Думая о профессии, в первую очередь я мечтал об архитектуре, этой «застывшей музыке камня». Сказалось увлечение историей древнегреческой и более поздней европейской архитектуры, чтение книг об архитектурных стилях, о работах русских и советских зодчих. Помните, как у Маркса: «Самый плохой архитектор отличается от самой хорошей пчелы тем, что свое творение он видит в голове». Нарисовать, начертить, чтобы потом воплотить свое решение в материале. Что может быть прекраснее!
По полученной мною информации, конкурс в Московский архитектурный институт был высоким. Но меня останавливало даже не это. Одним, если не самым важным из вступительных экзаменов считался рисунок. Преимущество было у тех абитуриентов, которые посещали подготовительные курсы, или брали наставников по рисунку, часто из преподавателей этого вуза. Не имея ни того, ни другого, я сильно рисковал провалиться и потерять год. Отказываться от своей мечты было тяжело, но пришлось. Утешением служило то, что с древнегреческого слово «архитектор» переводится, как «старший строитель». Значит – строитель. Значит – МИСИ – Московский инженерно-строительный институт имени В. В.Куйбышева. Согласно справочнику, среди его факультетов был факультет «Городского строительства и хозяйства», имевший, как мне удалось выяснить, большее отношение к архитектуре, нежели все остальные. Не случайно впоследствии, уже после окончания мною учебы, он был переименован в факультет «Градостроительство».
Ведь в чем, в сущности, предмет творчества архитектора? Он должен не просто создать среду для осуществления определенной деятельности человека, но и придать ей некие эстетические качества. Покинув пещеру, первобытный человек нуждался в жилище, способном защитить его от непогоды и нападения врагов. И если первоначально дома были примитивны, то постепенно их внешний вид и интерьеры усложнялись и облагораживались. А храмы? Здесь на архитекторов ложилась особая ответственность. Простые формы конструкций (колонн, балок, перекрытий) требовали усложнения. Возникло понятие пропорциональности. Появились декоративные элементы. Достаточно вспомнить величественный Карнакский храм на Ниле, в Египте, а позднее Парфенон в Афинах и церковь «Покрова на рву» (собор Василия Блаженного в Москве). А роскошные дворцы средних веков и эпохи возрождения? О современной архитектуре я уже не говорю. Фантастические формы сооружений стали возможны благодаря появлению уникальных материалов и точнейших расчетов прочности конструкций.
Но причем здесь градостроительство? С давних времен и до наших дней те же архитекторы возглавляли коллективы, в которых разрабатывались проекты населенных пунктов. Только вместо расчетчиков конструкций рядом с ними трудились инженеры других специальностей. Градостроительное проектирование – командная работа. В ходе которой решаются вопросы взаимного положения на местности различных, как мы теперь говорим, функциональных зон поселений, но кроме этого и коммунальные проблемы: организация движения транспорта, подача воды, отвод стоков, защита от наводнений и т. д. Сейчас весь этот комплекс вопросов и составляет предмет деятельности, называемой градостроительством. Я отдал ей более сорока счастливых лет жизни.
Будущее показало, насколько удачным оказался мой интуитивный выбор. Работая в системе советского градостроительного проектирования, я состоялся в этой профессии. Любил ее за творческую составляющую, подвижный образ жизни, возможность трудиться в коллективе таких же увлеченных и интересных людей. А что до понятия «судьба», то как иначе объяснить многое из других поворотных моментов и событий в моей жизни? И с точки зрения простого выживания («индивидуальные заплывы» по Черному морю в 5 и реке Урал в 10 лет), и по сложившийся в целом линии жизни? О роли судьбы можно встретить много высказываний известных людей. Приведу лишь одну цитату: «конечно, я не перечил судьбе, но она меня вела…» Е. М.Примаков.
