Quotes from the book «Ада, или Радости страсти»

Две мысли, точно связанные, кружились в медленном танце, в механическом менуэте с поклонами и приседаниями: одна "нам-нужно-так-много-сказать-друг-другу", другая "нам-решительно-не-о-чем-говорить". Впрочем, эти вещи способны переменяться во мгновение ока.

мозг человеческий способен сделаться изощреннейшей камерой пыток, какие только были изобретены за миллионы лет, в миллионах стран и отзывались воплями миллионов жертв.

Наверно, всякому, кто по наивности вляпается в чужую жизнь и опомнится, бывает изрядно не по себе.

Как странно: когда после долгих лет разлуки встречаешь однокашника или толстуху тетку, обожаемую в младенчестве, тотчас охватывает неизбывное, теплое чувство человеческого родства, а в случае со старой возлюбленной ничего подобного не случается - как будто вместе с прахом нечеловеческой страсти начисто сметается единым порывом все человеческое из былого чувства.

...в худшем случае заживем где-нибудь на покое - ты моей экономкой, я твоим эпилептиком, тут-то мы, как выражается твой Чехов, и "увидим все небо в алмазах".

Оба, как это всегда происходит с настоящими любителями книг, искали в чтении что-то необыкновенное; оба обнаруживали во множестве известных книг претенциозность, скуку и легкое надувательство.

...смерть сводится, в сущности. лишь к более полному ассортименту бесконечных долей одиночества.

Она не читала, но нервно, сердито, рассеяно пролистывала страницы той самой старой антологии - она, способная в любое время, взяв наугад книгу, сразу и целиком погрузиться в текст, нырнуть в него с "книжного бережка" прирождённым движением подводного жителя, возвращаемого в родимый поток.

... ведь всякая тупость непременно созвучна перенасыщенности, нет ничего полнее, чем пустая голова.

Мы все обречены, но некоторые обречены страшнее других.