Именно так он и узнал, что раньше метро носило имя Лазаря Моисеевича Кагановича. Нет, правда – на русское ухо это звучит весьма забавно. Андрею это подняло настроение на целых полдня. С храмом тоже всё было понятно – имелась в виду именно станция. Как и то, что понималось под первородным храмом – одна из станций первой ветки, когда каждая станция была торжеством архитектурной мысли и вполне походила на духовный центр.
И факт, что первые станции облицовывали дорогими породами не из-за роскоши, а чтобы нигде не подтекало, настроения ему никак не портил. Блеск и нищета воспринимаются куда как лучше, чем обезличенная и серая усреднённость. Благо, его родной микрорайон был ярким тому подтверждением.
На виду у всех явно означало, что взрывчатка не спрятана в каком-нибудь распределительном щите посреди тоннеля. Это радовало – Андрей уже поимел неудовольствие узнать, какой будет штраф за попытку пробраться в технические помещения или, не дай Бог, зайти в тоннели поглубже.
Почки точно бы не хватило и пришлось бы добирать частью печени.
Итак, десять станций (ответвление он отбросил – в стихи оно никак не вписывалось), на одной из которых бомба. Почему не на двух или больше? Потому что он не может быть в двух местах одновременно. И бум в записке тоже употреблён в единственном числе. Да и просто потому, что иначе это уже перебор и беспредел.
Перед самым приездом в Престольную Андрей вдруг вспомнил, что забыл про куртку и шапку. Пришлось отложить размышления в сторону и лихорадочно искать ближайшие к вокзалу магазины, где были бы в наличии шапка и куртка нужных цветов. Сочетание получалось вырвиглазным, а значит, ГТ намеревался следить за ним. А раз он собирался следить – на шутку это уже не походило. А потому эстетические неприятности стоили свеч.
Поезд прибыл на вокзал в полдвенадцатого ночи, поэтому сразу лезть под землю не имело смысла. Да и Андрей уже был сыт перемещениями на поезде. Поэтому он поймал такси и попросил довезти до ближайшей недорогой гостинцы, где есть душ. Таксист покружил немного, остановился возле какой-то глухой стены, кому-то позвонил и сказал, что надо завернуть за угол. Андрей расплатился, подобрал сумку и с некоторой опаской завернул за угол – тёмные переулки небезопасны в любом городе.
Но там была дверь в глухой стене, а за дверью – столик ночного портье. Четыре тысячи за ночь была явной обдираловкой, но Андрей был сыт по горло жизнью домашнего кота и хотел чистой кровати и тёплого душа без подгоняющих свидетелей. Так что он покорно отчитал купюры, получил ключ и двинул по лестнице. Но тут же вернулся назад – узнать адрес гостиницы. Без топопривязки в этом городе далеко не уйти.
Казалось, в поезде он должен был выспаться на три дня вперёд. Но он отключился сразу, едва разместился под одеялом.
Рано утром он вбил в телефон маршрут до магазина с нужной одеждой (оказалось почти рядом с остановкой прямого маршрута). Потом проверил, что не потерял листок с копией записки и всеми своими пометками, выкинул в ведро осточертевшие сканворды. Ещё раз проверил, не забыл ли чего, и вышел из номера.
Если в круглосуточном магазине и удивились ранней пташке, точно знающей, что ей надо, то виду не подали. Андрей не стал вглядываться в покрой и общее впечатление и проявил внимание лишь один раз – на кассе. Ценник был… освежающ. Андрей скрипнул про себя зубами, но приложил карточку.
Но зато он укладывался во время. Андрей поправил новую шапку, сверился с телефоном и пошёл к ближайшей лестнице с красной буквой «М».
12-30
Он трижды проехался и прошёлся по всем станциям возможного отрезка. И уже был сыт по горло всем этим подземным величием. Но пока из списка выпадали только Кропоткинская, Красносельская и Красные Ворота. На них точно не было пересечений с новыми, более глубокими ветками. Зато остальные план по смычкам перевыполняли. А значит, надо было поднапрячься и думать дальше.
Отлавливать своего двойника в месте, которое даже обзавелось собственной фоторубрикой про модников и чудаков, оказалось делом гиблым. За эти три часа он уже встретил двух людей, одетых в бирюзовые шапки и лиловые куртки. И даже ехал за одной три остановки, пока она не пересела на оранжевую ветку и поехала куда-то в направлении ВДНХ – Андрей временно разрешил себе подслушивать чужие телефонные разговоры.
