Журнал наблюдений за двадцать лет

Глава 12. Неудачная посиделка.

За окном тускло светило осеннее солнце. Листья с деревьев опали и украсили землю причудливым пёстрым ковром. Подошло время, и меня поставили в смену. Старшим в ней числился некий Вадим Короленко, молодой, но уже лысеющий парень. Вида он был «квадратно-гнездового», и по словам Гоголя, вольно цитируя: «Господь не особо задумывался над устроением… отрубил топором – вышло лицо, ещё отрубил – вышла рука…». Вадик являл собой образ грубоватого и сероватого «селюка», который любил выпить, мог высморкаться куда-нибудь в угол или вытереть после жирной еды руки об занавеску. Он быстро сошёлся с Андреем Улановым на почве рыбалки. Вместе с Герой Гуриным они часто выезжали за город на стареньком отцовском «Москвиче» Вадика, с ним за рулём. Увлекательно проведя время на природе, обратно всех вёз уже Уланов, с недавнего времени так же являвшийся счастливым обладателем водительских прав. Всё дело в том, что Андрей был абсолютным трезвенником и в рыбалке его интересовала только рыбалка. А когда заходила речь о вредных привычках – Андрей многозначительно поднимал указательный палец вверх и говорил: «Я считаю, что в жизни надо попробовать всё, поэтому я пробовал даже то, что другие не попробуют никогда в своей жизни…». Так это или нет, но во всяком случае, выпившим никто его не видел. Эти трое много общались между собой. Естественно, Вадим быстро сдружился с Настенькой, и та часто заходила к нему «на чай» и задерживалась в гостях очень долго.

Был в его смене второй санитар (надо сказать спасибо Елене Александровне, она сначала поставила меня напарником к опытному человеку, а не кинула одного в омут работы). Звали санитара – Жоржик. Сомнительный тип неопределённого возраста. Отвлекаясь, не могу упомянуть, что с давних времён в нашем отделении действовал «клуб любителей дешёвого портвейна», в котором Жоржик на тот момент являлся председателем.

Придя в очередной раз на смену, я ещё в раздевалке услышал характерный перезвон стеклотары в сумке Жоржика и сразу догадался, что сегодня будет опять какое-нибудь «светопредставление». Было видно, что медицина не особо интересует мужскую половину смены и наши медбрат с санитаром всё утро перемигивались и посылали друг другу тайные знаки.

Начальство с недавних пор было озабочено тем, что санитар в смене Лужина уже месяц не являлся на работу. Это был тот самый знаток тюремной жизни, которого я встретил, впервые придя в отделение. В связи с этим, меня вместе с Вадимом послали к нему домой нарочными за приглашением прогульщика к главврачу. Мы отправились в путь и вскоре пришли по адресу. Дверь нам открыл сам виновник визита. Он был явно в изменённом состоянии сознания, но запаха алкоголя не чувствовалось. После нашего приглашения он радостно поведал о случившейся с ним беде:

– Прикиньте, чуваки, калымили мы тут у коммерса, ремонтировали ему машину. А когда сделали – повезли нас обратно на «УАЗике» и мы тут раз – и кувырнулись. «УАЗик» загорелся, а я еле выбрался из него. Верхняя одежда вся сгорела, мне даже не в чем было на работу выйти…

Нам быстро надоело слушать эти наркоманские басни, и мы пошли обратно. По пути к работе – Вадик попросил меня продолжить путь одному, а сам зашёл в продуктовый магазин, прикупить продуктов питания.

После обеда, потирая руки мой напарник с вернувшимся медбратом уединились в раздевалке с какой-то тайной целью. Я же должен был, не задавая лишних вопросов, работать на коридоре. Что я и делал.

Палата №4 имела статус «элитной». И содержавшиеся там больные отличались спокойным нравом и дисциплиной. Лидером там был некий Олег Комягин, в прошлом – участник одной крупной ОПГ. Увидев в то день меня в одиночестве, он решил в тихий час завести со мной разговор:

– Виталий, в коридоре что-то сегодня грязно. Кто у тебя шнырь?

