Анна вспоминала свою тесную квартирку. Злило как раз то, что тесной она стала казаться совсем недавно. С самого рождения Анна, как и все, кого она знала, воспитывалась в условиях жесткой экономии пространства потому, что это было необходимо для блага общества, всех людей, населяющих мегаполис. Тесная квартирка родителей, тесный учебный класс, тесный рабочий офис… За неимением другого примера она считала, что именно так живут абсолютно все, даже те чиновники, которых показывают по телевизору. И даже если доходила информация, что кто-то из людей, близких к руководству корпорации, пользуется гораздо большими благами, чем население рабочих высоток, это всегда объяснялось необходимостью для эффективного исполнения ими своих обязанностей. До недавнего времени все это выглядело и звучало вполне убедительно, Анна, хоть и не безоговорочно, но верила во все, что ей внушали с раннего детства.
Оказалось, что за пределами квартала рабочих высоток раскинулись такие просторы, представить которые Анна не могла и в самых смелых фантазиях. И люди здесь не стремились ограничивать себя ни в чем. Они жили в просторных домах, употребляли вкусную еду, носили красивые вещи, их перемещению и общению не мешало ничто, за ними не следили наряды гвардейцев, они не носили маски. И эти люди забрали ее сына для своих целей. У них есть все, но этого им кажется мало.
Анна подозревала, что и живут они не в долг, как она сама и жители ее квартала, наверняка этим людям нет нужды подсчитывать, хватит ли им баллов до следующего пополнения за проделанную работу. Генрих мог бы просветить ее в этом вопросе, но единственное, что сейчас хотелось сделать в отношении него, это дать по зубам дубинкой.
В конце коридора Анна увидела первый идентификатор в клинике и вообще в этой части города, принципом действия он нисколько не отличался от привычных ей моделей: Генрих приложил к сканирующему устройству ладонь, створки дверей разъехались в стороны, пропустив их обоих в залитое белым светом огромное помещение, где ровными рядами стояли матовые цилиндры двухметровой высоты, наполовину из нержавеющей стали, наполовину из белого пластика. Здесь было намного прохладнее, чем в коридоре, Генрих поежился и передернул плечами.
– Что ты собираешься делать после того, как найдешь сына? – полюбопытствовал он.
– Тебя не касается, – огрызнулась Анна.
На самом деле она даже не задумывалась об этом. Ей просто хотелось увидеть своего мальчика, хотя бы в последний раз.
– Считай, что ты его нашла, – ухмыльнулся Генрих.
То ли от холода, то ли от того, что давно не получал дубинкой, он заметно осмелел. А может, было еще что-то. Анну вновь обдало странным запахом. Впервые закралась мысль, что Генрих пил не простую жидкость и под ее воздействием стал не совсем адекватен. Что-то не то в его глазах, вообще в нем самом.
Генрих прошелся среди цилиндров, развел руками и продолжил:
– Он здесь. В некоторых из этих рефрижераторов. Правда, частично.
– Что это значит, – насторожилась Анна, уже предвидя ответ.
– Операция уже проведена, – объявил ей Генрих. – Все, что осталось полезного от твоего сына, законсервировано здесь. А ты думала, как происходит утилизация? – ухмыльнулся он, словно наслаждаясь выражением ужаса на лице Анны. – Ваши органы – единственное, ради чего мы позволяем вам жить. Для этого прививаем вам привычку заботиться о своем здоровье. Было бы расточительством просто уничтожать все это добро. Знаешь, когда-то давно наука была на более высоком уровне, чем сейчас. Звучит, конечно, странно, но это так. В ваших школах такого, естественно, не преподают, никому не нужно, чтобы вы могли размышлять на таком уровне, достаточно, чтобы умели читать и выполнять свою работу. Так вот, в свое время ученые научились создавать искусственные органы. К сожалению, с течением времени многие технологии были утрачены, возможно, потому, что современный человек, живя в достатке, разленился, перестал думать, мыслить творчески. Поэтому вернулись к старой доброй трансплантологии. Департамент следит не только за демографией, но и за генетикой. Твоему сыну было позволено родиться только потому, что в будущем он мог пригодиться в качестве донора более достойному члену общества, таков основной долг всех вас. В его случае пришло время исполнить долг.
