Ректор взял письма и стал их читать. По мере того, как он тихо, про себя озвучивал фамилии подписавшихся, глаза его лезли на лоб. Прочитав последнюю бумагу, он со вздохом отложил ее в сторону и задумчиво заметил:
–Это, конечно, меняет дело, однако я должен буду назначить комиссию, чтобы проверить знания вашего отпрыска. Боюсь, он не выдержит этого экзамена, так как домашнее образование значительно отстает от настоящих знаний.
–Я понимаю сложность ситуации, в которую попали вы, – ответил отец. – Тем не менее, независимо от дальнейших действий я готов внести скромный взнос на развитие вашего коллегиума.
С этими словами отец достал из-за пояса увесистый кошелек из красного бархата и положил его перед ректором. Тот, нисколько не удивившись, мгновенным движением смел его в ящик письменного стола и, немного расслабившись, уже более дружественным голосом заявил:
– Я думаю, что совместными усилиями нам удастся решить эту проблему. Я жду вас завтра к девяти утра. Откланявшись, отец спустился ко мне и вкратце рассказал о встрече. Посовещавшись, мы решили пройтись по городу, чтобы определить, где можно недорого снять будущему студенту угол для проживания, а вечер посвятить подготовке к завтрашним экзаменам. Угол мы нашли достаточно быстро, помог нам в этом студент коллегиума, к которому мы обратились с конкретным вопросом. Он отвел нас в дом, в котором проживал сам и еще двое студентов. Один из них не так давно уехал, и его место было свободным. Отец справедливо посчитал, что лучше не может быть, так как мне будет легче жить со своими и я смогу быстрее привыкнуть к новой для меня ситуации, опираясь на их опыт. Жильем оказалась небольшая комнатушка без окон, где на полу разместились два соломенных тюфяка, а в углу стоял большой сундук, который по совместительству должен был стать моим спальным местом. Отец быстро договорился об оплате с хозяйкой, пожилой измученной женщиной, и мы отправились дальше, осматривая Львов. В городе повсюду бойко шла торговля, в центре по каменным тротуарам гордо фланировала бедная шляхта, подкручивая усы и подмигивая молоденьким девушкам. По мостовой, громко считая брусчатку, проезжали кареты богатых горожан и польской знати, в окнах которых изредка мелькали миловидные женские лица, рассеянным взглядом рассматривавшие городскую суету. Из густо разбросанных кавярен несся тягучий аромат свежежареного кофе и крепкого табака. Когда запах кофе стал особенно «невыносим», мы, не сговариваясь, свернули в одну из ближайших кавярен, попавшуюся на пути. Спустившись по каменным ступенькам вниз, мы попали в оазис непередаваемого запаха кофе и турецкого душистого табака. Столы для посетителей, казалось, плавали в клубах этого дыма, который не влиял на уютно устроившихся за ними курильщиков, с громким шумом прихлебывающих из своих чашек этот божественный нектар. Нас быстро пристроили на освободившиеся места, и отец заказал кофе и трубку табака. Расторопный мальчишка довольно быстро принес нам заказ. На столе появились две чашки с горячим напитком, небольшая макитра с медом и глиняная трубка с длинным чубуком.
–Ну, сынку, -сказал отец, раскуривая трубку, – попробуй этот заморский напиток, который сейчас модно пить в богатых домах и от которого порой сводит живот.
Запах кофе щекотал ноздри, забираясь глубоко вовнутрь и вызывая сильное желание выпить все сразу. Сдержав себя от первого порыва, я оглянулся по сторонам и увидел, что все пьют из кружки не торопясь, маленькими глотками. «Очевидно, так принято», – подумал я и поднес чашку ко рту, предвкушая восхитительную встречу с чем-то новым, неизвестным мне вкусом. Зажмурив глаза и подув в чашку, я сделал первый глоток и сразу пришел в смятение. Мало того, что жидкость была горячей, она еще была и горькой, как красный жгучий перец. На моих глазах выступили слезы, а горло перехватил спазм. Отец, лукаво улыбаясь, наблюдал за мной, покуривая свою трубку.
