Read the book: «Эобара»
Вступление
В тот же год, когда шею Леонида украсил безобразный чёрный след от ожога, он начал видеть один и тот же повторяющийся сон. Странный, пугающий, наполненный шёпотом мёртвых звёзд и пронизывающим холодом пустоты.
Снилось ему, что он лежит… или стоит, а, впрочем, может и летит в каком-то бесконечном тёмном пространстве, единственный свет в котором исходит от миллионов, нет, миллиардов нитей.
Тонких и толстых, порой серебристо-стальных, порой желтовато-белёсых, переплетающихся между собой, образующих сеть невообразимых размеров, похожую на гигантскую паутину.
С возрастом сон начал приходить всё реже и к окончанию школы, казалось, навсегда оставил Леонида. Тот и не жалел: в пятнадцать лет у него было множество гораздо более важных дел, чем какие-то там глупые, пугающие сны.
Воспоминания о ночных кошмарах пробудились у него на пятом курсе института, а окончательно он вспомнил эти сны в канун двадцатишестилетия, когда всего за одну короткую неделю вся его жизнь распалась на пепел и чёрные хлопья.
Вспомнил он и вопрос, не дававший ему покоя с детства, когда он раз за разом оказывался бессильно висящим посреди гигантской паутины:
Где паук?
Ведь любая паутина немыслима без паука.
1. 1881 год
Окно было наполовину открыто, и ветер вовсю трудился, забрасывая снег в комнату. На паркете уже вырос порядочный сугроб.
Пётр резко сел в кровати. Не помешала даже головная боль, тут же пылающими клещами впившаяся в виски. Перед тем, как лечь спать – он проверял окно. Оно было заперто.
Ночью, закрыв на засов дверь и для надёжности подперев её стулом, он обошёл комнату по кругу, проверил все шпингалеты и по два раза дёрнул за каждую ручку. Последние безумные дни только эти простые ритуалы не давали ему сойти с ума. Или же…
Взгляд налево, направо – голова взорвалась болью, но это было неважно, главное, что в убогой комнате, снятой на последние оставшиеся у него деньги, никого не было.
Никого видимого.
Пётр выпутался из вороха грязных, пропитанных потом простыней, встал с кровати. Холодный ветер ударил по голым ногам.
Первым делом он направился не к окну, а к двери. Засов был опущен.
Окно же было открыто, а на паркете можно было разглядеть короткую цепочку мокрых следов, заканчивающуюся у кровати.
Надо было бежать. Надо было спасаться. Снова, в который раз за последнюю неделю, нестись куда-то, прятаться, скрываться. То есть следовать тем самым путём, который и привёл его в эти пропахшие клопами и керосином меблированные комнаты на рабочей окраине столицы.
Абсолютно нерезультативным путём, о чём свидетельствовали отпечатки ног на паркете.
Надо было бежать, но у него не было на это никаких сил.
Пётр коротко пискнул – болезненно и отчаянно, как лиса в капкане с перебитой лапой, и на негнущихся ногах приблизился к следам.
Некто в остроносых ботинках открыл запертое изнутри окно, находящееся на третьем этаже, подошёл к кровати, некоторое время простоял там, глядя на спящего, и тем же путём покинул здание, случайно или по какому-то умыслу, не затворив за собой ставню.
Пётр всхлипнул и ещё раз оглядел убогую комнату. Странно, но сводивший его с ума страх: беспричинный, жгучий, древний ужас, заставивший его бежать, не оглядываясь, из родного имения в Тулу, затем в Москву и после сюда, неожиданно затих и успокоился, словно бы самое страшное уже произошло, и можно было уже ничего не бояться.
Кто-то простоял над его телом и ушёл.
Передумал? Побрезговал?
Порыв ветра стукнул открытым окном. Пётр подпрыгнул на месте и в очередной раз пискнул, теперь уже, как подстреленный заяц.
Медленно, на цыпочках он подошёл к окну и, набрав воздуха, одним резким движением, сгорбившись и опёршись на подоконник, выглянул наружу.