– Ты ведь сразу все знал, – прошептала Анна, впервые в жизни почувствовав прилив самой настоящей ненависти.
– Конечно, вся информация была на мониторе моего компьютера, – не стал отрицать Генрих, на всякий случай, отступая назад. – В конечном итоге ты все равно оказалась бы здесь, тебя ведь тоже должны разобрать на запчасти, чтоб ты и дальше продолжала приносить пользу тем, кто владеет этим городом. Ты еще достаточно молода, чтобы быть просто утилизированной, как ненужные отходы.
Удар пришелся прямо в переносицу, Генрих не успел даже среагировать, чтобы уклониться. Анной овладело странное чувство, будто ее вообще здесь нет, все происходящее она наблюдает откуда-то со стороны и сама ни в чем не участвует. Но пальцы крепко сжимали рукоять, дубинка поднималась и опускалась снова и снова. Генрих попробовал было защититься рукой, но получив чувствительный удар в предплечье, уронил руку, и тут же снова получил по голове. Завывая от боли, он отступал, а Анна все била и била.
В образе Генриха для Анны сейчас воплотился весь город, весь мир, что долгими годами держал ее в сетях обмана, заставлял верить, что у нее идеальная жизнь. Она мстила. Мстила за обман, за отнятую жизнь, свою и своего сына.
В зал вбежали двое гвардейцев. Видимо, Генрих, все-таки, улучил момент, чтобы незаметно вызвать помощь, а может, и что-то еще послужило причиной их вмешательства.
Анна не слышала, что прокричали ей гвардейцы. Увидев незнакомый предмет в руке одного из них, направленный ей в лицо, Анна интуитивно спряталась за Генриха. Предмет в руке гвардейца щелкнул, выстрелив двумя электродами, тело Генриха содрогнулось, он обмяк и навалился на Анну.
Гвардейцы могли бы в три прыжка оказаться рядом с Анной, однако оба слегка замешкались, возможно, на краткий миг оторопели от случившегося – вряд ли под удар их шокеров часто попадал крупный чиновник из департамента статистики и демографии.
Анна бросила взгляд в сторону и увидела дверь. Поскольку идентификатора, контролирующего автоматический замок, на стене рядом не было, можно было надеяться, что изнутри зала выход доступен любому.
Анна оттолкнула Генриха и крикнула:
– Помогите ему, он сейчас умрет!
Находившийся в бессознательном состоянии после удара током и весь в синяках и кровоподтеках от побоев Анны Генрих и в самом деле выглядел ужасающе.
Пока окончательно растерявшиеся гвардейцы соображали, что им предпринять, Анна метнулась к спасительной двери.
– Стой! – прозвучал окрик за спиной.
С разбегу Анна ударила в дверь всем корпусом, при этом не очень-то надеясь на успех. Но первоначальная догадка оправдалась, дверь распахнулась, выпустив женщину в длинный пустой коридор с множеством поворотов. Анна успела завернуть за угол до того, как в эту же дверь выбежали гвардейцы. Впрочем, такое преимущество казалось слишком сомнительным: долго в этих коридорах не побегаешь, все равно рано или поздно упрешься в какой-нибудь тупик, а справиться с двумя крупными мужчинами сил точно не хватит.
Совсем рядом бесшумно открылась дверь, из помещения в коридор вышла девушка в белом халате, оказавшись спиной к Анне и даже не заметив ее, и пошла прочь. Дверь за ней начала медленно закрываться. Стараясь двигаться бесшумно, Анна устремилась вперед, проскользнула в уменьшающуюся щель дверного проема, и дернула ручку на себя, ускоряя закрытие двери. Автоматический замок беззвучно мигнул красным огоньком, сигнализируя, что дверь заперта.