–Ничего, сынок, привыкай к напитку знати, сделай еще пару глотков, чтобы по-настоящему почувствовать весь вкус, – сказал отец.
Подчиняясь его просьбе, я через силу сделал еще пару глотков и испытал совсем другие ощущения.
–А теперь возьми и налей немного меда в свою чашку и попробуй еще раз,– продолжал свое руководство мой родитель.
Проделав эту манипуляцию, я осторожно отпил из чашки и сразу понял, что это то, что я ожидал, принюхиваясь к кофейному запаху. Впечатления были непередаваемые! Эдакое сочетание горечи со сладостью, сопровождаемое ароматным запахом. Осмелев, я выпил еще одну чашку и почувствовал необычайный прилив сил, хотелось смеяться и петь, прыгать и танцевать. Однако строгий взгляд отца поставил меня на место. И все же чувство легкости осталось. Расплатившись за табак и кофе, мы вышли на улицу и направились в сторону постоялого двора, купив по пути кусок копченого окорока и хлеба. Затем отец пошел по своим делам, а я весь вечер провел в комнате, готовясь к экзаменам, заедая эту нудную науку пахучим мясом и запивая ключевой водой из стоящей рядом макитры. Так я и заснул с куском хлеба в руках. Пришедший поздно вечером отец тихо переложил меня на мой матрац, решив не будить до утра.
День начался с пения петуха, который почему-то принялся орать под моим окном. Скрепя сердце, мне пришлось вставать и тащиться к глиняному кувшину, чтобы умыться набранной с вечера водой. Она была не очень холодной, однако вполне достаточной, чтобы разбудить меня окончательно. Отец, давно уже вставший и бодрый, наблюдал за моими манипуляциями, едва скрывая улыбку. Когда я пришел в себя окончательно, он глазами показал на разложенный на матраце парадный костюм, который мне специально сшили для этого повода. Надев его со всеми предосторожностями, я почувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, я сразу приобрел шляхетский вид. Во-вторых, мне казалось, что камзол давит под руками, а сапоги скрипят и пытаются вывернуть ноги не в ту сторону. А шапка с красивой пряжкой сбоку все время пыталась сползти на нос и закрывала глаза.
– Ну, вот теперь ты гарный хлопец, – сказал отец, опоясывая меня кушаком вместо ремня. – Теперь можно идти до этих иуд – монахов. И пусть только мне попробуют что-то сделать не так, то я их сразу порубаю на куски.
И он грозно стукнул кулаком по столу. Затем, подкрутив усы, он первым вышел из комнаты. К коллегиуму мы прибыли в назначенное время на возке, который поймали сразу возле постоялого двора. Стоявшие возле коллегиума студенты с ухмылкой смотрели на нас, когда мы решительно входили в здание. В коридоре нас уже поджидал невысокий вертлявый монах, который сопроводил нас на второй этаж в комнату, где собрались члены комиссии. Распахнув входную дверь, он жестом пригласил меня войти. Перекрестившись и набрав полную грудь воздуха, я почти смело шагнул внутрь аудитории, где за столом уже поджидали меня экзаменаторы. Посередине сидел ректор, лицо которого было красного цвета то ли от полноты, то ли от дурного характера или от нежелания общаться со мной. Справа от него сидел другой экзаменатор явно не шляхетского рода, весь прямой как палка, который подозрительно разглядывал меня снизу доверху. А слева от председателя уютно расположился невысокий монах с незапоминающимся лицом, который в отличие от других ласково смотрел на меня, перебирая четки в руках. Но от этого ласкового взгляда становилось не по себе, так как в глубине пряталась очень холодная расчетливость. Он словно присматривался ко мне, подхожу ли я для его каких-то непонятных мне целей. Естественно, это были маститые метры. Я мог противопоставить им только свои знания и трезвый расчет. Поэтому я, крепко сжав пальцы в кулаки, встал перед ними и молча ждал дальнейших действий.