В столицу пришли ранние заморозки и Лиговский проспект, слившийся с затейливым узором инея, выглядел чуждо и непривычно. Какой-то человек в сером матросском бушлате, стоял напротив дома и, задрав голову, смотрел на его окна.
Поймав или скорее почувствовав взгляд, незнакомец быстро отступил в тень.
Неважно. Главное Пётр увидел – на ногах человека в бушлате были простые рабочие башмаки с квадратными, не острыми носами.
Захлопнув с грохотом окно, он, покачиваясь, как пьяный, вернулся к кровати, тяжело сел и прислушался к своим ощущениям.
Страх не возвращался. Следы на паркете уже были практически не различимы – грязь, да талая вода – не более того.
Кем бы ни было существо, навестившее его в ночи – ангелом ли, чёртом ли, оно не стало ничего делать, а просто ушло.
Ушло, что-то забрав с собой.
Пётр резко выдохнул, утёр выступившую на лбу испарину.
В этот момент вся его жизнь разрушилась окончательно…
…с оглушительным грохотом рухнула входная дверь, вырванная одним ударом вместе с засовом и петлями.
На пороге стояло чудовище.
В чёрных обрывках ткани, из-под которых выглядывало совершенно не человеческое, покрытое слизью и сверкающее хитином тело, можно было узнать матросский бушлат.
Пётр метнулся к окну, но было уже поздно.
2. Наше время
Старик с культей спал.
Левая рука сжимала правое предплечье – то место, где косой багровой чертой проходил шрам. Словно кто-то отсёк ненужную кисть, а затем небрежно зашил рану. Много лет назад. Или даже много веков назад.
Старик спал, и сны его были страшны.
Все за исключением одного.
Как обычно, пробуждение было ужасным. Густой, как желе воздух с трудом проходил в узкую щель горла.
С хрустом согнулось левое колено. Втягивая со свистом воздух, Читающий Вероятности поднялся с кушетки.
Дышать у распахнутого окна было чуть легче. По сегодняшнему небу величественно плыли четыре маленьких солнца.
Серые губы сами собой сжались в тонкую линию.
«Четыре солнца? Кто-то считает, что это хороший знак. Как по мне – полная чушь».
Негодующе хрустнуло колено – Читающий Вероятности опустился за стол. Он должен был записать всё, что помнил из своего беспокойного сна.
Вероятности, из которых сбудется только одна.
Нити, за которые будут дёргать невидимые кукловоды – его коллеги.
Правый глаз никак не хотел открываться. Писать Читающему Вероятности пришлось, прищурившись и следя за тем, чтобы горячие злые слёзы, капающие из-под закрытого века, не испортили чистый лист бумаги.
Небесно-голубой водопад, текущий снизу-вверх. Болото, чавкающая грязь которого не в силах больше скрывать своих сокровищ – пожелтевших костей и проржавевших кусков железа – неважно… неважно… чушь, ерунда, полуденная грёза…
Парень, стоящий на вершине холма и смотрящий вниз на город, загадочно проступающий сквозь утренний туман. Один. Исключительно один.
«Загадочно? Ха!» – Читающий Вероятности чуть улыбнулся своим мыслям. Он видел этот город каждое утро в своём окне и не находил в нём ничего загадочного.
И другое видение, другая вероятность – тот же город, но горящий тысячами пожаров: обрушающиеся здания, трупы на улицах, расколотая башня Мастерской…
Это казалось невозможным, но таковой была правда. Точнее – один из вариантов будущей, вероятной правды.
Парень мог завершить Полотно, а мог принести Городу гибель.
Барабанные перепонки возмущённо вздрогнули от оглушительного удара в дверь. Уверенной походкой, игнорирующей двери, лестницы и людей, желающих тишины, покоя и забвения, в кабинет ворвался ган Рохбен.
Слишком рыжий. Слишком громкий. Слишком молодой, для своего истинного возраста, сравнимого с возрастом камней, из которых было возведено здание Мастерской.
