Евангелие от Агасфера

Ф.: – Я так понимаю, что он опоздал?

Ж.: – Не совсем, но задание выполнено не было. Нисон явился в Иерусалим в ночь перед судом и казнью Иисуса. На утро, когда был вынесен приговор, и толпа ревела «Распни его!», молодой человек в полной мере ощутил, что значит знать и быть абсолютно бессильным.

Ф.: – Выходит, Нисон мог бы поменять ход истории? Представляю его отчаяние!

Ж.: – Да, это, пожалуй, самое страшное чувство из всего, что довелось мне пережить за долгую жизнь. Хотя пережито было практически всё, что только может изведать человек. Однако, я еще не рассказал, как обстояло дело. В состоянии обреченности Нисон решился на поступок, который, вероятно, никто бы не смог понять, даже Жрец, его пославший. Он рассуждал таким образом: ежели распятие произойдёт, а затем слова Мессии о воскресении сбудутся, то драматичность и торжественность казни как раз и могут послужить поводом для возвеличивания Иисуса, а затем подтасовке его учения и вброса в широкие массы. Следовательно, оставался единственный вариант – убить несчастного до того, как его распнут на кресте, убить так, чтобы эта смерть никак не могла быть представлена как нечто торжественное и великое. Сбить с ног, чтобы крест придавил беднягу, а затем нанести еще несколько точных ударов ножом, дабы мучения оказались минимальны. Молодой человек встал на пути процессии, как раз возле дома незадачливого легионера Исаака Лакедема, также находившегося рядом, и чье имя на века станет проклятым и нарицательным. Иисус приближался, и в самый момент перед тем, как Нисон был готов набросится на него, чтобы сбить с ног, а затем убить, их взоры встретились. Во взгляде Иисуса была величайшая скорбь, какую я когда-либо видел… Скорбь и знание – на что ему, по сути, приходится идти. Видимо, он и сам понимал то же, что передал Нисону Жрец бога Ра. Но понимал он ещё и другое – что такой вариант развития событий является единственно верным, остальные еще более чудовищны. Всё это было передано мне в одном взгляде, мы узнали друг друга, как узнают братья, разлучённые с самого рождения. И еще – в этом Его взоре была Передача. Передача миссии и бремени – отныне Нисон был единственным, кто знал, что же происходит. Драматизм усугублялся еще и тем, что объяснить это ученикам Иисуса или кому-то ещё, даже Учителю из Храма Ра не представлялось возможным, так как встретило бы полное непонимание. Отныне Нисону предстояло, где только возможно и насколько возможно, предугадывать развилки в развитии цивилизации и стараться в этих ключевых точках вмешаться, дабы хоть как-то подготовить людей к тому, что их ждёт. Нечеловеческая задача. Ученики Иисуса, воспринявшие его учение чересчур буквально, запустили наихудший сценарий, впрочем, иного варианта от них сложно было ожидать.

Молва спутала Нисона с Лакедемом, который, кстати, благополучно скончался через десять лет. А я мелькал то там, то тут. Пока не стал Агасфером, вписанным в легенду, также, кстати, скрепляющую уготованный сценарий.

Ф.: – Бессмертие – это же наказание, проклятие! Жить две тысячи лет!

Ж.: – Отнюдь, мой молодой друг. Та версия, так называемой, суггестивной Согласованной реальности, на восприятии которой удерживается внимание большинства людей, действительно устроена так, что жизнь, превышающая восемьдесят – сто лет, кажется мучением. Это самовнушаемая настройка, и она действительно оправдывает себя, ежели жизнь изо дня в день проходит по одним и тем же маршрутам, как в пространстве, так и в сознании. В этом случае, набрав должное количество впечатлений, человек вынужден передать их создавшей его структуре – некому Демиургу, сотворившему и поддерживающему общий сценарий суггестии. А это возможно только через смерть.

Ф.: – А зачем Демиургу человеческие впечатления?

Ж.: – Это то, что поддерживает и укрепляет сценарий суггестии, то топливо, которое её питает.

Ф.: – А кто такой Демиург?

