Вечером, встретившись возле таверны, мы веселой компанией ворвались туда и быстро заняли длинный стол в углу. Он был почти свободен, и редкие посетители, сидевшие возле него, быстро перешли на другие места, не желая связываться со студентами. Пьер громким голосом потребовал вина и мяса. Его призыв был услышан, и минут через десять на наш стол водрузили четыре больших кувшина вина в виде сосновой шишки и перед каждым поставили глиняные кружки и куски зачерствевшего хлеба для резки на них мяса, которое горкой возвышалось в миске посредине стола. Призывно булькая, прохладное вино полилось в кружки, и Пьер, сидевший во главе стола, встал во весь рост и провозгласил тост за «Встречу старых друзей». Все дружно встали и в полной тишине выпили налитое до дна, а затем, дружно выдохнув, набросились на горячее мясо, накладывая его на лежащий хлеб. При этом каждый студент доставал из своих потайных мест одежды нож, который служил для нарезания кусочков мяса перед их употреблением. У меня столь необходимого атрибута студента не оказалось, и пришлось двумя руками брать принадлежащий мне кусок и откусывать его, используя естественное оружие человека. Затем пошли тосты «За друзей», за «Альма-матер», за «Вечных студентов» и т.д. По мере того, как опустошались кружки с вином, менялось выражение лица и манера поведения студентов. Одни от выпитого приобретали цвет вареных раков, другие бледнели, а у третьих щеки наливались синевой. Кто-то спорил, кто-то что-то пытался доказать, а некоторые в самый неожиданный для всех момент пытались спеть песню. Одним словом, все было так же, как и у львовского студенчества. Входившие и выходившие посетители с опаской смотрели на шумную компанию, обходя ее стороной. Когда вся накопившаяся энергия была выплеснута наружу и кружка все чаще оказывалась пустой в результате наступившего финансового кризиса, поредевшая компания стала собираться домой. На удивление, все прошло спокойно: ни драк, ни громких скандалов, что было большой редкостью здесь. Я чувствовал себя нормально, так как осилил всего полкружки этого, похожего на воду, вина. Единственное, что было необычным, это то, что во всем теле появилась какая-то легкость и все лица вокруг выглядели очень симпатично.
Улица приняла нас в свои объятия, обдув сразу прохладным воздухом и окутав темнотой. Кое-где проблескивал фонарь случайного прохожего, спешащего домой в сопровождении слуги, держащего источник света на палке впереди хозяина. Остальной люд шел в темноте, матерясь от того, что лужи и грязь слишком часто попадались на пути. Распрощавшись с друзьями, мы медленно двинулись домой, вдыхая прохладу, которая настраивала на молчаливое созерцание звездного неба, постепенно открывавшегося пытливому взору. Мы шли, раскачиваясь из стороны в сторону, касаясь плечами друг друга и пытаясь найти правильную дорогу, на которой бы нас не шатало. Несмотря на все старания, мы не смогли сделать этого и Пьера увело вправо от меня, туда, где темнел какой-то проулок. Когда он почти скрылся в темноте, ведомый винными парами, оттуда послышался звон оружия и тихий вскрик. Сразу протрезвев, я бросился стремглав туда. Моему взору предстала необычная картина. Пьер под приставленной к его шее шпагой медленно двигался