– Кто-кто? – Спросил я.

– Ну, уборщик, то есть. Ты ведь ни разу не сидел? Это хорошо. Поверь, ничего интересного там нет. А твои коллеги что сейчас делают – бухают что ли? Что-то зачастили они. Помнится, когда Куча затеял большую драку, Щукарь спал вот здесь, под столом и храпел. И когда тот же Куча бил Соснина, нам самим пришлось их разнимать. А вся смена в раздевалке сидела. Мы тогда, вечером, ключи у Щуки взяли и сами всех больных по палатам закрыли, а потом – ключи санитару в карман сунули и свою дверь прикрыли. Ты нас тоже – не закрывай, мы без особой нужды никуда не выйдем.

– А кто такой этот Соснин? Он лежит во второй палате, но на «петуха» не похож. – Поинтересовался я.

– Соснин это – скверный тип. Он с молодости был карточным шулером. И когда сидел в тюрьме, развлекался тем, что играл в карты с молодыми и неопытными ребятами. А на кон всегда ставил задний проход. Проигравшийся ему очередной дурачок быстро оказывался возле параши, будучи «опущенным». Однажды смотрящему надоело это всё, и он подослал в камеру к Соснину шулера покруче. Ну, и теперь – Соснина за проигрыш отымели и возле параши посадили. Пока я здесь нахожусь – он постоянно будет жить в «петушатнике».

– И часто такое в тюрьме бывает? – Снова поинтересовался я.

– Ну, вообще-то, по понятиям, это запрещено. Но бывает всякое. Вот например – Огурец. Он, когда сидел в своей камере, попался на «крысятничестве» и его тоже – опустили за это. Такое всё равно – бывает.

Олег Комягин когда-то учился на хирурга, но не успел закончить институт – сел за ограбление. Он был очень начитанным, немолодым уже мужчиной, у которого на воле была своя семья и взрослая дочь. Он любил, иногда поговорить и был хорошим собеседником, почти не употреблял бранных слов и часто помогал нам наводить порядок в среде больных.

Тем временем в раздевалке становилось шумно. Под аккомпанемент невесть откуда взявшегося радиоприёмника Вадик вертел ногами твист, а Жоржик отплясывал рядом «присядку». Когда же наступил вечер, и друзья решили не дожидаясь конца смены продолжить банкет у Жоржика дома.

– А жена как, не заругает? – Решил уточнить Вадик.

– Кто?! Жена?! Да кто такая жена?! Я же её к ногтю тут же прижму, к ногтю!!! – Уверял Жорж, складывая остатки трапезы в свою сумку.

Вадик пошёл налегке, захватив с собой лишь бидон со столовской кашей для своей дворовой собаки. Дальнейшие события описывались участниками так. Попутно зайдя в магазин, наши герои без особого труда добрались до квартиры Жоржика. После нескольких неудачных попыток открыть дверь, последняя отомкнулась изнутри и на пороге стояла крупная и очень злая жена Жоржика. Она взяла за шиворот супруга и швырнула его в коридор. При этом её муж сильно ударился головой об угол и тихо застонал. Дальше она проделала то же самое и с Вадимом, только Вадик полетел не в квартиру, а вниз по лестнице. Вслед за ним вдогонку полетел бидон с кашей и ударился о затылок медбрата, вывалив своё содержимое на лестничный пролёт.

– Посидели, бл***! – Пробормотал Вадик, выходя из подъезда и почёсывая затылок. Судя по всему, дворовая собака дома Короленко осталась в тот вечер голодная.