Ж.: – Люди называют его Богом. Если выражаться метафорически, то это просто некая форма, лекало, по которой, скажем так, отливаются человеческие существа. И далее, они должны соответствовать и форме, и правилам, заложенным в этой форме. В том числе, и правилу – умирать. И морочиться от слишком долгой жизни. Если же выйти за пределы хотя бы части правил и посмотреть абстрактно, то для тех, кто сподобится усомниться в правилах – они становятся необязательными. Как в анекдоте: пришел в лес царствовать лев, и сразу зачитал зверям правило, что кого-то из них он будет кушать на завтрак, обед и ужин. Волку предложил быть съеденным на завтрак, лисе на обед – волк и лиса плачут, но – делать нечего – правило надо соблюдать. А заяц, которым лев возжелал закусить на ужин, засомневался, и спрашивает: «А можно я не приду?», – «Можно, – отвечает лев, – зайца вычёркиваю, вместо него придёт косуля». Большинству людей не выгодно выходить за рамки правил – ведь тогда придётся выстраивать собственные правила, а их этому никто не учил, это кажется неведомым и страшным. И действительно, для неограниченно долгой жизни необходим постоянный интерес к каждому мгновенью жизни. А интерес требует выхода за привычные траектории, риск, опасность неизвестности, и, главное, концентрации внимания, причем, концентрации без усилия. Это возможно лишь при очень высоком событийном градусе, типа того, на каком прошёл твой вчерашний вечер и часть ночи. Мало кто на это способен, ибо для этого нужно иметь много сил. А человек, особенно – современный человек, всю свою силу делегирует вовне, различным инстанциям, в частности, корпорациям теологии, медицины, юриспруденции, и другим, лишь бы они за него самого решали большую часть его проблем и задач.

Ф.: – Я так понимаю, что такой градус возможен только если попадаешь в ситуации, созданные кем-то извне?

Ж.: – Вот и ты, мой дорогой, о том же. Да, ты справился с обрушившимся на тебя событийным потоком крайне высокого градуса, но этот поток действительно был создан извне, то есть, это всё та же форма делегирования кому-то вовне, хотя и очень сложных функций. А поди создай такой событийный градус сам себе!

Ф.: – Но, получается, что Агасфер сумел-таки сам себе создать подобный градус?

Ж.: – Да! Хотя и тут первоначальная причина находилась вовне – то самое чувство предельного отчаяния в момент, когда его взор встретился со взором Иисуса. Иисус передал в одно мгновение тому, кого он, возможно, искал долгие годы и так и не нашел среди своих учеников, мощнейший импульс. Я чувствовал тогда, что после оглашения приговора, он, вдруг, осознал то, что было вне его внимания до того. Он ведь был уверен, что идёт на подвиг ради спасения людей, а в последний момент оказалось, что его втянули в тот же сценарий, что и прочих. Мимолётная встреча с Нисоном оказалась его последней надеждой. Что же до Агасфера, то, вопреки всем вариациям существующих легенд, я никогда не уставал от жизни, ибо меня с того самого момента вела задача, подобной которой ни у кого в этом мире не было, более того, не на кого было её возложить, так как до настоящего времени не находилось людей, сумевших бы в полной мере понять Агасфера.

Ф.: – Почему же? Мне кажется, что я понял то, что ты мне рассказал, и у меня не возникает ни грамма осуждения. А разве не понимают тебя Альгис, Юрис, Анна-Мария, Наина Карловна?

Ж.: – В полной мере – никто из вас, каждому я открываюсь лишь частично. Пока не в ваших силах вместить всё сразу. Хотя, в отличии от прежних лет, нынешняя компания – наиболее толковая, надёжная и крепкая. А Агасфер ни разу за огромное время не повторялся – можно сказать, что вся его история, это сплошная импровизация. И, конечно же, то, что он делал, настолько противоречиво, что какая-то грань этой истории может для кого-то оказаться совершенно неприемлемой, другая грань – для иного человека и так далее.

Ф.: – Зачем нужна была постоянная импровизация, приведшая к тому, что нет человека, способного понять и вместить все её грани? Было бы проще, найдя какие-то приёмы создания и проживания событий, надёжно использовать их в большинстве случаев?

Ж.: – Задача требовала очень долгой жизни, а как я уже говорил тебе раньше, это возможно только при наличии ни на минуту не гаснущего интереса. В свою очередь, сие возможно лишь когда ты балансируешь на грани неустойчивого равновесия, а значит – любая определенность – гибельна. Имея перед собой задачу того масштаба, что была передана Иисусом, я не могу позволить себе роскоши успокоиться, где-то осесть, перестать странствовать и жить не импровизируя. Когда задача будет решена – возможно, мне и захочется отдохнуть, а, значит, вскоре и уйти в мир иной.

Ф.: – А как же воскрешение Иисуса? И другие чудеса?