Первым нарушил молчание ректор:
–Ну что ж, сын мой, вот и пришло время выяснить, что ты из себя представляешь. Обычно мы не берем на обучение тех, кто не принадлежит к католической вере, но, учитывая твои рекомендации и происхождение, решили сделать исключение. Поэтому тебе сейчас придется очень постараться, чтобы убедить нас, что ты достоин быть студентом нашего коллегиума.
И он вопросительно посмотрел на меня.
– Я готов ответить на ваши вопросы и убедить вас в этом, – ответил я, одновременно пытаясь определить, кто наиболее вредный из экзаменаторов.
Интуиция подсказывала мне, что скорее всего тот «ласковый», как окрестил я его для себя. Положительно отреагировав на мой ответ, они начали экзаменовать меня. Сначала беседа шла на польском языке, но после того как я прочитал им стихотворение на латинском, все перешли на этот язык. Я демонстрировал им свои навыки не только в языке, но и в арифметике, риторике, пытался показать, что могу разбираться в тайнах мироздания и писать связанные тексты, дающие возможность им оценить мои умственные способности. Я извивался как уж под перекрестными вопросами, которые сыпались на меня со всех сторон. Рубашка от пота прилипла к телу и грозила там остаться навсегда. Похоже, и экзаменаторы вошли в азарт, провоцируя меня на вольные высказывания и заставляя на ходу сочинять вирши в честь той или иной знаменитой личности. Ректор, вспотевший от напряжения, то и дело вытирал лицо и шею большим платком, очень смешно доставая его из- под своей монашеской одежды. Я уже был на грани срыва, когда ректор, в очередной раз промокнув платком свою физиономию, сказал:
–Я думаю, достаточно, – и посмотрел на своих собеседников. Те утвердительно кивнули в ответ и сразу расслабились, буквально размякнув на стуле.
–Хорошо, сын мой, подожди пока за дверью, мы посовещаемся и пригласим тебя.
Молча поклонившись, я на ватных ногах вышел к отцу.
–Ну как? – подскочил ко мне он, приобняв за плечи.
–Не знаю,– ответил я, пожав плечами, смотря вслед пронырливому служащему, который прошмыгнул в кабинет.
–Сказали подождать, пока они там обсудят.
–Ну, ждать, так ждать, – ответил мой родитель и нервно стал подергивать свои длинные усы.
Я тоже в нервном ожидании мерял шагами коридор возле дверей, пытаясь предугадать результат моих ответов. Однако, как я ни напрягался, ничего не получалось. Наконец дверь распахнулась, и меня пригласили войти. Остановившись перед экзаменаторами, я замер в напряжении.
–Ну что ж, сын мой, – начал ректор. – Мы тут обсуждали твои ответы и твое будущее. Должен сказать, что ты нас весьма удивил своими знаниями. По многим дисциплинам ты значительно выше наших некоторых студентов. Поэтому, посовещавшись, мы решили дать тебе возможность учиться в нашем коллегиуме, без всяких скидок, на правах студента. Профессор герр Густав Гольдер любезно согласился взять тебя в свою группу. Поэтому с этого момента ты считаешься его студентом со всеми вытекающими отсюда последствиями. С правилами и распорядком дня тебя ознакомит брат Збышек, – он указал на прислужника. – Надеюсь, ты оправдаешь наше доверие.
Ректор, глубоко вздохнув от продолжительной речи, указал мне рукой на дверь, давая тем самым понять, что я уже свободен.
Отец был, естественно, очень рад. Его усы, минуту назад смотревшие вниз, моментально приподнялись к кончику носа, а лицо приобрело хитровато- гордое выражение, с которым он смотрел на проходящих мимо горожан. Как же! Его сын будет учиться в коллегиуме и станет ученым человеком, пусть на короткое время! Теперь мы спокойно шли по городу решать мои финансовые проблемы на период обучения во Львове. Путь наш лежал в еврейский квартал, где располагались лавки ростовщиков, менял и торговцев.