Но вернемся в май 1949 года. Выпускные экзамены прошли на удивление легко и быстро. В моем аттестате зрелости только две четверки – по математике и физике. Выпускные вечера в ту пору были скромными, может быть поэтому я свой и не запомнил. Говорили между собой, в основном о том, кто куда подает документы. А дальше случилось так, что все ребята моего десятого «А» разошлись, разбежались и (!) потерялись на просторах высшего образования и работы…Увы, но я больше никого из них не встречал в жизни. И встреч бывших выпускников 49 года никто не устраивал. Здание же школы же нашей № 7, как я уже говорил, в 1958 году попало под снос. Ее участок понадобился при строительстве нового корпуса посольства Франции. Сама школа вместе с коллективом педагогов и своими славными традициями была переведена в новую по тем временам часть Ленинского района Москвы, на улицу Крупской, 17. Где и успешно функционирует по сей день.
За всеми учебными заботами я как-то позабыл о своих сердечных делах. Приятной неожиданностью стало письмо от Бэлы из Риги. Она подтверждала приглашение в гости после сдачи вступительных экзаменов. Но для начала нужно было сдать документы в МИСИ и узнать о посещении подготовительных занятий. Тогда институт располагался в историческом районе Москвы, на Разгуляе, занимая старинный особняк графа Мусина-Пушкина. Он стоит на перекрестке Басманных и Спартаковской улиц, Слева, на уровне второго этажа и ныне виден странный знак. Поговаривали, что он означал принадлежность графа к масонскому ордену. Но на самом деле некогда это были солнечные часы. Об этом, как и о всей истории здания я узнал позднее, а пока что, волнуясь входил в дом, которому предстояло стать мне родным на долгие восемь лет. В приемной комиссии, сдав документы, я получил расписание вступительных экзаменов и консультаций. Так случайно вышло, что необходимый при поступлении экзамен по немецкому языку был последним.
Мне показалось это добрым знаком – в своих знаниях языка я не сомневался. Когда на собеседовании мы с преподавателем немного побеседовали на немецком (я рассказывал и отвечал на вопросы о Берлине и Германии), она настолько расположилась ко мне, что сказала: «Знаете, молодой человек, не будем тратить ваше и мое время. Не приходите вообще на мой экзамен. Я вам поставлю пятерку заочно». Сердечно поблагодарив милую женщину, я обрадовался неожиданно полученным дополнительным свободным дням до начала занятий, нагло не сомневаясь в успехе сдачи остальных предметов. К счастью, я не ошибся. Остальные экзамены были сданы на «отлично», что обеспечило мне необходимые для поступления проходные баллы. Теперь можно было подумать о поездке в Ригу.
Мальчишка! Мне, наивному, тогда и в голову не приходило, как могут воспринять ее родители мое появление в их доме. Кто я? Даже если Бэла рассказывала им о нашем знакомстве, в каком качестве я появлюсь? В 17 лет приехать просить руки дочери вроде бы рано. Да у меня и в мыслях подобного не было. Просто хотелось увидеться с Бэлой, не задумываясь, что будет дальше. Остановиться я уже не мог. Небольшие деньги на поездку у меня были, причем с юношеской непосредственностью я не задумывался о гостинице. «В гости!». Мудрая моя бабушка понимала, что остановить меня уже нельзя. «Смотри только, не натвори там глупостей», – сказала она. «Помни мою любимую поговорку: Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя для себя никаких последствий». Как в воду глядела!
Поезд пришел в Ригу утром. О точном времени приезда я не сообщил, Бэла ждала меня дома. В те годы обстановка в городе была совершенно спокойной. Русская речь воспринималась латышами нормально, никто не кривился и не делал вид, что не понимает по-русски. Мне объяснили, как добраться до нужной улицы. Это был самый центр Риги, недалеко от старого города. Квартира родителей Бэлы располагалась в солидном доме буржуазной архитектуры и оказалась большой и хорошо обставленной. Дверь открыла моя Бэла, покраснев и протянув мне руку. Вышла мама, со вкусом одетая, ухоженная, невысокого роста. Оценивающе присмотрелась и пригласила пройти. Видимо, я ей все же понравился, потому что приняли меня в этой семье очень тепло и просто. Узнав, что я не позаботился о гостинице, мама сказала: «Господи, о чем речь! Уложим тебя спать на диване в гостиной. А сейчас, дети, идемте обедать.». После обеда мы с Бэлой пошли гулять. Мы болтали, смеялись, она показывала мне старую Ригу: Домский собор, Пороховую башню и другие исторические здания. Наверное, я так увлекся экскурсией, что Бэла надула губки – она ждала большего внимания с моей стороны. «Ладно, завтра поедем на дачу», сказала она, посмотрев на меня со значением.
