– Простите, – смутилась она. – Я подобрала неудачное слово. Может быть, надо было сказать, что влюбленные в таких условиях резко контрастируют с окружением, с топляками и прочими с пустыми глазами.

– Это вы простите меня. Мне надобно слушать читателя, а не сопротивляться. Было бы неплохо еще кого-нибудь послушать.

Она погрустнела, и он догадался, что обидел ее, и, спохватившись, быстро произнес:

– Мне очень важно ваше мнение, а то, что скажут другие, не очень важно. Понимаете меня?

– Да, понимаю, – ответила она и улыбнулась.

– Ну, вот вы и улыбнулись! Это очень хорошо. Вам будет очень забавно узнать, как на эту историю реагируют наши соседи.

Она вопросительно взглянула на него.

– Да, понимаю ваш немой вопрос, – сказал он. – Не зная истории, как на нее реагировать?

Она ждала разъяснений.

– Мы можем весело пофантазировать. Я буду с каждым из них как бы разговаривать, а вы будете слушать и соглашаться или не соглашаться со мной. Идет?

– Идет, – весело ответила она.

***

– Ваши топляки совсем не страшные, – недовольно произнес юноша. – И потом: почему с ними никто не борется? Мог бы этот ваш влюбленный побороться с ними.

– Вы думаете, с ними надо бороться? – спросил он.

– А как же – они олицетворяют зло! Я же говорю: их надо сделать пострашнее! Они должны как-то двигаться или хотя бы пугать. А то лежат, точнее – плывут в горячей воде и ничего не делают. Это даже девчонкам не страшно.

– Но ведь они противные, белые и скользкие, и лица у них вареные, – попытался возразить он.

– Вы не хотите их сделать страшными, как живых мертвецов?

– Как-то не очень хочется, – ответил он.

– Тогда это будет неинтересно, скучно, – ответил юноша.

– Хорошо, хорошо. Пусть будут живые мертвецы, – согласился он. – А вот как с ними бороться? Каким оружием?

– Это вы уж сами придумайте, вы же автор, – ответил юноша. – Я бы предложил лазерное. Сейчас его фантасты везде применяют.

– И как бы закончить этот рассказ? Как вы считаете: какой должен быть конец? – спросил он.

– Конец? – задумчиво произнес юноша. – Они должны всех победить, а заодно и этих, с пустыми глазами. Они вообще у вас какие-то невыразительные. Слишком неактивные. Бороться с ними неинтересно.

– А что же с ними сделать? – спросил он.

– Пусть они – те, которые с пустыми глазами, – подчиняются топлякам, то есть будут их слугами, что ли. Тогда это будет занятно, а так… – юноша задумался: – А так, скучноватенько всё.

– А мне не скучноватенько, – включился в разговор дедуля. – По мне, так очень интересно, как юноша с этой девицей выберутся из этой несвободы. У вас там как задумано?

– Я еще концовку не придумал, – ответил он.

Она улыбнулась, покачала головой и заметила:

– Концовка должна быть трагическая.

– Трагическая будет концовка, – повторил он.

Дедуля задумался и произнес:

– Значит, трагическая. Может быть, это и правильно. В таком обществе счастья не дождешься. Но попытаться вырваться из этого мрака стоит. Стоит ли?

– Да, я с вами согласен. Попытаться стоит. Иначе – прозябание и полный крах всего, – согласился он.

– Да-а….. – протянул дедуля. – Как всегда: борются два

начала. Одно – приспособленческое, другое – сопротивляющееся. Что лучше? Не знаю. Может быть, всего понемножку.

Она нахмурилась и спросила:

– А почему он не говорит о любви? Там же есть любовь.

– Почему вы не говорите о любви? – спросил он.

Дедуля ответил:

– А что о ней говорить? Если умеешь и можешь любить – люби. У вас какая она, любовь, намечается – счастливая или…?

– Трагическая, – ответил он.

– А-а-а, понимаю, гибнут все, – грустно отреагировал дедуля. – Ну а счастья хоть кусочек был?

– Наверное, был, – ответил он.

– Вот и хорошо, – произнес дедуля. – Я-то во всеобщее счастье, огромное, не верю. Не должно быть так. Мы к нему и не стремимся.