Пройдя через Сербский квартал, мы очутились перед большими деревянными воротами, которые были открыты настежь. За ними начинался еврейский квартал. На ночь, во избежание всяких недоразумений, эти ворота закрывались с двух сторон и вновь открывались с восходом солнца. Они служили своеобразной охраной жителей квартала. Нельзя сказать, что все евреи жили именно здесь, многие из них неплохо обосновались не только в городе, но и в его окрестностях, но тот торговец, который был нам нужен, проживал именно здесь. Перешагнув через эту своеобразную черту, мы оказались на улице, ведущей к небольшой площади, являвшейся торговым центром квартала. Повсюду сновал еврейский народ, от мала до велика. Многие останавливали нас, предлагая свои услуги, но отец, отмахиваясь от всего этого, уверенно вел меня к известной только ему цели. По пути я с интересом рассматривал хаотично построенные дома, отмечая ту особенность, что окна в них были расположены видом на улицу. Сзади дома отгораживались глухими стенами. Наконец, протолкнувшись через толпу в черных шляпах и ермолках, мы вышли на торговую площадь, где находились лавки богатых людей квартала. Отец уверенно направился к одной из них, которая в качестве приглашения распахнула свои высокие полукруглые ворота, обвешанные всякой всячиной для привлечения внимания покупателей.
Решительно войдя в полумглу помещения, отец подошел к стоящему в глубине лавки столу, где сидел старый еврей. Перед ним лежали кучки монет разных стран и достоинств. Он молча смотрел на приближающегося отца.
– Здравствуй, Аарон, – сказал отец, усаживаясь на грубо сколоченный табурет у стола.
–Здравствуй, полковник, – ответил тот, приподнимаясь из-за стола в знак уважения к посетителю – Как здоровье? Как дети? Я вижу, ты не один пришел. Это, наверное, твой сын. Похож, настоящий казак. Дети – это наше будущее, чем больше детей, тем у тебя больше возможностей обеспечить свою старость, или наоборот. Всяко бывает в этой жизни. Вот у меня их куча, порой даже забываю, кто есть кто. Но они не обижаются. И представьте себе, все хотят кушать. И не просто кушать, а хорошо кушать. Вот и кручусь с утра до вечера как белка в колесе, чтобы добыть копейку на пропитание.
– Не прибедняйся, Аарон, – ответил отец. – Мы ведь с тобой давно знаем друг друга. Еще с того времени, когда ты на Сечи скупал не в ущерб себе у казаков добычу, которую они привозили из очередного турецкого похода. Так что давай лучше поговорим о деле.
– О, конечно, пан полковник, я понимаю, что вы пришли не просто для того, чтобы проведать бедного еврея.
– Конечно, мы, как и ты, люди дела, – ответил отец, вытаскивая из кармана бархатный мешочек и кладя его на стол. – Здесь двадцать золотых монет. Я даю их тебе под проценты с тем, чтобы ты кроме своих процентов выдавал моему сыну необходимую сумму для нормальной жизни в течение года. Ну, допустим две серебряных монеты в месяц. Я не хочу, чтобы он хранил деньги там, где будет жить, у тебя будет понадежней. Принимаешь ли ты мое предложение? Если нет, то мы будем искать другого менялу.
– Нет, конечно, пан полковник, я согласен. Сейчас посчитаю, как это все будет выглядеть.
И он, закрыв глаза, откинулся в кресле, что-то шепча тихонько, словно перебирая в уме те цифры, в результате сложения которых он получит неплохой гешефт. Затем открыл глаза, развязал мешочек и, нежно перебирая тускло поблескивающие монеты, бархатным голосом произнес:
–В среднем выходит три, три с половиной серебряных монеты в месяц. Устраивает вас такой расклад?
–Да,– ответил отец.– Но если ему понадобится больше, я думаю, ты не откажешь в такой просьбе.
– Конечно, пан полковник, о чем может идти речь! – утвердительно ответил Аарон.
– Вот и договорились.