назад. А впереди него трое молодцов дрались с двумя своими противниками, причем всего лишь один из них пытался защитить второго, который был одет в черную сутану и стоял лицом к врагам, опираясь спиной на каменную стену. Отступать ему было некуда, и по мере того, как его противники наступали, наскакивая со всех сторон на его защитника, он непроизвольно пытался найти безопасное укрытие, все больше прижимаясь к холодной стене. Времени не было, нужно было спасать друга. Не раздумывая, я сделал вид, что поскользнулся, и кубарем подкатился под Пьера. Он, падая на спину, ушел от острия грозившей ему шпаги и перекатился через меня. Не останавливаясь, я правой ногой подцепил ноги нападавшего, который, падая, выпустил шпагу и грохнулся затылком на мостовую, застыв там с раскинутыми руками. Пьер вскочил на ноги и, схватив валявшуюся рядом шпагу, полный жаждой отмщения, ринулся туда, где шел нешуточный бой. Увидев его, один из нападавших бросил своих товарищей и скрестил с ним шпаги. Я тоже, войдя в азарт, решил помочь оставшемуся смельчаку и бросился вперед. Моему порыву попытался помешать высокий худой разбойник, выставивший мне навстречу свою шпагу. Однако это не остановило меня. Действуя автоматически и не имея в руках никакого оружия, я вынужден был импровизировать. И это мне удалось. Уклонившись от удара смертельной стали в грудь, я поймал острие шпаги в широкий рукав моей студенческой одежды и выкрутил ее в сторону противника так, что он вынужден был выпустить ее из рук. В благодарность за это я резко ударил его ногой в живот с такой силой, что он согнулся пополам и стал хватать воздух широко раскрытым ртом. Чтобы помочь ему, я приложился ему в подбородок, в результате чего он потерял сознание и медленно осел на землю. Развернувшись к продолжавшим поединок соперникам, я краем глаза увидел, что Пьер с успехом теснит своего противника, а защищающийся кавалер перешел в наступление. Поняв, что там все в порядке, я решил помочь сражающимся рядом со мной. Однако, словно услышав мои мысли, воспрянувший духом защитник монаха, не прерывая поединка, громко крикнул:
–Спасибо, месье, я сам справлюсь, – и пронзил соперника шпагой.
Тот, зажимая рукой рану в плече, опустился на колени, демонстрируя покорность победителю. В это время и Пьер закончил свою неожиданную дуэль и подошел к нам. Кавалер, поблагодарив нас, сделал приветственный жест шпагой и, пропустив вперед оторвавшегося от стены монаха, вложил ее в ножны. Монах в надвинутом на брови капюшоне молча подошел к нам и, бросив пристальный взгляд, развернулся и быстрым шагом двинулся вперед. За ним последовал и его сопровождающий. Мы с Пьером переглянулись и, бросив на землю шпаги, двинулись навстречу выплывающему в переулок нашем третьему собутыльнику. Он был в таком состоянии, что ничего не заметил, а мы, не объясняя ему ничего, сразу взяв его под руки, быстро отправились домой. По пути я долго думал о том, с кем меня свела судьба, кого мы защитили и для чего это было нам нужно. Лица монаха я так и не рассмотрел, зато оказалось, что он меня хорошо запомнил и это в дальнейшем сыграло свою роль. Дома, умывшись во дворе ледяной водой, мы улеглись спать, так как завтра предстоял наш выход в свет на бал в Бурбонский дворец.