Утром после завтрака мы в сопровождении мамы оправились на электричке на взморье. Симпатичный одноэтажный домик стоял на опушке соснового лесочка, росшего на песчаном берегу залива. Я тащил два чемодана, дамы несли сумки с продуктами. «Это поселок Мелужи. А там, за лесом, река Лиелупе», объяснила Бэла. Весь день мы гуляли по взморью. В этот день я вел себя более внимательно и даже нежно, один раз даже решившись на робкий поцелуй в щечку. Однако, даже такие знаки внимания казались моей девушке недостаточными. На ее лице опять появилось недовольное выражение. Поужинав, все разошлись по комнатам. Я спал на диване в гостиной, Бэла легла на террасе. Огромная луна глядела в окно прямо на меня. Было тихо-тихо…
Проснулся я рано. Решив, что Бэла и ее мама еще спят, осторожно оделся в спортивный костюм и решил выйти умыться во двор. На цыпочках проходя через террасу, увидел, что Бэла не спит и как-то странно смотрит на меня. Одеяло на ней слегка откинулось, полуобнажив нежную девичью грудь. Глаза на ее лице казались огромными, они манили к себе. Я задохнулся. Еще миг, и… Не знаю, что произошло в этот момент, но я вдруг ощутил некое колебание воздуха и кто-то невидимый словно шепнул мне: «Не надо. Не делай этого.» Что это было? Споткнувшись, я неловко наклонился, чмокнул обнаженную руку своей девушки и быстро, не глядя в эти зовущие глаза, выскочил во двор. Наше тогдашнее воспитание не позволяло ничего иного.
Убежал в лес, в сторону речки, сердце колотилось. Слегка придя в себя, понял – надо возвращаться и вести себя просто, как обычно, словно ничего и не было.
За завтраком почувствовал какую-то перемену по отношению ко мне. Бэла сидела бледная, опустив глаза. Ее мама сухо сообщила, что они получили приглашение посетить знакомых в другом городе. Это был намек на то, что мне пора уезжать. Я все понял. Узнав расписание электричек, быстро собрался и, неловко поблагодарив хозяек, ушел на станцию. Мне повезло. Приехав в Ригу, на вокзале сразу взял билет на Москву и вечером уже сидел на боковой скамейке плацкартного вагона.
Никогда в жизни я больше не встречал Бэлу. Только однажды, случайно, от своей сокурсницы, тоже рижанки, узнал, что Бэла учится в сельскохозяйственной академии и собирается замуж. По своей тогдашней наивности я действительно не понял, что мой приезд Бэла, а особенно ее мама, скорее всего, рассматривали, как сватовство. Увы, я не оправдал их надежд. Московский «жених» оказался глупым мальчишкой…
Много раз, вспоминая этот случай, ловил себя на мысли о возможном крутом повороте в жизни, поступи я по-другому. Скорее всего, она не состоялась бы такой интересной, творческой и принесшей мне полное удовлетворение. И благодарить мне надо не только «нечто», шепнувшее «не надо». Дело было, конечно, не только в мистике. Пусть это прозвучит несколько пафосно, но нравственные критерии нашего взросления были иными.