– Как это не стремимся? – встревожилась она. – Кто же не стремится к счастью? Все стремятся.

– Да, стремятся, – нехотя согласился дедуля. – Только частенько выходит так, что счастье для всех становится таким, как в вашем рассказе: счастье среди топляков и прочих с пустыми глазами.

– Это не мой рассказ! – почти выкрикнула она. – Вы же обещали, что сами с ними говорить будете, а я – только слушать!

– Извините, увлекся, – улыбаясь, ответил он.

– Мы оба увлеклись, – примирительно продолжила она. – Будете говорить с остальными?

– Как пожелаете? – произнес он.

– Желаю играть дальше, – решительно ответила она.

***

– Смотрите, как они что-то бурно обсуждают! – большая дама, прищурившись, следила за соседями.

– Натанцевались – теперь и поговорить можно, – пробурчал крупный мужчина. – А мы сидим тут сиднями. Наелись вкуснятины, организм перегрузили – мысли все вялые, на разговоры не способные.

– Почему же не способные? – возразила крупная дама. – После вкусного обеда, плавно перешедшего в ужин, как раз время поболтать о чём-нибудь веселеньком.

– Начинайте, – оживился дедуля. – Ждем-с веселеньких рассказиков.

– Что он ждет? – бодрая старушка обратилась к большой даме.

– Веселенького дедуле хочется, – последовал ответ.

– Я могу рассказать анекдот, – громко заявила бодрая старушка.

– Анекдот? Это можно, – согласился дедуля.

– Что он сказал? – снова спросила старушка.

Большая дама ответила:

– Он сказал, что ему нравятся анекдоты.

– Так я могу рассказать? – бодрая старушка собралась с мыслями.

– Мама, только не с «бородой», – громко произнесла гламурная дама.

– Так они у меня все с «бородой». Я ваших, новых совсем не знаю, – ответила бодрая старушка.

– Давайте с «бородой», – предложил крупный мужчина. – Давно не слышал старинных анекдотов.

– Ну-с, дамы и господа, тогда слушайте, – бодрая старушка громко, растягивая слова, произнесла: – Хороший писатель спрашивает плохого: «Вы можете не писать?» – «Могу», – отвечает тот. – «А долго можете?» – последовал вопрос. – «Могу и долго, но тогда придется обратиться к доктору».

Компания некоторое время молчала.

– Очень тонко, – неуверенно произнесла большая дама. – И еще: эта смена ударений. Очень тонко…

– Давайте я расскажу, – включился в разговор мужчина средних лет.

Компания приготовилась выслушать следующий анекдот.

– Плохой писатель спрашивает хорошего: «Вы пишете романы?» – «Да, – отвечает хороший писатель. – Я прозаик». – «Интересно, – рассуждает плохой писатель. – Романов про зайцев я еще не читал».

– Неплохой анекдот, – натужно улыбаясь, произнес крупный мужчина. – Я не силен в анекдотах. Услышу, посмеюсь и тут же забываю. Память совсем никудышная, дырявая.

– Не прибедняйся, – возразила ему большая дама. – Просто ты не хочешь их запоминать.

– Иногда и хочу. Так не запоминаются. Наверное, записывать надо. Хорошо писателям: пишешь потихоньку, что в голову придет, и запоминать не надо. Текст всегда под рукой.

– Что ты выдумываешь? – иронично спросила большая дама. – Это что же у тебя получается – что писателю и память хорошая не нужна?

– Я этого не говорил. Я сказал, что писателю хорошо, когда он пишет, – тексты остаются. А память ему, конечно, нужна, а то как героев зовут, можно и забыть. Вот возьмите вашего Откина. У него есть такой хитрый приемчик – не давать героям имена. Пишет просто: «он» и «она». Удобно – можно не запоминать.

– О чём он так долго говорит? Такой длинный анекдот? Я ничего не расслышала, – возмутилась бодрая старушка.

– Он говорит об Откине, – громко ответила большая дама.

– Об Откине? – переспросила бодрая старушка.

– Да, о нём.

– А что, об Откине есть хороший анекдот? – снова спросила старушка.

– Не знаю, – ответила большая дама. – Я таких анекдотов не знаю. Может быть, кто-то знает?