Анна отступила в сторону, прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Снаружи не доносилось ни звука, хотя даже если бы сейчас мимо промчался электропоезд, Анна все равно бы ничего не услышала, все заглушал стук собственного сердца, в ушах звучали только его бешенные удары.
Все случившееся только что, и вообще за последние часы, казалось каким-то нереальным сном, разум отказывался поверить, что все происходит наяву и именно с ней, цеплялся за призрачную надежду, что вот-вот она проснется и все будет так, как прежде: обычная размеренная жизнь, ежедневная скучная работа, семейные завтраки и ужины в молчании под звук телевизора, сопение мужа рядом по ночам… Не может, не может мир так внезапно перевернуться, не может все быть устроено именно так, как описал Генрих, не может быть такого, что ее сына больше нет.
Анна закусила губу и коротко простонала. Лучше открыть глаза. Зажмурившись, она слишком отчетливо видит перед собой своего ребенка. Сына, которого больше нет. И он смотрит, смотрит на мать, а в его глазах равнодушная пустота. Уже никогда не представится возможность вернуть его взгляду осмысленность, дать почувствовать сыну ее любовь, увидеть в его глазах ответное родное тепло. Наверное, для Игоря даже лучше, что ушел из жизни вот так, равнодушно, ничего не чувствуя, без страха и переживаний. Но каково Анне знать, что никогда уже не исправить того, что было упущено. Всегда казалось, впереди еще есть время, чтобы сделать то, что еще не успела. И вот этого времени уже не осталось. Не осталось в прямом смысле: сына уже нет, и участь самой Анны решена.
Анна наконец открыла глаза и осмотрелась. В центре комнаты стояла кровать из металлических пластин, вокруг которой и даже над ней, свисая с потолка, мигали световыми индикаторами два десятка различных аппаратов. На кровати лежал человек, облепленный всевозможными датчиками и утыканный катетерами так, что казалось, будто многочисленные провода и трубки растут прямо из него, как волосы.
Анна подошла ближе. Это оказался мальчишка, ровесник ее сына. Веки его были плотно сомкнуты, на присутствие женщины он никак не реагировал. Во время родов Анне пришлось пару дней провести в медицинском пункте, конечно, не таком, как эта клиника, так что она догадалась, что мальчишка находится под действием общего наркоза.
На груди малолетнего пациента алел свежий разрез, стянутый аккуратным швом. Возможно, сейчас в груди этого мальчишки бьется сердце именно ее сына. Кто этот мальчик? Сын или внук какого-нибудь крупного чиновника? Из тех, что, по словам Генриха, не только руководят мегаполисом, но и распоряжаются жизнями населяющих ее людей, решают, кто достоин жизни, а кому пришло время умереть?
Анна стояла рядом и смотрела на мальчишку. Почему этот ребенок должен жить, а ей уже никогда не увидеть сына? В чем тут справедливость? Чем он лучше? Убили совершенно здорового ребенка, чтобы мог жить другой, обреченный на смерть.
Анна занесла руку и замерла. Если выдернуть все трубки, этот мальчишка, вероятно, также умрет. Наверное, так будет справедливо. Но вернет ли это к жизни ее сына или другого ребенка, убитого ради того, чтобы жил этот, избранный руководством корпорации? Нет, не изменится ничего. Да, его родители почувствуют то же самое, что сейчас чувствует Анна, но для нее самой ничего не изменится. Кроме того, что и она станет убийцей.
Механизм замка коротко пискнул, отпирая дверь. Анна бросила взгляд по сторонам, в поисках выхода. Логика здравого смысла говорила, что лично для нее все уже кончено, но первобытный инстинкт самосохранения не желал смиряться с такой участью и отчаянно цеплялся за любую возможность сохранить или, хотя бы, продлить собственную жизнь.