То время ушло, как уходит все на свете. Тогда базой воспитания молодежи была семья, школа, комсомол. Были книги, кинофильмы. В том числе и в меру эротического содержания. Глупо полагать, что в вопросах отношений между мужчиной и женщиной мы были наивны. Но не было того поистине колоссального объема дополнительной информации, которую принесли ныне телевидение и интернет. Наша физиология была такой же, а вот воспитание отличалось большей «стерильностью», если можно так выразиться. Мы росли без огромного количества «постельных» сцен, которыми явно злоупотребляют режиссеры проходных сериалов на телевидении. В наше время матерные слова писали мальчишки на заборах, теперь – вполне уважаемые авторы в своих книжках. Мы росли без сообщений о гей-парадах и однополых браках. Без утренней, к завтраку, рекламы женских прокладок, «прямого эфира» Малахова и тестов ДНК на всю Россию.
Я пишу об этом вовсе не для того, чтобы сказать «тогда было лучше». Сравнивать и давать оценки глупо, ибо остановить технический прогресс и его дочку – информационную революцию – невозможно. Можно только констатировать возрастающее отставание от него нравственного начала в людях, особенно на Западе. И то, что нынешняя «свобода» нравов, в частности, ослабляет институт семьи. А это уже опасно.
Но я отвлекся от своей истории. Бабушка очень обрадовалась, увидев меня здоровым и невредимым. Узнав о моем досрочном отъезде из Риги, воскликнула: «Слава Богу, ты не наделал никаких глупостей», хотя я в деталях ничего ей не рассказал. Почувствовала.
Золотая моя бабушка! С удовольствием слушала мои рассказы о Риге и взморье. До первого сентября оставались еще несколько дней.
Созвонившись, с Володаром, получил приглашение приехать к нему домой. На следующий день он познакомил меня со своими родителями. Жили они в коммунальной квартире первого этажа дома в Первом Коптельском переулке, что возле института Склифосовского. Володар уже сдал экзамены за первый курс мехмата и давал мне советы, как лучше организовать свою самостоятельную жизнь студента. Уже не школа!
Тогда разговор за столом получился кратким. Много позднее, незадолго до своего ухода, Володар написал книгу «Страницы жизни». Из нее я узнал, какой интересной была жизнь его отца. Что же до жизни самого моего товарища, то вся она прошла на моих глазах. По окончании МГУ он преподавал в Московском текстильном институте. Защитил кандидатскую диссертацию, но вынужден был оставить преподавание из-за слабости горла. Нашел себя в сочинении научно-фантастических рассказов, но особенно в журналистике. Много и интересно работал в журналах «Квант» и «Наука и Жизнь». С его подачи в этом журнале появился мой первый литературный опыт – небольшая статья «Человек и город». Еще молодыми мы с нашими женами совершали небольшие путешествия по Подмосковью на первых тогда частных автомобилях «Москвич 401». Позднее мы виделись уже не так часто. Последние годы жизни, уже выйдя на пенсию, Володар проводил время дома, работая над статьями и своей книжкой. Доходов кроме пенсии у него почти не было, жил он более чем скромно. Выпустить его воспоминания помогли друзья, и я в их числе. В скромной нише колумбария на кладбище бывшего московского крематория две урны и два портрета – Володара и его отца. По счастливой случайности это место оказалось буквально рядом с могилой моего папы. Регулярно посещая ее, кладу цветы своему отцу и Лишевским.
За несколько дней до начала занятий, выходя из дома, я столкнулся с девушкой Лидой. Внимание ее ко мне прочиталось на этот раз очень уж явно. «А ты не хочешь зайти, посмотреть как мы устроились?» Впечатления от поездки в Ригу были еще совсем свежи, и я вежливо отказался. Лида не сдавалась. «Смотри, какая погода! Давай сходим в Парк Горького?» Вспоминаю об этой прогулке с улыбкой, насколько нелепо мы выглядели, как пара. Сходив домой, моя барышня переоделась во все броское. Узнав, что у меня есть модный по тому времени белый шейный шарфик, уговорила его напялить. Выше меня на полголовы, нежно держа под руку своего щуплого кавалера, гордо посматривала вокруг: «Какова я!». И хотя я страшно смущался, Лида посчитала свой план выполненным.