Тем более он уже не был уверен, что надо было искать именно такого попугая – речь ведь шла об искажённом двойнике, а это существенно расширяло трактовки. И трам-пара-рам – он так и не понял, куда на станции можно было бы пристроить взрывное устройство, не привлекая ничьего внимания!
Он и не подозревал, насколько пустым может быть это пространство. Нет, насквозь ни одна станция не просматривалась. Но вот укромных мест, куда бы хорошо лёг увесистый свёрток, ему что-то не попадалось. Урны? Он видел, что их время от времени внимательно осматривал персонал, да и сами они с какого-то года взрывоустойчивы. Скамейки? Там слишком мелкие просветы.
Когда он увидел полую лестницу, под которой можно было спрятаться, то было обрадовался. Но к ней подошла уборщица и начала пшикать из ручного распылителя антисептиком. Андрей скорчил кислую рожу под маской – вариант отпадал из-за клятой эпидемии.
Тогда что? Туалеты, про существование которых он не и не подозревал, пока не начал копаться в ситуации поглубже? Они в стороне от общего потока и их ещё найти надо. Магазины или забегаловки? Вряд ли их владельцы не заметят оставленных вещей. Да и народ в них как-то не особо ломился, а в записях было чётко сказано, что посылка спрятана в потоке у всех на виду.
Отделка или настенные украшения? Слишком сложно и очень заметно – пассажиром, пристраивающим пакет в руку статуи, наверняка бы заинтересовались. А если и нет, то первая же ночная уборка – и посторонний предмет будет обнаружен.
Стоящий на пару ступенек выше парень присел завязать шнурок, и Андрей почувствовал – оно. Парень завязал шнурок, выпрямился и ощущение пропало. Они доехали до платформы, парень пошёл вперёд. А Андрей обошёл барьер и влился в поток, направляющийся вверх.
Доехав до середины, он тоже присел и внимательно всмотрелся в ступеньки. Жёлтая полоса, вытертый до блеска металл на рёбрах и прилипший розоватый кусочек неведомо чего.
Андрея качнуло, и он едва не упал. Выпрямился, схватил покрепче резиновую ленту и переждал приступ сердцебиения. Ну конечно! Эскалатор – вещь довольно хрупкая. Из примерно тех тридцати, что он сегодня видел, стояло где-то шесть. Но без них метро – не метро. Конечно, гипермаркеты и аэропорты тоже переняли со временем эту фишку с наклонным перемещением. Но вопрос, кто в этом круче, даже не стоит. И там есть дублирующие путепроводы, а здесь без эскалатора… не разбегаешься.
И почему он упёрся именно в твёрдый объём взрывчатки? Прогресс ушёл далеко вперёд и рвануть теперь может всё, что угодно – от жидкости во флаконе до бесцветного газа без вкуса и запаха. А ГТ в этом явно понимает и потому обычными путями не пойдёт. А значит, ни ненадёжный и заметный смертник, ни подозрительный свёрток с проводами здесь не появится. Зато кто обратит внимание на набившуюся в щели грязь, да ещё под вечер? Да, мощность взрыва будет не та, что у брикета С-3, но здесь много-то и не надо. Лавину можно начать и криком – если условия подходящие.
Андрей вывел на смартфон схему эскалатора. Выглядело сложно и запутанно, но общая идея была правильной – если разорвать ступенчатую ленту, авария будет неминуема. Конечно, аварии на эскалаторе – это не газовые хлопки, но тоже случаются. И Андрей смутно помнил, что два года назад такая авария была. И без жертв тогда не обошлось – не у всех железная хватка и молниеносная реакция. А если ещё и подтолкнуть тех, кто повыше?
И ГТ даже может не присутствовать рядом, чтобы дать управляющий сигнал – здесь же теперь повсюду вай-фай и телефоны ловят даже в тоннелях, а потому управляющий сигнал будет добивать с любой дистанции. Нужен только крохотный приёмник с выходом в сеть и такой же по размерам детонатор. А современная электроника это позволяет. В самом деле, кто обратит внимание на жвачку с горошинкой посередине?
