Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940–1944)

Замечание об источниках

Львиная доля используемых в данном исследовании архивных документов происходит из фондов микрофильмов Центра продвинутых исследований Холокоста при Мемориальном музее Холокоста. В этих фондах хранятся копии архивных документов из Румынии, России, Молдовы, Украины и других стран. Они включают также и свидетельства выживших. Остальные архивные документы происходят прямо из бухарестских архивов, а именно: Центрального национального исторического архива и Архива Министерства иностранных дел, а также из отдела рукописей Румынской академии наук. Вдобавок я проштудировал трофейные немецкие документы из Мэрилендского национального архива и копии других важных документов, полученных из архива Министерства иностранных дел Германии и архива Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете.

Список сокращений

ГА РФ Государственный архив Российской Федерации

ГСРКИ Государственный субсекретариат по румынизации, колонизации и инвентаризации (Румыния)

ДАОО Государственный архив Одесской области (Украина)

ДА СБУ Государственный архив Службы безопасности Украины

ДАЧО Государственный архив Черновицкой области (Украина)

КББТ Военно-гражданский кабинет администрации Бессарабии, Буковины и Транснистрии

МКИХР Международная комиссия по исследованию Холокоста в Румынии (International Commission on the Holocaust in Romania)

НБР Национальный банк Румынии

НИКООП Национальный институт кооперации (Румыния)

НЛП Национал-либеральная партия (Румыния)

НХП Национальная христианская партия (Румыния)

НЦП Национал-царанистская партия (Румыния)

ОА Особый архив (Российская Федерация)

РЖД Румынские железные дороги

ССИ Специальная служба информации (Румыния)

ФНВ Фронт национального возрождения (Румыния)

ФСЕО Федерация союзов еврейских общин (Румыния)

ЦА ФСБ Центральный архив Федеральной службы безопасности (Россия)

ЦБР Центральное бюро по румынизации

ЦИС Центральный институт статистики (Румыния)

АМАЕ Архив министерства иностранных дел Румынии

AMAN Архив Министерства национальной обороны Румынии

ANI Национальный исторический архив (Arhivele Naționale

Istorice, Румыния)

ANIC Центральный национальный исторический архив (Румыния)

ANI–V Национальные исторические архивы, филиал уезда Вылча (Румыния)

ANRM Национальный архив Республики Молдова

ASIS Архив Службы информации и безопасности (Молдова)

ASRI Архив Румынской Службы информации

BAR-SM Библиотека Румынской академии наук, Отдел рукописей

CISHR Международная комиссия по холокосту в Румынии (рум. Comisia internațională pentru studierea Holocaustului din România)

DGP Генеральный директорат полиции (Румыния)

HIA Архив Гуверовского института войны, революции и мира (США)

ICHR Международная комиссия по исследованию Холокоста в Румынии (англ. International Commission on the Holocaust in Romania)

IGJ Генеральный инспекторат жандармерии (Румыния)

MAD Министерство земледелия и государственных имуществ (Румыния)

MAI Министерство внутренних дел (Румыния)

MO Monitorul oficial (Правительственное издание Румынии, в котором печатаются официальные акты)

NARA Национальные американские архивы (г. Колледж Парк, штат Мэриленд)

PA AA Политический архив, Министерство иностранных дел Германии

RG Регистрационная группа документов в архиве Мемориального музея Холокоста в Вашингтоне

SSSRCI Государственный субсекретариат по румынизации, колонизации и инвентаризации (Румыния)

USHMM Мемориальный музей Холокоста (США, Вашингтон)

Карта 1. Великая Румыния и ее исторические провинции

Карта 2. Румыния в 1942 г.

Введение

В один из сентябрьских дней 1941 г. румынский диктатор, маршал Ион Антонеску вызвал в бессарабский город Тигину, где в то время находилась его ставка как главнокомандующего румынской армии, директора Центрального института статистики. Сама встреча в официальном журнале приемов диктатора отмечена не была, и беседа не была запротоколирована, но о содержании ее можно судить на основании меморандума, подготовленного вышеупомянутым директором, доктором Сабином Мануилэ, в середине октября^[25]. Согласно меморандуму, во время аудиенции диктатор поведал ему о своем «величественном идеале». Мануилэ, хоть и был смущен радикальностью и смелостью взглядов своего шефа, выразил свое согласие с ними и начал разрабатывать план по претворению этой мечты в реальность^[26].