Напрасно. Впереди у меня был институт.
Краткое послесловие
Хорошо известно, что многое, если не все, в характер человека закладывается в детстве.
В моем случае это подтвердилось полностью. Не только внешние обстоятельства, но и события, сопровождавшие жизнь моей семьи в период моего детства и начального взросления, оказали, как мне представляется, самое непосредственное влияние не только на характер. Они во многом выработали главные принципы поведения во всей последующей жизни. В отношении к своим гражданским обязанностям, самодисциплине, вкусам и привычкам.
Это дает мне повод еще раз вспомнить с глубокой благодарностью своих родных. Бабушку Людмилу Константиновну, прожившую сложную, сломанную революцией жизнь, и сохранившую несмотря на это большое доброе сердце. Кланяюсь ей за все тепло, которое она мне отдавала долгие военные годы.
Своих родителей – маму, Елену Васильевну Гусеву и отца, Георгия Анатольевича Фалеева, воспитавших во мне в эти сложные и тяжелые порой годы самые лучшие человеческие качества. Прежде всего – любовь к своей Родине, честность, порядочность, понятие доброты и справедливости, и, конечно, любовь к труду, как основе всего в жизни.
Пусть эти небольшие очерки будут им скромным памятником.
Часть вторая
Стихи разных лет
Глава первая, в которой автор говорит о Поэзии, вспоминает первые опыты стихосложения и рассказывает об обстоятельствах, их сопровождавших
Прежде чем приступить к рассказу о первых опытах стихосложения, я прошу разрешения читателей на короткое, но важное предисловие. Те, кто посчитают мои дальнейшие рассуждения лишней частью книги, могут их просто опустить. Однако, я хотел бы все же пояснить свое отношение к Поэзии.
Не пугайтесь. Лекции по литературоведению не будет. Не только потому, что я дилетант и могу судить о поэзии лишь непрофессионально и субъективно. В конце-концов вы получили сборник моих стихов, а не учебник по литературе. Просто мне хочется коротко высказать свое отношение к Поэзии с большой буквы – сияющей вершине творческого гения человечества.
О поэзии написаны сотни томов. Само поэтическое наследие огромно. Несмотря на очевидную субъективность оценок, вряд ли все же можно усомниться в существовании неких общих подходов к познанию одного из чудес человеческой мысли – Поэзии.
Поскольку я не ставил перед собой и вами задачи анализа многочисленных литературных источников, ограничусь лишь немногими ссылками на известных и уважаемых мною авторов, добавив к ним кое-какие собственные суждения.
Любопытна этимология слов «поэзия» и «проза». В древнегреческом «поэзия» было производным от глагола «делаю», «творю», тогда как «проза» восходила к понятию «простота». Иными словами, уже тогда люди чувствовали разницу между простой устной речью и речью усложненной – стихотворной. Более того, древние эллины отличали разные виды поэзии и называли их покровительницами нескольких муз. Эвтерпа (прекрасноголосая) считалась музой лирической поэзии, тогда как Каллиопа – эпической, а Эрато – любовной.
Познавательная википедия DAZ.SU дает такое определение поэзии: «Поэзия – особый способ организации речи: привнесение в речь дополнительной меры (измерения), не определенной потребностями обыденного языка: словесное художественное творчество, преимущественно стихотворное. Дополнительной мерой речи является стих (стихотворная строка), а также рифмы, метр и проч.»
Интересно, что у писателя и критика М. И.Веллера я также наткнулся на двоякое толкование поэзии. Первое можно назвать научным, с точки зрения действия описываемого автором «закона всемирного структурирования» (М.Веллер, «Перпендикуляр», изд. «АСТ», Москва, 2008 г., стр.156–164). Он пишет: «Из слов, которые в языке стоят беспорядочно, поэт методом организации создает такие вербальные конструкции, где присутствует ритм, присутствует рифма и присутствует размер. И получаются ритмованные, мелодичные стихи, которые не существуют в простой речи. Это классический пример АНТИЭНТРОПИЙНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ ХУДОЖНИКА НА ЯЗЫК» (выделено автором цитаты – В. Ф.) Поясню, что «антиэнтропийный» означает более упорядоченный, более структурированный текст. Это, так сказать, «поверка алгеброй гармонии», то, что Пушкин приписывал Сальери. Но тут же М.Веллер пишет о поэзии совсем другое.
