Вот как сейчас помню: лежим мы на дне окопа. Сухо, тепло, августовская ночь темна до ощущения полной пустоты. Лежим, смотрим на звездное небо. Тишина, только изредка на фланге, вдалеке ракета редкая всколыхнет – и снова темнота. Сосед спрашивает:

– Там где-нибудь, может, тоже война идет?

Я не сразу понял, о чём он. Переспросил:

– Где “там”?

В ответ:

– Там, далеко, где звёзды.

– Не знаю, – отвечаю я. – Там много чего, наверное, есть. Может, и война есть.

Сосед продолжает:

– Если там есть люди – значит, и война там есть.

Я молчу, жду – может, сосед еще что-то скажет, – и слышу:

– После этой войны надолго ли утихомиримся?

– Надолго, – отвечаю я. – Сколько всего натворили. Народища загублено. Да и еще продолжаем бить. Не побили мы их еще.

– Побьем, – утвердительно шепчет сосед. – Недолго осталось. Гоним эту гадость и выгоним. А вот надолго ли утихомиримся? Не знаю. С прошлой сколько лет прошло?

Я мысленно подсчитал – лет двадцать получается. Сосед тяжело вздохнул и заметил:

– Ничему не научила нас прошлая война, и там, за звездами, никто ничему не научится. Не можем мы в примирении жить, и они не могут.

– Кто “они”? – спросил я.

– Да все, кто живет сейчас, и кто будет жить после нас, и кто здесь живет, и кто там, за звездами. Мы все одинаковы.

– Как это одинаковы? – возразил я.

– А вот так и одинаковы, – подтвердил сосед. – Если есть свои и чужие, то война будет обязательно. А свои и чужие будут всегда.

– Но можно же договориться, без войны обойтись, – попытался я снова возразить.

– Можно, – ответил сосед, – но не навсегда.

“Да, – подумал я, – пока надолго договориться не получалось”, – а вслух сказал:

– Закончим войну – будем всем говорить, что всё, конец. Никаких больше войн не надо.

– Может, и будем говорить, а может, и нет, – ответил сосед. – Кому охота плохое вспоминать? Вспоминается хорошее, плохое хочется забыть.

– Нам его нельзя забывать, – сказал я.

Сосед ответил:

– Да я понимаю, что нельзя. А жизнь новая возьмет свое – людям захочется радости. Вот и получится так, что горюшко будет постепенно забываться. Задвинут его, это горюшко, куда-нибудь в архивы, и будет оно там без толку пылиться.

– Не может такого быть. Найдутся понимающие, помнящие люди, – сказал я.

– Может, и найдутся, но мало их будет. Скучные они будут и неудобные для радостей жизни.

“А что такое «радостная жизнь»? – подумал я. – Может, это и есть те промежутки между нерадостями? Вот как сейчас. Смотри на звездную россыпь. Грандиозное и радостное зрелище. Удивление и спокойствие наступает от этой огромности. Все мысли мелкие уходят. Что остается? Что-то сокровенное и очень важное”.

– Как хороша жизнь! – вздохнул сосед. – И смотришь в эту глубину, и умирать не страшно, но рассказать о войне надо. Потом, когда закончится, а то снова воевать пойдем. Надо сказать, как было на самом деле, без грохота оркестров.

Сосед замолчал – видимо, обдумывал следующие слова. А я добавил свое:

– И под оркестры иногда надо рассказывать, чтобы помнили, и что к чему. Дальнейшее молчание.

После этих слов мы оба надолго притихли. Каждый думал о чём-то своем. О войне, о мире. Доживем ли мы до него? И если что, то кто без нас расскажет, что к чему? А мы? Тогда про нас скажут: “Они сражались за родину” – и будет для нас дальнейшее молчание».

***

Юста подумала: «Вот и наступило для генерала дальнейшее молчание, только ровные строчки его записок не молчат».

Порфирий Петрович закончил свое выступление. Присутствующие молча переваривали его речь. Юста заметила, что доктор, похоже, немного нервничает. Она подумала:

«Нервничает – нет у него такого адвоката, как у Ньюки, да и вообще такой защиты, как у внучка, не имеется. Работаем уже более двух часов – может, сделать перерыв?» – она отвергла эту мысль и решила дожать этих молодцов, озвучив фразу, от которой несколько заскучавшие понятые встрепенулись.