«Величественный идеал» Антонеску сводился к воссозданию Великой Румынии в границах 1939 г., при этом «очищенной» с этнической точки зрения. Он предполагал, во-первых, восстановление территориальной целостности Великой Румынии, такой, какой она сложилась после Первой мировой войны и просуществовала до лета 1940 г., когда ее вынудили уступить Бессарабию и Северную Буковину Советскому Союзу, север Трансильвании – Венгрии и юг Добруджи – Болгарии. Когда Антонеску встречался с Мануилэ в Тигине, в только что отвоеванных у Советов Бессарабии и Буковине восстанавливалась румынская администрация; таким образом, Антонеску, несомненно, чувствовал, что судьба благосклонна к нему и его стране. Он, похоже, верил, что вскоре и остальные провинции будут воссоединены с Румынским королевством. В этом отношении Антонеску был не одинок: в то время многие румыны наверняка разделяли его страстное желание вернуть утраченные территории и отомстить за перенесенное страной год назад унижение. Вторая же часть его «идеала», по свидетельству Мануилэ, застала последнего врасплох и поразила его своим радикализмом: это было намерение осуществить – да еще за относительно короткий период – тотальное этническое «очищение» путем обмена населением с соседними странами или «одностороннего перемещения» нерумын, не имеющих «внешних родин», как то евреев и ромов, за пределы страны в еще не определенные регионы^[27].

Удивление Мануилэ было вполне обоснованным. Согласно переписи 1930 г., – самой достоверной на тот момент – население Великой Румынии насчитывало 18 057 028 человек, среди которых нерумын было 5 075 028, или 28,1 %. Как разъяснил в своем меморандуме Мануилэ, если бы концепция Антонеску осуществилась, нерумынское население сократилось бы до 1 633 121, среди которых немцы (4,5 % всего населения) представляли больше половины. Другим меньшинством, не подлежавшим немедленной чистке, были «турко-татары» (1,1 % от общего числа), однако ожидалось, что и они добровольно эмигрируют в Турцию на основании специальной румынско-турецкой конвенции 1936 г.^[28] Общая численность остальных меньшинств – венгров, украинцев, болгар и сербов, – меньшинств, на протяжении веков проживавших на территории Великой Румынии, должна была сократиться до 618554 человек, что составляло бы лишь 3,4 % от общего числа населения. Это должны были быть преимущественно лица пожилого возраста, неспособные к деторождению. Исключение предполагалось сделать только для «сельских богатеев, максимум один-два процента» от общего количества соответствующего меньшинства, которые считались важными с экономической точки зрения.

Чтобы видение Антонеску стало явью, Румынию должны были покинуть 3 581 618 человек, а из соседних государств переселиться в Румынию 1 602 399 этнических румын^[29]. Почти 5200000 человек должны были быть вырваны из привычной им среды и насильственно перемещены в места и страны, о которых большинство из них ничего не знало. И всё это должно было осуществить правительство бедной страны с 18 036 087 жителей – таково было бы население Румынии после завершения обменов. Осуществление этой концепции принесло бы драматические перемены Румынии и ее соседям.

О том, что Мануилэ знал, что стоит за этими цифрами, свидетельствуют его же слова: «Обмен населения требует сверхчеловеческих усилий и причиняет неисчислимые страдания». По мнению Мануилэ, целое поколение румын должно было бы посвятить всю свою жизнь исключительно этой цели. Предупредив своего шефа о трудностях и опасностях, подстерегающих страну на этом пути, Мануилэ тем не менее подтвердил необходимость двигаться в направлении «Румынии завтрашнего дня», которая должна была быть «однородной с этнической точки зрения» нацией, охватывающей внутри своих границ всех этнических румын. Таким должен был быть «величественный идеал», «истинный национальный идеал» всех румын^[30]. Как будет показано ниже, эти термины были не случайны. Они были укоренены в румынской политической культуре и недавней политической истории.

