Read the book: «Hannibal ad Portas – 3 – Бронепоезд»

Font:

ISBN 978-5-0050-0964-7 (т. 3)

ISBN 978-5-0050-0895-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

27.01.18 Hannibal ad Portas – 3 – Бронепоезд

Бронепоезд

Глава 1

Был, кажется, новогодний банкет в большом новом ресторане, я в нем главным не был, но имел какое-то отношение, и смог в переполненном уже заказанными местами зале найти и согласовать два места, для себя и:

– Кра-ой Ольги, – почему-то вернувшейся, неизвестно каким образом первой любви.

Получалось, что история, с этого места пошла заново.

Одновременно со мной выбирал место Ларик – не знаю уже точно, как его звали в реальности – армянин, и получилось рядом – больше уже вообще мест не было.

Но когда пришел вечером – всё занято, и я не нашел, ни Ларика, где он нашел себе новое место, ни ее, Ольгу.

Я вышел на палубу – палубы нет. Но в глазах, к счастью, не помутилось.

Я спросил первого штурмана:

– Почему такая маленькая качка?

– Дак, рельсы, мил херц.

– Что значит, рельсы? – И добавил, мирно рявкнув: – Право, руля, лечь в развороте.

– Мил херц, мы еще не на конечной станции, где есть разворот, даже в обратную сторону.

– Всё, что мы можем сделать – это ускорить ход, – ответил машинист.

– Давай, давай, баскетболист, не морозь шкуру белому медведю!

– Боюсь давление превысить.

– Превышай.

– Впереди еще один парусник.

– Дави, я здесь никого не знаю.

– Спасибо за разрешение, но боюсь превысить.

– Давление? Превышай!

– Наши возможности, сэр.

– Почему?

– Мы идем ему навстречу.

– Я звал тебя и рад, что вижу!

– Вы недостаточно самонадеянны, чтобы предвидеть.

– Не могу же я, как командир этого соединения, быть полным ослом, как ты себе это представляешь?

– Выгляните в окно.

– Спасибо за предложение, но узнай, пожалуйста, какой сейчас ветер, северный?

– Нет.

– Какой?

– Кажется, уже поздно пить даже холодную воду из-под крана.

– Хорошо, завари мне кофе прямо из парового котла.

– У нас пробка сорвана, боюсь совсем вылетит.

Тем не менее, кофе в запасах было, и более того:

– Пить можно!

– Пенка?

– Спасибо, если надо, я сам плюну.

– Но у вас уже есть пенка.

– Что это значит, кто-то уже плюнул?

– Нет, наоборот, у этого кофе не должно быть пенки.

– Да? Я не знал, что ты потенциальная колдунья.

– Прости, но ты не заблудился? Ибо должен был сам знать, мы никогда не пьем крепкий кофе, а у слабого с пенкой напряженка.

– Так это растворимый?

– Вот, вот, о каком растворимом кофе может идти речь, если его не бывает.

– Не бывает? – спросил я.

– Нет.

– Ты из какой деревни приехала сюда?

– Ты почему называешь меня на Вы?

– А что, ты беглый каторжник?

– Выходит, мы совсем не понимаем друг друга, так как я решил, что не просто так, а Связной.

Я настолько запутался, что попал то ли к Белым, то ли к Немцам, что действительно:

– Забыл, делятся ли люди здесь на половых и бесполых, или эти мысли пришли ко мне с испуга, что перепутал координаты Земли и Альфы Центавра.

Но то, что он недоволен тем, что, что назвал ее она, говорит о каком-то несовпадении в наших позициях, расположенных фрагментарно вокруг этого, настоящего мира.

И вот так, чуть не запутался вокруг простого вопроса: всегда ли у кофе бывает его пенка? Теперь уж даже я сам, кажется, не знаю ответа, так как организм сам приспосабливается к действительности, в которую попал и прежде, чем болтать в следующий раз – надо тянуть время, или уж молчать по поводу таких тонкостей:

– Это хочу, а другое, простите, почти ненавижу.

И так и рявкнул ему – если он так хочет, чтобы его называли:

– Ничего нельзя никому доверить – всё надо делать самому, – и так поддал пару, что красно-белые колеса паровоза так крутанулись, что пропустили рельсы между собой в холостую.