С этими словами отец встал, а я направился на выход. Пока отец прощался, я прошел за ворота, где ко мне сразу же подскочил один из еврейских мальчишек, крутившихся здесь. Вид у него был довольно забавный. Мало того, что одежда была не по росту, так еще на голове торчала нелепая шляпа, полностью съехавшая на лоб. Во все стороны из-под нее торчали засаленные волосы. Схватив меня за рукав, он стал с жаром мне говорить:
–Пан казак, а пан казак! Я Юзек, сын того лавочника, с которым разговаривает ваш отец. Пан казак, если вам что-нибудь надо, обратитесь ко мне, я все сделаю, все достану, все решу. И все это будет недорого, дешевле, чем у других.
–Что, помогаешь отцу? – спросил я его.
– Нет, что вы, пан казак. У меня свое дело. Я сам зарабатываю себе на жизнь.
–А где ты берешь деньги?
–Как где? У отца. Каждое утро он дает мне пять грошей на еду. Я должен к концу дня вернуть их ему с процентами. Вот и кручусь с утра до вечера, чтобы от этих денег получить прибыль.
– Ну и как, получается?
– Когда как, но в основном удается нарастить капитал. То кому-то поднесу, то кому-то одолжу, то кому-то перепродам, и в итоге глядишь – и мне что-то остается. Так что, пан казак, если что надо – вызывайте меня. Я не боюсь выходить за эти ворота, и у меня есть много клиентов в городе. Юзека все тут знают.
–Хорошо, договорились, – сказал я, и он, довольный, подпрыгивая, побежал дальше по своим торговым делам.
Этот разговор очень удивил меня. Это же надо – занимать под проценты деньги собственному ребенку и всего на один день! Правильно это или нет, трудно сказать. Очевидно, у каждого родителя свой подход к этой проблеме. У моего отца – один, а у отца этого мальчугана – другой. Но надо отдать должное этому ребенку в том, что он научился зарабатывать для себя копейку, используя мизерный родительский кредит. Может, это и есть правильное воспитание, кто знает?
Мои размышления прервал отец, который вышел из лавки и, щурясь, смотрел на солнце, разгонявшее облака, медленно плывущие по небу.
– Ну что, сынок, ты все слышал, – сказал он, положив свою руку на мое плечо.
– Я думаю, денег тебе хватит, если будешь жить нормально. Главное – сверяй свои желания с возможностями. И тогда все будет хорошо.
И мы двинулись с ним в обратный путь, который выводил меня на тропу знаний. Теперь было главным для меня успешно войти в студенческое братство, которое отличалось не только оригинальностью поведения, но и поступков.
Проводив отца, я направился в свое новое жилище, чтобы приготовиться к первому посещению коллегиума. Мои соседи были уже на месте, горячо обсуждая прошедшие занятия. Увидев меня, они замолчали и стали в упор рассматривать снизу вверх.
–Ну что, давай знакомиться, – сказал тот, что был повыше и поплотнее.
–Да,– поддержал второй, пониже ростом, но более подвижный и энергичный в своих движениях.
–Но,– снова вступил в разговор первый, – для того чтобы знакомство произошло, ты должен поставить нам кварту пива, иначе дружбы между нами не бывать!
Я понимал, что здесь существуют свои законы, которые мне надо изучить, чтобы затем обернуть в свою пользу. И на данном этапе мне необходимо подчиняться обстоятельствам, которые и диктовали мне соответствующее поведение. Плохо было то, что я еще вообще не пробовал спиртных напитков, и это было серьезным испытанием, на которое мне пришлось решиться.
– Ну что ж, уважаемые господа студенты, я имею честь пригласить вас в корчму, чтобы отметить нашу встречу и заложить основу дальнейшей дружбы.