Безусловно, такой бал был всегда праздником для его участников. Дамы шили платья, придумывали новые прически и подбирали украшения. Не отставали от них и мужчины. Они тоже обновляли свои костюмы, готовясь к очередному флирту и возможности показать свою неотразимость, которую должна была подчеркивать каждая деталь их одежды. В связи с этим и нам надо было соответствовать этим правилам. Поэтому после обеда мы с Пьером отправились к его знакомому графу, чтобы привести себя в порядок и всем вместе отправиться во дворец. Нас там уже ждали и сразу провели в гостиную, где находился хозяин. Критически осмотрев меня с ног до головы, он отложил в сторону трубку, встал и предложил нам следовать за ним. Пройдя по коридору, мы очутились в одной из комнат, которая была вся заставлена шкафами с одеждой. Кроме того, вдоль одной из стен стояли специальные деревянные подставки, на которых были надеты различного рода парики, камзолы, пиджаки и другие атрибуты мужской одежды. Все это принадлежало графу. И если для Пьера не было проблем, так как его парадная одежда хранилась в одном из шкафов, то со мной возникло затруднение, с которым они с графом собрались справиться вместе. Граф дернул за шнур, висевший возле окна, и в комнату вошли двое слуг и встали у двери, ожидая указаний. Граф еще раз оценивающе посмотрел на меня и дал команду начать мое облачение в светские одежды, используя костюмы, находившиеся возле окна. Один из слуг подошел ко мне, а другой стал помогать одеваться графу. Мне пришлось снять такой привычный и такой удобный мой балахон и по очереди примерять то, что подносил мне слуга. Первым делом мне предложили надеть белые панталоны, которые туго обтянули мои ноги, ужав до предела все остальные места. Мне стало неловко, так как я боялся повернуться и присесть. И кроме этого мое естество стало предательски выпирать наружу, вводя меня в краску. Я оглянулся, чтобы выразить свое смущение, однако в это время мои коллеги делали то же самое, причем граф еще и подложил в это самое место специальную прокладку, которая еще более усилила определённую часть тела. Заметив мое недоумение, Пьер рассмеялся и бросил мне:
–Не обращай внимания, это такая мода, чем еще мужчине впечатлить даму! Ты сам увидишь все на балу, тем более, что дамы уже давно знают эти мужские уловки и понимают, что часто витрина не отражает содержимого. Но, тем не менее, это повышает мужское самомнение.
Само собой разумеется, подкладывать что-нибудь я наотрез отказался. Так же поступил и Пьер. Затем очередь наступила белой батистовой рубашки с кружевами на рукавах и приталенной книзу. Пришлось трижды мерить обновки, пока я более или менее сносно почувствовал себя. После этого меня заставили надеть жилет, а на голову натянули белый парик. Ноги пришлось спрятать в туфли с большой пряжкой и длинными носками. На голову нахлобучили небольшую шляпу. Когда я глянул на себя в зеркало, то остолбенел. На меня с той стороны смотрел какой-то незнакомый франт, одетый непонятно в какие одежды.
–Походи немного по комнате, приноровись к новой одежде, почувствуй себя в новом облике, тогда тебе будет легче во дворце. И не предпринимай никаких действий, не согласовав их с нами, а то опростоволосишься. То есть веди себя естественно, ходи с гордо поднятой головой, если тебе будут кланяться, раскланивайся и ты, а в остальном смотри на окружающих и поступай так же, как и они.
Следуя его совету, я начал выхаживать по комнате, высоко поднимая ноги, чтобы привыкнуть к туфлям, одновременно наблюдая, как одевается граф. Не скажу, что этот процесс происходил у него быстро. Нет. Это был какой-то своеобразный ритуал, который проходил при помощи слуги. Во-первых, он отказался от первого комплекта одежды и натянул на свои худые ноги разноцветные панталоны. В результате левая сторона была красного цвета, а правая – белого. Затем была надета белая рубашка, поверх которой на шею был повешен какой-то мешочек, источающий своеобразный аромат. Наконец все это было накрыто короткой разноцветной курткой с застежками посередине, сверху которой на плечи была накинута белая кружевная пелерина. Слуга подвязал графа красивым ремнем с закрепленной на нем шпагой и подал небольшую шляпку с пером. Широкополые шляпы появились здесь намного позже, когда на одного из королей вылили из окна содержимое ночной вазы. Надев ее, граф подошел к зеркалу и стал крутиться перед ним, поправляя складки на одежде.
Пока он занимался собой, я подошел к Пьеру и спросил:
–А мешочек зачем?
–Хорошо, что ты сказал, – и он, открыв комод, вытащил оттуда два мешочка, протянув один мне.
–Повесь себе на шею. Это пряные травы, чтобы от тебя приятно пахло.
–А не проще ли помыться? – спросил я.