На следующий день, как ни в чём не бывало, наши друзья пришли на ночную смену. Штатно отработав до полуночи все разбрелись по местам. Я с Жоржиком дежурил в коридоре. Около часу ночи раздался шум в раздевалке. И через какое-то время до меня дошло, что к нам приехала Настенька, в гости. Моя смена сразу же вскочила со своих мест, кто где был, и принялась встречать гостью. Кто-то побежал в магазин. Благо, тогда были круглосуточные точки продаж всего нужного. Кто-то принялся накрывать на стол. Мне же – снова посчастливилось уклониться от мероприятия, обо мне попросту забыли, и я смог спокойно продолжать свой сон прямо в коридоре. Во сколько импровизированный банкет закончился – я не знаю. Утром из смены остались лишь Жорж и кто-то из медсестёр. Вместо чая на завтрак мой напарник утолял жажду оставшимся портвейном и, кое-как, покормив больных и сдав дежурство пришедшему Уланову, все стали расходиться по домам. Санитар некоторое время ещё рассказывал Андрею содержание очень давно прочитанной книги, внезапно заинтересовавшей моего бывшего сокурсника. Задержавшись на полчаса, санитар, наконец направился к выходу. У ворот больницы Жоржика уже поджидали суровые стражи порядка. Взяв его за рукава, они повели его в милицейскую «буханку», припаркованную неподалёку. Проходившие мимо прохожие сочувственно провожали арестанта взглядом, прекрасно понимая, что ближайшее время нашему санитару предстоит провести в вытрезвителе.

Санитару-наркоману повезло ещё меньше. Его всё-таки рассчитали; не в тот день, чуть позже. Бывало – что увольнение становилось известно всем, а бывало – наоборот. Человек пропадал из поля зрения и, спохватившись через большое время, ты начинал выяснять – что да как. А сотрудника уже нет несколько месяцев. То же относилось и к больным. Если человек остался для тебя незаметен и в переводе ты не принимал никакого участия – ничего удивительного, если через довольно долгое время получалась «пропажа». Особенно – после отпуска.

Глава 13. Баня.

Как-то, в очередной раз, пришёл я на смену. Кажется, что это был вторник. На улице уже было всё запорошено мягким пушистым снегом, а температура опустилась намного ниже нуля. В больнице вертелась обычная суета и мало кто замечал изменения. У нас рассчитались двое пожилых средних медработника. И на их место взяли Уланова и как-то упомянутую мной Марину Семёнову, которая была к тому времени беременна. Работать ей было не обязательно, поэтому основным занятием на работе у неё являлось перенос округлившегося живота с одного места на другое. В её поведении тоже наблюдались сдвиги: теперь она иногда бросала в мой адрес сухие реплики, и я был сильно удивлён, что Марина научилась разговаривать с неодушевлённым предметом.

Уланов был весьма доволен карьерным ростом. Он с удовольствием использовал своё служебное положение для «наведения порядка». У него всегда был наготове шприц с аминазином. И заметив какое-нибудь незначительное нарушение порядка, он незамедлительно пускал его в ход. Разумеется, четвёртая палата была образцом дисциплины даже у него. Полушкин не замечал самовольного назначения инъекций медбратом, к которому предписывалось относиться по-особенному. Придерживаясь собственной доктрины «создания благоприятного психологического климата в отделении» заведующий распространял её и на свои отношения с руководством больницы. Это было поважнее, чем интересы каких-то там больных. Многим это нравилось. Собирая весь негатив на себя, Андрей избавлял своих коллег по смене от некоторых проблем, связанных с медицинской этикой. В плюсе были все: и сам Андрей, который смог почувствовать себя могущественным; и медсёстры, прячась за его спиной – им можно было, не отвлекаясь на работу, заниматься своими делами; и сами больные теперь ощущали святость великих страдальцев, ведь все их беды теперь можно было персонифицировать на медбрата-самодура, а не на свою дурную голову. К тому же Уланов был окрылён той мыслью, что у него намечается свадьба и настанет новый увлекательный период в жизни. И теперь, при каждом удобном случае он ехидно меня поддевал:

– Ну что, Виталик, когда сам-то женишься? Как-то ты неправильно себя ведёшь. Люди могут подумать о тебе всякое-нехорошее…

Мне было нечего ответить. Все те знакомые девушки, которые были ещё свободны, избегали общения со мной. И я не мог упрекнуть их в этом. Дело личное. Если они меня считали хуже мигрантов из Средней Азии или бомжей-алкоголиков, то это их дело. Никто мне ничего не обязан. Неприятные издевательские упрёки со временем лишь нарастали. В них чувствовалось одно только злорадство. Ладно, утешал себя я, люди тоже когда-нибудь столкнутся с непреодолимыми препятствиями и бедами, вспомнят, может, тогда они мою невольную грусть и тоску.