«А то, что литература может быть совершенно бесполезна вне нас, в окружающей жизни, и ничего не изменять в окружающей жизни, имеет для нас небольшое значение или вовсе никакого. Потому что она живет в том самом Бытие-внутри-нас, которое и является культурой». И еще. «Художник создает миры внутри нас – а потом оказывается вдруг, что рушатся реальные миры, а вот эти вымышленныепродолжают жить. Давным-давно нет Древгей Греции, а еще додревняя, вот та самая ахейская – это вам Гомер, вот вам «илиада», и вот вам «Одиссея», до сих пор ее читают…».
Так (я сократил цитату) пишет М.Веллер о роли иместе литературы вообще и поэзии в частности в мировой культуре.
А вот изумительные по точности и эмоциональной силе слова моего любимейшего Константина Георгиевича Паустовского. «Я читал подряд и выучивал наизусть всех поэтов, книги которых брал в библиотеке. Меня покоряла музыка стихов. Только в стихах раскрывалось до предела певучее богатство русского языка. В стихах слова звучали как бы наново, как бы только что найденные и сказанные впервые. Я бывал потрясен их точностью, выразительной силой и блеском»…
«Я был окружен толпой поэтов. Я беседовал с ними. У меня кружилась голова от множества их мыслей и образов, литых и драгоценных»…
«Все окружающее я видел сквозь прозрачное вещество стихов. Сначала мне казалось, что это окружающее приобретало иной раз от прикосновения поэзии то содержание, которого в нем не было, приобретало преувеличенный блеск. Но это было не так. Ни тогда, ни сейчас я ни на минуту не жалею о своей юношеской одержимостью поэзией. Потому что знаю, что поэзия – это жизнь, доведенная до полного выражения, раскрытие мира во всей его глубине, трудно охватываемой нашим ленивым взглядом». (К.Г.Паустовский, Собр. соч., М, изд. «Художественная литература», 1982 г., том 4 «Повесть о жизни», стр. 473.
Сказано превосходно. Обратите внимание на фразу, что «в стихах слова звучали как бы наново». От себя добавлю о чудесной особенности истинной поэзии говорить предельно сжато о вещах привычных, но с неожиданных сторон.
Есть в психологии так называемый «тест Роршаха». Испытуемому показывают картинку с хаотически разбросанными пятнами разных очертаний и размеров, и предлагают разглядеть в этом хаосе нечто осмысленное. Лицо, фигуру, или предмет. То же происходит и в поэзии. Во множестве хотя и знакомых, но причудливо сочетающихся картинок жизни, впечатлений, поэт способен уловить некие закономерности более высокого порядка и сказать о них обычными словами, но в необычном сочетании этих слов. Примеров можно привести несть числа, но ограничусь одним: «Под каждым беретом, ушанкой, сомбреро безмерности мира отдельная мера…» Это Евгений Евтушенко. Безмерности мира! А?
Закончу мысли о поэзии цитатой из знаменитого словаря В. И.Даля: «ПОЭЗИЯ – изящество в письменности; все художественное, духовно и нравственно прекрасное, выраженное словами, и притом более мерной речью. Поэзией, отвлеченно, зовут изящество, красоту, как свойство, качество, не выраженное на словах…» и т. д.
Поэтому не все, что рифмовано, поэзия. Реклама, например. В лучшем случае ремесленничество, в худшем – профанация и пошлость.
Давайте любить Поэзию! В нашей жизни так ее не хватает! Давайте любить, ценить и хранить наш родной русский язык:
На горизонте леса дальнего простую красоту
Чуть тронул луч заката вдруг прощальным поцелуем.
