Блокноты-3

Воскресенье – ну вы сами понимаете, впереди сложная неделя, хоть сегодня надо расслабиться.

Единомышленники

Лондон, на вокзале покупаем кофе. У баристы рука в гипсе. Я показываю ему свою сломанную руку с фиксатором. Мгновенно становимся друзьями, узнаю много деталей его биографии. Вспоминаю рассказ О’Генри.

Простыня

Двое мужчин наблюдают, как женщина хочет натянуть маленькую простынь с резинками на кровать размера «кинг».

– И не пытайся, не получится.

– Надо попробовать, вы лучше помогите!

Мужчины помогают. Простыня трещит.

– Мы попробовали.

– Да, но только я не поняла, зачем вы простынь порвали?

Фото

– У тебя морщины, мешки под глазами – зачем ты ставишь в блог свои фотографии?

– Это я для себя ставлю. Лет через десять вернусь к старым записям и буду восхищаться – ах, какой я был красивый!

Возвращение

– Я с новой девушкой решил пожить в деревне, где был счастлив с другой женщиной десять лет назад.

– И что, новое счастье?

– Что, что… Магазин там закрыли, вот что!

Пить или не пить?

Я не встречал непьющих приличных людей. – Сергей Шнуров.

Нормальный человек в нашей стране откликается на окружающее только одним – он пьет. Поэтому непьющий все-таки сволочь. – М. Жванецкий.

Если человек не пьет и не курит, поневоле задумываешься, уж не сволочь ли он? – А. П. Чехов.

Он прочитал мудрые мысли, бросил пить, курить, и задумался: что бы ему такое отчебучить, чтобы в сволочи не записали?

Грибы

– А почему эти грибы сыроежки?

– Они сыр едят!

Абстрактное

Мы выпивали около озера. По серому небу ползли еще более серые тучи. Мертвое дерево на берегу мрачно топорщилось сухими ветвями. На одной из них сидел орел и высматривал в воде крупную рыбу на ужин. Мы говорили о высоком и о литературе.

– Нет у Чехова положительных героев, – сказал кто-то.

Все задумались.

– А шкаф? – спросил я.

– Точно! Многоуважаемый шкаф. У него не было ни одного недостатка.

Мы пригубили и продолжили разговор о классиках.

– «Анна Каренина – лучший роман, который я прочел в последнее время, – сказал я.

– А я анекдот знаю, – сказал кто-то. – Едет машина вдоль железной дороги. Проносится поезд. «Ты „Анну Каренину“ читал?» – спрашивает шофер у попутчика. «Нет, а что?» – отвечает попутчик. «Нет, ничего, – говорит шофер, – уже проехали».

– Гы-гы-гы!

Орел захлопал крыльями, улетел. Стало тихо. Пошел странный дождь. Капли падали из тучи, но до земли не долетали, зависали в воздухе.

– Надо выпить за здоровье, – предложил кто-то.

– Этот тост с каждым годом становится все актуальнее, – заметил друг-физик.

И тут мы выпили до дна.

Из дневников

Каннибил

Зачем убивать людей, если ты их не ешь?

Робинзон

Жду корабль. Без него мое имя не сделается нарицательным.

Робин Гуд

С печалью смотрю в будущее: чем я буду заниматься, когда не станет богатых?

Всадник без головы

Одна у меня радость – не надо плакать по волосам.

Дон Кихот

Зря я пошутил с мельницами. Глупцы запомнят только это.

Воланд

Какой сейчас выбор недвижимости в Москве! Можно обойтись без трамвая.

Спящая царевна

Проснулась, почитала новости. Приняла снотворное.

Дом в тысячу комнат

Да, хочу дом в тысячу комнат!

Чтобы утром в теплом халате я выходил в коридор, неслышно шел босиком по толстому ковру, тихонько открывая двери и разглядывая в сером свете еще молодого дня застывшее время, хранящее далекое прошлое.

Под Одессой

Маленькая кухня с высокими потолками. Стены побелены и пачкаются, если к ним прислониться. За столом над тарелкой, надув губы, сидит брат. Я пальцем попробовал, насколько горяч его суп, и теперь он отказывается есть. А за окном весна, цветет черемуха, а вечером будут жужжать майские жуки.