Компания промолчала.

Пламя свечей еле колебалось в вечернем воздухе. Закат постепенно угасал. Приближалась прохладная весенняя ночь с разноголосым пением птиц, оживленно разговаривающих на все майские голоса.

– В этом году май уж больно хорош! – задумчиво произнес дедуля. – Не то что в прошлом годе.

– В прошлом годе было… Бр-р, – подхватил разговор крупный мужчина. – Вспоминается: полмесяца мокрый снег с дождем и дикий холод. Деревья очухались только в начале лета.

– Да-а… Нынче благодать, – согласилась большая дама. – Хорошо, когда всё идет своим чередом: зима, весна. Всё вовремя приходит и предсказуемо. До сих пор помню детские воспоминания: как в середине мая бегали в легких платьицах. А мальчишки пытались и в воду залезть, которая тогда была еще холодна.

– А мы в начале мая ледышки в озере долбили, – мечтательно подхватил тему дедуля. – Лед пористый, темно-синий. Вытащишь кусочек на берег – рассыпается на длинные иголочки, сверкающие на весеннем солнышке. Красиво!

– Весна всегда красива, – добавила гламурная дама. – Всё просыпается, расцветает.

Помолчали. Наверное, каждый вспомнил свою весну.

***

– Да, каждый вспоминает свою весну, – наблюдая за горящими свечами, произнес он. – А вам понравился мой рассказ? – спросил он большую даму. – Вас не испугали топляки?

– Топляки? Нет, не испугали, – ответила большая дама. – Взволновало, точнее – заинтересовало взаимоотношение этих двух молодых людей.

– В смысле их любви? – переспросил он.

Большая дама задумалась. Он терпеливо ждал ответа.

– Она, наверное, не знает, что сказать, – предположила некрасивая женщина.

– Это скорее я не знаю, – тихо произнес он и добавил: – Сложно думать за других.

Большая дама всё-таки ответила вопросом на вопрос:

– Вы считаете, что у них есть любовь?

– Вот те на! – удивленно заметил он. – А что же это? Поцелуи, обнимания, ожидания, грустные расставания и, наверное, многое другое, что я еще не описал.

– Вот это верно вы сказали: «не описал», – произнесла большая дама. – Ваш сюжет очень короток, чтобы можно было понять, любовь это или…

– Вам хочется сказать, что это просто увлечение двух одиноких людей в мрачном окружении? – спросил он, словно обращался сам к себе.

– А мне показалось, что это всё-таки любовь. Грустная, но любовь, – сказала некрасивая женщина и тут же добавила: – Тем более что он своей возлюбленной предложил бежать из этого мрака.

– Из мрака? – удивилась большая дама. – Может быть, может быть. Но этот мрак, на мой взгляд, не так уж и страшен. Есть работа, есть подруга, есть свой парень, а манифестации – так это можно рассматривать как развлечения. Так и мрака никакого нет.

– А топляки? – не удержалась некрасивая женщина.

– Топляки – не мрак, – улыбнулась большая дама. – В жизни всякое бывает: и топляки, и мертвяки, и еще чёрт-те что. Конечно, хочется, чтобы этого вокруг было немного, но реальности разные бывают.

– А эти, с пустыми глазами? – не сдавалась некрасивая женщина.

– Эти с пустыми глазами – вообще не проблема, – почти смеясь, ответила большая дама. – Взгляните вокруг и не будьте наивными: этих с пустыми глазами хоть пруд пруди.

– Так что же, можно эту историю бросить, то есть окончание можно и не сочинять? – спросил он.

– Как хотите – вы автор, и вам видней. По мне, так если будет захватывающая, яркая любовь – так пишите, а если будут топляки и прочее – так можно и бросить.

– Вот она, читательская правда! – улыбнувшись заключил он.

– Но не все же так думают, – возразила некрасивая женщина.

– Не все, но их тоже много, – ответил он.

– Так что же, вы бросите писать? – спросила она.

Откин задумался, затем усмехнулся и весело произнес:

– Мы забыли с вами, что у них за столом еще остались неопрошенными три клиента.

– Да, – улыбнувшись, согласилась она. – Мы не торопимся?