Как редко нынче можно встретить Доброту:
Мир стал жесток и злобно предсказуем…
Теме добра и любви посвящены многие другие мои стихи, Впрочем, вы убедитесь в этом сами, как и в том, насколько они соответствуют вашим представлениям о поэзии.
Несколько слов о языке моих стихотворений. Я стараюсь следовать примеру великих предков, избегая модных словечек и оборотов. Наблюдаемое ныне, особенно в социальных сетях, издевательство над «великим и могучим» не только ужасно огорчает, но и настораживает.
О каком патриотизме, о какой любви к Родине можно говорить, если мы не уважаем и не любим свой собственный, такой прекрасный, удивительно точный, тонкий в оттенках, такой потрясающе выразительный русский язык! Я резкий противник упрощения нашей речи, особенно ее тупого «англизирования». Конечно, в каких-то разумных пределах без этого обойтись нельзя, в специальной терминологии, например. Но совершенно неоправданным выглядит увлечение в последнее время чужими и неблагозвучными для русского уха терминами вроде «мерчендайзеров», «квестов», и прочих «лайфхаков». Или прилипчивая манера «красивости» в названиях самых обычных предприятий быта, в наименованиях магазинов. В свое время над подобным смеялись еще Ильф и Петров, помните – «извозчичья чайная «Версаль». Каждая лавчонка теперь не иначе, как «минимаркет!
Во Франции действует великолепный закон о защите родного французского языка. За использование в названии торговых предприятий иностранных слов надо платить приличный налог, а то и вовсе огромный штраф! Если уж мы завистливо смотрим на Запад, отчего не последовать за Францией? Теперь, после принятия поправок к Конституции РФ, в том числе о статусе русского языка, остается уповать на здравый смысл наших депутатов и повышение уровня образования молодежи. А также на великую силу самого великого и могучего русскогоого языка!
И еще. Я не смею называть себя поэтом. Но мои стихи написаны не по чьему-то заказу. Они совершенно искренние. Они – отражение моего видения мира и моей души.
А теперь о том, с чего все начиналось. Первые опыты написания неких рифмованных текстов относятся к тому удивительному периоду культурной жизни СССР, когда мы увлекались песнями Юрия Визбора, Булата Окуджавы, Высоцкого, слушали джаз и «Битлз» на «костях» – так у нас назывались подпольные грампластинки на рентгеновских снимках. Впрочем, совпадение было только по времени, не более того. О подражании не было и речи.
Собралась однажды компания молодых интеллигентных пар и возникло желание как-то нестандартно встретить Новый год (кажется, 1959-й). Меня попросили что-нибудь сочинить для домашнего «капустника», и жертвой моей иронии стал кандидат наук физик Орест. Тогда очень популярной была песенка про девушку Тоню и ее незадачливого поклонника («В одном отдаленном районе, двенадцатый дом от угла…). Поскольку я немного мог себе аккомпанировать на аккордеоне, я решил сохранить мелодию и написать свой текст. Смысл шутки вы уловите сами, поскольку обыгрывалось отсутствие у Ореста автомобиля (у остальных машины были). Получилось вот что.
В одной отдаленной эпохе, где сила царила и крест,
согласно седому преданью жил доблестный рыцарь Орест.
Имел он жену молодую, был строен, высок и плечист,
но не был Орест, к сожаленью, любитель-автомобилист.
И как-то случилося, братцы, я сам до сих пор не пойму,
доверил Орест покататься с женою дружку своему.
Завел тот мотор кадиллака, доспехи в багаж побросал
и, хлопнувши дверцей небрежно, жену молодую умчал.
Хватился Орест, но уж поздно – растаял бензина дымок,
хотя и ругался он грозно, но слез удержать он не смог.
В любви надо действовать смело, машину иметь самому
И это серьезное дело нельзя доверять никому!