Вышний Волочек

Бревенчатый дом, два окна большой комнаты выходят на оживленное шоссе Москва-Ленинград. Подоконники заставлены горшками с геранью, на полу стоят кадки, в которых растут гигантские фикусы. Я притаился между фикусами и представляю себя в джунглях. В кресле сидит дедушка и на аккордеоне играет вальс «Амурские волны». Ничего другого он играть не умеет, и вообще аккордеон он берет в руки только когда выпьет.

Столовая – она же одновременно и дедушкина спальня. Железная кровать с панцирной сеткой застелена грубым синим одеялом. За столом еле уместилась наша большая семья. Дядя Миша поднимает рюмку и долго всем объясняет, что водка чище и полезнее, чем вино. Я его слушаю, раскрыв рот.

Сибирь

Тайга на севере от Байкала. Щитовой дом посреди соснового леса. Предновогодняя ночь. Я пальцем оттаял дырочку в замерзшем окне и смотрю, как качающийся фонарь освещает снежные вихри, танцующие между деревьев.

Казахстан

Барак среди солончаков Балхаша. В комнате самое ценное – это холодильник ЗИЛ. На его белой дверце удобно показывать диафильмы. Днем можно смотреть в окно. Там горячий ветер гоняет по улице поселка круглые перекати-поле.

Белый одноэтажный дом на четыре квартиры. Поселок среди солончаков вырос и стал называться городом. В моей комнате стол, покрытый черно-желтой скатертью. Передо мной лежит тетрадка с фантастической повестью о далеких девяностых годах двадцатого века. Я сижу в ракете и в данный момент пролетаю мимо Сатурна. За спиной учительница – она пришла проверить условия для занятий. «Условия идеальные!» – говорит учительница маме и уходит.

На обрывистом берегу Балхаша стоят пять домов. Это место считается самым лучшим в городке. Я сижу в большой комнате и смотрю через окно, как большие серые волны разбиваются о скалы. Рядом на стуле сидит трехцветный кот Мурзик. Я пытаюсь его погладить, но он соскакивает на пол и направляется в угол комнаты, где лучше всего слышно, как внутри перегородки скребутся мыши.

Пушкино

Городок под Москвой. Улицы засыпаны желтыми листьями кленов. Четырехэтажный кирпичный дом, большие подоконники. Я расставил на подоконнике оловянных солдатиков и вдруг понял, что это в последний раз. Больше они мне неинтересны. Я смахиваю солдатиков в коробку и раскладываю железные рубли, подаренные отцом.

Подмосковье, поселок Строитель

Дачный поселок около Мытищ. Я сижу на диване в маленькой комнате и переписываю конспект лекции по химии. Этим можно было заняться и дома, но тут, рядом с автором конспекта, приятнее. Автор сидит и ровняет ногти маленькой пилкой. От автора пахнет духами, и от этого запаха у меня кружится голова.

Подмосковье, Долгопрудный

Долгопрудный, комната в общежитии. За окном слышно, как проносятся электрички. Четыре кровати, стол у окна, заставленный грязными тарелками и стопками книг. У моей кровати второй стол, покрытый белой скатертью. На нем уютная лампа с зеленым абажуром, рядом книги по теории поля и квантовой механике. Я стою перед столом и смотрю на огромное красное пятно от вина. «Главное, что мы книги не залили!» – утешают меня соседи по комнате.

Подмосковье, Долгопрудный

Маленькая комната в лабораторном корпусе. Мы с приятелем паяем установку для изучения плазменного разряда под высоким напряжением. Серый металлический каркас, стеклянные колбы, провода, насосы. Наш куратор прикатил на тележке огромный трансформатор в деревянном ящике. «Через месяц попробуем шаровую молнию получить!» – говорит он, разламывая доски огромным гвоздодером.

Москва

Прокуренная комната теоретиков в Институте атомной энергии. Мне выделили обшарпанный стол, которым я могу пользоваться четыре часа в неделю. У доски стоит шеф, пишет длинное уравнение и громко разговаривает сам с собой. Он цитирует какие-то немецкие пословицы и очень доволен своей образованностью.