Часть I
Национальный идеал

Глава 1
Один идеал или несколько? Краткая история

1.1. Великое объединение

На момент, когда Мануилэ составлял свой меморандум, выражение «национальный идеал» имело долгую историю в румынской политической культуре. Накануне Великой войны эта синтагма означала национальное объединение, т. е. присоединение к румынскому государству всех считающихся румынскими провинций. Современное румынское государство-нация было создано в 1859 г. в результате объединения двух румынских, или Дунайских княжеств, Валахии и Молдовы, которые в то время находились под османским сюзеренитетом (полная независимость была обретена в 1878 г.). Но Румыния в границах 1859 г. (территория, впоследствии известная как Старое Королевство, или Регат) была окружена с востока, севера и запада территориями, на которых этнические румыны составляли или абсолютное, или относительное большинство населения. В средние века некоторые из этих провинций – в частности Бессарабия и Буковина – принадлежали Молдове. Фактически за пределами Румынии проживало больше этнических румын, чем на ее территории, что во времена господства национализма считалось ненормальным и несправедливым положением.

Румынский «национальный идеал» был вариацией на тему, которая для элит вновь созданных балканских государств была наиважнейшей: осуществление национального объединения, которое понималось как максимальное расширение контроля государства над территориями, считавшимися – по разным мотивам – наследием предков. В начале XX в. казалось, что шансы Румынии осуществить свой национальный идеал были даже меньше, чем у других новых государств Юго-Восточной Европы. Ее проблема состояла в том, что румынские «земли предков» находились в составе двух соседних могущественных империй, России и Австро-Венгрии, исчезновение которых считали вероятным лишь очень немногие современники. Руководители двух главных румынских политических партий – либералы и консерваторы – предпочитали не предаваться грезам, а сосредоточиться на неотложных аспектах социально-экономического развития, пытаясь одновременно сохранить равновесие в отношениях с Веной и Санкт-Петер-бургом^[31].

Идеал, однако, сохранялся всегда: взлелеянный несколькими поколениями румынских поэтов, писателей и историков, он оказал сильное влияние на румынскую молодежь. Особенно значимой была роль историков, среди которых самым влиятельным и плодовитым в начале ХХ в. был Николае Йорга, прозванный «апостолом нации». Человек колоссальной энергии и амбиций, обладавший невероятной памятью и трудолюбием, он оставил огромное наследие, насчитывающее 1200 книг и брошюр, плюс приблизительно 23 тыс. статей и рецензий^[32]. Накануне Великой войны Николае Йорга пользовался особым успехом у публики как оратор и публицист. Его лекции в Бухарестском университете в годы, предшествующие Первой мировой войне, неизменно собирали многочисленную и разнородную аудиторию. Йорга, получивший образование во Франции и Германии, был националистическим историком в духе Леопольда фон Ранке. Он считал, что европейская история неумолимо двигалась к «выделению народов из универсализма священной средневековой империи <…> согласно закону национальной крови». Таким образом, осуществление национального идеала было лишь вопросом времени – иначе просто быть не могло^[33].

Трансильвания, одна из оккупированных иностранцами (по мнению румынских националистов) румынских провинций, занимала почетное место в румынском национальном воображении. Такое положение объяснялось двумя факторами. Во-первых, согласно общепринятой в Румынии версии национальной истории, Трансильвания была колыбелью румынского народа. Именно в ее горах укрывались потомки римских колонистов из завоеванной Дакии после ухода римлян на юг от Дуная (270–275 гг. н. э.), в течение девяти веков, вплоть до XII в., когда они вновь появились на исторической сцене и были отмечены в письменных источниках^[34]. Именно из Трансильвании румыны продвинулись на юг, вновь заселив земли, оставленные ими после ухода римлян и получившие позднее известность как Валахия и Молдова.

Во-вторых, с конца XIX до начала ХХ в. румынское население Трансильвании испытывало сильное давление со стороны венгерского государства, которое стремилось мадьяризировать все невенгерские национальности страны. В ответ на венгерское ассимиляторское давление румынская элита Трансильвании создала ряд автономных культурных организаций, газет, журналов, банков и фирм, которые обслуживали нужды румынских крестьян. Румынская интеллигенция вела пропагандистскую войну против будапештского правительства, стремясь склонить венский двор к вмешательству во внутренние дела венгерской части дуалистической империи в интересах румын и завоевать европейское общественное мнение (так называемое меморандистское движение 1880-х гг.)^[35]. Националистический пыл в Трансильвании был так силен, что переливался через Карпаты и вдохновлял восторженных юношей Бухареста. Среди них был и Никифор Крайник, будущий националистический публицист и поэт. Несколько десятилетий спустя после Великой войны, он напишет: «Трансильвания означала [для нас] национальный идеал!»^[36]