Из помещения не было никакого другого выхода, даже окна. Лишь маленькая дверца люка в дальней стене. За мгновение до того, как в палату вошел гвардеец, Анна распахнула люк и проскользнула в скрытую за ними шахту.
глава седьмая
От нестерпимой вони почти нечем было дышать. Этот запах частично привел в чувство, но он же и притуплял сознание, забивая легкие, глотку, проникая в организм до самого желудка. Анне еще никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным, она даже и не представляла, что такое запах гниения и разложения.
Последние события запомнились плохо. Шахта, в которой она оказалась, служила мусоропроводом и привела прямиком в бак для отходов. Автоматизированная линия сбора мусора, установленная в подвале, посчитав вес свалившейся в бак Анны достаточным для замены емкости, отправила его по установленному программой маршруту. Возможно, это и спасло женщину от новой встречи с разыскивавшими ее гвардейцами. Сама же Анна почти ничего не чувствовала после падения с внушительной высоты. Мусор, скопившийся в баке, хоть и смягчил удар, но все же не настолько, чтобы оказаться безболезненным. К счастью для нее, обошлось без серьезных травм, тем не менее, самочувствие было хуже некуда.
Выбраться из контейнера самостоятельно сил уже не хватило, Анна безропотно следовала по конвейеру туда, куда отправила ее автоматическая линия. В кромешной тьме, лишь изредка чуть разбавляемой дежурными красными фонарями, невозможно было хоть что-то разглядеть. Освещение в подвальном помещении если и было предусмотрено, то не использовалось в работе роботов, так что оставалось лишь догадываться о том, что происходит вокруг.
Вместе с кучей мусора Анну перевалило в другую емкость, снова путь по конвейеру в темноте, затем еще одно падение в пустоту. К моменту, когда она оказалась здесь, сознание уже почти полностью отключилось.
Послышался металлический лязг, все вокруг пришло в движение. Анна раскинула руки, судорожно пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, но все, что попадалось под руку, проваливалось вместе с ней куда-то в бездну.
Снизу появился тусклый свет. В следующее мгновение Анна выпала в этот свет, а еще через секунду ударилась левым боком обо что-то твердое. На лицо шмякнулась мокрая вонючая тряпка, посыпался еще какой-то мелкий хлам.
Анна отшвырнула тряпку с лица. Она скорее почувствовала, чем увидела, что прямо над ней нависает нечто огромное. На почти черном фоне сложно было разглядеть такой же темный корпус воздушного мусоровоза. Металлические створки с лязгом сдвинулись, закрыв опустевшее нутро, затем машина улетела прочь. Понемногу рокот ее двигателей затих вдали.
Некоторое время Анна лежала неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям и пытаясь осознать, что же, собственно, с ней произошло.
Все тело болело так, словно ее основательно поколотили гвардейцы в десяток дубинок, но сильнее всего чувствовалась боль в боку. Невозможно было даже вдохнуть полной грудью, настолько сразу усиливалась боль и кололо где-то внутри, под легким. В общем-то, дышать как следует мешала не столько боль, сколько все та же вонь. Сейчас она ощущалась уже слабее, чем внутри мусоровоза, но все же достаточно сильно. От этой вони першило в горле, мутило и выворачивало наизнанку, но пустой желудок мог лишь изрыгать воздух.
Анна приподняла голову. Кругом, сколько видел глаз, высились бесформенные кучи. Над головой нависла тяжелая темно-серая пелена, не имеющая ничего общего с тем синим небом, которое Анна привыкла видеть в городе. Явно она и сама уже совсем не в мегаполисе.
Похоже, падение Анны в шахту мусоропровода и дальнейшая транспортировка ее по конвейерным линиям совпали по времени с вывозом мусора. Анна не знала, как город избавляется от отходов, даже не представляла, что они могут скапливаться в таком объеме. Видимо, все, что уже не могло послужить мегаполису, загружалось в летающие мусоровозы и сбрасывалось за его пределами.