Сочи

Санаторий в Сочи. Я лежу на кровати и читаю книгу по уравнениям матфизики. В комнате темно – деревья растут прямо под окнами. Сосед сидит на своей кровати, смотрит на меня и вздыхает. Он из Норильска, на руке у него татуировка: кинжал и змея. Я знаю, что это означает, и стараюсь его не задевать.

Домбай

Небольшая хижина высоко в горах над альплагерем Алибек. За окном ночь, вьюга. Кто-то играет на гитаре. Мы сидим около печки. Той самой печки, где

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат над горой…

– Какой дурак ставит лыжи у печки! – возмущается наш инструктор.

Петрозаводск

Комната на турбазе в Петрозаводске. Четверо мужиков играют в преферанс. Нас учит Колька – брат моей девушки. «Скатерть и женщины – главные враги преферансиста!» – говорит он. Из окна доносится музыка – это начались танцы на веранде.

Подмосковье, Чкаловская

Станция Чкаловская, рядом Звездный городок. Большой желтый дом, построенный пленными немцами. В комнате три кровати, но мы с друзьями сидим на полу и смотрим фильм о нашем сплаве по Чусовой. Трещит кинопроектор, в его луче видны летающие пылинки. В комнате темно, я пытаюсь погладить колено моей девушки. Мою руку отталкивают и объясняют, что надо сидеть спокойно.

Москва

Ленинский проспект, лаборатория ядерного магнитного резонанса. Подвал, жарко, пахнет ацетоном. Я сижу за спектрометром и смотрю на экран осциллографа. Под рукой двадцать ручек, которыми надо настроить однородность магнитного поля. Рядом стоит аспирантка и тоже смотрит на экран. «Ты бы хоть обнял девушку!» – говорит наш инженер, пытаясь запихнуть огромный звуковой генератор на полку.

Москва

Студенческое общежитие на Стромынке. Меня пригласили отметить самый короткий день в году. Стол накрыт новенькой клеенкой, на нем бутылка вина, салаты, жареная картошка. Две девушки нарядны и красивы. Я достаю из портфеля бутылку коньяка и коробку конфет. «Ну, я пойду соседей проведаю!» – говорит одна из них и уходит. Со мной остается чуть полноватая брюнетка с большими черными глазами.

– Скажи что-нибудь! – говорит она.

– Пусть у тебя все будет хорошо! – говорю я, поднимая стакан с вином.

Она делает глоток, отворачивается и смотрит в окно, за которым падают большие хлопья снега.

– Хоть бы из вежливости сказал, что не у меня, а у нас будет все хорошо! – говорит девушка и уходит звать подружку обратно.

Москва

Комната моего шефа-теоретика. Если бы не кусты, то было бы видно Москву-реку и стадион в Лужниках. Шеф возится с картотекой, я сижу за соседним столом и вывожу уравнение, чтобы описать свои экспериментальные данные. Проходит полчаса, шеф встает и смотрит мне через плечо. Я перечеркиваю всю страницу и говорю, что без ошибок я могу выводить формулы только в ночной тиши. Шеф кивает и снова садится перебирать карточки.

Москва

Ленинский проспект. Окна моей комнаты выходят на гостиницу «Спутник». Я сижу за столом, покрытым той самой черно-желтой скатертью, на которой я много лет назад писал фантастическую повесть. Передо мной толстая тетрадь в клеточку. Золотой свет от лампы, синий зимний вечер за окном. Перо авторучки аккуратно выводит строчки:

То ли с ветром холодным, резким,

То ль со снегом, летящим комьями,

Птица мокрая, будто в клетку,

Залетела ко мне в комнату…

…Проходит час, второй… Телефон молчит.

Москва

Маленькая комната в белом панельном доме у метро «Текстильщики». Табачный дым, много бутылок.

Чужие лица, чужие глаза… Кто они? Расплылись, смешались. Я хочу остаться наедине с хозяйкой, но меня учит жизни какой-то пьяный качок:

– Парики носят только педики и те, кого я соплей перешибу! Нормальные пацаны стригутся коротко, и им плевать на красоту морды.

Я киваю. Меня тошнит, теперь я хочу быстрее на улицу.