Таким образом, мотивом выступления Румынии против Австро-Венгрии на стороне Антанты в августе 1916 г. была Трансильвания. Однако военные действия не оправдали надежд румын. Несмотря на первоначальный энтузиазм, военный вклад Румынии оказался посредственным, и в марте 1918 г. страна была вынуждена заключить сепаратный мир с Центральными державами, которые к тому времени оккупировали большую часть страны, включая и столицу – Бухарест. Однако к осени 1918 г. Центральные державы потерпели поражение на Западном фронте, и 10 ноября 1918 г. Румыния вновь вступила в войну против них. Австро-Венгрия распадалась, и румынские войска быстро оккупировали Трансильванию и Буковину, где политически мобилизованное румынское население устроило демонстрации с требованиями объединения с Румынией. (Бессарабия уже присоединилась к Румынии при схожих обстоятельствах в марте 1918 г., с согласия Германии и Австро-Венгрии, когда Российская империя распадалась в результате большевистской революции.) Политический кризис в Венгрии достиг своей кульминации 21 марта 1919 г., когда коммунист Бела Кун стал премьер-министром и была создана Венгерская советская республика. Это событие дало румынам повод еще дальше проникнуть на венгерскую территорию, и в августе 1919 г. они уже вступили в Будапешт^[37]. Такое развитие событий усилило их позиции при переговорах на Парижской мирной конференции.

Румынский успех в Париже был впечатляющим^[38]. Не столь важно, был ли он достигнут благодаря присутствию румынских войск в провинциях, на которые румыны претендовали, или вследствие выражения народной поддержки объединению с Румынией со стороны этнических румын в соответствующих провинциях, или твердости и ловким дипломатическим маневрам главы румынской делегации Иона И. К. Брэтиану, или приверженности союзников вильсоновскому принципу раздела территорий «согласно этнографическим и расовым чертам местного населения», или же сочетанию всех этих факторов. Гораздо важнее то, что румыны получили почти всё, что хотели, за двумя исключениями^[39].

Во-первых, вопреки бурным протестам румын, западный Банат был отдан сербам: согласно переписи 1910 г., румыны составляли 37,42 % населения всей провинции. Румыны настаивали на том, что Банат был целостной географической единицей, которую нельзя разделять, и требовали присоединения его целиком, но союзники решили по-другому и отвели западную часть, примерно треть, сербам, которые имели там явное большинство; румыны же получили остальное^[40]. Во-вторых, Румынию заставили подписать договор, гарантирующий права меньшинств и предусматривающий предоставление избирательных прав евреям, которые на тот момент в подавляющем большинстве были лишены возможности получить румынское гражданство. Этот же договор вводил контроль со стороны Лиги наций над исполнением положений о правах меньшинств. В Румынии этот договор воспринимался как вмешательство во внутренние дела и национальное унижение и на долгое время стал предметом националистических протестов^[41].

Так или иначе, невозможно было отрицать, что страна оказалась в громадном выигрыше: с присоединением Бессарабии, Буковины, Трансильвании и большей части Баната, с возвращением юга Добруджи от Болгарии (юг Добруджи был аннексирован Румынией в 1913 г. вследствие Второй Балканской войны, но утрачен в 1918 г. при заключении сепаратного мира с Центральными державами), население и территория Румынии возросли более чем в два раза, с 7750 тыс. до 16 250 тыс. жителей и от 140 тыс. до 290 тыс. кв. км^[42]. Мечта о Великой Румынии стала реальностью, и нация, которая всего лишь десятилетие назад была маленькой страной, зажатой в тисках между двумя великими империями, стала важным игроком в Юго-Восточной Европе.

1.2. Национальный идеал в 1920-х – начале 1930-х годов. Развитие и национализм

Осуществление национального идеала в том понимании, которое сложилось перед Первой мировой войной, вызвало эйфорию, но вместе с тем оставило эмоциональную пустоту, породив ощущение утраты смысла жизни. По выражению Н. Крайника, «победа уничтожила веру, поглотив ее, и оставила за собой пустыню»^[43]. В стране, в которой романтический национализм был доминирующей формой политического самовыражения, такое ощущение пустоты могло привести к отчуждению многих, особенно из среды образованной молодежи. Румынские политики, осознавая эту опасность, попытались сконцентрироваться на том, чтобы дать новое толкование «национального идеала». Они попытались создать дискурс, который был бы способен направить энергию послевоенного поколения на решение стоявших перед новым государством задач.