Статус среднего медработника давал у нас ещё одну привилегию – допуск в комнату охраны для игры в карты. Комната была расположена слева, сразу у входа в отделение. И работали там сотрудники милиции, которые по каким-то причинам были не востребованы в других отделах. Было их всего три смены по двое и работали они сутки через двое. Две смены были довольно стабильны. Их звали – «смена Митьков» и «смена раздолбаев». Третья смена постоянно ротировалась и менты менялись там часто. По будням на день приходил их начальник отделения Егор Петрович, который был большим фанатом азартных игр. Эта компания могла целый день сидеть за столом и тасовать колоду. Когда прошёл слух, что кого-то переводят в медбратья, то сотрудники охраны решили, что это буду я. Они любезно пригласили меня к себе, в каморку, и мы пропустили несколько партий в какую-то карточную игру. Сегодня же, осознав свою ошибку, они старались не встречаться со мною взглядами. Жоржик настойчиво рекомендовал мне снова поупражняться в карточной игре, но, вход в «клуб картёжников» оказался опять закрыт для меня. Видя неприязненные лица ментов, я решил: когда пойду на повышение – ни за что больше с ними не сяду. Скажу наперёд: так оно и вышло. А пока что – сидели там пятеро: три охранника, Вадик и приходящий в дневную смену – трудинструктор. Зачастую, начальству требовалась большая настойчивость, чтобы обеспечить исполнение ими своих служебных обязанностей.

Чем была примечательна работа во вторник? Тем, что с ночи вы были в четверг. А что в четверг у нас? Правильно – баня! И проводила её именно-ночная смена. Сколько ни просили сотрудники переложить баню на дневную смену – всё было тщетно. Обычно, старшая сестра объясняла позицию руководства так:

– Вы что, не знаете, какая у вас недоработка выходит за год? Я буду тогда вынуждена увеличивать количество рабочих смен в месяц, и вы будете периодически работать в выходные. Кого это не устраивает – можете искать работу в другом месте, к нам и так целая очередь стоит…

Искать работу в конце девяностых желающих было немного. Приходилось жить с тем, что есть. Иногда смене везло – в ветхой бойлерной что-то ломалось и баню отменяли. Но это было нечасто. Бывало, за недоработку, выводили какую-нибудь смену специально проводить помывку больных. Было у меня такое один или два раза. Скорость проведения зависела от нескольких факторов: количества больных, количества «постирушек» во время помывки, сноровки медперсонала и буфетчиц во время завтрака. Рано заканчивать-тоже нежелательно. Если старшая сестра это проведает – могла и оставить всю смену сидеть в раздевалке для восполнения недостающего времени к часам работы.

Сама банька была маленькой, душной и грязноватой. Располагалась она между кухней и прачечной на территории больницы. Дорога из отделения туда была густо усеяна шлаком. После завтрака смена выводила больных группами. Некоторые старались набить баню как можно большим количеством больных, но мои наблюдения показывали контрпродуктивность подобных действий. Охрана организовывала что-то вроде оцепления. Санитар и санитарка заходили в предбанник и приносили с собой пижамы, трусы и куски мыла. Их задача была распределить это всё между больными. Женщины при этом находились в пикантной ситуации и вынуждены были развлекаться «мужским стриптизом». Правда, дело было уже привычное. Нередко слышался громкий смех какой-нибудь Люси Савенковой, когда Коля-Демон в очередной раз тряс перед ней своим половым органом. Средний медперсонал водил больных туда-обратно и следил, чтобы все были одеты в холодное время.