– Мы не торопимся, – ответил он.

Из зала ресторанчика донеслась веселая, ритмичная музыка. К саксофону и гитаре присоединились фортепиано и ударные.

– Мы можем еще раз потанцевать? – спросила она.

– Пожалуй, да, – согласился он, встал и взял ее за руку.

***

– Ваш Откин просто ловелас, – произнес мужчина средних лет. – Он сейчас затанцует свою даму.

– Молодец, правильно делает! Что же сидеть-то, когда такая музыка играет? – громко произнесла гламурная дама.

Она встала, подняла юношу из-за стола, и они устремились вглубь ресторанчика – туда, где уже двигались танцующие пары.

Мужчина средних лет проводил их глазами и ничего не сказал.

– Вот молодчина! – воскликнула бодрая старушка. – Надо молодежь развивать. Пусть потанцует с мамой. Нечего здесь сидеть с постным лицом.

– Постное лицо молодежи – интересное явление, – произнес крупный мужчина. – Слышите, там кто-то запел.

– Да, действительно поет. Не по-нашему, – подтвердила крупная дама.

– О чём же поет этот женский голос? – спросил дедуля.

– Плохо слышно – трудно разобрать, – ответил мужчина средних лет.

– Это старая песенка, – продолжил крупный мужчина. – Там есть такие слова: «Мой господин, присядь со мною рядом. Я простая девчонка. Здесь тепло и уютно…» и так далее, что-то в этом роде.

– Ты знаешь этот язык? – удивилась большая дама.

– Нет, я знаю эту песенку, – ответил крупный мужчина и продолжил: – Интересно: нравятся ли эта мелодия и слова вашему Откину?

– Наверное, нравятся, – ответила большая дама. – Он со своей подружкой еще не вернулся, танцует до сих пор.

***

– О! Соседка наша с юношей соизволила подвигаться, – сказал он, разворачивая партнершу в сторону вновь появившейся пары в центре зала.

Она в ответ кивнула головой и тихо прошептала ему перевод звучащей песни:

– Мой господин, приходите в мое королевство. Я лечу угрызения совести. Я пою романсы. Я воспеваю моих господ, которым не выпало удачи. Посмотрите на меня, мой господин…

Песня закончилась, молоденькая певица в скромном одеянии покинула подиум. Они молча вернулись к своему столу.

– Вы, думаете, кто-то может быть господином? – спросил он.

Она, не глядя на него, ответила:

– Так поется в песне.

Он, грустно усмехнувшись, повторил:

– Да, так поется в песне. А еще там есть такие слова: «… достаточно одного корабля, чтобы всё разрушилось. Когда корабль уплывет… Он увозит с собой красавицу, которая разбивает вашу жизнь…»

– Не будем о грустном, – сказала она и, сделав глоток вина, продолжила: – А вы знаете, мы с вами ошиблись.

– Ошиблись? – удивился он.

– Да. Вы по поводу своего рассказа пообщались только с тремя соседями. Остались неохваченными четверо.

– Да, вы правы. Я ошибся, когда назвал неопрошенными трех клиентов. Кого бы вы хотели услышать?

– Гламурную даму, – ответила она.

– О! – покачал он головой. – Это сложный диалог, – и его взгляд устремился в сторону – может быть, так далеко, что этот ресторанчик растворился на фоне его убежавших куда-то мыслей.

– Потанцевали? – спросил он гламурную даму.

– Да, – недовольно ответила она.

– Что-то не понравилось? – снова спросил он.

– Всё понравилось, – хмуро ответила она. – Веселая мелодия, веселенькая песенка.

– Относительно веселенькая, – возразил он.

Гламурная дама с любопытством посмотрела на него.

– Почему относительно?

– Слова грустные – о неразделенной любви, – ответил он.

– Почему вы не спрашиваете ее о сюжете рассказа? – вмешалась некрасивая женщина.

– Не торопитесь, всё своим чередом, – ответил он. – Нельзя же сразу спрашивать о топляках.

– Может, стоит спросить ее о любви? – предложила некрасивая женщина.

– Пожалуй, вы правы. Стоит поговорить о любви, – согласился он. – А что вы скажете о любви этих молодых людей из рассказа? – спросил он гламурную даму.