И я вынужден был согласиться:

– Это не бриг, который, не хочет и не хочет лечь в развороте, а действительно, какое-то чудовище очень похожее на паровоз, который, я думаю, тоже не ожидал меня здесь встретить.

– Как и я его!

– Разрешите сдать в комендатуру шпиона? – спросил машинист на конечной станции.

– Не надо миндальничать.

– Что-с? – простите.

– Расстреляйте сами, какие еще вопросы, – сказал Ванов.

– Он не просится.

– Что-с?

– Говорит, направляется с донесением в штаб фронта.

– Да вы, чё там, совсем очумели? Здесь нет войны.

– Почему?

– Не бывает.

– Сомневаюсь, товарищ, ибо, да, Гражданской, может быть, уже нет, но началась новая.

– Тоже Гражданская? – Ванов открыл ящик стола, но пистолета в нем не было, чему он слегка удивился, ибо: и не должно было быть:

– Какие наганы – пистолеты, если кругом Зоны – отымут и фамилиё не спросят.

– Хорошо, передай ему паровоз.

– Ему?

– Да. Что тебе непонятно?

– Там пробка сорвана, он не справится.

– Справится.

– Пусть скажет, что такое пробка.

– Ты и есть пустая, без бутылки пробка, – ответил тот, кто уже не знал, как себя еще называть, если не так, как его приняли: шпион.

Тем не менее, возникли разногласия, на которые Ванов решил махнуть рукой, ибо первый машинист сказал:

– Я с ним не поеду, так как мы разного пола.

А второй не замедлил с провокационным ответом:

– У меня нет пола.

– Если бы у вас на самом деле не было пола – вы не знали, что это такое – проваливайте.

– Не беспокойтесь, начальник вольного поселения, я ее с собой не возьму.

– Всё! – вдруг рявкнул Ванов, – я сейчас вызову доктора, если он еще не напился.

И док пришел, но сказал, что скоро обед, и поэтому:

– Не буду руки марать медосмотром всякой твари по паре, а скажу так, что сразу можете и записать: оне обе, как медведь, который намедни пробегал через рельсы, не имеют пола, как и все бывшие зеки.

– Впервые слышу такое всеведение, ибо как они трахаются тогда уже совсем непонятно.

– Не знаю, как они трахались там, в плену у немцев, или на зоне, но здесь их трахает паровоз, который они постоянно ремонтируют.

– Сказки.

– Здесь не рюмочная и не персональная богадельня, чтобы жить, как вам хочется, поэтому всем выйти вон и одновременно разойтись по своим рабочим местам.

Но только они вышли, как телетайп простучал на вышке и спустил ему в окно бумажную ленту идентификации:

– В вашу сторону направляется шпион для захвата бронепоезда. – И:

– Необходимо его разочаровать.

Что значит, разочаровать, Ванов не понял и решил подумать за обедом или так и сказать ему при встрече:

– Забудь, что ты шпион.

Зайдя на кухню, он так и промямлил шефу, заму и одновременно самому повару в его одном лице:

– Ты на шпиона сварила доппаек?

– Послушай, Ванов, я сейчас твою голову сварю в супе, так как медведь опять не попался, и мяса, следовательно, опять нет.

– Добавь тушенки.

– От себя, что ли, отрезать?

Тем не менее, он сел обедать рецептом из кедровых шишек и местного картофеля из ботвы.

– Почему шишка без орехов? – спросил Ван.

– Были.

– Что это значит?

– Наверно упал на дно пятидесятки.

– Почему не варишь мне и доктору в отдельной кастрюле, как я тебе приказывал?

– Свою кастрюлю доктор уже забрал.

– Да? Но в принципе правильно, без мяса варить долго не надо.

– Да было мясо, что ты пристал!

– Да? Почему варится отдельно?

– Его забрали.

– Так бывает? Медведь, что ли, приходил за своим отрезанным кусищем?

– Медведь – не медведь, а были люди.

– Беглые зеки?

– Вряд ли, ты бы знал.

– Да уж, сообщили раньше, чем они сюда добрались.

– Разве не сообщили?

– Да сообщили, но я, получается, ничего не понял.

– Думал, опять про шпиона наврали?

– Что значит, опять, я только первый раз сегодня об этом слышу.

– От меня?