Покрытая редкими рыжими волосками рука бесцеремонно схватила стопку документов со стола – всё, что принесли позавчерашние кошмары.
– Угу…Ксалита… Агатовая Империя… – хмыкнул ган Рохбен. – Этому дрянному миру есть место в Полотне?
Читающий Вероятности пожал плечами. Правый глаз наконец-то открылся. Последняя, самая горячая слеза упала на стол и расплылась мутной лужицей.
– Неважно, всё это неважно, – ган швырнул бумаги обратно. – Ты проверил всё ещё раз?
– Да.
Если голос Рохбена был громом, то его – шелестом умирающей библиотечной мышки, забившейся в самую глубь заброшенных архивов.
– И? – глаза гана сузились.
– Всё так же, как было, – кивнул головой Читающий Вероятности.
Лицо гана переменилось. Он некоторое время смотрел не мигая перед собой, а затем тяжело опустился на стул.
– Проверь всё ещё раз, – необычным для себя, практически тихим голосом, попросил Рохбен. – Ещё раз. Может быть, ты что-то не увидел. Отдельно проверь всё, что связано с твоим бывшим учеником.
Лицо Читающего Вероятности дёрнулось, словно ему залепили пощёчину.
«Оказывается, ты ещё можешь испытывать сильные эмоции? Остаётся только понять – хорошо это или плохо».
Рохбен перевёл взгляд на окно:
– Как странно всё складывается, – задумчивым голосом сказал он, обращаясь не то к старику в кресле, не то, скорее, к четырём светилам в небе. – От слабейшего из нас, от маленькой трусливой свиньи зависит будущее Полотна.
Он резко обернулся:
– Проверь всё ещё раз!
Читающий Вероятности кивнул. Обтянутый серой кожей подбородок зашёлся дрожью.
Хорошо. Он проверит всё в сотый раз, заляжет в убийственный, пожирающий память и личность сон на целые сутки, но проверит будущее ещё раз, чтобы получить такой же результат, как и всегда. В конце концов – делать-то ему больше нечего.
Луч одного из солнц ударил его в правый глаз, и горячая непрошеная слеза потекла по впалой щеке.
Рохбен поморщился и цокнул зубом:
– Читающий… Мне страшно на это смотреть. Я же старше тебя! А ведь всего полстолетия назад ты был ещё… – взгляд гана скользнул по контурной карте вен на левой кисти, – в полном порядке. Злой и весёлый. Молодой и полный сил. Помнишь, как мы смеялись, глядя на то, как поля Арзамии тонут в потоках лавы?
Читающий Вероятности промолчал. Культя почему-то зашлась мелкой дрожью. Это не укрылось от глаза гана – он покачал головой:
– Надеюсь, ты всё ещё понимаешь, насколько нам важен этот мальчик. Надеюсь, ты доживёшь до конца. Немного ведь осталось… – как бы сам себе сказал Рохбен, отвернувшись к окну.
Старик ничего не ответил. Несмотря на открытое окно в комнате было слишком мало воздуха, чтобы тратить его на бессмысленные слова.
– Проверь всё ещё раз, – Рохбен поднялся и, не прощаясь, покинул кабинет. Громыхнула дверь.
Судя по всему, сразу после ухода гана, Читающий Вероятности задремал.
Во всяком случае, когда он открыл глаза, в кабинете он вновь был не один.
Смутно знакомый мужчина неопределённого возраста, с чёрными кудрявыми волосами и острым лисьим лицом, сидел напротив и разглядывал его с весёлой и немного злой улыбкой.
Мысли с огромным трудом ворочались в голове.
«Кто это? Что он делает в моём кабинете? Как он посмел зайти сюда…»
Читающий Вероятности открыл рот, но не успел ничего сказать. С поразительной скоростью мужчина выбросил вперёд правую руку. Раскалённый палец ткнулся в морщинистый лоб, и Читающий Вероятности заснул вновь.