Ж.: – В то время плотность суггестии была еще не такой как нынче. Можно сказать, что она была гораздо тоньше, и в ней было множество разрывов. Поэтому, происходили явления, которые сейчас уже, практически невозможны. И помимо Иисуса было множество целителей, лечивших словом, и даже воскрешавших умерших. Да, уже тогда, например, хождение по воде и воскрешение считалось чем-то из ряда вон выходящим, но, при должной подготовке и силе внимания и воображения – творить все эти вещи мог не один только Иисус.

Ф.: – А твоя задача близка к решению? Ты ведь, сколько я помню, упоминал уже, что до коллапса человечества осталось всего несколько лет.

Ж.: – Два-три года, максимум пять. В том-то и дело, что иногда кажется, что всё складывается так, как нужно, и до развилки, выводящей людей из прежнего сценария – рукой подать. А возле самой развилки вдруг вмешивается некая неизвестная доселе сила или обстоятельство, и всё вновь идёт по накатанной к очень жуткому финалу. Первый раз Агасфер посчитал, что дело почти в шляпе накануне Вселенского Никейского Собора. Он к тому времени уже, как ему казалось, запредельно долго – целых триста с лишком лет, готовился, обойдя всех магов и учителей, подвизавшихся на обширной территории Средиземноморья, и Малой Азии, и переняв их искусство. Но этого искусства, представь себе, не хватило для дела, хотя и сложного, но не запредельно – Агасферу нужно было убедить Собор и, прежде всего, императора Константина – не включать Откровение Иоанна в число канонических текстов Писания, а вместо него внести туда несколько тех свидетельств жизни и смерти Иисуса, коих ныне именуют апокрифами. Какая там была баталия, друг мой! Жалкие политические дебаты, демонстрируемые в наше время по зомбо-ящику, все вместе не дотягивают до десяти процентов накала, случившегося тогда. И, представь себе, – Агасфера, к тому времени владевшего, как он считал, всеми доступными ресурсами влияния на людей – таки оттеснили на второй план. Был принят тот вариант Писания, который, увы, заложен в изначальном сценарии.

Ф.: – Как же так?

Ж.: – У этого сценария много очень могущественных служителей. Будь это один человек или даже пять-десять, – Агасфер без труда справился бы с ними. Их оказалось несравненно больше. Ведь кроме натренированных могучих стражей, служителем этой версии суггестии является практически каждый человек на Земле. Так что, имя им действительно – легион. Я принял это поражение, и несколько столетий практически не вмешивался в сколько-нибудь судьбоносные события, странствуя по Востоку, и накапливая силы.

Ф.: – Ты вскользь заметил, что чудеса в ту пору отмачивали многие. А можешь привести какой-то пример?

Ж.: – Изволь, расскажу пару случаев. Спустя несколько времени после событий Голгофы, Нисона, еще не превратившегося в Агасфера, очень заинтересовали истории, рассказываемые о Симоне Маге. Сей удивительный человек являл собой пример величайшего кудесника. В ту пору к ученикам Иисуса – тогда их еще не называли Апостолами, прибивались сотни страждущих. Как правило, тогда это были калеки, нуждающиеся, болящие всех мастей и прочий сброд, которым адепты Христа весьма эффективно помогали. Однако, среди аристократии учение Иисуса практически не почиталось, как раз в силу того, что за последователями Иисуса ходили толпы больных и нищих. Для Агасфера, кстати, это был хороший знак, он надеялся, что на том дело и завянет, особливо, ежели он приложит руку к посрамлению адептов. А Симон Маг был вхож в самую, что ни на есть, элиту. В ту пору императором был Нерон, скандальёзнейшая и противоречивейшая личность – невиданного размаха тиран, деспот и содомит, однако же не лишенный живого ума и разнообразных талантов. Образ жизни император вёл с юных лет, мягко говоря, крайне нездоровый, а посему уже двадцати с лишним лет имел дюжину неприятнейших болячек, отягощенных, в придачу, еще и тяжкой депрессией от чувства вины за приказ об убийстве собственной матери. Во все концы отправились гонцы, зазывающие целителей различных мастей. Многие тогда являлись к Нерону, но полностью облегчить его муки никто не смог. И вот, к императору прибывает Симон в сопровождении пяти учеников, среди которых и Нисон. Надобно отметить, что Симон, как и Нисон обучался в Александрии, а позже был одним из близких учеников Иоанна Крестителя. После гибели Учителя, он вновь возвратился в Египет, где Нисон и застал его за год до путешествия в Рим к Нерону.