Гламурная дама подумала и ответила:

– У вас там любовь какая-то грустная, а оттого и скучная.

– А разве бывает веселая любовь? – возразил он.

– Наверное, бывает, – ответила гламурная дама. – Лично мне веселая любовь нравится больше вашей грустной, да еще вы сказали, что она у вас трагическая. Это совсем не мое. Я это не люблю.

– «Я это не люблю», – повторил он. – Вот и весь сказ!

– Да, ответ абсолютно ясен, – согласилась некрасивая женщина. – Стоит ли у остальных еще что-то спрашивать, тем более что рассказ еще не закончен.

– Может быть, может быть, – задумчиво ответил он. – Финал еще впереди.

***

Она открыла дверь. Пустые глаза инспектора не мигая смотрели на нее. Его темный костюм был тщательно выглажен. Стрелки на брюках ровными линиями уходили вниз и упирались в блестящие черные ботинки. Вставая, она заметила, что на улице лило как из ведра.

«Странно, – подумала она. – Как это они умудряются в такую погоду быть такими чистенькими?»

– За три рапортички вам следует наложение дополнительной манифестации, – без выражения произнес инспектор и протянул ей черный конверт. – Прошу зафиксировать, – добавил он и молча удалился вниз по лестнице.

Она закрыла дверь и вернулась в спальню. До подъема оставалось еще два часа. Она вскрыла конверт. На белой мелованной бумаге красовалась черная типографская надпись: «Манифестация – одна единица». Внизу мелким шрифтом указывались время, место сбора и перечень необходимых лозунгов. Она еще раз взглянула на циферблат и поняла, что сразу после цеха придется мчаться на указанный перекресток, хватать транспарант, придется заучивать лозунги на ходу и даже в цехе. Спать не хотелось. Она легла на спину и долго смотрела в потолок, вспоминая свой родной хутор, откуда ее по разнарядке переместили в город.

На хуторе, помимо хозяйственных построек, было всего три дома. Три семьи испокон веков хозяйствовали там. Она принадлежала уже к пятому поколению. Когда-то народищу, как рассказывала тетка, обреталось здесь великое множество. На праздниках устраивались шумные гулянки с песнями под гармошку и играми среди молодежи. Но постепенно жизнь угасала. Старики умирали, молодежь перемещали в город – и в ее бытность на хуторе осталось всего три человека: она с теткой да старый, одинокий дед в соседнем доме. Один дом из трех уже года два пустовал.

Тетка за последний год сильно сдала и уже не могла следить за хозяйством и помогать деду. Теперь ей одной приходилось смотреть за огородом, где стараниями тетки кое-что росло, и за дедом, который в теплую погоду сидел на завалинке, курил свой самосад и натужно кашлял. Тетка сетовала, ворчала на деда и боялась, доживет ли он до следующего лета.

Из живности на хуторе оставалась, наверное, такая же древняя, как хутор, собака. Она медленно, часто останавливаясь, ходила от дома к дому и долго лежала у порога, не желая мотаться по дворовой территории.

В этот год лето выдалось теплое, с частыми дождями. Зелень в городе разрослась до неимоверных размеров. Ей приходилось почти через день прореживать и пропалывать овощные. Тетка охала и ахала, как могла помогала ей. Понемногу, по одной грядочке приводила огород в надлежащий вид. Дед изредка, опираясь на толстую клюку, появлялся на краю огорода, цокал языком и бормотал:

– Эка зелень-то прет! Видать, зима лютая будет.

– Ты что же, дед, всем организмом зиму чуешь? – завидев деда, отреагировала тетка.

– Не всем, а только низом. Ноют кости на погоду.

– Так до зимы-то далеконько, – не унималась тетка.

– Да, но на то другие приметы действуют, – ответил дед. – А ты, я вижу, девку совсем загоняла. Ведь не скотина же какая!

– Девка здоровая. Не боись за нее. Работа силы прибавляет, а безделье убавляет.

– Я не устала, – разгибаясь, ответила она и, улыбнувшись, спросила: – Дедушка, скамеечку принести? А то стоять-то, небось, тяжко?

– Стоять не тяжко. А вот на пустошь нашу смотреть тяжко.