Глава 1 Всепобеждающая сила энтропии
Понедельник, десятое октября
1. Кто-то уронил на кафельный пол пакет молока, а затем наступил на него, залив содержимым подход к молочному отделу. Убирать лужу никто не спешил.
Леонида это не особо удивило, он давно уже понял, что энтропия и хаос побеждают всегда.
Можно сделать дорогостоящий ребрендинг, нарядить кассиров в яркие куртки, а на стенку повесить невнятно-угрожающую табличку про «директора по свежести». Но всё равно рано или поздно (в данном случае рано) энтропия возьмёт своё.
Красные пластиковые щиты покроются граффити, внутри курток окажутся люди с алкогольным анамнезом на лицах, а фотография директора по свежести выцветет и скособочится.
Он с сомнением покосился на стеллаж с молочкой, затем на размеры лужи. Ни перешагнуть, ни перепрыгнуть. Сама судьба однозначно сообщала ему, что не кефир ему нужен сегодняшним вечером.
А знакам судьбы Леонид предпочитал верить. Во всяком случае, в таких обстоятельствах.
Через несколько минут он уже стоял на кассе с тремя бутылками пива, в самом хвосте длинной и крайне неторопливой очереди.
Леонид поднял свободную руку и сделал несколько пассов.
Тебя – телепортируем в соседнюю очередь, соседку – туда же. Ты, мужик, отправляйся-ка домой, даже на расстоянии трёх метров чувствуется, что тебе уже хватит: как минимум на сегодня, а, возможно, и навсегда. Ты – тётка, вернись обратно и выложи пять пачек печенья, куда тебе столько…
Леонид обнаружил, что его игра не осталась незамеченной, видимо ладонью он махал куда более сильно, чем ему казалось. Отпрянувшая на шаг очередь смотрела на него с испуганной брезгливостью – а вдруг ещё в припадке свалится? Леонид сглотнул, подтянул повыше ворот свитера, и отвернулся, сосредоточившись на плакате с директором по свежести.
По носу «директора» ползала сонная осенняя муха, и размышления о глубоком символизме этого действия позволили Леониду отстоять очередь под каменными взглядами соседей и быстро расплатившись, выйти на улицу.
Лёня! Как так можно! Двадцать пять лет мужику, красный диплом, а ведёт себя… – тон, которым Леонид распекал себя, был подозрительно похож на тот, каким обычно говорила ему Надя, когда была не в духе. Лучше от этой мысли не стало. Вздохнув, он поспешил в сторону дома.
Когда Леонид переходил проспект Луначарского, зазвонил телефон:
– Ты как? – коротко спросил Сашка.
Леонид неопределённо пожал плечами (в пакете звякнуло) и также коротко ответил сиплым голосом:
– Потихоньку. С работы иду.
– Настроение? – продолжил допрос друг.
– Нормальное, – слукавил Леонид.
– Больше никаких пьяных звонков в три часа ночи?
– Нет, с этим покончено, – ответ прозвучал не так чтобы убедительно.
Сашка задумчиво хмыкнул в трубку:
– А что же тогда у тебя звенит при ходьбе? Пиво?
– Пиво, – признался сдавшийся Леонид.
На том конце провода вздохнули и также кратко сообщили:
– Жди меня, через час приеду. Домой только заскочу и сразу к тебе.
Леонид покосился на пакет с бутылками и уточнил:
– У меня три пива. На тебя взять или мы будем что-нибудь покрепче?
– Я завтра на холецистэктомию первым ассистентом иду! – в голосе Сашки зазвучала не особо скрытая гордость. – Нельзя мне ничего покрепче… сегодня. Ладно жди, я скоро буду!
Раздались гудки.
На несколько минут Леонид остановился перед пыльной витриной вечно закрытого магазина канцтоваров – ещё одной жертвы всемирной энтропии.
Человек в отражении смотрелся мрачно, а растрёпанные волосы (Надя всегда негодовала по этому поводу…) придавали ему вид дикий и капельку нелепый. Вытянутое породистое лицо («Мне кажется, ты – тайный граф» – опять Надя, но в начале отношений) немного портил мясистый семитский нос, прибывший откуда-то из-за черты оседлости.