Тут эскалатор кончился, и Андрей упёрся взглядом в блестящую плиту отбойника. Вряд ли его часто снимают для чистки. Конечно, его зубцы плотно прилегают к рёбрам ступенек, но что-то заходит и под них. И уже там накапливается до критической массы. А когда наступит момент – сделает бум в самой нужной точке. При этом без разницы, в какую сторону едет эскалатор – эффект домино неизбежен.
План дерзкий и сложный. Андрей даже восхитился коварством ГТ и подумал, что с радостью открутит ему парой конечностей при личной встрече. Но оставалось понять – где?
Андрей вызвал на экран схему метрополитена и с ненавистью уставился на столько раз смотренную красную ветку. Где здесь может плавать чёрный лебедь, да ещё в общественном пруду? Охотный Ряд? Он больше похож на светофор, чем на лебедя. Лубянка? Тоже ассоциация с чёрной птицей, только другой породы и размера. Чистые пруды? Похоже на правду. Но почему тогда лебедь чёрный? Вряд ли это просто фигура речи.
Тут его толкнули, он едва не выронил телефон. Выпрямился и встретился с рекламой шоколадных конфет. А после понял, что он клинический и это не лечится.
Чёрный лебедь. Положительный персонаж абхазской мифологии. В союзе с белым лебедем образует балет «Лебединое озеро». Более остро-политического элемента в отечественной культуре и не сыскать. Значит, культура. И не просто культура, а культура общественная. А под такое описание подходит только Парк Культуры.
Он должен был додуматься раньше, но его заклинило на ровном месте. И чем он сильнее думал, тем сильнее эту логическую цепочку зажимало. И нужно было едва не пропахать пол носом, чтобы этот клин выпал.
Теперь он знал все части головоломки – где, когда и как. Жаль только, что ГТ не потрудился оставить инструкцию по обезвреживанию – строфа не зря обрывалась на третьей строчке. А значит, он должен додуматься до этого сам.
14:00
Он уже сам не замечал, как у него вошло в привычку то и дело сверяться со временем и подгонять себя. Но сейчас он явно обогнал сценарий и теперь у него есть изрядный люфт во времени.
И раз он совладал со всем предыдущим – то и эта задача ему по зубам. Но для этого нужно выйти наверх, а то его уже начинает забирать клаустрофобия.
18-38.
Андрей постоял у входа, вздохнул и решительно толкнул стеклянную дверь. В нос стукнул неповторимый запах метро. В переходе он услышал обрывок чужого разговора, где кто-то говорил, что для него этот запах как чашка утреннего кофе – такой же невкусный, но на него подсаживаешься.
Распознавание камер его не пугало – человек он был свежий, в ориентировках не мелькавший. Но вот досмотр багажа… сейчас он был совершенно лишним. И потому надо было от него как-то увильнуть. На вид это было не то чтобы сложно – процедура проводилась выборочно – примерно у каждого тридцатого-сорокового. И Андрей очень надеялся, что его стереотипный вид сработает и сейчас – на этот раз ему есть что скрывать.
Андрей изо всех сил старался не выглядеть подозрительным. Но ощущение, что все люди в форме видят насквозь все его жалкие потуги, наполняло тело слабостью и застилало пеленой глаза.
Андрей покрепче хлопнул себя по лбу, встряхнулся и заставил себя сосредоточиться на деле. Главное, когда не думаешь о жёлтой обезьяне – думать об обезьяне зелёной. Или оранжевой. Или об коричнево-лиловом бегемоте в бурной и мутной реке. А значит, взглядом не бегать, про себя не говорить, лямки рюкзака не теребить. А ещё лучше пристроиться через одного к крайне колоритному небритому кавказцу с двумя клеёнчатыми сумками и телефоном, зажатым между плечом и пухлой щекой.
Как и ожидалось, кавказца тормознули и предложили сдать багаж на просвет. Кавказец начал не то чтобы возмущаться, но внимание на себя оттянул. Андрей ещё раз напомнил себе не горбиться и не сверлить взглядом охрану, приложил проездной и прошёл за турникеты.
Всё-таки старая система с синими пластиковыми жетонами и запаздывающими блокираторами нравилась ему куда больше. Но, увы – они слишком не соответствовали динамике момента. Метро всё-таки в первую очередь транспорт, а потом уже транспарант, музей, винтаж и арт-пространство.
За плечо никто не схватил, не окликнул и наперерез не вышел. А значит, он проскочил, и шанс ещё есть.
18-41.