Такое вступление понравилось им, и мы гурьбой двинулись к ближайшему питейному заведению. Заказав по кружке пива, мы удобно устроились на лавке и процесс знакомства вступил в свою первую фазу. Отпив одним глотком сразу полкружки, тот, который был повыше, встал и, протянув мне руку, представился – Остап. Второй, следуя его примеру, сообщил, что его зовут Казимиром. За первой кружкой пива последовала вторая, за ней – третья, и по мере их употребления я все более узнавал о тонкостях студенческой жизни. Сначала они с подозрением смотрели на то, как я медленными глотками справляюсь с первой кружкой пива, но узнав, что для меня это в первый раз, пришли в неистовое веселье и больше на это не обращали внимания, просто вспомнив, что и для них когда-то это было в первый раз. Оказалось, что они оба шляхетского рода, один из казацкой старшины, второй из средней польской знати. В коллегиуме все студенты входят в какое-то землячество, и они в частности – в «землячество выходцев из восточных земель Речи Посполитой. Вся жизнь студентов крутится вокруг этих землячеств, которая не всегда протекает в условиях «принципа мирного сосуществования». Оказалось, что старшие студенты имеют абсолютную власть над младшими. Ученик первого курса должен был снимать шапку и оказывать знаки полного повиновения перед старшими студентами. Среди старшекурсников особенно выделялись философы и богословы. Они пользовались особыми привилегиями, носили усы, курили табак и пили горилку. Младшие называли их «пан ритор» или «пан философ». Богатые студенты жили на квартирах и имели собственных «будильников» из числа бедных студентов, которые будили их по утрам и сопровождали на занятия. Бедные жили в общежитии – «бурсе», где спали кто на лавках, кто на полу, ведя постоянную борьбу с миллионами насекомых, которых в зависимости от вида и степени болезненности укусов прозвали то «пехота», то «кавалерия», то «тяжелая артиллерия». По мере того, как я постепенно познавал тонкости моей будущей студенческой жизни, моя голова от выпитого пива становилась все тяжелее, а собеседники раздваивались и порой даже троились, уплывая куда-то вбок. В конце концов прохладная крышка стола, с которой встретилась моя голова, мне показалась спасительным кругом, а мир, окружавший меня, исчез из моего сознания.
Очнулся я на следующее утро в своей кровати от брызг холодной воды, которой обдавал меня Казимир.
–Быстро вставай, нам нельзя опаздывать на занятия, – торопливо произнес он, видя, что я открыл глаза. Остап стоял уже возле выхода, расчесывая пятерней спутанные волосы. Вскочив, я быстро привел себя в порядок, благо, не надо было одеваться, так как мои новые друзья уложили меня в кровать в том виде, в каком доставили из пивнушки. Глянув друг на друга, мы громко расхохотались и рысью помчались на занятия. В свою аудиторию я влетел буквально за секунду до прихода лектора. Тот, взойдя за кафедру, обвел всех присутствующих недовольным взглядом, потянул носом воздух и, поморщившись, начал читать лекцию по философии на латинском языке. По мере изложения материала голос его то повышался до крика, то понижался до шепота, заставляя вслушиваться в его фразы. В середине изложения материала он взял линейку, лежавшую на столе, и пошел вдоль столов, щелкая линейкой по лбу отдельных студентов, не прерывая лекции. Досталось и мне. Как мне разъяснили позже, это было «вколачивание учебного материала в головы студентов». Как ни парадоксально, но это имело свои положительные моменты, не давая студентам впасть в прострацию от монотонности голоса учителя. На перемене меня обступили студенты, выясняя, кто я такой и как очутился на старшем курсе. После моих ответов было решено остаться после занятий и советом старейших принять решение, к какой категории студентов меня отнести, так как мой случай поступления не вписывался в стандартные истории. После второй лекции я пошел искать моих приятелей. По мере поиска я открывал ряд дверей с непонятной символикой, нарисованной на них, заглядывая в чрево аудиторий, заполненных шумной толпой горланящих ребят. Наконец, в конце коридора я столкнулся с ними и сразу выложил им новость о предстоящем собрании старейших.
–Да, это серьезно, – сказал Остап, внимательно смотря на меня.