Леонид подмигнул отражению и показал тому большой палец: «Держись, мужик, прорвёмся!». Отражение ответило ему тем же, а затем поправило высокий ворот свитера.
С этого ворота всё и началось. Точнее, не началось, а закончилось. Собственно, и не с ворота, а с того, что скрывалось под ним.
Вторник, четвертое октября
2. – Ты знаешь, что когда ты нервничаешь, ты всегда хватаешь себя за шею? – раздражённо спросила Надя, бу́хая в сушилку вымытые тарелки.
Леонид пожал плечами и что-то невразумительное промычал.
– Как бы ты не изворачивался, тебя оно всё равно беспокоит, хоть ты этого не признаёшь!
Леонид почувствовал, как температура на кухне поднялась на несколько градусов, опять хмыкнул что-то и всё же не удержался от того, чтобы дотронуться до шеи, точнее до практически чёрного рубца странной, неправильной формы, начинавшегося чуть ниже кадыка и уходящего вниз, на грудину.
Словно кто-то положил ему на шею три испачканные в угле пальца и с силой надавил.
На самом деле, разумеется, это был рубец от масла.
Кипящего масла.
Брызнувшего с упавшей сковородки.
Упавшей сковородки, которая никогда не падала.
Продолжай так думать. Непременно! – он непроизвольно сжал зубы, не давая запуститься в голове бесконечной песенке: «Падала – не падала, падала – не падала…»
– Тебя так сильно он раздражает? – уточнил Леонид, при этом зная наперёд – что он услышит «нет», и что, конечно же, это «нет» означает «да».
Рубец на шее жениха безумно бесил Надю, как бы она не пыталась скрыть это.
Леонид часто удивлялся, что вообще заставило девушку, повесившую на дверь комнаты график смены постельного белья и использующей для протирки разных поверхностей на кухне три (три! три, Карл!) разных тряпочки (каждая на своём крючке, разумеется) прожить с ним почти 2 года.
Волосы дыбом, рубашка вечно торчит из-под брюк (спасибо за то, что на работе надо ходить в хирургическом костюме), и тут ещё уродливое пятно на шее – в покере это бы назвали роял флешем. По мнению Леонида, эта комбинация никак не могла «биться» престижной (ха-ха-ха!) работой, личным обаянием и хорошими (теперь уже в голос: ха!) профессиональными перспективами.
Возможно, если бы ожог был в форме квадрата и располагался ровно по срединной линии, Надя не имела бы ничего против него! – мелькнула мысль.
Бух! – тяжёлая суповая тарелка вошла в сушилку с ускорением, достойным Формулы-1.
– Меня НЕ раздражает твой ожог, – как Леонид и ожидал, Надя начала отрицать очевидное. – Я просто беспокоюсь о твоём здоровье. Такой шрам…
– Рубец, – поправил Леонид девушку, заставив ещё одну тарелку громыхнуть об сушилку.
– Рубец, – сердито повторила Надя. – Он может превратиться во что-то плохое…
Не может, – про себя ответил Леонид, – и ты прекрасно об этом знаешь. Он специально, по просьбе Нади, ездил полгода назад в Песочный. Старенький дерматоонколог долго смотрел на рубец, скрёб его, щупал и в итоге даже срезал кусочек для биопсии. Исследование показало отрицательный результат:
– Лет через тридцать начинай за ним поглядывать, – выдал свой вердикт профессор. – Шрам, как шрам. Цвет только не совсем обычный… не занимайся ерундой, коллега!
Леонид вернулся домой с облегчением и кипой бесполезных бумаг, но, как он и опасался, мнение онколога ничего не изменило.
Надя хотела жениха без застёгнутых на все пуговицы рубашек и свитеров с высоким горлом, без некрасивого пятна на шее. Ещё, разумеется, желательно, без вихров на голове и выносящего ежедневно мусор, но, это, как предполагал Леонид, должны были быть следующие части Марлезонского балета, который, как известно, состоял из шестнадцати актов.