В первом десятилетии после Великой войны авторитет победоносных западных демократий был столь велик, что почти всё общество и, несомненно, все влиятельные политики соглашались, что Румынии следовало подражать им во всем^[44]. Это означало, во-первых, что страна должна была стать демократической. В 1919 г. было введено всеобщее избирательное право, а в 1923 г. была промульгирована новая демократическая конституция. Во-вторых, страна должны была модернизироваться, развиваться, и прежде всего в экономическом отношении. Такое развитие должно было привести к повышению уровня жизни населения и решению ряда других задач. Императив экономического развития не представлял ничего нового, поскольку еще до Первой мировой войны по этому вопросу существовал консенсус среди элит как Румынии, так и других «отсталых» стран Юго-Восточной Европы. После осуществления Великого объединения румынские политики и публицисты попытались представить его как подлинный «национальный идеал» нового этапа национальной истории. Вот что писал в 1923 г. либеральный экономист и влиятельный общественный деятель того времени Михаил Манойлеску (Mihail Manoilescu):

Наш вчерашний идеал был един, ясен и прост: это был идеал воссоединения <…>

[Сегодня] мы находимся в фазе национальной реконструкции, успех которой обусловливает самое наше существование как государства и как народа^[45].

Не было разногласий и по вопросу о том, что должно было послужить главным инструментом развития: это было государство. Правящие элиты не сомневались, что это государство должно быть национальным. Именно так определяла его характер статья 1 новой конституции^[46]. И что характерно, хотя оппозиция в лице Национальной партии^[47] была возмущена тем, каким способом правящая Национал-либеральная партия приняла конституцию, проигнорировав требования о введении региональной автономии, определение Румынии как национального государства никогда не ставилось под сомнение^[48].

Чтобы продемонстрировать, какие изменения претерпело понятие «национального идеала» к началу 1930-х гг., обратимся к брошюре еще одного видного историка-националиста и политика правого толка, одного из главных соперников Н. Йорги, Константина К. Джуреску, изданной в 1932 г. под красноречивым названием «Новый идеал»^[49]. Этот текст, быть может, более чем какой-либо другой выражает общее настроение румынских элит 1920-х – начала 1930-х гг. Начав с предпосылки, что каждое общество, как и каждый человек, нуждается в идеале, который придавал бы смысл его существованию, Константин К. Джуреску заключил, что, таким образом, наличие такого идеала является непременным условием плодотворного и гармоничного развития любой нации. Далее Джуреску напомнил своим читателям, скольких свершений добилась румынская нация за сравнительно небольшой период. Всего сто лет назад, говорил Джуреску, румынским эмиссарам в Стамбуле, у трона имперского хозяина страны, не дозволялось даже глядеть в глаза султану, и свои жалобы они обязаны были подавать его министрам, распростершись ниц и целуя полы их одежд. С тех пор румынам удалось осуществить объединение обоих княжеств, обеспечить себе независимость от турок (1878 г.), объединить всех румын в едином государстве (1918 г.), ввести всеобщее избирательное право (1919 г.) и создать национальную буржуазию^[50]. Но с достижением всего этого, и прежде всего целостного национального государства, возникал неизбежный вопрос: какова новая цель, новый идеал румынского народа?

Джуреску был уверен, что знает ответ: новый национальный идеал состоял в том, чтобы «обеспечить соответствующему этническому населению оптимальное материальное и моральное развитие, во всяком случае, более высокий уровень развития, чем тот, который был у него при прежних политических формациях, навязанных извне» (выделено в оригинале). По признанию Джуреску, на момент составления этого трактата румынское государство не могло похвастаться успехами на этом пути. И всё же Джуреску стремился быть оптимистом: страна была богата природными ресурсами и ее населял чудесный народ; нужен был лишь «долгосрочный и детальный план работ по всем направлениям и руководители, обладающие высоким моральными качествами и совершенным уважением к закону и государству»^[51]^