– Да, конечно, мы не такие профи, как некоторые, но хочется узнать, – она обратилась к доктору, – кто последним вышел из палаты: вы или Ньюка?

Главврач ответил:

– Я сейчас не очень хорошо помню – было, как всегда, много дел. Кажется, я вышел раньше.

– А вы, Ньюка, хорошо помните тот день? Например, помните, как вы утром общались с медсестрой?

Ньюка посмотрел на Порфирия Петровича и ждал указаний. Адвокат молчал.

«Ага! Не знают они, как ответить, – подумала Юста. – Ой, как им хочется эту тему закрыть! Не знают, как это сделать?»

Наконец Порфирий Петрович решился что-то сказать. Он, не глядя на Юсту, произнес:

– Вы опять задаете вопросы не по существу. Это что же получается? Молодой человек ни с кем не может встретиться? Это, знаете ли, нонсенс!

– Молодому человеку не запрещено встречаться, с кем ему нравится, – ответила Юста. – Но очень хочется надеяться, что у молодого человека память отличная. Так вы встречались со своей подружкой утром или нет? – Юста ждала ответа.

Ньюка опустил глаза и тихо ответил:

– Да.

– Вот теперь я удовлетворена, – сказала Юста. – Вижу, что память у вас хорошая. Нам интересно, о чём вы говорили со своей подругой. Она, наверное, сказала что-то важное?

– Кому это «нам»? – возмутился Порфирий Петрович. – Вы, голубушка, вышли за рамки своих полномочий. Я считаю, что юноша имеет полное право не отвечать на такие вопросы.

– Да, конечно, можно и не отвечать, можно и ничего не помнить. Только имейте в виду, что присутствующие здесь могут сделать неприятные для вас выводы, – Юста весьма спокойно произнесла эту фразу и хотела продолжить, но Порфирий Петрович перебил ее:

– Что вы имеете в виду? Кто здесь может сделать неприятные выводы?

Юста, не давая Порфирию Петровичу развить эту тему, ответила:

– Выводы очень просты. Если некто ничего не помнит и не отвечает на вопросы, то он либо болен, либо что-то скрывает. Скрывает что-то важное, неудобное для него. Вот и напрашивается вывод. Что же такое скрывает свидетель? Чего он боится? Может быть, он боится перейти в другую категорию, учитывая то обстоятельство, что ранее подозреваемая оказалась неспособной совершить это криминальное деяние.

После таких слов Юсты Ньюка несколько растерялся. Он что-то прошептал на ухо адвокату. Порфирий Петрович, уже не скрывая раздражения, отстранился от него, состроив такую гримасу на лице, от которой Ньюка плотно вжался в спинку дивана и, ни на кого не глядя, замер.

Порфирий Петрович подавил раздражение; лицо его разгладилось, и Юсте даже показалось, что он чуть улыбнулся. Адвокат встал и, заложив руки за спину, медленно двигаясь по палате, заговорил:

– Уважаемые присутствующие, позвольте вам заметить, что мы с вами не в суде. Здесь нет подсудимых, нет защитников, нет прокуроров. Здесь наш уважаемый следователь пытается найти истину. Найти истину путем иногда незаконным, но понятным. Нашему обворожительному следователю хочется скорее завершить это странное дело. А нам с вами важно не совершить роковую ошибку – обвинить невиновного, – он остановился около Пуэлы и продолжил: – Вот перед вами женщина, которая пыталась взять вину на себя. В этом случае мы нашли истину. Эта женщина не может быть виновной. Если бы вы были присяжными, я полагаю, что вы однозначно признали бы ее невиновной. Но разве из этого следует, что некто другой автоматически становится виновным? Нет. Таким образом, сделав одно доброе, справедливое дело – сняв подозрения с этой несчастной женщины, – мы не должны сотворить зло.