Ф.: – Что делал Симон?

Ж.: – Я уже говорил, что это был искуснейший из чародеев, которых я когда-либо видел. В Александрии он развил бурную деятельность среди местной знати. Причем, надо отметить, бытовыми чудесами себя не утруждал. У него были грандиозные замыслы. Симон, кстати говоря, также видел в событиях Голгофы нечто подозрительное, но несмотря на то, что Нисон довольно быстро стал его ближайшим учеником, Маг даже с ним не стал обсуждать эту тему в подробностях, ограничившись лишь комментарием, что ученики Иисуса принесут в мир большие беды. Кудесник вообще слыл очень замкнутым человеком, а Нисон еще не владел достаточной силой, позволившей бы ему раскрыть Симона к душевной беседе. Жаль… Он был одним из очень немногих людей, владевших огромной силой, кто мог бы разделить то, что открылось Нисону при краткой встрече с Иисусом.

Ф.: – Чем Симон занимался в Александрии?

Ж.: – После того, как Александрия попала под юрисдикцию Рима, а, особливо, после того, как Октавиан, посетивший гробницу Александра Великого, приглашенный еще и осмотреть усыпальницы фараонов, произнёс знаменитую фразу: «Я пришел увидеть Царя, а не собрание трупов», что произошло еще за тридцать с лишним лет до голгофских событий, город стал приходить в запустение. Собственно, Нисон и застал его в не самом лучшем состоянии – слова Августа явились чем-то вроде проклятия, и работало оно отменно – оседали и даже обрушивались дома, Библиотека дважды подверглась частичному затоплению, и, хотя еще сохраняла своё величие, многие сильные учителя и маги постепенно покидали Александрию, так что к первому приезду Нисона – Симон обучался там несколькими годами позже него – в городе осталось всего несколько более-менее сильных школ. Та же печальная атмосфера сохранялась и в пору второго визита туда Симона с учениками. Маг развернул кипучую деятельность – собрав местную знать, он заявил, что он будет в буквальном смысле лечить город. Город как пациент – потрясающая идея! Лишь в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, на одном из семинаров знаменитого «Эраноса» в райском уголке Швейцарии – Асконе, я почувствовал, что эта идея вновь востребована – почти через два тысячелетия, и обсудил её с Джеймсом Хиллманом, создателем архетипической психологии, учеником и приемником Карла Юнга. Джеймс моментально заразился этой идеей, благо аппарат его архетипической психологии вполне подходил под подобную задачу. Он пестовал её с той поры и до конца своей жизни, умер он восемь лет назад. Увы, после его смерти и этот великий замысел пошел под откос.

Ф.: – Ты отвлекся от описания деяний Симона Мага.

Ж.: – Да, вернёмся к ним. Я как раз застал Симона во время этих занятий. Он водил нас по улицам древнего города и требовал, чтобы мы запоминали все малейшие детали, вплоть до небольших трещин на домах или расположения ветвей на редких деревьях. Затем мы упражнялись в визуализации возрождения города – сам Симон, и мы, пятеро его учеников, пять за пядью совместно не только восстанавливали каждый дом, улицу или превращающийся в развалины дворец, но и возводили новые прекрасные здания, очищали рукописи библиотеки от последствий подтоплений, привлекали людей – ремесленников, мастеровых, учёных, торговцев. Всё это – по несколько часов в день, тщательнейшим образом – в совместном воображении. И чудо свершилось – уже на наших глазах через несколько месяцев в город потянулись люди, были отремонтированы дворцы и здания, появились новые постройки. Александрия вновь процветала. Симон начал подумывать о подобном же эксперименте в самом Риме – и тут судьба пошла ему навстречу – Нерон нуждался в исцелении. Для Симона это было самой простой задачей, решив которую, он надеялся завоевать доверие императора, и исцелить в этот раз не столько архитектуру Рима, но ту заразу, которая овладевала душой практически всякого императора и аристократов – все они увязли в отвратительной содомии и самодурстве, что виделось Симону как некая грязная вуаль над Вечным Городом, которую нам предстояло снять, и, тем самым, установить в Риме самые добрые нравы и порядки.