Прости меня, Орест! Шутка получилась не очень доброй (Орест был отнюдь не высок, а напротив небольшого роста и полноват), к тому же довольно скоро с женой они разошлись… Но тогда я сорвал первые аплодисменты, что и подвигло автора на сочинение других шуточных песенок. Тексты их не сохранились, но помню, что они были не такими обидными для адресатов.
А вот с тем, как слово может задеть очень сильно, я и мои сослуживцы по институту Гипрогор столкнулись позже. Спустя несколько лет после первого опыта сочинительства я готовил тексты к «капустнику» для одного из праздничных вечеров (сейчас такие вечера называют корпоративами, но мне почему-то ужасно не нравится это нерусское слово).
Решено было затронуть в выступлении тему давно не ремонтировавшегося паркетного пола в коридоре института. Завхозом тогда был у нас неплохой, в общем, товарищ по фамилии Игнатьев. И вот выходим мы на сцену актового зала и хором поем такие частушки:
Каблучки, эх, стучат и ломаются,
В коридорах народ выражается.
Вспоминает паркетчика и мать его
И хозяйственника, эх, Игнатьева!
В нашем исполнении прозвучало не «Игнатьева», а «эх, и гнать его»… Директор наш Ян Алексеевич Аир-Бабамян был крут и на эту критику отреагировал… увольнением бедного завхоза! «Что ж ты, Володя, так меня подвел, – упрекал меня Игнатьев, – не ожидал!». С тех пор я понял, что со словом нужно обращаться очень осторожно.
Шло время, сочинялись какие-то еще шуточные и поздравительные стихи. Спустя несколько лет мой брат Павел, окончив институт, получил назначение на работу в одно из советских учреждений в Ираке. Из Багдада он прислал свою фотографию на одном из мостов через реку Тигр. В ответном письме я написал ему следующие строки:
По знойным пескам вавилонской земли
три старых шумера уныло брели.
Присел где устало один наугад,
основан позднее был город Багдад.
Столетья летели, пылили пески,
калифы в гаремы ходили с тоски,
и крик муэдзинов протяжный и звонкий
над городом плыл паутиною тонкой.
По улочкам узким, во мраке сокрытым,
Гарун-ар-Рашид ковылял инкогнито,
изящную вязь прихотливых узоров
чеканщики ловко гранили и споро.
Расплавленным золотом солнце сияло,
купцы предлагали товар свой устало,
и оживлялся тогда только город,
когда все ловили багдадского вора…
Но в веке двадцатом не та уж планета.
За пляской реклам не видны минареты,
и только турист утомленный спешит
седых усыпальниц потрогать гранит.
На площади круглой толпятся машины.
Над древней столицею запах бензина.
Лишь небо, по-прежнему сине и знойно,
в фонтаны дворцовые смотрит спокойно.
Как черные полосы шкуры звериной
над Тигром мосты напружинили спины.
Там в позе небрежной, спиной к мавзолеям
стал – руки в карманы – мой брат П.Фалеев.
Гляжу я на снимок. О, город Багдад!
Такому приезжему, верно, ты рад?
Прости ему молодость, местный народ,
С годами такой недостаток пройдет…
Ложатся на здания синие тени,
Пустеют старинных мечетей ступени.
Багдад засыпает… алейкум салам!
Что в кадр не попало, я выдумал сам.
Тогда мне очень нравилась строчка «и крик муэдзинов протяжный и звонкий над городом плыл паутиною тонкой». Прошли многие годы, мне довелось побывать в нескольких мусульманских странах, и я понял свое заблуждение.
Речитатив священников, который раздается с минаретов в половине пятого утра, хорошо усиленный громкоговорителями, при всем уважении к исламу нельзя назвать «протяжным и звонким». Он гортанен и резок, а потому «плыть» над городом он не может… Но в те времена вообще все заграничное несло на себе отпечаток тайны и привлекательности. Кто бы мог подумать, что нынешний Багдад будет истерзан войной и терактами и «туристами» там будут американские солдаты! O, tempora, o mores!