– И от тебя, в том числе. Или ты, думаешь, что мы говорим про разных?! – ахнул Ванов, и попросил подать побыстрее второе, – надо пойти проверить получше нового машиниста.

– Пока они не уехали?

– Да.

– Они уже уехали, я тебе сказала, что мяса нет?

– Да.

– Они его забрали.

– Да ты что!

– Сказали, что сегодня постный день, чтобы ишаки ели мясо.

– Значит, точно, ты не тем отдала, это были зеки. Ну, ты и дура, всё-таки, Зинка!

– Нинка.

– Хоть Нинка – всё равно не женюсь, будешь теперь заместо мяса ходить ко мне ночью пять раз в неделю.

– Уж лучше я тогда останусь здесь навсегда.

– У меня не хочешь?

– Всё равно, хоть и у тебя.

– Почему всё равно?

– Эти прохиндеи, которым я отдала всё мясо, сказали, что теперь секса больше не будет.

– Почему, про бесполых, что ли, плели?

– Да, теперь, что есть, что нет – никакой разницы.

– Жаль.

– Почему? Ты думаешь, это были не беглые зеки, а один из них, по крайней мере, шпион?

– Точно! Тебе бы в контрразведке работать.

– Так я и работала.

– Что?

– Говорю, что я здесь не только для того, чтобы за тобой следить, но и отрабатываю выговор: как поймаю хоть одного шпиона – сразу выйду майором.

– Я тебе не верю.

– Когда поверишь – меня разжалуют за отсутствие спецификации.

– Надеюсь ты знаешь, что за сочинения – сознательную выдумку, вранье, просто по-простому, тебя ждет понижение в уборщицы, как минимум, а скорее всего, пойдешь на лесоповал сучья рубить у сосен.

– Спасибо, что не у елей.

– Почему?

– Когда рубят ель, мне кажется, что Новый Год уже больше никогда не наступит, как не наступил этот для этой ели.

И она показала в окно, которое здесь было, но было также и забито. По причине предварительного воровства продуктов, вплоть до картошки, которая, в принципе, росла прямо тут, под окном.

– Окно забить, картошку ликвидировать, как контрреволюционную пропаганду желания есть, есть, есть, а потом вот докатились уже до полного:

– Ржанья.

– Жранья, сэр.

– Я тебе, да, именно сэр, дура.

– Хорошо, я это запишу, потом дам телеграмщику на вышке, чтобы отправил в какую-нибудь инстанцию, а потом за тобой придут, когда не ждешь.

– Вот пока не отправила, теперь точно пойдешь рубщицей веток у сосны.

– Лучше я пойду собирать кедровые шишки.

– Поздно денатурат запивать брагой – это прекрасное время подошло к полному концу.

– Кто будет работать зав производством?

– И помощником повара, и поваром, и зав производства будет теперь вертеть проверенный человек.

– Вот тот шпион, которого все искали, а ты, Ванов, решил спрятать здесь, подальше от взглядов налоговой инспекции в лице командарма Манова.

– Что ты несешь, хглупая, Ман сам кого хошь может расстрелять без суда и необходимого – так-то – последующего следствия.

Но все же решил записать на всякий случай позднего раскаяния, когда придут и за ним, а сказать-то, собственно, будет и нечего.

– Скажу что-нибудь ужасающее и меня отпустят раньше времени или, по крайней мере, прикончат более безболезненно, чем это обычно делается.

Сказано – сделано:

– Спрятал в соседней со своей хибарой поленнице.

И забыл. А когда нашел по наводке местного стукача – вольного уже, практически, поселенца:

– Всё, – как он докладывает, видящего в своих просто-напросто снах, которые можно записать на магнитофон, но, к сожалению:

– Их еще не изобрели! – Но слухи ходили, и даже доходили даже сюда, что:

– Всех пишут без исключения. – И не может быть, чтобы одна только Контора принимала в этом участие.

И тут же, после небольшого трахтенберга одной лесорубщицы, побежал на вокзал при Южном Порте, как же майор Ман придумал называть этот пристанище:

– Паровозов, бандитов и их Сонек Золотых Ручек, хотя и в ближайшем прошлом простых слуг немецкого халифата.