–Нет, у нас считается, что мыться часто – это плохо. Тело открывается, и в него набивается всякая гадость, поэтому у нас купаются очень редко. А чтобы не пахнуть плохо, носят вот такие ладанки из разнотравья или обливаются ароматизированной водой, настоянной на различных травах. Да ты это почувствуешь на балу. Там каждая дама и каждый кавалер будут пахнуть по-своему. Иногда создаётся впечатление, что попадаешь в какой-то дивный сад, где тесно смешались ароматы месяцами немытых тел и экзотических растений. Ты, главное, не морщись и не вороти нос.
–Хорошо, что он предупредил меня, а не то я мог бы повести себя не так, как надо, – подумал я и, следуя его примеру, повесил мешочек под куртку.
Наконец граф привел себя в порядок и, довольный своим внешним видом, пригласил нас следовать за собой. Перед домом уже стояла красивая карета, в которой мы все уместились с комфортом. Сзади встали двое слуг, и наше транспортное средство не торопясь направилось во дворец. Перед дворцом пришлось стать в очередь из различных экипажей, которые, подъезжая к парадному входу, чинно высаживали своих пассажиров, в сопровождении слуг препровождавшихся во дворец. У входа их встречал дворецкий, любезно раскланиваясь с приглашенными и сверяясь со своим списком. Преодоление этого «препятствия» не вызвало у нас затруднений, так как и мы тоже оказались в нем, тем более, что наш граф был лично знаком с дворецким.
Все приглашенные собрались внизу в просторном парадном зале, сбиваясь в небольшие группки по интересам, в которых обсуждали последние новости, касающиеся королевского двора и его окружения. Некоторые расхаживали по залу, здороваясь со знакомыми или заводя новых. Многие дамы сидели на набольших диванчиках и обмахивались веером. Зал гудел, как улей, постепенно наполняясь едким запахом разнотравья и парфюма, который исходил от присутствующих. Он постепенно поднимался к ажурным потолкам и проникал во все помещения через изящные галереи, которые соединяли все дворцовые комнаты. Вырываясь во двор через приоткрытые окна, он постепенно достигал скульптурных фигур, покрытых позолоченным свинцом, которые невозмутимо смотрели вдаль, охраняя покрытую шифером крышу. Мы с друзьями также нашли свободное место и, остановившись там, раскланивались с проходившими мимо знакомыми. Я как новое лицо стал объектом для более детального изучения. Меня порой рассматривали в упор, очевидно пытаясь выяснить, что я собой представляю и как со мной себя вести. Если для моих оппонентов это было обычное занятие, то для меня – похоже на пытку. Я бледнел и краснел, отворачивался и пытался завязать разговор с моими друзьями, но они все были заняты светской рутиной. Поэтому мне ничего не оставалось, как стойко выдерживать любопытные взгляды и при этом мило улыбаться. Все ждали выхода короля.
Наконец, торжественный момент настал, и перед всеми объявился повелитель. В сопровождении огромной свиты он обошел присутствующих, принимая от них знаки внимания, порой доходившие до прямого низкопоклонства. Его взгляд, казалось, безразлично скользил по присутствующим, но, когда в его поле зрения попадало милое женское лицо, он мгновенно преображался и оценивающе смотрел в упор. Вскоре парадный ритуал был , и всех пригласили в соседнее помещение перекусить.