Ему показалось, что он ошибся направлением, что барьеры перегородили весь проход и к эскалаторам никак не успеть. Собрался было запаниковать, но удивительно легко успокоился. Мандраж прошёл, и началась работа, которая тебя тащит.
18-42.
Андрей вышел на финишную прямую коридоров к эскалаторам. Приспустил лямку, плечом сбросил рюкзак и перевесил его на грудь. Немного странно, но мало ли – устал человек весь день таскать рюкзак на спине и теперь ему хочется разнообразия.
И дать спине подышать.
18-43.
Теперь главное – правильно подгадать момент. Нельзя привлекать к себе внимание раньше времени. А потому никаких рывков и резких остановок. Андрей аккуратно приоткрыл рюкзак, чтобы в нужный момент содержимое не зацепилось за молнию.
Вход на эскалатор. Народ уже идёт плотным потоком, но свободное пространство ещё угадывалось. А это ему и надо.
Двадцать метров. Кажется, кто-то смотрит в спину. Не отвлекаться.
Пятнадцать метров. Кажется, он посеял на улице зажигалку. Нет, в кармане.
Десять метров. Нажраться бы до неприличного состояния после всего – да кто ж ему даст-то?
Пять метров – скорее бы это всё кончилось.
Три метра. Пора.
Андрей слитным движением вытащил бутылку-хлопушку и поднёс зажигалку к крышке. Пара секунд – и огонёк побежал внутрь.
Бросок.
Конечно, будь у него бум-томат – было бы лучше. Но Андрей не был так искушён во взрывотехнике. А потому он применил то, что смог сочинить за два часа, обойдя ближайшие магазины фейерверков и охотничьих принадлежностей. К счастью, «корсаров» к продаже всё ещё не запретили, а Андрей ещё застал курсы дворовой химии.
Петардно-бутылочная поделка даже не смогла заглушить поток – заорали только те, возле которых она рванула.
Ожидаемо.
Андрей вытащил следующую приспособу в бумажном пакете, а из кармана – плашку с гвоздями. Помедлил долю секунды, молясь, чтобы не промазать, и с размаху стукнул по пакету. Тот прыгнул из рук и заметался по проходу.
Углекислые баллончики, мука и скотч. Хаотично прыгающие и шипящие как клубок змей в пыльном облаке. Такое кого хошь напугает – особенно когда обдаёт струёй холода.
Потоки остановились, послышались испуганные крики.
Андрей их хорошо понимал – сам едва не заработал обморожение, пока сцеплял баллончики между собой и ломал голову, как их разом активировать. Сложнее всего оказалось найти подходящую деревяшку, чтобы набить в неё гвоздей под нужным углом. Он бы никогда не подумал, что в таком большом городе такие проблемы с деловой древесиной.
Шум толпы изменился, и тогда Андрей достал козырь – бутылку с фейерверочными шариками. Из тех фейерверков, что с дурацкими названиями на корпусе, сургучной заглушкой на донышке и с отдачей как у карабина.
18-44.
Бутылка упала и покатилась. Если сейчас не взорвётся и народ не побежит – всё. Больше ему предъявить для предупреждения нечего. Остаётся только сделать ещё семь шагов и встать на эскалатор, чтобы не видеть, что будет дальше.
Бутылка докатилась до стены, пустила белый дымок… и вдруг лопнула тусклыми брызгами, ударившими по окружающим. Всё-таки фейерверки при свете не смотрятся.
Визг, крик – и толпа хлынула назад. Андрей перевёл дух. Полдела сделано. Теперь только дождаться.
Заскрипел остановленный эскалатор, а выехавшие люди разворачивались назад с пронзительными криками. Сейчас для Андрея это зрелище было лучше любого мюзикла.
Заорала сирена
Андрей поднял руки, постоял, демонстрируя мирные намерения и одной рукой начал медленно стягивать рюкзак – когда его положат носом в пол, лежать на рюкзаке будет очень неудобно. Одна лямка, вторая – и рюкзак ложится к стене.
– Руки! Руки, чтобы я видел! – а вот и охрана. Не то чтобы бежали сломя голову.
Андрей вновь медленно поднял руки, сложив их за голову. И осторожно сгибая ноги, встал на колени. Бухаться с размаху коленями да об камень – это неоправданно больно.
18-45.