Он побежал на пристань, совершенно забыв, что имеет – нет, не в личном пока что распоряжении – но всё равно мог занять у вольноопределяющегося Стука – паровоз, хотя и не знал, что этот, второй паровоз, уже перешел в полную собственность вольноопределяющегося, так как мост в будущее счастье был разрушен:

– Силами Природы.

Немного поблуждав между равнодействующими и направляющими, Ван добрался до паровоза, когда он уже собирался ехать, а куда – спрашивается – если приказа не было.

– Куда?!

– Что-с? – высунулся машинист. И добавил: – Не беспокойтесь, господин прапорщик, мы только что прибыли.

– У м-меня, – начал он заикаться после Господина Прапорщика, – приказ искать шпиона.

– Мы не против, – высунулся второй.

– И я уже решил, – продолжил Ванов, – отстранить вас обе-обоих до особого распоряжение Мана.

– Кто поведет эту Стрекозу?

– Есть человек уже проверенный? – поинтересовался и второй.

Ван решил, что они всё знают, и выдал поданное ему, как в былые временя – жаль, что не эскимо – потому что без палочки и без так любимого всеми анти-диабетчиками:

– Шоко-Лада, – ибо Шок и его пок-Ладистость никто еще не додумался, как можно совместить.

– Вы сможете меня простить, если я не шпион, а только просто так, – сказал один из них.

– Что это значит, саботаж? – пошел Ван нахрапом в разведку.

– Нет, но я сам сразу пришел сюда из немецкого плена.

– Что-с? – простите, милейш-ший.

– Да, вот так, – поддержал его второй, – он сам мне рассказывал и могу подтвердить, что он говорит правду.

– Ты так решил?

– Да.

– Почему?

– Он плохо говорит по-немецки для систематического уровня жизни за границей.

– А ты?

– Почти, как он.

– Да? А ты откуда знаешь эти пару слов: зик хайль и дранк нах остен?

– Я ходил в лобовую на их бронепоезда.

– Ты?!

– Не понимаю, что здесь удивительного.

– Ты на немца, даже на американца, похож больше, чем он.

– У меня маскировка, а он прет, как подсадной на Плешке.

– Ничего не понимаю? – еще больше удивился самому себе Ванов, – ибо, второй?

– Второй?

– Я имею в виду, здесь нет никого третьего? – и сам полез на паровоз, как будто он был почти его собственный.

– Что?

– Странно, ибо куда вы дели моего стажера?

– Вы уверены, что стажер один может кататься на паровозе? Ты видел? Я нет.

– Я тоже никого не видел, кроме медведя.

– Нич-чего не понимаю.

– Вам надо сравнить этот паровоз по документам с тем, который раньше был в наличии.

– Документ у меня при себе, – сказал Ванов, и слез с подножки.

На разгоряченном тендере он прочитал:

– Меня не догонят, – это было написано здесь раньше!

– До нас?

– До нас здесь никого не было, этот паровоз шел, как камень на дно, хотя и пущенный из рогатки по яблоку из соседнего сада, так как своего у него никогда не было, – ответил второй.

Ванов еще раз обошел вокруг паровоза, но других мыслей всё равно не появилось, он сказал:

– В виду того, что я почти всегда верю телеграфу, а вы всё равно ни в чем не признаетесь, один будет всё равно шпионом, а другой сбежавшим с вольного поселения самозванцем.

– Это хорошее предложение, – сказал один, – но тогда кем будет тот – один из вашего контингента – когда он найдется, инопланетянином, что ли, из Черной Дыры, единственно, чем-то оставшимся на небе.

– Давайте так, ребята, кого пустит к себе его Маша Растеряша – тот и повар.

– Повар?

– Да.

– Так может лучше наоборот: машинист.

– Это, кто сказал?

– Я.

– Вот видите, я так-то еще недостаточно хорошо могу вас различать, а после мной уже принятого решения и его безосновательной отмены – точно:

– Запутаюсь, с кого за что спрос.

– Так может и она нас не запомнит, и так и будем ходить к ней по очереди – это же не вместе, когда очевидна разница.

– Да? И в чем разница, если она будет? – поинтересовался Ван.

– Ах, вот в чем оно дело! – чуть не разом возопили приезжие, – давно надо было сказать, что хочешь иметь нас посаженными отцами на своей свадьбе на ней!

– Да, так-то, без достопримечательностей, она не замечает меня, что есть, а ей ничего не представляется.