Москва

Квартира около метро «Коломенское». Самодельная мебель хозяина. Дверца шкафа не хочет открываться – ее надо сильно дергать, упираясь ногой в соседнюю. На столе стоит пишущая машинка. Надо печатать диссертацию, но хочется спать и есть. На кухне в кастрюле остатки плова от вчерашних гостей. Я сажусь на табуретку, закуриваю и думаю о походе в Карпаты.

Москва

Кухня в старом деревянном доме на берегу Москвы-реки. Я сижу за столом и готовлю салат из укропа с зеленым луком. В духовке доходит мясо с луком, сыром и майонезом. У окна мужчины пьют разведенный спирт. Рядом со мной две девицы без стеснения обсуждают, что крепкий слесарь гораздо лучше, чем замороченный ученый. Я пытаюсь возразить, что крепкий ученый лучше, чем замороченный слесарь, но на меня машут рукой и говорят, чтобы не умничал.

Москва

Ленинский проспект, высотный дом с золотыми балконами. Первая своя квартира. Лифты с зеркалами, вахтер, много машин на парковке. Рядом живут Лев Лещенко, Валентина Толкунова… Я стою посреди большой комнаты и с недоумением оглядываюсь. Грязный паркет с пузырем посредине, обои отклеиваются, из угла комнаты дует, перекошенные бетонные балки, дверцы шкафов не закрываются, ванная комната заляпана цементом… такое чувство, что в квартире нет параллельных и перпендикулярных линий.

– Фиг с ней, с геометрией! – говорю я и иду на кухню курить.

Спички я забыл, но электрическая плита работает. Я прикуриваю от раскаленной конфорки и смотрю через мутное окно на пруд, лес и убегающий к горизонту проспект.

Москва

Садовое кольцо, рядом МИД. Квартира приятеля-художника. На кухне красный потолок, на стенах нарисованный кирпич, в комнате много картин, в углу прислонились еще штук двадцать. На картинах ужас на крыльях ночи, боль, страх, безвременье… Нам всем наливают по стакану, становится легче.

– Я вам такое же нарисую, – говорит художник. – Только скажите, на какой стенке.

Москва

Соседи по дому. Дорогие мебельные гарнитуры, все вылизано, по комнатам ходишь, как по музею. Сажусь на краешек стула и слушаю рассказ, как «там» хорошо и как «тут» плохо.

Подмосковье

Знакомый живет в сельском доме под Москвой. Заходя в дом, ударился головой о притолоку, споткнулся о высокий порог. В комнате пахнет дымом и кислой капустой. Стол, лавка, стулья… В углу иконы, под ними телевизор, накрытый белой кружевной салфеткой. Чтобы салфетка не съезжала, на ней стоит хрустальная ваза.

– Зиму обещают холодную, – говорит знакомый. – Надо загон для козы как-то утеплять.

Подмосковье, Внуково

Снимаем дачу во Внуково. Если ветер со стороны аэропорта, то трудно дышать от выхлопа самолетов. Две крошечные комнатки. В них место только для кроватей, стульев и шкафа с одеждой. Вся жизнь на веранде. Вечером туда слетаются комары. Замечаю, что после рюмки водки то ли комаров становится меньше, то ли они начинают меня бояться.

Подмосковье, Сушкинская

Построили свою дачу около Голицино. Июль, ночь, я сижу в большой комнате, обитой вагонкой, печатаю рассказ и прислушиваюсь к ночным звукам. Гудят электрички, где-то под полом шуршат мыши. Непонятно, откуда они взялись. Мы везде, где могли, запихали стекловату. Такое чувство, что появились мыши-мутанты, которым стекловата не страшна.

Москва

Огромная квартира на набережной. Раньше тут жил известный маршал. В стенных шкафах остались коробки. С волнением распечатываю, надеясь прикоснуться к истории. Но там старые тряпки, дешевая посуда… По кухне бегают тараканы. Они залезают под потолок и с высоты четырех метров нагло на меня смотрят. Все окна выходят на реку, по которой ночью проходят груженые баржи. Буксиры пыхтят: «Бу-бу-бу…». Пройдет немало времени, пока я перестану по ночам обращать на них внимание.