У Андрея на секунду мелькнула мысль, что это всё-таки очень жестокий пранк. Что нет никакой бомбы, а он повёлся и устроил то, что устроил: панику, массовый беспорядок с пострадавшими и покушение на подрыв. И никто не будет разбираться в том, что он хотел как лучше. А если и учтут, то только как смягчающее обстоятельство. С пожизненного до двадцати пяти лет строго режима.
Тут по ногам больно ударил пол, и Андрея опрокинуло набок, давая широкий обзор в подробностях.
Как в замедленной съёмке гранитная плита у входа на эскалатор медленно выпирала из пола. Лениво взмыла и упала назад разорванная транспортная лента. А значит и опорному колесу тоже амба. И будь сейчас на эскалаторах столько людей, сколько должно было быть в час пик – ленты точно поехали бы вниз. Вместе с пассажирами. А с такой высоты потенциальная энергия такой массы была бы… сокрушительна.
Странно, но звук был какой-то глухой. Андрей даже кольнула нотка ревности – его бум-бутылка всяко погромче была.
Почему-то стало очень тихо, будто всем раздали кляпы, а сирене отрезали провода. Остался только вечный тихий гул вентиляторов. Впрочем, им было можно – без них дышать в этом торжестве цивилизации никак нельзя.
В относительной тишине прозвучали три отдельных громких хлопка – кто-то манерно аплодировал по громкой связи.
«Дорогой Андрей. Я очень рад, что не ошибся в тебе. Ты доказал, что готов рискнуть временем, комфортом свободой и даже жизнью ради совершенно незнакомых и, в общем-то, далёких тебе людей…»
Голос был торжественен, сух и звучал с ощутимыми помехами. Так, чтобы всем было понятно – это запись.
«… Ты проявил упорство, смекалку и недюжинную смелость. Пока такие люди есть в обществе – у него есть шанс. Я уверен – ответственные лица разберутся в происходящем, отделят кажущееся от действительного и вознаградят тебя по достоинству. А ты сам уже сейчас можешь считать себя героем. Заслужил.
Желаю успехов, долголетия и удачи.
Искренне твой, Гуманный Террорист».
Андрей перекатился на спину и уставился в изукрашенный потолок. Блеск потолочных светильников выбивал из глаз слёзы, но теперь это было совсем неважно.
Конечно. ГТ – Гуманный Террорист. Морально-этический маньяк-извращенец.
Стоило бы догадаться.
Перезапись
– Я не понимаю, зачем это нужно? Работа ещё не закончена, а я предпочитаю, чтобы мои творения воспринимались в законченном виде – художник гордо вздёрнул плохо выбритый подбородок.
– Ирвин, рассматривайте это как экскурсию для непосвящённых, что хотят поближе понять для себя новое направление в искусстве.
– Новое?! Это будущее! Глоток воздуха, что даст человечеству глоток новых впечатлений… – дальше художника понесло про необходимость реформ и диктатуры искусства.
Грамек поморщился – он страшно не любил категоричность.
– …Это не скульптура, а трёхмерная картина, свободная от условностей, навязанных средой обитания. Объект, где впечатления зависят от всего – места, положения светил и даже взаимного расположения вас и объекта – художник всё не иссякал.
Лично Грамек разницы не замечал. Если статую вытащить в космос, то обстоятельства вокруг неё будут меняться куда чаще, чем в помещении. Но статуя от этого лучше не станет. Особенно такая, где глазу не за что зацепиться – сплошные пузыри и перетяжки.
Местами ещё и с дырками.
Мико же сложил руки на животе и медленно обходил композицию, отклоняясь в разные стороны, чтобы не зацепить выступающие части:
– Скажите, Ирвин – а это не опасно? Выдувать пузыри в открытом космосе?
– Это не какие-то пузыри или, как вы хотели сказать – космический мусор. Это материал для выражения. И да – на время работы мы поднимаем над полигоном молекулярную сеть, хоть это и вносит помехи в единение с мировым пространством.
Грамек решил влезть:
– Скажите, Ирвин…
– Для вас – господин Ирвин.
Грамек скрипнул зубами, но сдержался:
– Господин Хнойпек, а чем вы… рисуете свои работы? Космос – не лучшее место для масла и краски.
– Дилетантский вопрос. Мы с Евой потратили немало времени и денег, прежде чем нам удалось достичь желаемого результата – арболитной краски. Её невозможно применить там, на поверхности – она застынет ещё в баллоне. Но здесь же она – единственный возможный инструмент.