– Опять ты, дед, за свое! Уж хватит вздыхать по прошлому, – отирая руки о фартук, проворчала тетка. – Мы-то, слава Богу, живехоньки, и молодуха у нас есть. Вона как быстро управляется.

– Управляется, – согласился дед. – А женихов нетути в округе. Ночь придет – окрест ни огонька не видно. Перемещение всех забрало.

– Да, – вздохнула тетка. – Может, нас обойдет сие лихо? Может, забыли нас?

– Может, и забыли, – с сомнением произнес дед. – А может, и нет.

Потом дед тихо удалился к себе на завалинку и молча сидел там до самого вечера.

– Дед, пора вечерить! – крикнула тетка, возвращаясь с огорода. – Заходи, родимый, к нам, сейчас я на стол соберу.

В сумраке вечера все собрались за столом.

– Сегодня тюрю будем есть, – сказала тетка. – Печь-то не топили. Дрова надо беречь.

– Эхе-хе, – поохал дед. – Тюрю так тюрю, – и обмакнул кусок хлеба в похлебку.

Остальные присоединились к нему. Хлебали тюрю из общей миски молча, как положено, соблюдая очередь.

– Завтра печку протопим, полевку сделаю. Хотите полевку? – спросила тетка.

– Хотим, – за всех ответил дед.

– За дровами-то, поди, далеко нынче бегать? – спросил дед, утирая рот холщовой тряпкой.

– Далеко, дедушка, аж за выселки вчера бегала. Хворост и сучья в округе почти все подобрала.

– А в выселках чай живет кто? – снова спросил дед.

– Да никогошеньки там не осталось, – ответила она. – Я хотела плетень на дрова забрать, да жалко разорять. Вдруг кто вернется.

– Да уж, кто же вернется, – возразила тетка. – Уже два лета, как никого там нет. Надо бы и плетень ихний разобрать. В зиму-то дрова ой как нужны!

– Вот завтра и наладимся туда, – предложил дед.

– Куда уж тебе с клюкой? Без тебя сходим, пока огород не зарос, – ответила тетка. – Эх, была бы лошадь – много бы припасли дров.

– А что же, телегу на дрова не пустить? – спросил дед. – Стоит под навесом без дела.

– А ну как кто из наших вернется хозяйство налаживать? – всплеснула руками тетка. – Что ж ты, дед, всё разорить хочешь?

– Я-то что же? – смиренно ответил дед. – Пусть стоит. А вот разоритель – не я. Совсем не я.

Она встала и убрала со стола. Тетка, подперев подбородок о ладонь, долго смотрела в окно, где вечерние сумерки постепенно сгущались и ночь неумолимо надвигалась на хутор.

Дед заерзал на старой лавке и устремил взгляд в угол – на сундук, где лежала стопка лозунгов.

– Вижу, опять охота тебе умыкнуть несколько бумажек, – отреагировала тетка на порыв деда. – Проводник строго велел: бумажки не трогать, а читать их каждый день. А ты, дед, норовишь их на самокрутки пустить.

– Так бумажка-то для этого как хороша! Тонкая, мягкая – как раз для курева годится. А этот проводник через месяц новой нанесет.

– Не через месяц, а завтра должон появиться, – ответила тетка. – Ну, как проверит, все ли листики на месте?

– Не проверял же раньше, – не сдавался дед.

– Да уж бери, курилка, – махнула рукой тетка. – Авось пронесет.

Дед поднялся, кряхтя, добрался до сундука, долго шелестел листочками, словно выбирал самые лучшие, взял один. Бормоча себе под нос, почитал текст и не спеша вернулся на место. Он долго и тщательно крутил самокрутку. За окном потемнело так сильно, что в доме стало неуютно, силуэты сидящих были едва различимы.

– Зажги-ка, дочка, лампу, а то и самокрутку не раскурить, – предложил дед.

Она зажгла светильник – слабенький огонек осветил стол и сидящих за ним.

– Масло тоже надобно беречь. Когда еще пойдем в маркет? Да и брать-то там нечего. Хлеб у нас, слава богу, свой. Силы будут – как-нибудь осенью жатву осилим.

– Осилим, – согласился дед, попыхивая самокруткой.