Порфирий Петрович медленно прошел к дивану и аккуратно разместился на своем прежнем месте. Юста взглянула на понятых. Они молча переваривали только что услышанное, и по их лицам трудно было определить, как они восприняли слова адвоката.

– Мы не будем творить зло, мы попытаемся найти истину, – сказала Юста и обратилась к доктору: – Вы вошли в палату после Ньюки и вышли раньше него? Это так?

– Да, – односложно ответил доктор.

Юста заметила, что он перестал нервничать и как-то загрустил.

– А зачем вы появились в палате у пациента, когда там находился посетитель?

Доктор несколько замялся, но всё же ответил:

– Меня вызвал пациент.

– Зачем? – снова спросила Юста.

– Зачем? – повторил вопрос главврач и как бы сам себе ответил: – Я успокоил его. Ему важно было знать, как долго он будет жить.

Юста изобразила удивленное лицо и спросила:

– Разве генерал находился в неведении о состоянии своего здоровья?

– Да. Нам такие требования установили родственники.

– Кто именно?

– Его сын, – ответил главврач.

Юста, еще раз убедившись, что разговор ее с присутствующими записывается, продолжила:

– Скажите: а кто же мог нарушить это условие?

Доктор посмотрел на Ньюку, отвел глаза в сторону и ответил:

– Мне это неизвестно.

– Значит, когда вы о чём-то разговаривали с Ньюкой в коридоре, пациент уже знал, что его болезнь смертельна?

Доктор неуверенно ответил:

– Скорее всего, знал: мои попытки убедить его в обратном, похоже, его не удовлетворили.

Юста обратилась к Ньюке:

– А вы что можете сказать по этому поводу?

Ньюка, не глядя в сторону Юсты, пожал плечами и ответил:

– Ничего не могу сказать. Я ему об этот ничего не говорил.

– А с главврачом вы разговаривали об этом или еще о чём-то? – спросила Юста.

– И об этом, – ответил Ньюка.

– Доктор, вы подтверждаете, что с Ньюкой вы говорили и о здоровье пациента, и о том, что пациент откуда-то узнал о своей смертельной болезни? Это так?

– Да, – ответил главврач.

– А еще вы говорили о чём-то личном? О вашей… – Юста подобрала, с ее точки зрения, нейтральное слово, – о вашей дружбе?

Доктор молчал. Ньюка сделал вид, что не слышал вопроса. Порфирий Петрович что-то хмыкнул про себя и заявил:

– Коллеги, мне кажется, пора сделать перерыв. Не можем же мы торчать здесь без обеда, без, так сказать, хотя бы малого отдыха? Я лично проголодался ужасно. Доктор, я знаю, что у вас при госпитале имеется приятная кафешка.

– Да, – несколько рассеянно ответил доктор. – Но здесь я не хозяин. – Он обернулся в сторону понятых и помощников Юсты. – Но если это будет общим желанием, мы могли бы переместиться туда. Я распоряжусь, чтобы нам обеспечили продолжение работы прямо там.

– Великолепная идея! – восторженно воскликнул Порфирий Петрович. – Вы, наша очаровательная начальница, можете спасти нас от голода. Сделать, так сказать, общее доброе дело. Ждем от вас положительного ответа.

– Ну что ж, если все умирают от голода, я не вправе творить зло, – ответила Юста. – Перебираемся в кафе. Ведите нас, наш доктор.

Через пятнадцать минут вся компания активно потребляла легкие закуски. На столах появились чай и кофе. Разговор о деле не клеился. Порфирий Петрович перебивал всех, удачно вставляя шутливые реплики, и не переставая рассказывал забавные истории из своего богатого юридического опыта.

– Молодой я был, – начал очередную байку Порфирий Петрович, – только-только на завод пришел юрисконсультом. Заводишко-то маленький какую-то химию выпускал. Я весь из себя стройный, красивый, в радостном возрасте, и воображал я себя суперумным. Пригнал снабженец на завод цистерну спирта – что-то новое они собрались производить. А спирт по тем временам, да и сейчас, – вещь очень востребованная. Директор вызвал снабженца, главного охранника и меня, задачу поставил: спирт сохранить до запуска технологии, чтоб местные умельцы не попользовали его для личных нужд. Покумекали местные мужи и ничего более оригинального не придумали, как часовых выставить – спирт охранять. Стали соображать, кого поставить.