Москва

Много комнат, где отмечали дни рождения. Большой стол, стулья, табуретки… на столе оливье, селедка под шубой, салат из огурцов с помидорами, пирог с капустой, жареная курица с вареной картошкой, яблочный сок с мякотью, грузинские вина и водка. Мужчины курят на лестничных площадках и обсуждают футбол. Женщины остаются за столом, они говорят о детях и магазинах.

Москва

Лаборатория переехала в новое здание. У нас три больших комнаты. Я отгородил книжными полками уголок, повесил плакат, что «Босс всегда прав», и теперь у меня есть место, где я могу положить голову на ладони и прийти в себя после беготни за деньгами на оборудование и зарплату.

Москва, Ростокино

Квартира с окнами на скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Я стеклышками циклюю паркет. Под окном проходят трамваи, солнце освещает светлые стены. На полу пачка сигарет, зажигалка и бутылка армянского коньяка. Впереди еще много лет жизни, но как прожить эти годы?

Москва

Большая квартира около Кутузовского проспекта. Одно из окон выходит на железнодорожные пути. Я уже выпил и поэтому философски смотрю на движущийся поезд. Перед этим мне показали настоящее биде, что удивило и обрадовало меня. Знай наших! Не надо за биде по «европам» ездить.

Много гостей, жесткая атмосфера. Язвительная, немного чужая. Тут никого не жалеют, тут надо быть на их уровне. Параллельный мир, где мой уровень никого не интересует. Я ухожу в комнату, откуда можно смотреть на поезд – это мне понятно. Вот рельсы, вот вагоны, вот опять падает снег…

Киев

Огромная квартира на Крещатике. В одной из комнат рояль, но его почти не видно. Он заставлен пустыми бутылками, вазочками, коробками. Мы сидим за столом и слушаем хозяина квартиры. В таких квартирах почему-то всегда говорят, что раньше было лучше. Еще лучше…

Мытищи

Панельный дом, большая кухня, маленькие комнаты. Мы с хозяином жарим мясо и понемногу выпиваем. Мне объясняют, что надо получать экономическое образование. Я не хочу этому учиться, но киваю. Между «надо», «хочу» и «буду» может существовать большая дистанция…

Москва

Дом у Павелецкого вокзала. Курить можно в ванной. Дым уходит куда-то ввысь, под потолок, превращается в облако и постепенно исчезает. В этой квартире можно болтать о глупостях и слушать рассказы о тенденциях. А можно не слушать, а просто дремать в уголке.

Москва

У окон, выходящих на Садовое кольцо, тройные рамы. И еще сложная очистка воздуха. Я смотрю вниз. Жизнь Садового кольца с высоты восьмого этажа завораживает. Осенний вечер, дождь, тысячи машин… В соседней комнате ругают власти. Это нормально. Это неисчерпаемая тема для разговоров. Кто виноват – уже решили. Сейчас решают, что делать. Это надолго. Наверное, навсегда…

Казань

Много у меня было гостиничных комнат, запомнилась эта.

Клубы дыма, разбросанные вещи, запах кофе и немытого тела соседа по комнате. Он или пишет, или ведет бесконечные разговоры о полимерах и белках. Я быстро иссяк, но к нему приходят знакомые. Они пьют кофе, разбавленный спирт, много курят, говорят о полимерах… Подремать я ухожу в холл, где стоят большие мягкие кресла.

Москва

Фрунзенская набережная. В комнате полумрак, огромный стол, выпивка, закуска, опять выпивка… За столом бывшие комсомольцы. Кто-то пытается петь «Любовь, комсомол и весна…». Меня все время спрашивают: «Ты с нами?». Я киваю – а где же я сейчас выпиваю?

Куршская коса

Снимаю комнату в Литве. У меня кровать, маленький шкаф, журнальный столик и два стула. По утрам я долго смотрю в окно, где на фоне белесого неба засыхает куст. Не понимаю, зачем мне два стула – кого и зачем сюда можно пригласить? До моря 15 минут ходьбы. Я перестаю думать о кусте и начинаю вспоминать холодное море.

Москва, Ясенево

Квартира на юге Москвы. Улучшенная планировка, холл, большая кухня, шкафчики под дерево… Я режу салат и смотрю на собаку. Салат ее не интересует, но она терпеливо сидит рядом и чего-то ждет.