– …почему ты никогда меня не слушаешь и не делаешь, то, что я тебе советую?! – Леонид вынырнул из своих мыслей, но было уже поздно. Температура на кухне поднялась до критической отметки, а несчастливая миска, бывшая в руках девушки, грохнулась на пол, разлетевшись множеством осколков.
И понеслось. От нежелания Леонида делать пластику, чтобы убрать «уродское пятно», разговор незаметно перешёл на его работу, на не начатую кандидатскую, на не вынесенный мусор, и отвалившуюся в ванной плитку…
Где-то в этом месте обычно Надя иссекала, в появившуюся паузу Леонид кое-как вставлял несколько извинений, сам зачастую не понимая зачем: вероятно, просто чтобы понизить уровень звукового воздействия на уши, после чего они мирились, и жизнь продолжала идти своим ходом.
Но в этот раз Надя никак не могла завершить свой список накопившихся претензий и обид. Леонид сидел, смотрел на отколовшийся кусок плитки над раковиной, даже уже не слушая девушку, и молчал. Ни извиняться, ни тем более, спорить, не хотелось. Надоело. Вдобавок, разговор с Сашкой несколько часов назад по поводу свадьбы…
Под ногами захлюпало – струя из крана, попав на перевёрнутую ложку в мойке, устроила локальный потоп, который, в общем-то, соответствовал внутреннему состоянию Леонида: он уже почти год ощущал себя пассажиром тонущего судна. Собственно, и предложение руки и сердца было лишь жестом отчаяния в попытках залатать прогнившее днище корабля.
«…А вдруг в порту не найдётся корабля получше? А если это не течь, а просто дождь в трюм накапал? А может, на самом деле надо…»
Да пошло оно… – Леонид встал со стула, перекрыл взбесившийся кран, посмотрел Наде в разъярённые глаза и в нескольких не слишком длинных фразах изложил всё то, что уже так давно хотел сказать.
Через три часа Леонид, сидя за компьютером в непривычно пустой и неуютной комнате (Как половина квартиры может поместиться в один чемодан?!), рассеянно гуглил информацию о режиме работы ЗАГСА, где пылилось теперь уже никому не нужное заявление.
Энтропия одержала очередную победу.
Понедельник, десятое октября
3. Придя домой, Леонид первым делом выдвинулся в лоджию – курить.
С высоты шестнадцатого этажа проспект Луначарского казался замысловатой детской площадкой, по которому сложными траекториями двигались заводные машинки и шли человечки из Lego. Перегнувшись через раму, Леонид посмотрел вдоль дома – машина стояла на месте, где он её и оставил, приехав с работы – прямо напротив въезда во двор. Немыслимой удачей было найти парковочное место так близко к дому в шестом часу вечера. Но ему это удалось.
– Ты – счастливчик! – провозгласил на всю лоджию Леонид и криво ухмыльнулся своему отражению.
Покурив, он прошёл на кухню – к Сашкиному приходу надо было бы разгрести скопившийся за неделю бардак – да, да, та же самая энтропия в действии.
Окинув взглядом кучу посуды на всех поверхностях, уже успевших забыть, каково это, когда тебя протирают разными тряпочками, лужу позавчерашнего кофе на плите, остатки яичницы в сковороде, Леонид почувствовал в полной мере, что он вернулся домой с суточного дежурства. Отягчающим обстоятельствам была встреча в кафе с Надей за несколько часов до начала смены, спровоцированная его же ночным звонком, который, в свою очередь, был вызван пятью бутылками пива.
Спокойного разговора не получилось.
Хорошо, что кипятком в лицо не плеснула, – вздохнул Леонид, вспомнив безобразную сцену, и задумчиво включил свет над раковиной. В свете лампочки гора посуды выглядела ещё неприступнее.