Здесь стояли накрытые всякими вкусными блюдами длинные столы. В основном они располагались вдоль стен, а посередине возвышался красиво украшенный стол с большими стульями. В центре его устроился король с королевой, а вокруг – наиболее знатные лица государства. Остальные гости, помельче рангом, в том числе и мы, пристроились к столам, стоящим возле стен. Перед монаршими особами поставили персональные тарелки, в которые стали накладываться различные яства, остальная знать довольствовалась одной тарелкой на двоих. Когда налили вино, кто-то из гостей предложил тост за короля, который все поддержали. Это послужило началом пиршества. При еде в основном использовали руки и ножи. Здравицы прерывались паузами на еду, когда все насыщали свои желудки, по очереди придвигая к себе тарелку. Кое-где ели из нее одновременно, стремительно наклоняя голову, чтобы ухватить кусок пожирнее. От них не отставали и те, которые были лишены сидячих мест. Здесь в основном работали руками, периодически вытирая их о скатерть. Когда лица гостей достаточно порозовели, был объявлен перерыв на танцы. Все двинулись за королем в зал, где уже расположились музыканты, а на остатки пиршества набросились слуги, методично очищая столы. Естественно, первый танец был за королевской парой. Затем к ним пристроились остальные гости. Пары кружились то приближаясь, то отдаляясь, то хороводом кружась посередине, а затем ручейком по парам проплывали перед зрителями. При этом все усиленно строили друг другу глазки. Наконец, танцы закончились, и все еще более раскрасневшиеся и вспотевшие рассредоточились для отдыха.
И вот тут началось самое интересное. Многие дамы приводили себя в порядок, обмахиваясь веером и мило улыбаясь стоящим рядом кавалерам. Посредине этой беседы некоторые дамы томно вскрикивали и начинали специальной палочкой тереть то место, которое, очевидно, пришлось по вкусу блохе. Разумеется, кавалер не мог не помочь даме. С ее согласия он или двумя пальцами, или просто всей рукой начинал искать кровопийцу на теле бедной женщины, порой достигая кое-каких интимных мест. Некоторые при этом негромко взвизгивали от подобных манипуляций. А одна пара так увлеклась этим занятием, что забыла обо всем на свете, и только громкое покашливание соседей дало им возможность оторваться друг от друга. В конце концов, нарушительница спокойствия была поймана, извлечена на свет и после демонстрации отправлена в ловушку. Не избегал участи быть укушенным этой негодницей и король. Правда, рядом с ним всегда находился верный паж, обученный искусству моментальной ловли блох и первой помощи после ее укуса, которая состояла в почесывании этих мест. Вполне очевидно, что все происходящее было в порядке вещей, потому что не вызывало ни удивлений, ни протестов у присутствующих. Лично меня все это очень впечатлило. Я сам чуть не попался на удочку, когда несколько дам начали призывно охать, поглядывая на меня и играя веером в знак того, что хотели бы моей помощи. Спасибо находящимся рядом кавалерам, которые сразу откликнулись на их призыв, сделав эту трудную работу за меня. В ответ на мою медлительность в этом вопросе, я получал презрительные взгляды от милых дам. На протяжении всего этого праздничного времени я находился рядом с Пьером, который посмеивался надо мной и пытался мне помочь в овладении этим сложным искусством. К концу бала к нам подскочил сияющий граф.
–Что, можно тебя поздравить с победой? – спросил его Пьер.
–Да, мой друг, наконец-то я восполнил потерю, причем у меня двойная радость. Вместо одной я нашел на теле моей прекрасной дамы целых две проказницы.
–И как глубоко они забрались туда?
–Эту тему настоящий кавалер обсуждать не будет. Скажу только одно, что мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы, соблюдая правила приличия, достать вторую, которая забралась достаточно глубоко. Но я справился.
–Так тебе придется кормить их своим телом в двойном размере, – подколол его Пьер.
–Ничего, для меня это только двойная радость.
И граф, слегка поклонившись, ринулся обратно к предмету своего обожания.
Бал закончился далеко за полночь, и мы, уставшие, отправились по домам. Это было моим первым выходом в свет. Затем я был приглашен еще на два бала, правда, рангом пониже, что позволило мне усвоить правила поведения и при необходимости следовать им. Того дружелюбия и открытости, которые существовали у нас дома, здесь не наблюдалось. Язвительность, высокомерие, нетерпимость к другому мнению и желание подставить подножку человеку были здесь в порядке вещей. Я осознал это только в конце своего пребывания в этом городе. Кроме этого, я научился по нескольким различным репликам составлять картину возможных событий, которые должны будут произойти, или составить портрет человека, с которым мне придется встречаться. Это качество пригодилось мне в дальнейшем и получило свое дальнейшее развитие, когда судьба неожиданно забросила меня в необычное место.