Подмосковье

Дом первого в России официального миллионера. Три этажа, бесчисленное количество комнат. В одной из них склад сантехники, забракованной хозяином. Я выбираю голубой чешский унитаз и ухожу.

Индия

Бангалор, университетский кампус. Кровать с пологом, на окнах железная сетка. Ночью треск, шорох и посвистывание. Все незнакомо и неприятно. При свете уличного фонаря я вижу, как по пологу ползет большой темный жук. Хочется, чтобы быстрее наступило утро.

Филадельфия

Пригород Филадельфии. Я в гостях у американского профессора. В комнате камин и неудобная мебель под старину. Мы разжигаем огонь, придвигаем к теплу стулья, пьем коньяк. Стул жесткий, спинка прямая, сидеть неудобно. Я начинаю ерзать и смотреть в окно, где на ветках и листьях сирени повисли крупные капли дождя. До ближайшего торгового центра пять километров. Мне надо купить подарки, и я думаю, как вежливее попросить отвезти меня в магазин.

Филадельфия

Университетский кампус Пенсильванского университета в Филадельфии. Многоэтажный дом для гостей, моя комната на верхнем этаже. По вечерам я сижу и смотрю, как с далекого аэродрома взлетают самолеты. На улицу не тянет. В это время там пустынно и особенно остро чувствуется, что ты тут никому не нужен.

Филадельфия

Первое знакомство с американской лабораторией. Спектрометр стоимостью миллион долларов, на полу ковер, вдоль стены диван, кресла, открытые шкафы с лабораторными сокровищами: дорогие ампулы, редкие реактивы, бесценные изотопы, периферия для компьютеров… Рядом комната с кофеваркой и шкафом, где хранится сахар, печенье, сухое молоко… Инструктаж пять минут, и меня оставляют одного. Через полчаса у меня первый результат. Первая точка на графике. Я не заметил, как пролетели сутки.

Москва

Хорошевское шоссе, старый дом, огромная квартира с высокими потолками. Меня ругают, что не привез из Индии кожаное пальто. Потом мы обсуждаем марки автомобилей. Вернее, мне рассказывают об автомобилях, а я киваю.

Москва

Дом около Таганки. Большой холл, превращенный в кабинет. По квартире ходит большая собака и пытается ухаживать за двумя кошками. Кошкам это не нравится. Они залезают куда повыше и шипят. Так они и живут на двух уровнях. Собака на нижнем, кошки на верхнем.

Красноярск

Одноместный номер в гостинице. За окном минус тридцать. Быстро темнеет синий вечер. Становится еще холоднее. Хочется побродить по городу с кем-нибудь из местных, но все заняты. Пытаюсь читать. Слышно, как потрескивают деревья. Почему, когда условия для отдыха идеальны, хочется куда-нибудь бежать или что-то делать!

Филадельфия

Кампус другого университета в Филадельфии. Это в самом центре города. Я живу один в двухместном номере дома для гостей. Открывая дверь, я забыл ключ в замке. Стук в дверь. Некто протягивает мне ключ и с ужасным, явно русским акцентом читает мне лекцию. Суть в том, что я должен заботиться о свой безопасности и не забывать ключ в замке. Я соглашаюсь, стараясь обходиться жестами. Лекция кажется бесконечной – гость явно тренируется в английском языке. Не выдержав, я говорю по-русски «спасибо!» и захлопываю дверь.

В новом американском университете у меня отдельный офис с тремя столами. На одном – столовая, на другом – компьютер, третий стол – для сидения и смотрения в стену во время глубоких раздумий.

Филадельфия

Снимаю квартиру в Филадельфии у врача-неудачника – он потерял клиентов. До центра города 200 метров. У меня спальня плюс кухня-гостиная-столовая в одном флаконе. Начал с ремонта.

Врач долго ходит по квартире и вздыхает. Я говорю, что ремонт полностью за мой счет. Он улыбается и обещает купить новый матрас на кровать. Я знаю, что ничего не купит. Он уходит, а я смотрю в окно, пытаясь среди бетона и асфальта найти что-нибудь зеленое. Нашел маленький клен, выросший на крыше заброшенного здания.