Дед, как всегда, закашлялся, долго не мог остановиться, и она вспомнила, как прошлой осенью он сильно разболелся. Тетка лечила его разными травами. Зарезали последнюю курицу и поили деда отваром, кормили курятиной. Дед поправился только к самым морозам.

– Пора бы на боковую, – сказала тетка и, подавив зевоту, встала из-за стола.

Дед аккуратно погасил самокрутку о консервную крышку и согласился:

– Да уж пора. Вона темень какая за окном.

Она проводила деда к себе в дом. Устроила ему постель и уложила спать. Хутор затих. Собака, свернувшись калачиком, устроилась на крыльце. Звездное небо сияло. Она минут пять с чувством какого-то тихого восторга смотрела вверх и думала:

«Боже мой, какая красота! И это будет всегда. Даже тогда, когда не будет нас. Не будет проводника с пустыми глазами и не будет никаких лозунгов!»

Рано утром появился проводник. Его темный костюм был тщательно выглажен. Стрелки на брюках ровными линиями уходили вниз и упирались в блестящие черные ботинки. Пустые глаза проводника смотрели на нее.

Вставая, она заметила, что сегодня ожидается яркая, хорошая погода. Туман белой пеленой окутал хутор. На востоке зарделось красное солнце. Проводник протянул ей черный конверт и без выражения произнес:

– Вам следует прибыть на сборный пункт в соответствии с разнарядкой перемещения, – и добавил: – Прошу зафиксировать.

Проводник молча провернулся к ней спиной и энергично, почти не касаясь земли, зашагал со двора.

«Странно, – подумала она. – Почему он не оставляет следов?»

***

Она встала – пора было собираться в цех. Ливень на улице приутих. Только моросящий дождь уныло сыпал сверху, оставляя круги на воде.

Напарница встретила ее вопросом:

– Привет, как дела?

Она улыбнулась в ответ и молча встала к конвейеру.

– Опять проблемы? – переспросила напарница. – Что, он не пришел?

– Да так. Получила черный конверт, – ответила она.

– Тс-с, – зашипела напарница.

Инструктор появился у конвейера и наблюдал за движением деталей.

– Вот, собака, не уходит! – прошептала напарница, подхватывая очередную деталь.

Несколько минут они работали молча, искоса проглядывая на инструктора. Напарница неожиданно схватилась правой рукой за поясницу, согнулась и сильно заохала, как будто ее пронзила острая боль. Она испуганно бросилась к ней, пытаясь чем-то помочь, заглянула в глаза. Напарница незаметно подмигнула ей и прошептала:

– Останавливай конвейер.

Инструктор повернулся к ним лицом. Его пустые глаза не мигая смотрели на них.

– Вы прошли контроль, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес инструктор.

Напарница, не разгибаясь, ответила:

– Да, как всегда. Вроде отпускает.

– Я оформлю рапортичку, – равнодушно произнес инструктор и удалился в диспетчерскую.

Конвейер стоял. У них неожиданно образовалось свободное время. Напарница разогнулась и весело заметила:

– Вот и перерыв! А допманифестации не бойся и лозунги не учи. Там будет много народу. Открывай рот вслед за глашатаем – и всё будет в порядке.

– Может, хотя бы почитать? – неуверенно спросила она.

– Ну, почитай, – ответила напарница. – А лучше расскажи о нём. Какой он?

– Он обыкновенный. Просто красивый.

– Ого, обыкновенно-красивый! Что-то новенькое, – отреагировала напарница. – Нечасто встречаются обыкновенные и красивые.

– Ну, как тебе объяснить? – заторопилась она. – Высокий, светлый, умный.

– Ага, уже понятнее, – ответила напарница. – А как он сюда попал?

– Тоже по разнарядке, но только в другой квартал.

– И давно он здесь? – снова спросила напарница.

– Так же как и я – почти год, – ответила она.

Появился инструктор, молча включил конвейер и равнодушно произнес:

– Продолжайте работу.

– Собака! – совсем тихо, одними губами прошептала напарница и приняла очередную деталь.

***

– Как потанцевалось? – весело просил дедуля.

– Нормально, – ответил юноша.