–Ты не переживай, все будет нормально, придумают какую-то шутку и все. Я уже переговорил с главой нашего землячества, он будет там на собрании и не даст тебя в обиду, – вставил свое слово Казимир.
–Мы будем с тобой рядом и поможем, – кивнул головой Остап.
–Ну, спасибо, – ответил я, хотя, честно сказать, настроение было не из веселых.
–А что это у вас на дверях нарисовано? – спросил я ребят, указывая на рисунки.
Они внимательно посмотрели в сторону моей вытянутой руки и раскрыли тайну эмблем, красовавшихся на входе в аудитории. Роль экскурсовода взял на себя Казимир.
–Смотри, вот это класс грамматики, здесь изображен древнегреческий мудрец с долотом и молотком, который из пня вытесывает студента, опираясь локтем на книги, как бы передавая ему мудрость знаний путем ежедневных занятий. А вот здесь изображен колодец, наполненный до краев водой, – это символ знаний, здесь преподают поэтику и риторику. Ну а философы и богословы занимаются за этими дверями, на которых парит в лучах восходящего солнца горный орел. Считается, что студент должен всегда стремиться к знаниям, как орел, который поднимается все выше и выше к источнику света на земле.
Прозвучавший звонок снова разбросал нас по аудиториям и собрал всех вместе только после третьей лекции возле «орлиной» аудитории, где должен был проходить совет. Старейшины важно вышагивали мимо и скрывались в аудитории, оставляя нас в ожидании. Совет длился достаточно долго и довольно бурно. Из-за двери доносились то громкие голоса, то смех, то дискуссия на повышенных тонах. Наконец все стихло, двери открылись и меня пригласили войти.
С трепетом в ногах я перешагнул порог аудитории. За столом сидело трое старшекурсников с едва заметной растительностью на лице, а напротив них в разных позах разместилось еще человек двадцать. Все внимательно смотрели на меня, причем каждый со своей долей скептицизма. После того как я остановился возле стола, председательствующий встал и, обведя всех взглядом, заявил:
– Высокое собрание приняло следующее решение, которое состоит в том, что данный студент еще является «инфимой» -младшекурсником, и пока не равный нам, несмотря на то, что учится на старшем курсе. Он может стать таким, только пройдя испытание. Суть его состоит в том, что он обязан будет принять участие в ближайшем «эпитенции» – походе за провиантом для студентов, после чего должен будет устроить прием для членов уважаемого собрания в корчме. Только после этого он может именоваться «пан ритор». Кто за это решение, прошу голосовать.
На удивление, абсолютное большинство членов совета проголосовало «за». Мои друзья, довольные таким решением, сразу потащили меня в город, чтобы по пути обсудить все более детально. В младшекурсниках я ходил почти месяц, пока не пришло время отправляться в поход за едой. К этому вопросу отнеслись очень серьезно. Была подобрана команда из физически крепких студентов разных курсов. Возглавляли ее двое старейшин. Каждого заставили выучить стихи и песни, которые необходимо было исполнять в зависимости от обстановки. И в один из погожих воскресных дней, взяв мешки, мы отправились в путь на западную окраину Львова. Перед первой деревней, лежащей на нашем пути, старший собрал нас в кружок и проинструктировал, как себя вести. Если будут наливать чарку, то младшим не пить, а действовать по принципу «Риторам нельзя, философам можно, а богословам – должно». Нас как раз и возглавляли философ и богослов. Увидев первые деревенские дома и почувствовав запах вареной еды, тонкой струйкой тянущейся из дымоходов, он не сдержался и, раскинув руки, стал читать нараспев: «Любезное село! Когда увижу я твои сладчайшие стравы – капусту, горох, репу, бобы в сале варени. О вечоре щаслывый! О ноче блаженна!». И чуть ли не бегом рванулся к первому дому зажиточного крестьянина, попавшемуся на нашем пути. Побежав вслед за ним, мы гурьбой остановились перед плетнем, огораживающим дом со стороны улицы. Теперь нужно было выбрать эпитента, который понесет хозяину «фару с орациею», и в случае его согласия проводить дальнейшие действия. Выбор пал на богослова, который, подкрутив , двинулся через калитку во двор. Мы замерли в ожидании.