Думали-думали, а выходит всё скверно. Что тетки, что мужики заводские ненадежные по охране спирта. Начнут потихонечку потреблять – не остановишь. Хоть городишко небольшой, а народу на цистерну хватит. Меня спрашивают: мол, что может молодость предложить? А я почесал затылок (а как же – первое производственное задание), да и предложил, – Порфирий Петрович отпил глоток кофе, убедился, что присутствующие заинтригованы его историей, и продолжил рассказ: – предложил отравить кого-нибудь этим спиртом, чтобы остальные даже близко к цистерне побоялись подходить.

Понятые недоверчиво улыбнулись, а Порфирий Петрович, заметив это, сказал:

– Вот и директор, покрутив пальцем у виска, сказал, что я полный дурак и ничего в производстве не понимаю. Обиделся я. Стою молчу, а директор эмоции убрал, смотрит на меня с удивлением, просит: «Будьте любезны, изложите свою идею с отравлением?» Ну, я им и изложил: «Надо не взаправду, а понарошку кого-то отравить. Так, чтобы все знали, что отравленный: хлебнул из цистерны – и умер скоропостижно. Конечно, лучше бы всего его и похоронить для убедительности, но…» Директор тут прямо обалдел от моих слов, выпучил на меня глаза и с нервной ехидцей говорит: «А потом откопаем через месяц якобы отравленного. Мы как раз через месяц, не раньше, израсходуем цистерну. Откопаем его и вручим грамоту за выполнение особо важного задания». – «Нет, – говорю я, – закапывать не будем. А премию за фиктивное смертельное отравление можно и выписать». «– На кого премию будем выписывать?» – оглядев всех, спросил директор. Снабженец сначала было хихикнул на это предложение, да и затих, а охранник, видимо, как-то испугался. Молчит, и лицо без реакции. Наверное, боится, что его отравят понарошку.

Порфирий Петрович взял паузу, чтобы кофе допить. А один из охраняющих Пуэлу заметил:

– Ерунда какая-то получается. Можно же было на цистерне написать «Яд» и череп с костями добавить. Затеяли какую-то дурь!

– Конечно, вы правы, – ответил Порфирий Петрович. – Так и сделали, но время было такое, что всяких надписей для сохранности чего-нибудь было недостаточно. Нужны были более серьезные меры. Вот возьмите у нас: чего только не напишут, а соблюдается это всё? Не всегда.

– Так как же вы справились с этой проблемой? – спросил второй охранник.

– А вот так, как я предложил, и справились, – ответил Порфирий Петрович. – Уговорили главного охранника симулировать отравление, благо одинокий был человек. Медсестру заводскую пришлось посвятить в это тайное дело. Охранника на глазах у нескольких рабочих склада почти мертвым увезли. Потом слух распространили, что тело его дальние родственники забрали. Появился он на заводе как раз недели через три – жив и здоров. Пришлось ему потом байки рассказывать, как врачи чудо совершили – его с того света возвратили. Директор ему премию выписал, а спиртом всё-таки немного попользовались в незначительных объемах: снабженец с особо доверенными лицами это сделал тайно и аккуратно.

Порфирий Петрович закончил свой рассказ. Компания молчала в ожидании дальнейших указаний Юсты. А Юста подумала:

«Стоит ли возвращаться в палату? Здесь всё дело и завершить…»

Порфирий Петрович как будто угадал ее мысли – улыбнулся и спросил:

– Может, мы переговорим вдвоем, без окружающего народа? Пусть они от нас отдохнут.

Юста оглядела всю компанию, подумала и ответила:

– Да, пожалуй, нам пора объясниться.

– Тогда, может быть, поднимемся в кабинет к главврачу? Не запретит же он нам воспользоваться его рабочим местом?

– Не должен, – с некоторым сарказмом ответила Юста.

Когда они поднялись в кабинет и расположились друг напротив друга за большим столом, Юста спросила:

– Признайтесь: историю со спиртом вы придумали, чтобы развлечь компанию?