Филадельфия

Приехал приятель работать в другом университете, предлагает жить вдвоем. Так веселее и дешевле. Нашли квартиру ровно посреди наших университетов. Оказалось, что это черный район. Окно комнаты выходит в узкую щель между зданиями. Туда же выходят кондиционеры. Через два дня перестал их слышать. Увлекся кулинарией. Вечером стою у плиты – жарю мясо и параллельно готовлю салат. В одной из прошлых жизней я точно был поваром. Кто-то бежит по коридору и орет, что он кого-то сейчас убьет, но сначала изнасилует в извращенной форме. Потом все стихает, мясо шипит, я добавляю в сковородку репчатый лук, соблазнительные запахи заполняют нашу квартирку.

Миннеаполис

Первый месяц живу у знакомого профессора. У него трехэтажный дом, мне отдали первый этаж. Вечером солнце заливает спальню. Я выхожу во двор, курю и смотрю на пруд, за которым начинается сосновый лес. Это территория соседа. А вот и он сам. Подходит, спрашивает, не нужен ли мне трактор, а то у него их три и все простаивают. Мне трактор не нужен, мне нужна машина, чтобы быстрее найти подходящую квартиру.

Миннеаполис

Первая квартира в Миннесоте. Большая, светлая. Два окна выходят в парк, где за деревьями видно озеро с пляжем. Другие три окна выходят на заднюю стенку небольшого мола. Через дорогу стрипбар и куча дешевых закусочных. На крыше мола установлены мощные кондиционеры, работающие круглосуточно. Через месяц приходит понимание, что жить тут невозможно.

Миннеаполис

Первый дом. Участок завален желтыми листьями кленов, дожди вырыли небольшой овражек, хозяйка дома сидит на веранде и пьет светлое вино. Комнат много… зачем столько? Но вот ведь человек какой – сколько бы ни было свободного места, он обязательно его чем-нибудь заставит. И потом будет утверждать, что равнодушен к вещам и ему для счастья нужен только ноутбук, джинсы и пара рубашек.

…Я остановился, утренняя прогулка по коридору заканчивается. Впереди еще сотни комнат, разбросанных по Северной и Центральной Америке, Ближнему Востоку, Европе, России… Надо успеть вернуться назад, пока не разгорелся день, пока еще не прошла утренняя бодрость, пока память не захлестнула своей горечью и радостью. Я иду назад, открывая новые двери.

Вот отделение милиции, там усталый капитан с изумлением смотрит на факс, где описана моя жизнь.

Вот маленькая кухня, откуда видно, как с Останкинской башни огромная луна стремительно падает на крыши.

Вот старая комната, где замерло время. Тот же телефон с диском, те же стопки журналов и газет. Пожелтевшие, покрытые пылью.

Вот комната, где собираются сделать кинозал, где стоит столик с вечно полной бутылкой коньяка.

Вот комната, где в углу свалены рюкзаки, спальники, палатки, весла, спасжилеты, а на столе карта Кавказа и бутылка дешевого портвейна.

Мелькнула больничная палата, где ты держишь прохладную руку и убеждаешь в первую очередь себя, что все будет хорошо.

Вот комната в подвале, где шулер учит как надо крапить карты. А это комната, где празднуется день рождения самой красивой девочки нашего класса. Мальчишки сидят насупленные, не зная, что надо говорить в таких случаях.

…Все, это возвращение в начало. Я бережно закрываю двери и иду одеваться, чтобы выйти в сияющий день, который еще не стал воспоминанием.

Фламандцы

Давным-давно в Москве я работал на спектрометре ЯМР. Был у этого спектрометра многотонный магнит и по этой причине он находился в подвале, в комнате без окон. Работы была непростой, эксперименты иногда длились сутками, и мне приходилось ночевать в этом подвале. Ничего страшного я в этом не видел, у меня в комнате хранился спальный мешок, чайник, а мышей, которых было много, я не боялся. Мыши были белые и очень дружелюбные. Их разводили соседи – милые женщины из отдела генетики. Еще у них в комнатах всегда зеленела рассада, так что подвал не казался уж очень мрачным.

Вот только стены с облупленной краской наводили грусть и томление по веселым московским улицам, запаху талого снега и выхлопу автобусов на Ленинском проспекте.

– Нарисуй мне картину, – попросил я друга, который неожиданно стал копировать картины мастеров.