В конце концов, Сашка за двадцать лет дружбы видел и не такое, – с некоторым сомнением решил Леонид, заворачивая кран и косясь на часы. А я, как выяснилось вчера – «свинья, слизняк и одновременно стервятник»! Надо соответствовать зоологическому образу!
В кармане завибрировал мобильник. Звонил Павел Петрович, реаниматолог, сменивший Леонида на смене. Скривившись, Леонид поднял трубку.
– Лёнь, иди ты к чёрту! – категорически поприветствовал его коллега. – Откуда ты знал, что к нам Анисимову из ревматологии переведут?!
Леонид скрипнул зубами.
Вы же всё прекрасно знаете, Павел Петрович, – чуть было не ответил он, – К чему этот цирк! Шёл я вчера днём по больничному коридору, увидел Анисимову, щебечущую на скамейке с соседками, и внезапно осознал, что через двадцать шесть часов свежий тромб в её ногах решит отправиться в небольшое путешествие. Также как неделю назад я осознал, что у вашего Петрихина начнётся острая почечная, если не увеличить объем, а Ивановой, напротив, надо срочно прекратить лить растворы. Два года работаем вместе – можно как-то и обойтись без подобных преамбул!
Но, разумеется, Леонид ничего такого говорить не стал, а только хмыкнул что-то невразумительное и спросил:
– Что с ней?
– Субмассивная ТЭЛА, как будто бы ты не знаешь! – в сердцах воскликнул Павел Петрович. – Сейчас заведующая ревматологией звонила – опять ваш Леонид Николаевич моих пациентов сглазил…
– Дура она, – охарактеризовал Леонид бестолковую и визгливую Катерину Ивановну. Та проигнорировала его вчерашнее настоятельное требование назначить Анисимовой Клексан, сделать экстренное УЗДГ вен и дёрнуть хирургов: «Идите в свою реанимацию и не мешайте нам работать, Леонид Николаевич! Какие тромбы – вы её ноги видели?! Как у девочки! Клексан? У неё и так пониженная свёртываемость!»
– Дура, но доктор хороший, – не вполне согласился Павел Петрович.
Несколько мгновений оба врача молчали в трубку.
– А остальные как? – наконец спросил Леонид. Он ни на секунду не поверил, что причиной звонка стала фраза на пересменке: «На терапии в шестой палате лежит Анисимова. Может к вечеру ухудшиться».
– Лёнь, – голос реаниматолога в трубке стал тихим и вкрадчивым. – у Войстрикина какой-то дискомфорт в животе, а ты вчера ему начал Омепразол без причины…
Значит, язва всё-таки открылась, – понял Леонид. Наличие «нехорошей» язвочки в желудке пациента Войстрикина он осознал ещё вчера и начал гастропротекторы в надежде предотвратить кровотечение. Не получилось.
– Там язва, Павел Петрович. Только что открылась. Течёт пока совсем несильно, но, – на мгновение Леонид замолчал и прижал руку к рубцу на шее, – зовите хирургов побыстрее, иначе к ночи….
Выдержав недвусмысленную паузу, Леонид выдохнул и, несмотря на ожидаемую тошноту, возникшую в последние секунды разговора, пошёл в лоджию за очередной порцией никотина.
– Спасибо, – задумчиво пробормотал Павел Петрович. – Ещё, Лёнь, такое дело… – реаниматолог начал говорить совсем медленно, словно бы тянул во рту зажёванную пластинку Орбита: – Вот что ещё я хотел спросить… что с Черчесовым делать? Может, есть у тебя какие-нибудь… э… мысли.
– Тренером сборной России? Медаль дать, – неудачно пошутил Леонид. Ему совершенно не хотелось думать о Черчесове. На том конце трубки шутку оценили молчанием.
Вздохнув, Леонид приложил руку к рубцу и тут же схватился за раму окна, чтобы не упасть.
Нити… нити… нити… Пульсирующие, белёсо-серебристые… тянущие его куда-то…
Сигарета выпала из разжавшихся пальцев и теперь в стремительном темпе обугливала какую-то газету. Нагнувшись с глухим стоном, как столетний дед, Леонид поднял окурок и затоптал тлеющую бумагу.