– Признаваться? – ответил Порфирий Петрович, – ни в коем случае! Мне мой папа еще давно в назидание говорил: «Порфиша, никогда ни в чём не признавайся!» С тех пор и не признаюсь. Знаете ли, признание – слово с двойным смыслом. Тебя признают – это действие снаружи, и влиять на это тебе сложно. Иногда почти невозможно. А когда сам признаёшься, это – изнутри. Можешь как-то это регулировать. Это, по крайней мере, более оптимистично, чем воздействие на тебя со стороны.

– Может быть, приступим к делу? – предложила Юста.

– Да, конечно, – согласился Порфирий Петрович. Лицо его посерьезнело, и он спросил:

– Я надеюсь, что доктора мы можем исключить из вашего процесса дознания. Вы молчите – значит, согласны?

Юста ответила:

– Скорее да, чем нет. Вы считаете, что доктору не было смысла раскрывать генералу врачебную тайну?

– Вот именно. Он, конечно, понимал, что если это раскроется, то высокие покровители пациента лишат его этого места. Кроме того, мы должны помнить, кем является сын пациента.

– Тогда у нас остаются только две личности, – подхватила эту мысль Юста. – Внук и его девушка.

Порфирий Петрович задумался, еще раз осмотрел кабинет – видимо, решая, как продолжить беседу, – и ответил:

– Я думаю, этих, как вы выразились, личностей могло быть и трое. Третий нам вообще неизвестен.

– Да, – согласилась Юста. – но меня сейчас беспокоит одна мысль: почему я – следователь – вошла в сговор со стороной защиты, то есть с вами? Это, по большому счёту, никуда не годится.

– Ах, вот что вас смущает! – ответил Порфирий Петрович. – Я-то сижу и вижу, как вы зажаты, напряжены. Если вы полагаете, что мне поставили задачу дискредитировать вас, то смею вас уверить: это не так! Мне дали указание договориться – разрешить, так сказать, это дело мирным путем.

– И каков же ваш мирный путь? – спросила Юста.

– О! Если позволите, речь моя не будет короткой, – ответил Порфирий Петрович.

– Позволяю вашей речи быть длинной, – сказала Юста.

Порфирий Петрович встал из-за стола, прошелся вдоль стены с портретами выдающихся врачей, ранее работавших в госпитале, и произнес:

– Прошу прощения, но, знаете ли, нужен моцион, не могу долго сидеть – позвонки не любят эдакой долгой позиции. – И он, заложив руки за спину, начал свою речь. – Во-первых, прошу учесть, что молодой человек, на мой взгляд, не способен совершить такой свинский поступок по отношению к деду. Да, характеристика внука не ахти какая, но я думаю, не настолько плохая, чтобы совсем не жалеть деда. Во-вторых, вы никогда не сможете доказать, что Ньюка виноват в гибели генерала. Можно, конечно, попробовать, но без его признания сделать его виновным – это сплошная утопия. Таким образом, молодого человека по имени Ньюка мы с вами тоже можем исключить из вашего списка. Что у нас остается, как говорят химики, в сухом остатке? Только эта девица. – Порфирий Петрович остановился у окна. – Прекрасный парк, и место для ансамбля выбрано великолепно! Умели же наши предки строиться, элегантно вписаться в природу.

Порфирий Петрович с минуту молчал, разглядывая лесные дали.

– Только эта девица, – повторил он. – И что же мы, точнее – вы можете с ней совершить? Девица знает, что ей нужно, и, наверное, добьется своего. Этот мальчик от нее не отвертится. Может, это и хорошо: оторвется от своих нетрадиционных друзей. Вот вам и «в-третьих»: нет смысла искать эту личность, которая сообщила правду нашему генералу. По крайней мере, генералу это уже не поможет. Семье это тоже не нужно. Вот и весь сказ.

Порфирий Петрович закончил равномерное движение по пространству кабинета, разместился за столом и, уперев подбородок о тыльные стороны ладоней, застыл в ожидании реакции Юсты, а она подумала: «Умеет говорить и убеждать этот Порфиша!»