А вот тут был нюанс. Верхняя одежда была не у всех. А выдаваемые больничные фуфайки и валенки многих не устраивали по причине своей нечистоты. Следить за этим должна была хозяйка, но она вся была увлечена торговлей. Если больные ходили на морозе раздетыми-то потом они болели и очень страдали. К тому же, если старшая сестра видела такой недочёт-то можно было получить выговор. А не мыть – тоже нельзя! Вот и крутись, как хочешь. Обычно, начинали – «как выйдет, до первого замечания», а получив это замечание, приходилось что-то изобретать.

В обязанности сестры-хозяйки, кроме фуфаек, входил и сбор грязного белья с последующей транспортировкой его в прачечную. На самом деле, сбором ведали младшие, им приходилось обычно договариваться с уборщиками. А относили бельевые тюки идущие на помывку пациенты. Очень неохотно. Если добровольцев совсем не было – таскали медбратья. Иногда помогал трудинструктор. Он, по нашей традиции, должен был мыть баню, в конце. Об этом персонаже надо рассказать в отдельном абзаце.

Числился у нас такой – Лёлик Кузин, молодой и слегка манерный парень. Числился-потому, что работающим его видели редко. Большую часть времени он играл в карты с ментами. В промежутках заигрывал с молодыми медсёстрами и санитарками, у которых пользовался большой популярностью. По четвергам же обычно случалась какая-то мистическая аномалия и Лёлик появлялся только к половине двенадцатого. Некоторые ругались, конечно, но толку от этого было мало. Лёлик пользовался покровительством Елены Александровны, и она ничего не хотела о нём плохого слышать, а у Полушкина был «благоприятный психологический климат». Потому я и не любил баню. Мало того, что задержишься часов до одиннадцати, (а стоять несколько часов в душном предбаннике – целое испытание). Так ещё и мыть приходилось самому. Вернее, конечно – мыл специальный больной, а мне надо было уборку организовать и проконтролировать. Когда вся смена была уже дома я только выходил за ворота и встречал там, идущего не торопясь, Лёлика со светлыми невинными глазами, который наверняка уже придумал очередную отговорку, и он снисходительно тянул мне руку для рукопожатия.

Глава 14. Самогон по 10 рублей.

Где-то зимой ушла в долгий декретный отпуск Марина Семёнова и на её место взяли средних лет женщину, давнюю знакомую Гольдман – Ирину Богданову. Она жила в одной из окрестных деревень, где у нашей старшей сестры находилась дача, семейное место загородного отдыха. Ирину семья Гольдман знали с детства, и Елена посчитала своим долгом трудоустроить знакомую в то непростое время. Ирина перебивалась какими-то случайными заработками и вынуждена была постоянно пользоваться общественным транспортом, что было не очень удобно при графике с небольшим количеством часов за смену. Даже устроившись к нам, ездить в свою деревню и обратно ей приходилось несколько раз в неделю. Суточный график был бы очень кстати, и не только ей. Многие просили начальство работать сутки-через четверо. Но начальники всегда отказывали, находя массу поводов. Это было бы слишком вольготно для подчинённых. Создавая под себя должностные инструкции, с незапамятных времён, для врачей было положено «право сна». А для простых работников это самое «право сна» отсутствовало. Пришлось бы делиться. Это вполне соответствовало социальной концепции «иерархии общества по цветной дифференциации штанов». Меня всегда поражал примитивизм устройства трудовых привилегий. Вчерашние крепостные крестьяне, и оставались – по сути таковыми, благодаря Октябрьской Революции получили возможность пользоваться социальными лифтами, и сразу же – построили ту же средневековую феодальную иерархию, которая кое-как со скрипом сдерживалась Трудовым Кодексом. Уравнивание прав, даже в такой мелочи, как во сне вызвало бы невыносимую муку у новоявленных помещиков, ощутивших бы вдруг собственную ущербность. Конечно, спали все и всегда. Бессмысленно требовать от простой медсестры или санитарки выносливости элитного спецназа. Да ещё за мизерную зарплату. Постоянно формировался «комплекс вины», который служил лишним рычагом давления на персонал и создания надёжных условий для безнаказанного злоупотребления служебным положением руководства. У нас нередки были случаи, когда Полушкин в своё ночное дежурство ходил по отделению и будил всех спящих для неусыпной работы в коридоре. Хотя там вполне было достаточно и двоих бодрствующих. Люди недовольно плелись следить за больными, понимая, что все домашние дела, запланированные на следующий день придётся отложить, и сделать этот время «отсыпным». На пятиминутках постоянно муссировалась тема ночного сна и ставилась в упрёк подчинённым. Реальные проблемы решать никто не хотел, а возможно – и не умел, зато всегда находились веские причины, чтобы лишний раз кого-то замучить выговорами. Этакий социальный фашизм с благородным лицом. Разумеется, это не распространялось на людей с особым статусом типа – Алексеевой, которая могла вообще не появляться на работе несколько недель, а появившись – организовать себе пьянку, к тому же за счёт сотрудников. «Это – другое, понимать надо…».