Анна села, держась за ушибленный бок. Такой боли она еще никогда не испытывала. Казалось, стоит отнять ладонь, и изнутри что-нибудь обязательно вывалится. Но крови, вроде, нет, хотя бы это чуть-чуть успокаивало. Вообще же во всей ситуации виделся лишь один плюс – здесь ее гвардейцы точно уже не достанут. А вот что касается минусов…
Неожиданно для самой себя вырвался крик. Бешенный, истеричный, яростный. Он исходил даже не из глотки, а из самого нутра, оттуда, где жгла боль. Боль не от ушибленного бока и избитого тела, а боль от сломанной жизни. Крик перешел на вой.
Несмотря на все усилия, ей так и не удалось защитить свою семью, она не смогла спасти сына. У нее больше ничего нет. Абсолютно. И все попытки хоть как-то продлить собственную жизнь совершенно лишены смысла. Ей просто незачем жить дальше.
Слез не было. Анна вообще не умела плакать, с самого детства ей внушили, что это одна из вредных, разрушающих эмоций. Слезы могут быть вызваны печалью, а печаль есть следствие несовершенных условий существования. Но когда твоя жизнь идеальна, у тебя есть все, что необходимо, нет оснований для печали.
У Анны было все. Так ей всегда казалось. Поэтому она не умела плакать, как не умела выражать прочие эмоции, испытывать которые никогда не было причин. Она просто выла, всаживая пальцы в рыхлую массу мелкого мусора под собой, ломая ногти и загребая грязь. Выла от осознания того, что больше у нее ничего нет. Нет даже ее самой.
Анна упала лицом в грязь. Постепенно вой перешел в скулеж, со временем затих и он. Она просто лежала неподвижно. Настолько неподвижно, что самой казалось, будто даже дыхание остановилось. Хорошо бы и дальше лежать так, не дыша, и тихо умереть.
В ожидание тихой смерти вмешался раскат грома. Он ударил по ушам, прокатился по спине, вдавливая в грязь. Анна вскинула голову. За все годы жизни в мегаполисе ей еще не доводилось ни слышать, ни чувствовать что-либо подобное. Еще один раскат вновь затронул ее ударной волной. Где-то над самым горизонтом темная пелена на мгновение окрасилась в багровый цвет. Анна догадалась, что электрические разряды возникают прямо в атмосфере. В другое время ей показалось бы это удивительным, сейчас же просто подумалось, что, может быть, один из таких разрядов ударит прямо в голову и прервет всю бессмысленность ее дальнейшего существования.
Вместо молнии, на макушку упала капля, затем еще одна, затем еще и еще. Это тоже могло бы показаться удивительным, если бы Анну хоть немного заботило, что происходит вокруг. В мегаполисе вода сверху могла политься только в душе, но никак не под открытым небом. Однако в настоящий момент Анне было абсолютно безразлично, что станет с миром через секунду, и с ней самой.
Дождевая вода, попадая на лицо, шею и открытые руки, вызывала неприятное ощущение, не настолько сильное, как боль в боку, но все-таки довольно болезненное. При всей апатии и нежелании жить, добавлять себе мучений в виде кожного зуда и жжения Анна не была готова.
Анна поднялась на ноги, одной рукой все так же держась за ушибленный бок, другой натягивая ворот медицинского халата на голову. Стараясь по возможности, полностью укрыться от дождя под полами халата, она побрела к одной из мусорных пирамид, в надежде, что там найдет хоть какое-то укрытие.
Укрытие и в самом деле нашлось. То ли что-то плоское попало в кучу отходов, то ли мусор сам по себе так спрессовался, но у самого основания пирамиды образовалась неглубокая ниша с нависающим над ней козырьком. Забравшись в эту норку на корточках, Анна сжалась в комок. Убежище, конечно, так себе, но все же не под открытым небом, с которого льется странная вредоносная жидкость.