– Ну, что же, – произнесла она вслух, – предположим, что девушка не рассказала пациенту о его состоянии. Предположим, она не захотела давить на Ньюку, закрепить, так сказать, свои права на него, поэтому она не сообщила деду о своих отношениях с его внуком. Из этого разве следует, что мы, то есть я должна так и закончить дело безрезультатно, не найдя виновных?

– Так-так, – пробормотал Порфирий Петрович. – Вы словно епитимью на себя возложили, наказали себя этим делом за какие-то грехи. Зачем?

– Зачем? – повторила Юста. – Это мой долг – довести дело до конца. А наказание? Не за что мне себя наказывать.

– Было бы наказание, а грехи найдутся, – заметил Порфирий Петрович и добавил: – Зря вы так сказали: «…закончить дело безрезультатно». Вы сделали огромное благо – сняли обвинение с этой женщины. Вот вам и результат. Вы, молодые, иногда пробегаете мимо, не замечая, что вокруг происходит. Остановитесь, посмотрите вокруг. Насладитесь тем, что есть. – Порфирий Петрович неожиданно загрустил и произнес: – Вот, послушайте старого человека: я прочту вам стихи. Знаете ли, иногда тянет на философскую грусть:

«Когда закончится житьё,
Нас остановят у порога.
Мы сбросим старое хламьё
И встретим, может быть, и Бога.
С врагами мы поговорим
Без ругани, не пряча лица,
И с другом мы договорим
До самой точки, без амбиций.
Всё в прошлом. Суета ушла,
Все, кто был с нами, снова рядом.
И не вернется уж тоска,
И не уйдет с печальным взглядом.
Но что-то беспокойно нам:
Не то, не так мы сотворили.
Не в тот ходили, может, храм,
А может, и совсем не жили.
Кто нас рассудит? Кто поймет?
Кто принесет нам всем свободу?
От нас, быть может, не уйдет,
В любую страшную погоду?
Обнимет тихо и без слов,
Простит за всё, что сотворили,
За то, что было много снов,
За то, что просто тихо жили».

Они некоторое время сидели молча. Юста никак не ожидала услышать такого от Порфирия Петровича.

– Вы еще и поэзией увлекаетесь? – осторожно спросила она.

– Очень редко. Почитываю. А это, что прочел, для меня очень трогательное, – ответил он. – Кстати, нашел я это стихотворение в журнале вашего Крео – кажется, он и автор.

– Ого! – ответила Юста. – Вы много знаете обо мне. Гораздо больше, чем я о вас. Это меня настораживает.

– Это не удивительно, – ответил Порфирий Петрович. – Я готовился к встрече с вами – так сказать, фору имел, – а у вас преимущества не было.

– Это весьма логично, – сказала Юста. – Преступление всегда имеет преимущество, но только в самом начале.

Порфирий Петрович от этих слов поморщился, как-то криво улыбнулся и произнес:

– Надеюсь, я еще не попал в ваш список преступников?

– Нет, что вы! Не попали. Прошу прощения за неудачную шутку, – ответила Юста. – Предлагаю завершить посиделки, а то наши подопечные внизу измаялись, ожидая нас.

– Да, совершенно с вами согласен. Правда, хотелось бы узнать: всё-таки, каково ваше решение? Согласны ли вы мирно закончить это дело?

В кабинет неожиданно заглянула секретарша – сухая женщина невнятного возраста.

– Извините. Желаете ли чего-нибудь: чай, кофе? Может быть, что-то выпить?

Порфирий Петрович вопросительно взглянул на Юсту, а та в ответ произнесла:

– Мы уже попили или мы еще что-то хотим?

– Мы уже ничего не хотим. Спасибо, – ответил за двоих Порфирий Петрович.

Секретарша бесшумно исчезла за двойной дверью. Юста встала из-за стола, обошла кабинет и, как бы размышляя вслух, медленно произнесла:

– Невиновные оправданы, виновных нет, а генерала не вернешь. Вот и мирный конец. Я полагаю, что правильно вас поняла?

– Абсолютно правильно. Квинтэссенция истины, – ответил Порфирий Петрович.

За окнами вновь заморосил осенний дождь.