Мой первый отпуск состоялся весной, апрель-май. Как и годом ранее на работу нужно было выходить в начале лета. Всё так же в свежей молодой травке цвели одуванчики, жужжали в воздухе всякие букашки и стоял запах цветочной пыльцы дополняя колорит местных природных красот. Я заранее узнал, что работать мне предстоит в смене Лужина и первая моя смена приходилась на субботу. Это был самый приятный день, когда работалось ненапряжно, без начальства, пятиминуток, обходов, и прочей суеты обычной в будние дни. Сама смена была мне, в основном, знакома и приятна. Кроме Лужина в ней присутствовали: Люся, Оксана Шерстнёва (обаятельная молодая женщина округлых форм и имевшая медицинское образование, при этом так же в должности санитарки), упомянутая выше – Ирина Богданова и небезызвестная Элеонора Владиславовна Загитова (несмотря на сложное имя, очень тихая и скромная женщина, отличавшаяся трудолюбием и исполнительностью).

Медбрат палатный Лужин – несомненно, обладал сильным обаянием. У местных женщин он пользовался большой популярностью. Очень высокий, за два метра ростом, худощавый, приятной наружности молодой мужчина имел то качество, которое особо ценилось в девяностые. Алексей злоупотреблял. Как говорится – всегда и везде. Это пагубное качество ценила здешняя «принцесса» – Алексеева. Рядом с Лужиным она находилась в своей стихии, не чувствуя какого-либо упрёка. Её мнение являлось главенствующим и неоспоримым в больнице, потому – любой, кто пьянствовал – уже получал «индульгенцию» на многие «шалости» вперёд. Единственное – злоупотреблять надо с коллективом и не в ущерб основной работе. Дела идут потихоньку, ну и хорошо! У начальства имелись иные, более важные цели и нарушение трудовой дисциплины его устраивало. Вопрос всерьёз поднимался – только если случались какие-то неприятности, но они возникали нечасто.

День выдался очень погожим и многообещающим. Сразу после того, как мы приняли смену, все собрались на импровизированный ланч в раздевалке. Я уже успел вскипятить чайник, как увидел стоящие на столе две или три полуторалитровые бутылки, наполненные неизвестным содержимым. Моя попытка налить заварку чая в стакан была прервана чьим-то возгласом:

– Ку-уда?! Не торопись, сейчас будет самое интересное.