Под ногами промелькнула серая тень. Крупный зверек с длинным хвостом примостился у башмака Анны, видимо, тоже нашел убежище от дождя. Анна не пошевелилась. Хоть что-то знакомое в неведомом для нее мире. Мегаполис боролся с крысами постоянно и различными способами, но живучие и сообразительные зверьки регулярно напоминали о себе, перегрызая проводку, нанося повреждения роботизированной технике и время от времени появляясь на жилых этажах в поисках пропитания. В прежней жизни Анна испытывала скорее отвращение, чем восторг при виде серых грызунов, но сейчас не возражала против такого соседства. Всем хочется жить. Вот, даже она сама, решив, что дальнейшая жизнь пуста и бессмысленна, все равно не готова умереть. Что так сильно держит ее на этом свете? Ведь нет же у нее ничего. Абсолютно ничего, ради чего стоило бы цепляться за жизнь.
Анна перевела взгляд на крысу. А что есть в жизни у нее? Городские крысы ведут свое существование в относительно комфортных условиях, хоть и под угрозой физического уничтожения. Им наверняка есть, что терять. А ради чего продолжает свое существование этот зверек, живущий в холоде и голоде? Скорее всего, эта крыса вообще не осознает, не чувствует окружающий мир так, как воспринимают его люди. В ее жизни тем более нет никакого смысла. Тем не менее, даже она продолжает бороться. Что за чувство роднит их двоих, укрывшихся в вонючей влажной норе, что удерживает их здесь, не позволяет расстаться с жизнью? Тот самый инстинкт, наличие которого отрицает наука? Или что-то еще?
В животе заурчало. Будь у Анны побольше знаний и опыта, она наверняка расценивала бы крысу, как потенциальную еду. На счастье зверька Анна воспитывалась в обществе, где люди ее круга потребляли в пищу лишь полуфабрикаты, что производили автоматы, а потому не имела ни малейшего представления, как можно поймать добычу и приготовить обед из свежего мяса.
Кислотный раствор, пролившийся с неба, еще более усилил вонь разложения. Запах тухлятины с едкой примесью химикатов резал глаза, от него першило в горле и жгло легкие. Поднявшийся ветер не смог разогнать этот запах, лишь пронес стороной грозу. Вот где не помешала бы защитная маска.
Анна выглянула из-под навеса. Издалека доносился шум падающей воды, возможно, где-то там шел основной ливень, это же место задело лишь самым краем.
Стоило только пошевелиться, крыса тут же встрепенулась, выскочила из укрытия и скрылась из вида. Анна вылезла наружу следом. Кажется, в этом мире невозможно выжить человеку. Наверняка, она умрет очень скоро. Но пока что этого не случилось, можно еще побороться. В конце концов, она ничем не хуже крысы.
Боль в боку не утихала. То, что Анна не отнимала ладонь, вряд ли имело хоть какой-то лечебный эффект, но, по крайней мере, казалось, что так передвигаться легче.
Покинув свое временное прибежище, Анна побрела вперед. Куда именно она идет, женщина не представляла, не ставила себе никакой конкретной цели, просто шла и все. Ведь когда-нибудь эта помойка закончится и в конце концов она куда-нибудь придет.
Между тем мусорным курганам и россыпям не было видно ни конца, ни края. Сумрачное небо сливалось вдали с серым ландшафтом.
Голодный желудок напоминал о себе все острее. Анна даже и не помнила, когда ела в последний раз. Кажется, это был последний семейный завтрак, когда еще была жива надежда, что чиновники из департамента во всем разберутся и не отнимут у нее сына. Вроде бы, все это было совсем недавно, день или два тому назад, но уже такое чувство, что прошло гораздо больше, настолько кардинально все изменилось за столь краткий отрезок времени. Вся предыдущая жизнь похожа теперь на давний сон. Или, наоборот, это сейчас она спит, и все вокруг один кошмарный бред? Вдруг, через секунду Анна очнется, и все будет как прежде?