– Нет.

– Нет, это уж слишком.

– Нет?

– Нет, если представится возможность будем иметь в виду.

И когда Ванов немного отвалил за паровоз пас-сать, договорились, что это лучше, чем ничего.

– Боюсь недолго придется стоять в очереди, – сказал один.

– Можешь не беспокоиться, я справлюсь не только за двоих – за троих сумею.

– Да не может быть! Еще два вместо одного могу поверить, но три – ни за что!

Возникает вопрос, был ли этот третий? Пока неизвестно. И, если наоборот, то известно ли хоть одному из них, что он прибыл сюда не на побывку, а как бывший зэк?

– Я не ссыльнокаторжный, – сказал один из них, как только Ванов исчез за высоким бруствером еще не очищенных бревен.

– А я, – но продолжить пока что воздержался.

Давай договоримся так:

– Дай угадаю, – сначала ты, потом я, – а потом посмотрим, догадается ли она, что мы разные?

Мы пришли в столовую, но повариха так разволновалась, что она уже не шеф-повар, заготовщица и просто суповарка, что ничего не было готово.

– В чем дело? – спросил Машинист.

Я пока промолчал, – потому что никак не мог считать себя диверсантом, но и только помощником этого машиниста быть не хотелось.

– Хотим харчо с бараном, – сказал я.

– Так я и говорю вам русским языком, или по-немецки еще надо? – сказала кухонная комбайнер-ша.

– Что ты говоришь? – спросил Машинист, и посмотрел на пустую алюминиевую тарелку глубиной в свой кулак.

– Его, что ли, тебе сварить? – спросила она, и добавила: – Тем более, я вообще теперь не знаю, что мне делать, так как Ванов сказал:

– И то, и другое, и третье, – а с чего начать и чем продолжить я не то, что не понимаю, вообще не знаю.

– Разрешите, я приготовлю?

– Давай, только недолго, – сказал Машинист, – посмотрим, чему ты там научился.

– Где? – лукаво толкнула его локтем в бок, как подумал Маш, Костюмерша, ибо кроме фасонного платья с вырезом, увидел на ней еще фартук цветов необыкновенных и лифчик тоже – почти розовый, если убрать неотстирывающуюся уже черноту на нем.

– Он думает, что я шпион, – сказал я.

– Какой?

– Немецкий, наверное, если здесь, на вольном-то поселении, не бывает других.

– А ты?

– Не знаю, – ответил я, – но, кажется, мы решили, что вы решите, кто из нас кто.

– Ладно, если Ванов не испортит всю нашу обедню, после Цыпленка Табака – решу, – улыбнулась она, как можно подумать всю жизнь только и тем и мечтавшая заниматься:

– Никогда больше ничего не готовить, кроме разогрева в микроволновке пиццы, – а:

– Что это? – надо было еще хорошенько разобраться, что не только пирог с грибами, но и медведя надо когда-то грохнуть – это однозначно, ибо от кого добывать сыр и как его преобразовывать соответственно – тем более нам неизвестно. – Одно слово:

– Глушь лесная, – ибо хорошо, потому что поселение, да, но ведь Вольное!

И я приготовил.

– Что это? – спросили они оба хором.

– Вам записать, или так запомните?

– Мне потом скажешь, хорошо? – не смогла улыбнуться она набитым уже до упора ртом, ибо запах чеснока, перца черного и, возможно, даже душистого, перебивал отсутствие любого запаха.

– Но это не пицца, – однозначно дополнил ее рассказ второй машинист, – если считать, еще точно не установленным, кто из нас кто – более точно.

– Где?

– В Одессе.

Глава 2

– Не советую придумывать, я был в Одессе, телки, предлагающие себя уже в столовой, да, были, одна даже сразу в знак согласия положила мне ногу на ногу, что уже не оставляло никаких сомнений.

– Каких? – спросила профессор кислых щей, временно снятая с работы Ваном.

– Что будет, потому что было, – смело ответил я.

– Невероятно!

– Что именно, что было, или наоборот, уже никогда больше ничего и не будет, кроме этой ее ноги на моей ляжке?

– Повтори, пожалуйста, вопрос.

– Нет, ответь просто, если ничего не запомнила: первое или второе?

– Первое.

– Хорошо, отвечу: между первой и второй промежуток небольшой.