Не успел я сообразить – что к чему, как мой стакан был наполовину наполнен жидкостью со специфическим запахом. Это был самогон. Все собравшиеся радостно потирали руки в предвкушении трапезы. Наконец, Лужин сказал долгий нелепый тост, и вся смена выпила первую стопку. Не скажу, чтобы я как-то противился или был недоволен, но всё же происходящее вызвало у меня некоторое удивление. Я до того никогда на работе не выпивал. Впрочем, долго это не длилось и по телу растекалась приятная теплота. Самогон был сильно вонюч, и питие его не вызывало каких-то приятных чувств. Но прижился напиток неплохо и вскоре я, находясь в приподнятом настроении вернулся в коридор для работы. Я был единственный санитар и помогать мне никто не собирался. Из раздевалки доносились довольные голоса и как-то даже стало обидно, что приходится за всех отдуваться. Больные сразу заподозрили, что сегодняшняя смена будет навеселе, и особо не утруждали себя субординацией. Больной по фамилии Галушка – так и вовсе начал лезть ко мне с двусмысленными заигрываниями. Он гримасничал и строил мне рожи, попутно хватая рукав моего халата и притягивая к себе. Клиент был сильно похож на чёрта из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», но умиления, почему-то у меня это не вызывало. Наконец, с большим трудом мне удалось запихнуть его в палату. «Оправка» явно затянулась, и я уже начал торопиться. Наконец, всё было сделано, и я услышал команду медбрата – выпускать больных на прогулку. Я открыл все палаты сразу и пошёл в раздевалку в надежде, что больные как-то сами организуются и мне нужно будет только потом закрыть все двери.

В раздевалке сидела одна Люся. Санитарка что-то жевала. На столе стоял мой стакан, до краёв наполненный самодельным алкоголем. Люся сразу защебетала в свойственной ей манере:

– Вчера была у Насти Алексеевой. Прихожу, а они оба уже с утра пьяные. Валяются, ничего у них по дому не сделано, грязь кругом. Настя-то ещё что-то шевелится, а вот муж – совсем как убитый. Ну, я им полы-то помыла, еды сготовила, бельё постирала. А Настя смотрит так нежно на меня и говорит: «Ну, Люська, будет твоя дочь скоро медсестрой у нас работать». А я спрашиваю так: «А что же будет с Виталиком: его когда переведёшь в «фельдшера»? Она мне и отвечает: «А когда у него яйца квадратные будут!» – Тут Люся залилась звонким смехом и затем продолжила: «Так, что не обижайся если что. Дочка моя вперёд тебя в «процедурке» работать будет, а потом я её замуж выдам. Ты видел – какой у неё Рома?..» – Дальше она стала рассказывать мне о его многочисленных достоинствах, и я узнал, что дочь уже беременна от него, потому – со свадьбой затягивать не станут.

Я быстро выпил содержимое стакана, закусил и отметил, что несмотря на сильный запах, пьётся самогон легко и опьянение от него слабее, чем от водки. Оказался вновь в коридоре, я обнаружил, что пациенты, действительно, разошлись сами по местам. Большая их часть была на прогулке и мне оставалось только закрыть опустевшие палаты. В отделение с прогулки зашли двое. Лужин и медсестра Элеонора. Эля зашла в процедурный кабинет и начала выполнять текущую бумажную работу. Она из нас всех была самая трезвая. По ней вообще ничего не было заметно. Лужин же решил составить мне компанию на коридоре. Он рассказал мне детали своей биографии. Я узнал, что Алексей был большим другом Зелёного Змия за что периодически подвергался репрессиям со стороны начальников. В Армии его убрали из санчасти и перевели в обычную армейскую казарму за какие-то хмельные подвиги. С первой работы тоже – через полгода – «попросили». Устроившись на первое (ещё тогда – общее) отделение он принял активное участие в капитальном ремонте. Но когда открыли «спец» долго не наработал, и опять же, за очередную невероятную пьянку сослали на второе отделение. Вернее, поменяли на другого медбрата по фамилии Хоменко. После нескольких лет работы на втором руководство решило сжалиться и под «честное слово» Лужин вернулся на «спец». Я должен был отметить, что слово своё он плохо держит. Дальше – мы долго разговаривали о музыке. Он оказался большим любителем старого западного рока. Будучи ещё подростком, в начале восьмидесятых слушал (как и многие тогда) Би-Би-Си. И любимой передачей для него была музыкальная программа Севы Новгородского, которую Алексей старательно конспектировал в большую тетрадь. Я некогда так же слушал рок-музыку и нам было о чём поговорить. Мы увлеклись беседой почти до полудня. В заключении мне Лужин предложил поучавствовать в продолжении банкета и рассказал о древней местной традиции «проставления» после отпуска.