И вот, настал день, когда мы – пятеро учеников и сам Маг – явились в Рим. Симон велел нам не вмешиваться в то, что будет происходить, до того момента, пока он не подаст знак. Забегая вперед – этот момент, увы, так и не настал. Нисон наблюдал за развитием событий со стороны. Мага представили императору, и в первые же несколько минут у того прекратились все мучавшие его боли и поднялось настроение. Симон был объявлен придворным чародеем Нерона. За несколько месяцев пребывания в Вечном Городе, Симон подружился с Сенекой – философом и воспитателем императора, и еще многими знатными гражданами. Фортуна явно складывалась в его пользу, и он постепенно готовил императора и патрициев к началу осуществления своего замысла. Некоторое время Нерон, всё более здоровея телом и душой, оставил свои вакханалии, изрядно бесившие аристократов, даже видавших виды при прежних императорах, и занялся реформами – снизил налоги, выделил средства на благотворительность, а свободное время посвящал стихам, музыке и беседам с Сенекой и Симоном. Однако, префект преторианцев и военачальник Софоний Тигеллин – один из самых отпетых мерзавцев того времени, улучив момент, когда Сенека с Симоном, обрадованные переменами, уехали в небольшое путешествие, склонил Нерона к продолжению оргий. Вернувшийся Маг застал императора, облачённого в шкуру животного. В сём одеянии император набрасывался поочерёдно на привязанных к столбам женщин, мужчин и даже подростков, удовлетворяя с каждым необузданную похоть. Возмущённый Маг накричал на Нерона, и был тут же отправлен в темницу.

Ф.: – Я слышал, что Нерон был тираном и сластолюбцем, склонным к поэзии и театру, но то, что ты рассказываешь, говорит о том, что в одной личности умудрились уместиться самые крайние противоречия. Это потрясает!

Ж.: – Для Римской Империи, как, впрочем, и вообще для любой империи, подобные явления являют своего рода норму, ибо сам принцип империи порождает чудовищный раскол как между элитой и народом, так и внутри отдельных личностей, в первую очередь, конечно – самих императоров, и приближенных к ним людей. Но случай Нерона действительно уникален, тут еще и наследственность добавилась. Вернёмся, всё же, к Симону. Будучи помещен в темницу, он продемонстрировал два из ряда вон выходящих волшебства. Посреди ночи он в буквальном смысле испарился из тюрьмы, и собрался в физическом теле аккурат в опочивальне Нерона. Император едва дар речи не потерял, как тут же Симон потребовал отрубить ему голову, обещая на третий день воскреснуть. Нерон выполнил это пожелание, спрятал голову Симона в мешок и хранил в своей спальне. Через день Нерон обнаружил, что в мешке голова барана. А на третий день явился сам Симон живой и невредимый. И потребовал от императора дать обещание вернуться к добродетельному образу жизни. Потрясённый Нерон признал могущество Мага и дал необходимое обещание. Вновь на месяц воцарился покой и гармония. И тут, возьми, да и появись в Риме Пётр – тот, что спал в Гефсиманском саду, а в день казни трижды отрёкся от Учителя. Решив загладить предательство, он яростно проповедовал.

Ф.: – Я слышал, что Нерон настолько ненавидел первых христиан, что казнил их тысячами?

Ж.: – Всё было иначе. Новое верование, сторонниками которого были по большей части низшие слои общества, не было запрещено в Риме. Гражданам не возбранялось верить в любого бога – главное, чтобы вера не мешала почитанию императора. А посему Пётр со своими проповедями ничуть Нерона не тревожил. Однако, будущий Апостол оказался столь ревнив, что, прослышав о Симоне Маге, нагрянул ко двору и заявил, что надобно устроить соревнование между ним и Симоном, дабы выявить – чья магия действительно божественная. Нерон, будучи любителем различных состязаний, воодушевился этой идеей, созвал аристократов и даже плебеев, дабы они стали свидетелями «битвы магов». Как раз, прошло не более суток, как умер племянник императора, и Нерон отдал приказание Симону и Петру воскресить его. Первым за дело взялся Симон. Юноша ожил, ко всеобщей радости, однако уже через час стал слабеть и вновь скончался. Тогда уже Пётр, вставши на колени, молился несколько часов – молодой человек вновь воскрес. Пётр потребовал, чтобы его тут же отправили к матери. К слову сказать, по дороге он вновь умер – уже навеки. Но граждане присудили победу Петру.

Ф.: – Выходит, Пётр был хитрец?

Ж.: – Ещё какой! И ему, и Симону было, вероятно, ясно, что юноша при любом раскладе – не жилец, сколько его не воскрешай. Поэтому Пётр и отослал его с глаз долой. Но за последующую хитрость поплатился не только он сам, но и вскоре прибывший Павел, а затем и еще несколько тысяч новоиспеченных христиан, проживавших в Риме.