Но Грамек не унимался:
– Вы сначала создаёте форму, а потом раскрашиваете?
– Раскрашивают дизайнеры, юноша. Мы работаем сразу на всех уровнях, во всех проекциях. С помощью нейроманипулятора мы управляем всем – густотой, объёмом, цветом, бликом, фактурой. Это сложно, но оно того стоит.
В доказательство художник поиграл пальцами и две секунды выдул что-то подозрительное похожее на собачку из воздушного шарика в цветах бензиновой плёнки. Мико засмотрелся и стукнулся шлемом об особо разлапистые и вспученные ветки-рога. Постоял, восстанавливая равновесие, после чего повернулся к художнику:
– Думаю, здесь мы всё осмотрели. Хотелось бы теперь заглянуть в вашу кладовку.
– Не думаю, что в ней есть хоть что-то интересное.
– А всё-таки?
Судя по невнятным звукам, Хнойпек состроил гримасу. Но всё же открыл люк в регенераторную. Это было небольшое помещение с оборудованием для перезарядки кислородных баллонов, сплошь в объёмных цветных пятнах и подтёках:
– Надеюсь, не взрыв баллона?
– Нет – голос Хнойпека опять начал обрастать колючками – Это пробная палитра. Оборудование требует проверки, а композиция и так достаточно сложна, чтобы очищать её ещё и от посторонних деталей.
Только забравшись внутрь, Грамек заметил, что насадил пятен на скафандр, хотя вроде ничего и не трогал. Мико и Хнойпек и вовсе выглядели так, будто участвовали в индийской порошковой вечеринке, причём в самой гуще.
Мико обвёл помещение взглядом:
– Ну в целом впечатление можно составить. А что происходит дальше, когда вы закончили сеанс? Вряд ли вы просто бросаете оборудование в угол и идёте отмываться.
– Конечно, нет. Минимум необходимо поставить баллоны на зарядку. Краска весьма капризна и её нельзя хранить в готовом виде. Но и смешивать на месте так же нельзя – компонентам нужно время.
Мико внимательно рассматривал оборудование. Зарядная станция для краски носила черты обычной регенераторной станции – видимо, её доводил до ума какой-то местный умелец:
– Странно, что заправочные станции расположены так близко.
– Я бы и рад был расставить всё удобнее, но… вы представляете, сколько Академии стоило арендовать хотя бы это помещение? Выставка в Лувре и то дешевле.
Художник отсоединил от скафандра килородный и красочный баллоны и вставил их в гнёзда установок. Мико внимательно за этим следил:
– А перепутать их нельзя? На взгляд они очень похожи – особенно, когда все в краске.
Художник обдал Грамека презрительным взглядом и вернулся к настроечному пульту:
– Арболитная краска очень капризна, поэтому приходится вручную регулировать её давление с помощью вот этого вентиля.
– Вот так? – поинтересовался Мико и сильно крутанул вентиль.
– Что вы… нельзя! – голос Ирвина вдруг сорвался на визг. Он дёрнулся было к панели, но лишь закружился в воздухе.
А вентиль продолжал вращаться. Один оборот, второй, третий… для него будто не существовало инерции. Докрутившись, он вылетел из гнезда и поплыл в воздухе, продолжая вращаться.
Грамек отвесил челюсть – вентиль грубо нарушал законы физики в общем и эффект Джанибекова – в частности. Грамек повернулся было к детективу, чтобы поделиться своим открытием. Но Мико хамское поведение детали, похоже, совсем не удивило. Он обхватил подбородок и, прищурившись, смотрел на художника:
– Господин Хнойпек, вам не кажется, что дело обстоит вовсе не так, как вы рассказывали?
– Что… как вы… почему… – на художника было жалко смотреть. Его чопорность и надменность слетели тыквенный лист в ветреный день. И под ним обнаружился настоящий Ирвин Хнойпек – издёрганный и истрёпанный жизнью лысеющий человечек. Он стремительно серел, ссыхался и скручивался – происшествие выбило его из седла.
Мико поднял голову и скомандовал:
– Завершить симуляцию.
В сознании промелькнул ослепительно синий настроечный экран и Грамек запоздало зажмурился. Это было чисто рефлекторно – сигнал шёл через интерфейс и глаза не могли бы его задержать.