Каникулы мои были на исходе, нужно было срочно возвращаться домой. Мы с Пьером стали решать, каким путем лучше сделать это. Возвращаться так, как мы прибыли сюда, было небезопасно, потому что путь в одиночку по дорогам, кишащим разбойниками, был чреват всякими неожиданностями. В итоге Пьер предложил мне морской путь: сесть на шхуну, идущую в Гданьск, а там и до Львова было рукой подать, тем более, что по времени это было почти одинаково, но безопаснее. Поразмыслив, я согласился с его предложением, и мы выехали в Марсель, чтобы найти нужное нам судно. Здесь нас встретил свежий морской воздух и грязный, замусоренный порт. На удивление, мы быстро нашли то, что искали. Это была крепкая польская шхуна, которая завтра должна была отплыть с грузом вина на борту. Разговор с капитаном был достаточно сложным. Сначала он не хотел брать пассажиров, затем загнул очень большую цену, потом стал жаловаться, что у него не хватает матросов. В конце концов, мы нашли общий язык, договорившись, что часть денег я заплачу наличными, а то, чего не хватает, отработаю в качестве матроса. У меня действительно не было денег после парижских развлечений, поэтому я планировал отдать за проезд ту золотую монету, которая мне досталась ранее. Договорившись, что я заплачу, когда шхуна двинется в путь, мы решили пойти в портовый кабак, чтобы выпить на прощание вина. Так как шхуна должна была отправиться с первыми лучами утреннего солнца, то времени у нас было еще достаточно много.
Винные пары залетали в ноздри прохожего задолго до заветных дверей. Шум, гам и распитие вина начинались прямо перед входом. Здесь же шло и выяснение отношений или недоразумений между собутыльниками, а то и случайными людьми. Быстро пройдя эту опасную дистанцию, мы по ступенькам спустились вниз и направились прямо туда, где вино тягучей струей заливали в кружки. Особого выбора не было, и мы взяли то, что употребляли все. Это было молодое вино не лучшего качества, но вполне сносное, чтобы его положительно воспринял желудок. Так, попивая винцо и коротая время за беседой, мы дотянули до утра. В основном рассказывал Пьер. Он делился воспоминаниями о парижской жизни, из которых я узнал много интересного.
Под утро посетители стали понемногу покидать кабак и отправляться на свои корабли, собирающиеся отдать швартовые. Это послужило сигналом и для нас. Бодрым шагом мы направились в порт. Шхуна стояла на месте. Сквозь утреннюю дымку было видно, как матросы, подчиняясь команде капитана, быстро снуют по палубе, настраивая малые паруса для выхода в море. Увидев нас, капитан разразился руганью и приказал мне немедленно подняться на борт и подключиться к работе. Обняв Пьера, я быстро по дощатому трапу заскочил наверх и, пристроив свой мешок, включился в работу, выполняя распоряжения матросов, которые они отдавали мне на специфическом морском языке. Я, не понимая значения многих указаний, все-таки пытался их выполнить, чем вызывал буйных смех у команды. Постепенно я приловчился, и движения мои стали более осмысленными. Я даже не заметил, как шхуна вздрогнула и медленно двинулась в открытое море, лавируя между попадавшимися на ее пути судами. Когда вышли в открытое море, были поставлены все паруса, и шхуна, подхваченная утренним ветром, ринулась вперед, поскрипывая корпусом и раскачиваясь из стороны в сторону. На палубе остались рулевой и помощник капитана. Остальные спустились в кубрик, а мне было предложено пройти в капитанскую каюту. Капитан, шумно усевшись за стол, стал в упор смотреть на меня. Я, поняв его молчаливый вопрос, достал золотую монету и тихо положил на стол. В мгновение ока она оказалась в его руке, затем была попробована на зуб, после чего очутилась в его кармане. При этом лицо заметно