– У тебя есть какие деньги? – Спросил, как бы между прочим, Алексей. Я достал свой кошелёк, из которого приветливо выглядывали купюры разного достоинства на сумму рублей в триста.

– Отлично! Мы можем после обеда сходить к «Баушке» и докупить ещё «полторашку» самогончика. На это надо тридцать рублей.

Дальше он мне рассказал старый пошлый анекдот, и как бы между прочим, попросил дать ему в долг пару сотен, до зарплаты. Я был в приподнятом настроении и тёплый приём препятствовали отказу. Было жалко расставаться с суммой, которую старательно копил несколько месяцев, пускай и в долг. Тем не менее, деньги были выданы и все начали готовиться к обеду.

Приём пищи прошёл штатно. После мы сходили за дополнительной порцией спиртного. Мне показали нелегальную точку продажи суррогатных спиртных напитков, и я благополучно «проставился» полутора литрами самогона, стоимостью в тридцать рублей. Придя на работу, я провёл «оправку», после которой снова сел за стол в раздевалке. Трапеза была в самом разгаре. К нам присоединились охранники, смена «Митьков». (Их так называли потому, что оба были Дмитриями, оба были средних лет, очень любили всякие посиделки и очень дружили между собой).

Лужин оказался неравнодушен к медсестре Ирине Богдановой, и та отвечала взаимностью. Они сидели в обнимку и о чём-то ворковали, как влюблённая парочка на долгожданном свидании. Вообще-то Алексей был женат, но это никак не мешало ему крутить романы с посторонними женщинами. Ирина же – оказалась одинокой разведёнкой и, естественно, ей связь с мужчиной никак не мешала. Лужин рассказывал что-то интересное на ухо своей избраннице, а она в ответ громко и комично хохотала. У сидящих за столом такой смех вызывал умилительный восторг и это дополняло градус в атмосфере всеобщего веселья.

В четвёртом часу дня мы захмелели настолько, что начали хором петь, причём – довольно громко. Пропев две или три песни, кто-то из нас решил послушать: не стучатся ли больные? Но из коридора доносился только приглушённый смех больных, которым тоже было почему-то весело. В заключение, напевшись досыта, ко мне подсела Люся и стала опять рассказывать про свою дочь и про Рому. Мне эта тема уже изрядно надоела, но отделаться от санитарки я не мог.

– Ты знаешь, тут на днях как-то сидели у меня дочка с Ромой и к ним в гости пришли подружки. Я им сразу рассказала о тебе и предложила им с тобой познакомиться, они все свободные и как раз подходят по возрасту. Но как только те узнали, кого я им предлагаю, сразу же сморщили носы и замахали руками, «Не надо, дескать нам таких дурацких кавалеров предлагать, вот – Ромочка какой замечательный, мы только с такими хотели бы общаться…»

Я не знаю, какой смысл был в данной откровенности, кроме тоски это ничего мне не давало. К счастью, надо было идти в коридор, и про украинскую черешню слушать на этот раз не пришлось.

Выпустив больных на прогулку, я заметил, что вышли решительно все. Даже те лежебоки, которые вообще никогда на гулять не ходили. Выстроившись вдоль решётки дворика, они с интересом и изумлением наблюдали за тем цирком, который творил персонал на свежем воздухе. Лишившись комплексов, смена вела себя как дети в садике. И это вызывало дикий восторг у пациентов, скучающих от однообразия проходящей жизни. Мне было невыносимо сидеть одному в пустующем отделении, и я так же присоединился к всеобщему веселью.