Ф.: – Как это случилось?

Ж.: – Толпа восхитилась победой Петра, а над Симоном стали смеяться. Маг вознегодовал. Взобравшись на башню, он крикнул с высоты о том, что римляне предали его, он их покидает и более не будет помогать городу, и действительно воспарил. Пётр, видя это начал неистово молится и зычным голосом приказал бесам отпустить Симона. Тут же Симон упал с большой высоты и разбился. Нерон ждал еще три дня, в надежде что Симон снова воскреснет, но этого не произошло.

Ф.: – Как же так, ведь когда Магу отрубили голову, он без труда воскрес на третий день, почему же в этом случае он умер?

Ж.: – Фактор неожиданности. К казни он готовился заранее, а здесь всё произошло внезапно.

Ф.: – Он действительно левитировал?

Ж.: – Сейчас об этом сложно говорить. Все находящиеся тогда на площади видели его парившим высоко над землёй. С точки зрения сегодняшнего дня можно говорить о том, что Маг обладал необычайной силой внушения, и все присутствующие были загипнотизированы, а он просто сидел на башне. Но! Пойми важнейшую апорию – это нынче такое объяснение было бы верным, тогда же он действительно левитировал. И, опять же, причину такой неохватной разницы я тебе уже озвучивал – в те времена так называемая «действительность», которую мы с тобой договорились называть коллективной суггестией, была еще очень тонкой и зыбкой, именно поэтому то, что нынче практически невозможно, тогда вполне имело место случаться и быть зафиксированным многочисленными наблюдателями.

Ф.: – Пётр действительно разогнал бесов, которые удерживали Симона в воздухе?

Ж.: – Помилуй, каких бесов? Один из последователей Петра втихаря метнул в Симона камень, надеясь, что хитрость пройдёт незамеченной. И никто не заметил… Кроме Нерона, который отличался незамыленным глазом. Правда, в тот день император ничего не сказал, но, вероятно решил отомстить за убийство полюбившегося ему Мага. Пётр, торжествуя победу, продолжил свою проповедь в Риме. А через несколько дней, когда в город прибыл еще и Павел с доброй сотней учеников, в Риме вдруг выдался необычайный пожар. Перед Нероном встала задача найти виновников трагедии, и тогда он осуществил задуманную месть, правда, с невиданным размахом – помимо Петра, под горячую руку попали все адепты новой религии. Нерон объявил именно их виновниками пожара. Павла, как гражданина Рима, казнили путём отсечения головы, Петра же распяли с особой жестокостью – вниз головой. А следом – все дороги вкруг Вечного Города заставили крестами, на которых умирали в мучениях первохристиане.

Ф.: – В Евангелии написано, будто Пётр сам просил, чтобы его распяли вниз головой, дабы подчеркнуть, что его муки несопоставимы со страданиями Спасителя.

Ж.: – Нет, для него было бы честью оказаться распятым, подобно Иисусу. Нерон возненавидел Петра за убийство Симона, и приказал палачам, чтобы казнь была особенно жестокой.

Надобно заметить, что, увлекшись беседой, Фёдор и Жорж и не заметили, как настал рассвет. Дверь камеры неожиданно распахнулась – на пороге стоял, улыбаясь, … Актёр Актёрыч, или же, как вначале из-за неправдоподобности увиденного, показалось Феде – его брат близнец или двойник – в форме полковника полиции. Безо всякой мелодекламации, он обратился к узникам:

– Друзья мои, хвала богам, опасность миновала, хотя, возможно, и ненадолго. Сейчас же едем завтракать, а затем – ко мне – обсудим дальнейшие действия.

Уже в машине Альгиса, Фёдор спохватился, что оставил на чердаке паспорт, ВНЖ и водительские права. Жорж на это отвечал, что прежние документы ему более не понадобятся, равно как и о связи с прошлой жизнью можно начисто забыть. Альгису, в свою очередь, тоже эта идея пришлась по душе:

– Душа моя, документы я тебе сделаю новые. Настоящие, только с другой фамилией. Кто ты там был – Романов? Теперь будешь Ульянов!

– А дальше – предполагается следующая инициация и смена фамилии на Джугашвили?, – иронизирует Федя.

– Зачем, мы не пойдём по ступенькам длинной лестницы – времени нет. Перепрыгнем повыше, и, ежели следующая инициация, случиться, то будешь сразу Горбачёв!

– А вот о фамилии после Горбачёва уже нужно будет очень серьёзно подумать, – подмигнул ему старик.