– Женщина сгодится? – спросил друг.

Я кивнул, и через неделю на стене, закрывая темное пятно непонятного происхождения, висела картина. На черном фоне бледнело женское лицо в непонятном головном уборе.

– Рогир ван дер Вейген, – сказал знакомый аспирант. – Фламандское возрождение.

Я немедленно согласился. Имя художника, как и слова «Фламандское возрождение» мне ничего не сказали.

– Ты, наверное, и «Легенду об Уленшпишгеле» не читал, – заключил аспирант, глядя на мое растерянное лицо.

Я и с этими согласился. Я тогда читал другие книги. С формулами.

Прошли годы. И вдруг в голове что-то щелкнуло – а что такое фламандское возрождение? Про итальянское я уже знал, а эти, с севера, как они возродились?

Возродились они чуть позже итальянцев, но их возрождение было не менее прекрасно. Кампен, Рогир ван дер Вейген, Ван Эйк… Я смотрел на их картины и радовался, удивляясь деталям, выписанным с фотографической точностью. У итальянцев такого нет. Посмотрите на гениальные картины Рафаэля, на его изображение статуй на заднем плане. А потом сравните, например, с работой Кампена, где Лука пришел к деве Марии, читающей книгу. Посмотрите, как выписаны распятье и кувшин над камином. И так почти на всех картинах ранних фламандцев.

Я смотрю на их картины и вспоминаю подвал с картиной Рогира ван дер Вейгена. Пропала она за эти годы.

Серость

Мы все красивы на сером фоне!

Играют там ярко любые краски.

Мы там заметны и даже любимы.

И уйти от серости нет желанья.

А если появится – страх сильнее!

В других местах ты сразу поблекнешь.

А тут, среди серости, так уютно!

Еще серый фон спокойный и тихий.

Движения медленны, говорят шепотом.

Но тебя все равно поймут, услышат.

Там, как в ночи, очень мало звуков.

Лишь тишина и капель шуршание.

И так легко раствориться в серости.

Просто молчать, чтоб тебя забыли.

Покрыть серой пылью яркие краски.

Чтобы отличья в глаза не били.

Тогда ты станешь прозрачным и тихим,

Возможно, даже счастливым по-своему.

Но никогда не ищи дорогу,

По которой ты шел за серым покоем.

Она растворилась вместе с тобою,

В густом тумане,

Таком липком…

Шахматы

Если я вижу шахматную доску, то сразу вспоминаю о времени, когда мысли были только о будущем. Вспоминать тогда было нечего, оставалось мечтать. Приятель Юрка мечтал о звании чемпиона мира и матчах в экзотических странах. Мои мечты дальше турнира в Сочи не распространялись.

А какие красивые слова в шахматах! По ним можно изучать географию: английское начало, французская защита, славянская защита, испанская партия, венгерская партия, шотландский гамбит, русская партия, итальянская партия, белградский гамбит, будапештский гамбит, венская партия, голландская защита, индийская защита, польская защита, каталонское начало, львовский гамбит, сарагосское начало, швейцарский гамбит.

А как вам такое: защита каро-кан, дебют орангутанга, система дракона в первой руке, система «ёж», двойное фианкетто.

– Ужас какой-то! – сказал Юрка, полистав учебник по шахматным дебютам. – Никакой головы не хватит, чтобы все это выучить.

Он выучил только английское начало (с2-с4).

– Так не так много вариантов ответов, – пояснил он. – Мне надо быстрее разряды получать, а не книжки читать. Путь к короне долгий.

Я давно не играл в шахматы. Последний раз в поезде Москва-Кисловодск. С компьютером. Проиграл.

Бессонница

Я прихожу сюда из светлого радостного мира, где живут мои друзья и любимые, где я брожу по серым тротуарам большого города, где в чистых окнах отражается белые облака, где ветер шелестит золотыми листьями под холодным осенним солнцем, а в печальный час заката с зеленых лужаек поднимаются стаи гусей, и неровными клиньями летят на юг к теплому морю.

И даже когда кончается день, когда затихают звуки, прохлада спускается с неба, а в вечернем саду старые клены превращаются в черные силуэты, меж которым виднеются далекие звезды, – все это продолжение светлого мира, из которого так не хочется уходить.