Румынские элиты, назвав свое государство «национальным», воспринимали его как принадлежащее одной этнонации – сообществу этнических румын. Несмотря на то что в конституции о румынах говорилось как о румынских гражданах, в обиходном повседневном употреблении эта синтагма почти всегда обозначала этнических румын. Например, в 1930 г., когда видный румынский демограф Сабин Мануилэ написал исследование о национальных меньшинствах, он смог привести цитаты из высказываний целого ряда румынских политиков и интеллектуалов, которые по данному вопросу выразили полное согласие. Так, Юлиу Маниу, один из лидеров Национальной, а затем Национал-царанистской (или Крестьянской) партии (НЦП), писал в 1924 г. о том, что национальное государство «является самой совершенной человеческой организацией, поскольку основывается на единстве языка, обычаев, мышления, традиций, стремлений, которые естественным образом характеризуют нацию <…>. В этой грандиозной организации, которая называется Государством, нуждается каждый народ, чтобы в ней и через нее усовершенствовать свои национальные специфические способности, а в случае необходимости выступить в их защиту»^[52].

Видный румынский географ, этнограф и антрополог Симион Мехединць настаивал на том, что румыны были единственной «автохтонной» нацией на территории Великой Румынии, поскольку, в отличие от других этнических групп, проживавших на ее территории, но имевших свои прародины в других местах, румыны как нация «зародились» на этой территории, в то время как национальные меньшинства были «внедрены» в румынскую нацию враждебными силами. Румыны как «хозяева» вынуждены были принять «гостей», т. е. меньшинства, но одновременно они должны были остерегаться центробежных тенденций некоторых из них^[53]. В концепции Национал-либеральной партии, одной из двух главных партий межвоенной Румынии (другой была Национал-царанистская партия), эта идея также являлась центральной. Так, в 1923 г. Ион Г. Дука, один из ее лидеров и будущий премьер-министр страны, пытаясь сформулировать доктрину партии, подчеркнул, что наряду с другими ценностями она включает и национализм в смысле «средства спасения материальной индивидуальности [румын], предотвращения их порабощения элементами, превосходящими их силой или уровнем организации». Отсылка к опасным элементам была аллюзией на иностранный капитал, который воспринимался как угроза местным предпринимателям, а также на граждан иных национальностей, которые якобы занимали неподобающее им место в румынской экономике и обществе^[54].

Поскольку считалось, что миссия «национального государства» состояла в поддержке и продвижении интересов численно доминирующей этнической группы, то меньшинства неизбежно воспринимались как «проблема». Более того, развитие должно быть направлено против них. По этому вопросу также существовал консенсус, хотя мера, в которой интересы «хозяев» и «гостей» были совместимы или исключали друга, являлась предметом серьезных разногласий.

Перед Первой мировой войной большинство румын в королевстве и за его пределами были землепашцами и скотоводами. Немногочисленный правящий класс Старого королевства состоял из интеллигенции (по отношению к ним румыны применяли термин «интеллектуалы»), духовенства, чиновничества и военных, в большинстве своем также этнических румын. При этом этнические румыны были очень слабо представлены в промышленности, ремеслах и коммерции. Румынские предприниматели обычно были евреями, греками или представителями других – по выражению Юрия Слёзкина – «меркурианских» меньшинств, чей традиционный образ жизни лучше подготовил их для достижения успеха в бурно развивающейся капиталистической экономике^[55]. Политика ведущей в Румынии в предшествовавшие Первой мировой войне годы Либеральной партии, получившая название «мы сами», была призвана противодействовать ситуации, которая воспринималась как ненормальная, путем согласованной государственной поддержки «национальных» предпринимателей, т. е. этнических румын. Национал-либералы, фактически та же подновленная Либеральная партия, продолжили эту политику в 1920-х гг., когда они обладали едва ли не монополией на власть^[56].