Анна споткнулась, едва не упав, поврежденный бок тут же прожгла боль. Нет, все это происходит с ней наяву.
Время от времени на глаза попадались крысы. Серые зверьки деловито ворошили кучи мусора, видимо, в поисках пропитания. Интересно, что такого съестного можно отыскать на этой помойке, где все гниет наверняка уже не первый год? Представив, какова должна быть на вкус добыча крыс, Анна испытала такой спазм в желудке, что едва не отрыгнула собственные внутренности. Поскорей бы убраться подальше от этих смердящих куч.
Понемногу становилось темнее. Такое для Анны тоже было в диковинку: мегаполис никогда не погружался в темноту, на время сна комфорт обеспечивали плотные жалюзи на окнах спальни.
Каждый новый шаг давался труднее предыдущего, появилась дрожь в ногах, а во всем теле слабость от голода и усталости. К тому же нестерпимо хотелось пить.
Через некоторое время стемнело окончательно, уже ничего не было видно под ногами. В очередной раз споткнувшись, Анна уткнулась лицом в грязь. Все, идти дальше сил уже не было. Недолго же ей удалось побороться за свою жизнь. Может быть, она окончательно задохнется на этой помойке, может, ее добьет жажда, а может, и просто не проснется. Что ж, пусть так и будет. Ни к чему подвергать себя лишним мучениям, примет смерть здесь.
Очнулась Анна от боли в левом ухе. Вместо крика из горла вырвался лишь хрип. Открыв глаза, она увидела перед собой усатую мордочку с желтыми зубами. Приподнявшись, Анна коснулась рукой уха, на пальцах осталась кровь. Крыса немного отступила, но не убежала, словно выжидала, что будет дальше.
– Уйди, – процедила Анна.
Превозмогая слабость и боль в боку, она поднялась на ноги. Во взгляде крысы Анне почудилось явное сожаление. Вот зараза, сожрать ее решила. А она еще позволила этой твари переждать дождь в своем укрытии. Хотя, может то была совсем другая крыса, все они тут на одно лицо. В любом случае, пока рано подавать себя на обед помойным грызунам, она еще жива.
Кажется, Анна только секунду назад сомкнула веки, безропотно покорившись своей участи, но мгла, настигшая в пути, уже рассеялась, уступив место светло-серой дымке. Самочувствие хуже некуда, но раз уж все еще жива, лучше идти дальше.
Взгляд уперся в желтое полушарие с черными провалами. Анна не сразу поняла, что это. По спине пробежал холодок, заставив поежиться. Из мусорной кучи высовывался человеческий череп. Откуда он здесь? Кто это был? Может, такой же беглец, как Анна, сумел выбраться из мегаполиса, но лишился сил здесь и был съеден крысами. А может, уже мертвым сброшен из отсека мусоровоза. Куда-то ведь должны девать то, что остается от приговоренных к утилизации жителей, но не может быть пригодным для дальнейшего использования. Вполне возможно, что и останки ее сына окажутся здесь, служа пищей местным крысам.
Анна отвела взгляд в сторону и продолжила путь.
Накануне в темноте она совсем не заметила, как позади мусорных курганов появились высокие сооружения. Это напоминало высотки родного квартала Анны, однако с тем отличием, что от этих зданий остались лишь стены, серые и мрачные, как все вокруг. Вершины стен обрушены неровными зубцами, пустые окна, кое-где здания просвечивают насквозь. Если когда-то здесь и жили люди, то с тех пор прошло немало времени.
Когда Анна достигла ближайших руин, уже совсем рассвело. Перед ней лежал целый город. Мертвый город. Здесь не было ни дорог, ни улиц, полуразрушенные коробки зданий словно поднимались прямо из мусорных завалов. Но вряд ли все эти дома были построены на помойке. Скорее всего, город был засыпан отходами уже после того, как его покинули люди, а рассыпающиеся от времени стены добавили завалов, окончательно похоронив дороги, тротуары, газоны.