***

– Мне сегодня читали твои стихи, – Юста, вся мокрая после дождя, ввалилась в квартиру.

– Ой-ой-ой! Мокрая до нитки! Срочно сушиться и греться! Остальное всё потом, – ответил Крео.

Через полчаса они уютно расположились в креслах и с удовольствием потребляли с чаем маленькие вкусности, хаотично расположенные на небольшом низком столике. Крео заговорил первым:

– Надеюсь, завтра ты отдыхаешь? Положенный всем выходной распространяется на тебя?

– Распространяется, – с облегчением ответила Юста. – Всё. Дело закончено. Завтра полный расслабон. Какое счастье быть дома!

Юста с ногами забралась в кресло, закуталась в большой плед и закрыла глаза.

– Какое счастье быть дома! – повторила она.

– Да, счастье, – согласился Крео.

Несколько минут они наслаждались тишиной и теплом уютной гостиной.

– А почему ты не спрашиваешь, кто читал мне стихи? – не открывая глаз, спросила она.

– Так кто же читал тебе стихи? Что это за креативная личность? Неужели это твой Наши-Ваши, растроганный окончанием твоего дела?

– Ты не угадал, – улыбнулась она. – Это был адвокат. Вот, послушай:

«Когда закончится житьё,
Нас остановят у порога.
Мы сбросим старое хламьё…»

– Ты помнишь это?

Крео ответил:

– Помню, но это не мое. Мы это опубликовали в последнем номере. Появился новый автор – ветеран. Сегодня еще одну вещь принес. Я прочту?

– Прочти, – согласилась она.

– «Войну не помнили солдаты —
Хотелось ужасы забыть.
Минуты жизни смертью сжаты,
Мелькают – быть или не быть?

Войну не знали те мальчишки,
Что нынче внуками живут.
Они читали что-то в книжках —
Мы думали: потом поймут.

Потом, когда войны не будет,
Потом, когда наш страх пройдет
И, может быть, поймут все люди,
Что мы и есть один народ…»

– А знаешь? Мы своим внукам всю правду правильно объясним, – Юста открыла глаза. – У нас не будет таких, как Ньюка.

Крео усмехнулся и ответил:

– У нас для начала должны быть дети, а уж потом внуки. Наоборот не получится.

– Правильно, сначала мы поженимся, – она сладко потянулась в кресле, – потом у нас будет свадьба. Мы можем устроить свадьбу? – спросила она.

– Можем, – ответил он. – Когда ты хочешь свадьбу?

– Я хочу свадьбу прямо сейчас, – улыбнулась она. – А потом у нас будет много детей. Ты согласен?

– Да, – ответил он.

– А у наших детей будут свои дети. И у всех будут свадьбы, – продолжила она. – А если у всех будут свадьбы, то это означает, что будут счастливые окончания всех дел. Все счастливые истории заканчиваются свадьбами.

– А твое дело закончилось счастливо? – спросил он.

– Да, наверное, счастливо, – ответила она. – Все довольны, одна только истина осталась недовольной. Не понравились мы ей.

– Я для тебя сочинил кое-что про истину. Хочешь послушать? – спросил он.

– Да, конечно, я люблю, когда ты читаешь мне стихи, – ответила она и закрыла глаза.

Он, как всегда, почти без выражения, монотонно прочел:

– Светлый день. Была весна.
Истина пришла одна,
Тихо села у окна
И сказала: «Вот и я».

Здесь ее, конечно, ждали.
Среди мифов и печалей
Не терпелось всем узнать,
Сколько им до счастья ждать.

Истина сидела молча,
Словно с детства сирота.
С аппетитом, будто волчьим,
Грызла глупые слова.

Враки, домыслы и шутки
Растворялись от нее.
Всё, что называлось уткой,
Улетало вмиг в окно.

Заскучали постояльцы,
Краски все исчезли вдруг.
Добродетелей по пальцам
Насчитал притихший круг.

И тихонько, чуть стыдливо,
Отвернулись от нее.
Истина не так красива,
Без нее живем давно.

Пусть уходит. Здесь не место
Этой, что в глаза глядит.
Всем про всё уже известно —
Пусть уходит иль молчит.