С присоединением новых провинций по итогам Первой мировой войны румыны столкнулись с ситуацией, в которой их ощущение отставания в более современных и значимых занятиях лишь усилилось. Города и местечки новых провинций населяли по большей части доминировавшие в прошлом национальности, такие как русские в Бессарабии, немцы в Буковине и венгры в Трансильвании, а также евреи, говорившие либо на идише, либо на языке культуры, преобладавшей в данной местности. Так, согласно переписи 1930 г., в Кишинёве, столице Бессарабии, румыны представляли 42,4 % всего населения, евреи – 35,7 % и русские – 17,1 %. Следует отметить, что границы румынских городов в межвоенный период проводились таким образом, чтобы путем включения в эти административные единицы пригородных сел с этнически румынским населением разбавить нерумынское большинство. В самом Кишинёве процент евреев и русских был еще выше, на что указывает сравнение с переписью 1897 г.: евреи составляли 45,9 % населения, русские – 27 %, а румыны – всего лишь 17 %^[57]. В 1930 г. в Черновцах, столице Буковины, румыны представляли 27 % населения, евреи – 37,9 %, и немцы – 14,6 %; когда в 1910 г. австрийские переписчики регистрировали языковую (Umgangssprache), а не этническую принадлежность, 48,4 % населения города выбрали немецкий язык, 17,9 % – «рутенский» (т. е. украинский), 17,4 % – польский и лишь 15,7 % – румынский. В главном городе Трансильвании, Клуже, в 1930 г. румыны составляли 34,6 %, венгры – 47,3 %, евреи – 13 %, в то время как в 1910 г. соотношение было таким: 12,4, 71,7 и 11,6 % соответственно^[58].

С точки зрения румынских националистов, это была мрачная статистика, но возможно, румыны чувствовали, что на практике ситуация была еще хуже. Как убедительно утверждает Ирина Ливезяну, «города и местечки новых провинций Румынии <…> вообще не проявляли видимых черт румынского характера». В Черновцах, например, «университет, театр, большинство лицеев и ежедневные издания были немецкими, а присутствие румын <.> за пределами собственно румынской общины не ощущалось»^[59].

Румынские политики и интеллектуалы предпочитали объяснять эту ситуацию целенаправленными действиями предыдущих имперских режимов, которые якобы преднамеренно денационализировали румын, чтобы обеспечить себе контроль над румынскими территориями. Так, например, в своем исследовании 1930 г. о национальных меньшинствах Мануилэ, с одобрением процитировав С. Мехединць, который утверждал, что «Румыния – это самая гетерогенная с этнографической точки зрения страна в Европе» и что она – «единственная на Земле страна, чьи города по большей части находятся в руках чужеземцев», прибавил, цитируя Ю. Маниу, что города в Трансильвании «были созданы искусственно как центры мадьяризации» и что «румынское государство должно восстановить то, что разрушили венгры, но не путем разрушения существующих ценностей, а путем создания новых». «Вот и идея на будущее!» – заключил румынский демограф^[60].

В этом вопросе Мануилэ был в полном согласии с большинством своих современников из среды румынских интеллектуалов и политиков, среди которых было распространено мнение, что после объединения румынских территорий новый «национальный идеал» включал модернизацию страны, сопоставимую с тем, что происходило как у соседей, так и на Западе, и в то же время – устранение «дыры в середине», т. е. недостаточной представленности этнических румын в большинстве престижных экономических и социальных сфер. Эти политики и интеллектуалы были склонны воспринимать такую ситуацию как нечто невыносимо постыдное, поскольку она наводила на мысль, что румыны были неспособны стать по-настоящему «современными»^[61].

Румынские политики сознавали, какая напряженность может возникнуть в связи с реализацией планов руководимого государством развития в сочетании с мерами по устранению из престижных областей занятости национальных меньшинств, которые зачастую обладали навыками, лишь изредка встречавшимися среди этнических румын. Но в 1920-х – начале 1930-х гг. абсолютному большинству румынских элит хотелось верить, что указанные цели были совместимы. С этой точки зрения Румыния была похожа на другие страны Восточной и Юго-Восточной Европы, которые благодаря их союзу с Францией и Великобританией вышли победителями в Первой мировой войне: победа узаконила демократию, и элиты выразили ей свою поддержку, пусть даже их политическая повестка дня была отмечена изрядной дозой этнического национализма^[62]. Приверженность демократии, пусть даже и показная, означала, что явно нарушать права меньшинств было нельзя. Государство должно было действовать осторожно, чтобы и статус доминирующей нации повысить, и соблюдение прав меньшинств подтвердить. Чтобы показать, каким образом наиболее либеральные и дальновидные румынские элиты представляли себе решение этой дилеммы, полезно обратиться к личности и высказываниям одного из самых видных их представителей, Юлиу Маниу.