– Это значит, как я понял, – сказал Машинист, – то, чего не было – никогда и не будет, а если было – значит и раньше тоже, трахались до упора, но еще не знали, что опять увидятся.

– Я не понимаю, – ответила ему эта Лара – или я даже не спросил ее, как звали раньше, – почему с такими познаниями прошлого и будущего ты абсолютно не можешь понять настоящего?

– Что я не понял?

– Ты до сих пор не мог дать вразумительного ответа на вопрос Ванова, почему у тебя раз в неделю, или пусть даже в две, рвет пробку?

– Я уже всё написал: диверсанты!

– Ты признался, что диверсант?!

– Нет, вы посмотрите на неё, дура – она и есть.

– Диверсантка? – встрял я.

– Она? Да, в принципе, похожа. Хотя для тебя, как для человека умного, повторю:

– Диверсант тот, который был третьим, но сбежал.

– Вы тоже согласны, что был еще третий? – спросила она.

– Ты не удивляйся, что она всё пытается допросить тебя, – обратился ко мне Машинист, – все знают, что она бывший контрразведчик, а здесь только на Химии.

– Откуда?

– Она сама, как будто нечаянно, постоянно проговаривается.

– Я это тебе не говорила, а только Ванову, чтобы не приставал жениться, иначе выйду когда-нибудь на свободу, то он у меня сразу пойдет в штрафбат или на передовую.

– Как, простите? Ибо, война-то уж кончилась.

– Да? – спросил просто по-простому только что вошедший Ванов, и, положив свою бывшую офицерскую фуражку на стол, добавил: – Ми не знали.

– Чего ты не знал, чего ты не знал, пес ничейный?! – почти ласково, но с видимой угрозой спросила уборщица, повариха и контрразведчица – по очереди.

И:

– Я тоже растерялся, – как это может быть, или всё-таки кончилась какая-то другая война, а не та, откуда я перешел границу у реки и явился сюда, как:

– Как-то? – уже краска – и хорошо, если не синяя – бросилась мне в лицо.

И решил ради правды – чтобы ее узнать – пойти в разведку боем:

– Я засланный разведчик.

– А точнее? – первым успел спросить Машинист.

– Что в уже мной сказанном может быть неточным?

– Зачем вы признались? – пошла в атаку и контрразведчица-повариха.

– Я не сказал?

– Нет.

– Тогда догадайтесь сами.

– Он хочет, чтобы мы его проверили на дыбе, – я это поняла сразу.

– Как?

– Возьмешь его с собой в следующий раз, если попытается отнять паровоз – считай – признался.

– Да-нет, это не он, кто признается заранее, что диверсант?

– Да, пожалуй, никто, если не считать того случая, что меня хотел заставить обратить на себя внимание.

– Такая торфушка не нужна даже мне.

– Ты знаешь, что я раньше пойду в лес к медведю или пришпилю Вану вторую лапу для большей убедительности, чем с тобой сяду за один стол.

– Ты и так сидишь! – рявкнул Маш.

– Где?! – даже испугалась эта Лиговка – ибо мне в ней показалось что-то знакомое – что даже споткнулась и упала со стула, который приняла за более привычную здесь лавочку.

– Вот! – рявкнул Машинист, – она призналась, что не зря ее отправили на Поселение, но не знала, что не для наказания, а чтобы дамочка раскрыла себя, как шпионка.

– Этого не может быть? – просто ответила зав производством.

– Почему?

– Так перед кем мне раскрываться, перед вами, что ли?

– Мы может настучать.

– Вас никто не будет слушать.

– Мы можем продать эту информацию Вану, а он дальше, Ману.

Она заткнулась и ушла в лес, хлопнув дверью, как не делают даже профессиональные проститутки.

– Обиделась.

– Как ты думаешь, на правду?

– Да.

– Почему?

– Ну, я тебе говорил, что она втемяшила себе даже в околоземное пространство, что мечтает выйти отсюда, раскрыв шпионский заговор?

– Мне?

– Тебе.

– Да. Но как, если ее привязали к кухне, как бродячую собака, что ей почти одновременно и больно, и смешно: и остаться хочется, и уже навсегда привыкла к путешествиям по миру, пусть и голодному.

Вошел Ванов и ахнул:

– Да вы что?!