подобрело. Грузно развернувшись на стуле, он крикнул матроса, стоявшего за дверью, и приказал ему отвести меня в матросский кубрик. Тот махнул рукой, и я, вскинув мешок на плечо, двинулся за ним. Пройдя через все время подпрыгивающую и норовящую выскользнуть из-под ног палубу, мы по деревянной лестнице спустились вниз. Здесь царил полумрак, пахло человеческим потом и еще чем-то кислым. Кто-то лежал на подвешенной парусиновой койке, кто-то сидел на корточках и курил, а группа матросов под чадящей лампой азартно резалась в кости. Было достаточно жарко, поэтому я, сняв свою суконную накидку, мигом забрался на указанную мне свободную койку в надежде отдохнуть после бессонной ночи. Присутсвовавшие здесь не обратили на меня особого внимания, так как мы уже успели познакомиться в ходе совместной работы на палубе. Команда корабля оказалась достаточно разношерстной. Здесь были и французы, и англичане, и поляки, и даже турок, каким-то образом оказавшийся в этой компании. Он лихо лазил по мачтам и реям, отменно справляясь с тяжелыми парусами. Держался он обособленно, не зная языка, но был отменным матросом, за что его и ценили, изучил все названия морских снастей шхуны, научился драить палубу и ходить по ней прямо, несмотря на сильную качку. Не сразу, но постепенно я приспособился залазить на мачты и достаточно спокойно чувствовать себя на смотровой площадке грот – мачты. Среди команды я получил кличку «школяр», что действительно соответствовало моим занятиям на тот период, так как я осваивал морскую науку. Не скажу, что мне давалось это легко. Знания приходили ко мне через мозоли на руках, подзатыльники, ругань, физическое перенапряжение и элементарное недосыпание. Но другого выхода у меня не было, мне во чтобы то ни стало нужно было добраться домой, а не быть выброшенным на корм рыбам. К концу путешествия я стал сносным матросом и при желании мог наняться на любой парусник. Морской порт Гданьск встретил нас криком чаек и запахом рыбы. Попрощавшись с командой, я прихватил свой отощавший мешок и сошел на берег. Первые шаги по земле дались мне сложно, так как в отличие от качающейся палубы здесь царило спокойствие. Пришлось приспосабливаться, и, как результат, у меня получилась новая качающаяся походка, присущая людям, которые большую часть времени проводят в море. Я сразу отправился на ярмарку, которая шумно бурлила недалеко от порта. Покрутившись на ней, я пристал к чумакам, которые, распродав свою соль, собирались в обратный путь. Учитывая, что денег у меня почти не осталось, это был самый лучший вариант. Чумаки – народ добродушный, они едут не торопясь, так что можно и пешком рядом идти за волами, а иногда и подъехать на не слишком гружённом возке, да и кулиша могло немного перепасть на стоянках. Чумаки сначала не хотели брать меня, однако, узнав, что я студент, зауважали и разрешили их сопровождать, предупредив, что путь опасный и мы можем встретить по пути лихих людей. Приняв все это во внимание, я купил кусок ситного хлеба и, посыпая его солью, милостиво предоставленной мне одним из возчиков, быстро проглотил. Через час, поправив на волах упряжь, небольшой караван тронулся в путь. Волы медленно и горделиво прошли через город, изредка оставляя сзади себя дымящиеся кучи, и приблизились к входным воротам. Простояв в очереди, мы заплатили пошлину и вырвались за пределы города на свежий воздух, двигаясь в веренице повозок. Изредка нас обгоняли шляхтичи, мчащиеся во весь опор на своих скакунах, которые поднимали едкую дорожную пыль, медленно оседавшую на путниках. Постепенно поток повозок редел, струйками убегая в разные стороны на многочисленных перекрестках. К вечеру мы остались одни, и вскоре пришло время останавливаться на