– А как там наши соседи отплясались? – снова спросил дедуля.

– Отплясались, – ответила гламурная дама. – Подружка ему что-то шептала – в любви, наверное, объяснялась.

– Это очень хорошо, – обрадовался дедуля. – Объяснение в любви во время танца – это прекрасно!

– А вы тоже общались или просто молча двигались? – обратился дедуля к юноше.

– Просто двигались, – ответил юноша. – Что там разговаривать – ногами надо перебирать.

– Да, конечно, вы правы, – продолжил дедуля. – Надо ногами перебирать. Танец – он такая штука, что без ног никак не обойтись. Только я бы еще кое-что предложил.

– Чего же еще для танцев можно эдакое предложить? – присоединился к разговору крупный мужчина. – Кроме костюма, музыки? Может быть, специальные ботинки для чечетки?

– Убрать постное лицо, – усмехнувшись, предложил дедуля. – Постное лицо, как недавно выразилась наша бабуля, в танцах ни к чему.

– Он что-то сказал обо мне? – громко спросила бодрая старушка.

– Он сказал, что постное лицо для танцев не годится, – ответила ей большая дама.

– Это правильно. Лицо должно быть выразительным, даже если танец очень серьезный, – продолжила бодрая старушка. – Конечно, приятнее, когда лицо веселое, но не все танцы веселыми бывают.

– Не все, – согласился дедуля. – А вам, новому поколению, какие танцы нравятся?

– Опять наш дедуля к молодежи пристает, – тихо произнесла большая дама.

– А что, уже и нельзя к молодежи пристать? – проворчал крупный мужчина. – Что ж она нынче такая неприкасаемая?

Большая дама замолчала и недовольно отвернулась в сторону. Юноша прекратил наблюдение за пламенем свечей и ответил:

– Я не знаю. Наверное, больше веселые нравятся. Невеселый танец – это, наверное, в балете. А так обычно люди хотят веселиться – вот и танцуют.

– Ого! – отреагировал дедуля. – Очень правильная мысль! А вы говорите, не приставать к молодежи. Молодежь-то истины излагает. В горе народ не танцует – он скорбит.

– Не соглашусь с вами категорически, – заявил крупный мужчина. – Существуют ритуальные танцы. Они не от радости.

– Да, вы правы, – согласился дедуля. – Я как-то про ритуалы и подзабыл.

Компания замолчала. Тема ритуальных танцев никого не вдохновила на продолжение разговора.

– А как там поживают наши соседи? – спросил крупный мужчина.

– Сидят себе, пьют вино, – недовольно ответила большая дама. – Что они тебе сдались? Лучше расскажи нам что-нибудь веселенькое.

– Веселенькое, – сухо повторил крупный мужчина. – Сейчас чего-нибудь вспомню.

Крупный мужчина задумался, слегка улыбнулся и начал свой рассказ:

– Как-то вышел каптерщик из доверия. Не понравилось старшине что-то в его каптерской деятельности. То ли лишнее кому-то выдал, то ли сам умыкнул что-то со склада. Старшина, сам-то из старослужащих, порядок во всём любил, а непорядок терпеть не мог. Удалил он каптерщика со склада, нового поставил, а провинившегося на службу обычную определил без привилегий. Скучно стало бывшему каптерщику служить, как все – нет уж тех прав, что были раньше. Осерчал он на старшину. Кто же себя винит в содеянном? Всегда кого-то другого обвинить в своих бедах хочется. И решил наш герой, будучи ночным часовым, отомстить старшине хотя бы немножко. Соорудил он чучело. Бушлат, ватные штаны, валенки, шапку собрал воедино и на крюке подвесил к козырьку крыльца казармы. Веселенькая (в кавычках) картинка получилась! Будто не то кто-то повесился, не то кого-то повестили на козырьке. Ночь, темно – ошибиться немудрено. Подгадал же наш герой устроить эту бутафорию, когда старшина ночью дежурил по казарме. Вышел тот на крыльцо воздухом подышать. Вышел, увидел это сооружение и дара речи лишился, а когда получше разглядел обман, так выразился заковыристо, что часовой, ранее затаившийся для получения сатисфакции, с испугу ретировался от греха подальше. Потом старшина вернул каптерщика