Какое-то время стояла тишина, даже слышно было щебетание птиц. Затем раздался призывной распев богослова, вслед за которым послышался голос хозяина. Мы минут пять стояли, вслушиваясь в этот разговор. Наконец раздались шаги, и из-за изгороди показался кремезный мужик, сопровождаемый довольным богословом. Заметив их приближение, философ махнул рукою, и мы быстро построились согласно ранее выученному уроку. Подняв руку вверх, наш дирижер скосил глаза на богослова, ожидая соответствующего сигнала, и, когда тот кивнул головой, мы, не ожидая, грянули первый вирш, воздавая хвалу хозяину, согласившемуся выслушать нас. Голоса наши чисто звучали в звонкой тишине сельской глубинки, и по мере пения лицо мужика расплывалось в довольной улыбке, а вокруг него стайкой собрались домочадцы, с интересом поглядывая на нас. Вокруг нашей капеллы образовалась стайка вездесущих мальчишек, а из соседних домов выходили жители, чтобы получше рассмотреть нас. Мы понимали, что от того, как сложатся эти первые контакты в деревне, зависит успех или неуспех нашей миссии. Поэтому каждый старался изо всех сил, напрягая легкие и выдавая рулады с реверансами в сторону хозяина. А тот, подбоченившись, гордо поглядывал в сторону односельчан. Затем мы спели вирши в честь хозяйки и всех домочадцев. Довольный мужик взял у рядом стоящей с ним молодой дивчины бутыль самогону и шкалик, налил его до краев и поднес нашему руководителю. Тот крякнул, поблагодарил и, расправив усы, одним глотком влил содержимое внутрь. Хозяин забрал у него шкалик, снова заполнил его и протянул первому стоявшему возле него студенту. Но тот отказался. Недовольный хозяин вопросительно глянул на философа, слизывающего со своих усов остатки самогона. Тот, увидев недоуменный взгляд крестьянина, сложив рук на груди, воскликнул:
–Шановный пан, то еще молодняк, «риторы», а у нас существует правило, – и, повернувшись к нам, он взмахнул рукой, и мы хором, нараспев громко пропели: «Риторам нельзя, философам можно, а богословам – должно». Это позабавило присутствующих, и они разразились громким смехом.
–А кто из вас буде кто? – колыхаясь от смеха, спросил хозяин.
–Я философ, – ответил наш дирижер, – а рядом с вами богослов.
– Ну, тогда держи, – и хозяин протянул шкалик богослову, который, не морщась, быстро справился с подарком, жадно глядя на бутыль. Хозяин правильно понял его взгляд и налил ему еще раз. После этого мы заполнили под завязку три мешка. Тепло распрощавшись с гостеприимной семьей, мы двинулись дальше по деревне, заходя в те или иные дома. Надежды наши оправдались, и мы в этой селении сумели заполнить почти половину наших заплечных котомок. Естественно, слух о нашем походе разнесся по деревням. Где–то нам отказывали, а где-то, жалея, давали, кто что мог: картошку, капусту, буряк, фасоль и так далее. В итоге мы загрузили не только мешки, но и наши карманы и, уставшие и запыленные, к вечеру вернулись в бурсу. Сдав все в общий котел, мы завалились спать. Идти не было сил, поэтому и я улегся спать на полу в одной из комнат. Сон наступил мгновенно, и никакая живность не смогла прервать его, хотя наутро она напомнила о себе синяками и укусами, покрывшими все тело, которое начало нестерпимо чесаться. Утром на лекциях участники похода имели помятый вид и отрешенно внимали тем истинам, которые лектор пытался донести до них. Я же думал о том, как мне организовать вторую часть моего испытания, так как первая была уже выполнена и я на себе прочувствовал, как живется «инфиме», и, не пройдя через это, нельзя было чувствовать себя студентом в полной мере.