ночлег. Учитывая, что чумаки осуществляли регулярные поездки в эту сторону, места ночлегов у них тоже были давно определены. Это оказалась небольшая поляна возле реки, которая под кваканье лягушек тихо несла свои воды, изгибаясь из стороны в сторону. Пока распрягали волов, мне как самому молодому поручили сходить за водой. Тут же был разожжен костер, над которым на палке подвесили железный котел. Когда он нагрелся, туда бросили нарезанное кусками сало с луком и стали все это жарить. По поляне пошел удивительный запах, затем налили воды,после закипания которой засыпали несколько жменей пшена, посолили, поперчили и стали готовить варево. Пока все варилось, мужики обошли поляну и нарвали разной травы, чабреца, петрушки, а кто-то полез в камыши и нарезал сочных прикорневых частей речных водорослей. Затем все это было отправлено в котел, что придало вареву непередаваемый аромат. Исполняющий обязанности повара мужик снял котел с костра и водрузил его на камни,сложенные специальным образом, чтобы он не мог опрокинуться. Четверо чумаков, достав деревянные ложки, чинно пристроились возле котла, держа в одной руке ложку, а в другой – кусок только что разрезанной булки хлеба. Все ждали команды старшего, который и готовил это блюдо. Я скромно стоял в стороне, делая вид, что все происходящее мне не интересно и поглядывая на появляющиеся на небе звезды. Старший, сняв свою шапку, пригладил волосы и, посмотрев по сторонам, достал ложку. Прежде чем зачерпнуть из котла, он повернулся ко мне и, хитро прищурившись, произнес:
– Ну что, студент, тебе совсем не интересно или не проголодался еще, а дорога то дальняя, давай, присаживайся, вместе повечеряем.
Уговаривать меня дважды не пришлось. Вытащив свою ложку, я быстро сел в круг. Старший степенно перекрестился и торжественно зачерпнул ложкой варево из котла, за ним по очереди последовали остальные. Естественно, заключал эту шеренгу я. Ели не торопясь, подставляя кусок хлеба под ложку, чтобы капли не падали куда попало. Настоянный на травах и свежем воздухе кулеш был непередаваемо вкусным и ароматным. Съели все без остатка. Насытившись, вытащили кисеты с табаком и глиняные трубки. Медленно выдыхая клубы дыма, народ стал готовиться ко сну. Ночь прошла без происшествий, и с первыми лучами солнца мы снова тронулись в путь. Буквально как раз после обеда у одного из возов слетело колесо. Пока его чинили, прошло время и, как я понял по разговорам, выбились из графика. Поэтому самое опасное место- густой подлесок – пришлось пересекать в сумерках. Все настороженно озирались по сторонам, держа в руках дубовые палки, припасенные на всякий случай. Такого оружия у меня не было, поэтому, развязав мешок, я вытащил оттуда пращу, которую всегда носил с собой, и несколько снарядов. Так и двигались мы в сгущающихся сумерках рядом с медленно бредущими волами. Замыкал всю эту процессию я, прислушиваясь к звукам, доносящимся из леса. Пока все было нормально. Оставалось пересечь неглубокую лощину, которая располагалась за поворотом. Там было темнее, чем вверху, и деревья стояли ближе к дороге. Постепенно наш отряд втянулся в нее и двигался дальше по дороге, которая изредка освещалась через редкие просветы в деревьях. Напряжение достигло предела, и в этот момент раздался громкий пронзительный свист, и на дорогу из-за кустов, как горох, выкатилось с десяток людей, вооруженных как попало. Один был с дубинкой и грозно вращал ее в воздухе, другой размахивал саблей, а третий грозил железной цепью, которой обрабатывали снопы. Кроме этого были еще два разбойника с пистолем и мушкетом. И все это войско, окружив нас, замерло на месте, пропустив вперед предводителя, который подъехал верхом и, подбоченившись, обвел нас грозным взором.