Медленно, с трудом поднимая чугунные ноги.
– Лёнь, ты там? – настороженно спросил Павел Петрович.
– Да… – ответил Леонид, пытаясь заставить язык вернуться на своё законное место по центру рта, и одновременно напоминая лёгким, что они здоровы, хоть и сильно прокурены, а значит – способны дышать. – Здесь.
За окном что-то громыхнуло – будто разом взорвалось несколько десяток «Корсаров», но Леонид не обратил на это никакого внимания – тут бы самому уцелеть!
– Так что с Черчесовым? – Павел Петрович явно начинал сердиться.
Леонид пару раз вдохнул, выдохнул и с трудом отпустил раму.
– Ничего, Павел Петрович. Точнее, всё то, что уже делается.
Павел Петрович вздохнул и рискнул спросить:
– А шансы есть, как ты…э… считаешь?
Нет, – покачал головой Леонид. Шансов ноль.
– Очень небольшие, Павел Петрович.
Реаниматолог ещё раз вздохнул, чертыхнулся и наскоро попрощавшись, повесил трубку. Леонид проверил список вызовов – Сашка не звонил. Прошло уже больше часа.
Дома застрял, как обычно, – предположил Леонид и всё же отправился мыть посуду.
4. Старая майка справилась со всеми поверхностями не хуже легиона тряпочек из специальных материалов. Оглядывая приведённую в порядок кухню, Леонид поймал себя на мысли о том, что неплохо бы всё же убираться регулярно. Не желая терять, столь редкий для него настрой, он, собрал волю в кулак и направился мыть пол в комнате.
Уборка прошла успешно, даже несмотря на то, что в какой-то момент Леонид принялся танцевать со шваброй и изображать Мики-Мауса из «Фантазии», что, разумеется, не способствовало качеству работы, а затем минут десять выгонял из-под дивана что-то страшное, пыльное и, возможно, живое.
Когда битва с поддиванным злом завершилась победой Леонида, выяснилось, что это был всего лишь потерянный носок, причём Надин.
Леонид автоматически закинул носок в бельевую корзину, затем вернулся и переложил предмет одежды в мусорное ведро.
Покосившись на часы, Леонид обнаружил, что уже почти девять. Сашка всё не приезжал и даже не звонил. Это было уже странно.
Леонид вытащил из кармана телефон, набрал Сашкин номер – тот был вне зоны действия сети.
Опять зарядку забыл, растяпа! – мысленно цитируя Надю, отметил он и вытащил из холодильника бутылку пива.
– Тебе же меньше достанется, – сообщил Леонид фотографии на стенке (они с Сашкой в летнем лагере после третьего класса) и, открыв пиво, вышел в лоджию.
На проспекте Луначарского-детской площадке произошли изменения. На перекрёстке с Жукова несколько игрушечных машинок не поделили полосы. Прямо у отбойника, перекосившись на бок, стоял чёрный Пежо с напрочь снесённой мордой, далее застыл КАМАЗ, измятый капот которого придавал грузовику нелепо-недоумённый вид. В кузове КАМАЗа был виден песок.
Разумеется, песок, что ещё возить игрушечным машинкам.
Здесь же играющие дети наставили других красивых машинок – скорую помощь, пожарку, три автомобиля ДПС.
На тёмном асфальте в свете фар жирно блестело пролившееся моторное масло.
А по центру перекрёстка искорёженной до практически полной неузнаваемости кучей металла, перемешанного с ломаным пластиком, громоздился Сашин «Мини Купер» – никакой не игрушечный, настоящий, со знакомой до боли в глазах чёрной полоской на зелёной крыше.
И Леонид побежал, в тапочках и мокрой футболке. Словно мог ещё что-то изменить. Словно не понимал, кто лежит под чёрным полиэтиленом рядом с изуродованным Купером.
Энтропия нанесла очередной удар.