Осторожно ступая, Анна пробиралась все дальше. По мере продвижения, бытовых отходов становилось все меньше, они уже не так обильно перемешивались со строительным мусором. Через какое-то время под ногами остались осколки бетона и стекла, кирпичная крошка, покореженная арматура, ржавые фрагменты металлических креплений. Дышать стало немного легче. Вонь разложения чувствовалась еще довольно отчетливо, но, по крайней мере, уже не забивала легкие и не заставляла глаза слезиться. А может, к этому времени Анна уже попросту привыкла к местной атмосфере.
Здания, превратившиеся теперь в руины, когда-то были очень разными. Одни высокие и узкие тянулись к небу, как свечки, другие приземистые и широкие, в несколько соединяющихся корпусов. Явно не все из них были жилыми, наверняка многие использовались для других нужд, слишком уж их отличала планировка и архитектура. В одном месте Анна увидела даже фасад с колоннами – единственное, что сохранилось от всего здания.
Чем дальше, тем выше громоздились останки стен. Возможно, на окраине, откуда пришла Анна, когда-то были расположены кварталы гораздо менее внушительных строений, но время и мусоровозы корпорации похоронили их под толщей отходов.
Под стеной одного из зданий Анна заметила торчавший из кучи мусора большой щит. Выцветшая и полустертая надпись наполовину скрывалась под обломками, но из того, что Анна сумела разглядеть, она поняла: раньше здесь было что-то, связанное с продуктами. В мегаполисе не было нужды ходить по магазинам, любой продуктовый заказ после оплаты доставлялся роботами по специальным автоматическим линиям прямо в холодильник на кухне. Все прочие заказы также доставляли на дом. Видимо, в этом городе, магазины были устроены иначе. Конечно, надежда призрачная, но вдруг внутри осталось хоть что-то, чем можно утолить голод, прогрызающий желудок.
Подобравшись к одному из пустых оконных проемов, Анна перевалилась через подоконник. Внутри порядка было ничуть не больше, чем снаружи, те же кучи бетонных осколков и битого кирпича, кое-где в перекрытиях зияли бреши с ощетинившейся арматурой, сквозь которые виднелись верхние этажи. Останки мебели по большей части представляли собой покореженные металлические короба, изъеденные ржавчиной.
Достаточно было беглого взгляда, чтобы расстаться с надеждой, добыть здесь хоть что-нибудь полезное. Если тут что-то и оставалось, наверняка оно сгнило от времени. Да и вряд ли люди, покидая этот город, могли оставить провизию. Насколько Анна успела понять, для жизни за стенами мегаполиса, съестные припасы должны представлять особую ценность. Хотя, кто тут может жить? Кто тут может выжить, кроме крыс? Скорее всего, она единственный разумный обитатель этого мертвого мира, и вряд ли надолго.
Она присела рядом с одним из искореженных шкафов. Боль в боку чувствовалась все так же сильно, хотя Анна уже несколько привыкла к такому состоянию. Надо бы снять комбинезон и посмотреть, что там, но жаль было тратить силы на бесполезные, в общем-то, действия. Крови нет, значит, нет и открытой раны, а оценить, насколько серьезное получено внутреннее повреждение, она все равно не сможет.
Анна привалилась спиной к стенке шкафа. Металлический каркас чуть накренился, полуоткрытая дверца со скрежетом сдвинулась еще чуть дальше. Откинувшись головой назад, Анна бросила взгляд наверх, внутрь шкафа. Взгляд уперся в какой-то предмет, застрявший между складок смятого тонкого металла. Анна потянулась к нему рукой, боль в боку тут же напомнила о себе. Пришлось снова встать на ноги. Предмет был явно не металлический, пальцы нащупали нечто упругое. Выдрать его из металлических тисков получилось не сразу, но, в конце концов, в ладони оказалась маленькая пластиковая бутылочка, внутри которой бултыхалась прозрачная жидкость.