Они всё так же были в регенераторной. Только теперь вместо зарядных установок здесь было оборудование для зондирования, а у люка парили двое охранников в защитных скафандрах.
Пожилой детектив брезгливо, будто комок тины, стащил с головы шлем и выбросил вперёд палец, будто собирался пригвоздить подозреваемого к стене:
– Ирвин Хнойпек, вы обвиняетесь в непредумышленном убийстве своей подруги – Евы Маккормик. Баллоны действительно легко перепутать, особенно если вы непривычны к невесомости и находитесь в творческом экстазе. Что вы и сделали – поставили баллон из-под краски под зарядку кислородом. Ева ведь плохо переносила невесомость, правда? Тошнота, головная боль, насморк… Неудивительно, что она вовремя не заметила странного запаха, а ухудшающееся состояние списала на переутомление и творческое выгорание. Вы же за последние два года так ничего толкового не нарисовали, верно? Вот и ухватились за эту возможность – побулькать цветной глиной на орбите и ни за что не отвечать.
Лицо Мико приобрело отсутствующее выражение:
– Вы имеет право хранить молчание, право на повторное независимое психозондирование и досудебную психокоррекцию. Вы будете отправлены на планету, как только вновь заработает лифт. До того вы будете помещены в изолятор. Увести.
Хнойпек пытался что-то сказать, но из горла шёл только невнятный хрип. Охранники подхватили его под руки и, подгребая свободными руками, полетели к люку.
Стоило им только перелететь через порог, в Хнойпека будто ударила молния – он встрепенулся, дёрнул руками так, что охранники полетели в разные стороны, резко дёрнулся, отскочил от стены и… закрывшаяся дверь отрезала их от несостоявшегося сотрясателя художественных основ. Мико вздохнул и начал высвобождаться из привязных ремней.
– Всё как всегда. Густав – вы бы навестили его через часок-другой? Инфаркт его вряд ли хватит – но мало ли? Не хотелось бы, чтобы он попытался наложить на себя руки.
Доктор недовольно смерил детектива с головы до пят, но этим и ограничился. Высвободился в пару движений и с места полетел в сторону лазарета. Грамек проводил его взглядом:
– Господин Охайнен, я ещё нужен?
Детектив пару секунд смотрел сквозь Грамека, будто вспоминая, кто он такой:
– Нет, не думаю. Или у вас есть сомнения в результатах сеанса? Нет? Ну и прекрасно – детектив наконец совладал с последней застёжкой и боком вылетел из кресла.
Грамек спросил детектива в спину:
– Что с ним будет дальше?
– Доставят на землю, ограничат передвижение, возможно даже подвергнут косметическому кондиционированию – ведь формально он всего лишь проявил халатность, которая по взаимному попустительству привела к несчастному случаю. Ещё я опять буду рекомендовать пересмотреть регламент пребывания туристов на станции. Но это вряд ли что-то изменит.
– Но как вы поняли, что Ирвин изменил свои воспоминания?
Детективу явно хотелось достать трубку, но на станции курить было запрещено, и потому Мико раздражённо обнюхивал свои прокуренные усы:
– Ну, во-первых, художники – не те люди, что охотно соблюдают технику безопасности. А во-вторых – вряд ли Ирвин просто так решил освежить свои воспоминания за два часа до допроса. Конечно, психозондирование – это не истина в последней инстанции. И освоить перезапись на персональном оборудовании тоже не так сложно – было бы время и желание. Но вот чего большинство не знает – так это того, что технический самообман не проходит бесследно. В памяти всё равно остаётся воспоминание о принятии решения перезаписи чего-то. И тогда приходится докапываться – что именно было изменено. Обычно с этим справляется машина, но иногда попадаются упорные личности. Как, например, наш Хнойпек. Он очень правдоподобно воспроизвёл окружение, но его подвело знание физики – думаю, вы и сами это чувствовали там, в симуляции. Оставалось только найти самый убедительный объект обмана, чтобы доказать это. И вентиль без эффекта Джанибекова подошёл как нельзя лучше. Этот эффект весьма неочевиден, и если вживую его не видел – то и не будешь принимать его всерьёз. А раз ты не принимаешь его всерьёз – то и в переделанной записи его не будет. Что и произошло.
С этими словами детектив запахнулся в пиджак и продемонстрировал, что намерен дожидаться лифта на Землю в одиночестве.