Отец Фредерик покачал головой: – Да, что и говорить, слаб человек, слаб перед искушением. А в этой стране особенно, но поверьте, это не их вина. Эта страна находится в состоянии войны вот уже почти сотню лет, люди устали. – Он замолчал и, казалось, ушел куда-то в свое далекое, но не забытое прошлое.
– Отец Фредерик, – задал ему я наивный вопрос, – а почему гавайский диктатор преследовал вас?
Дружелюбная улыбка, постоянно игравшая на губах нашего собеседника, сразу же исчезла, густые седые брови сошлись на переносице, взгляд стал холодным. Он замолчал, и мы не прерывали его молчания. Наконец, святой отец ответил:
– Это старая история. Я, признаться, начал уже забывать о ней. Папа Док был страшным человеком…
– Папа Док…? – переспросил я.
– Да, так за глаза звали все этого монстра, мерзкого колдуна вуду, вождя мертвых. Он окружил себя надежной гвардией, тонтон-макутами, и вместе они творили страшные вещи. Об этом много писалось впоследствии, когда его уже не было в живых. Не знаю, был ли он и вправду так могуч, как утверждала молва, или все было только умелой инсценировкой, но когда американский президент Кеннеди начал слишком сильно критиковать его, он истыкал иголками его восковую фигурку и через некоторое время президент погиб. Он знал, как превращать людей в зомби, и это, увы, я знаю не понаслышке…
Он снова замолчал, но любопытство одолевало и уже хотелось узнать хотя бы чуть больше об этой истории: – А что это значит, не понаслышке, святой отец? – не смог я удержаться и промолчать.
Но, казалось, отец Фредерик даже и не слышит меня. Он продолжал свое, глядя куда-то в пространство и будто забыв о нашем присутствии.
– Я молод был в те времена, мой отец был врачом, весьма известным и уважаемым человеком. Шел 1963 год, папа Док был на пике своей зловещей славы. Моя мать была очень красива… К несчастью, она приглянулась одному влиятельному головорезу из ближайших приспешников диктатора. А мне было всего семнадцать лет. Да что с того, будь мне хоть сколько, против этой силы мы были не властны. Они пришли в наш дом ночью, когда меня там не было, так получилось, что я остался ночевать у двоюродного брата. И вот, среди ночи, прибежала к нам наша служанка, вся в крови, платье в лохмотьях, глаза просто дикие от ужаса. Когда она немного успокоилась, то рассказала, что в наш дом вломились тонтон-макуты, забрали мою мать, отца, а брата и сестру принесли в жертву тут же, совершив какой-то чудовищный ритуальный обряд. Служанке удалось забраться в комод, и ее не нашли, да собственно, никого они и не искали, а всех слуг, кто не успел сбежать, убивали просто так, ради развлечения. В ту ночь я поклялся найти отца и мать и отмстить за них. Однако мать я больше никогда не видел, а отца… Лучше бы не видел и его… Вы знаете что-нибудь о зомби?
Мы только покачали головами, но он, по всей видимости, и не ждал от нас никакого ответа.
– Они превратили моего отца в зомби. И он пришел за мной, чтобы лишить меня жизни… Я никогда не забуду этого… Его глаза, светящиеся белки, расфокусированные зрачки, невидящие… Он надвигался на меня, как робот, как автомат, без мыслей, без разума, с одной лишь установкой, – убить!
Священник закрыл лицо ладонями, и нам показалось, что сейчас он заплачет. Но, нет, выдержал, не заплакал. Неожиданно легко он поднялся на ноги: – Господи, прости раба твоего! – и перекрестился. – Ну, ладно, господа, хватит о грустном! Сорок лет не вспоминал, а тут вдруг расклеился. Простите меня, но время, поздно уже, давайте-ка спать, и у вас и у меня завтра много работы.
Мы пожелали священнику спокойной ночи и он ушел, а мы еще долго не могли уснуть, все ворочались с боку на бок и думали скорее всего об одном…
Как дома было бы прекрасно и тепло, как домашний уют согревал бы нас… Вот мое любимое кресло, напротив телевизор, кактус и часть моего сердца – фотографии Катюшки. Как там они, мои девочки Катя и Татя? – размышлял я в черноте африканской ночи. Только стрелки светились на наручных часах, приобретенных на местном рынке взамен украденных перед самой поездкой в Киквит. Я заведомо выставил на них московское время, – три часа ночи, мои девчонки спят!
Интересно, как там дела у Тани? Хотелось бы надеяться, что ее уже выписали, и от пережитого стресса не осталось никаких воспоминаний… Эх, как же я виноват, как бы мне хотелось загладить свою вину! В Конго мы уже вторую неделю, а Катюшка, скорее всего, еще в Екатеринбурге, у бабушки с дедушкой.
Интересно, что Татьяна сказала дочке о моем столь долгом отсутствии, ведь они наверняка уже имели возможность пообщаться? А дома ли она вообще? Хорошо ли себя чувствует? Ведь уехав сюда, я ничего ей не объяснил, лишь обозначил то, что меня не будет некоторое неопределенное время. Да и сам отъезд был каким-то сумбурным, никому ничего толком не объяснил, не оставил координат… Что там у нас на работе? Как там Динка?… У меня защемило сердце, ведь я был много лет уверен в том, что люблю ее, а сейчас лишь сострадание жило в моей душе. Либо я так переменчив, либо судьба играет тобой так, что в какие-то переломные моменты жизни происходит переоценка собственных отношений, после которой ты либо становишься мудрее, либо окончательно впадаешь в маразм. Похоже, мое состояние скорее напоминает второе.
А Жан в это время размышлял о том, как давно приелись и надоели ему эти скитания по миру. Какого чёрта, думал он, потратил я всю свою жизнь на путешествия и аферы. Что в жизни у меня было? Множество любовных интрижек, но ни одного искреннего чувства. Никто не ждал меня дома, нет ни детей, ни любящей женщины. Татьяна всегда любила и любит Стаса, а мои чувства к ней односторонние, я для нее лишь друг. Ничего хорошего в жизни я ни для кого не сделал, даже сюда, в Африку, нас со Стасом забросила именно моя собственная дурь и беспечность.
Вот, что значит ночевать в церкви! Жан без устали корил себя, и его единственным желанием было повернуть время вспять, и исправить все ошибки, которые сегодняшней ночью тяжелым грузом легли на его душу, а мне вспоминалась семья, к которой я мечтал как можно скорее вернуться.
Мы лежали на тощих циновках, брошенных прямо на земляной пол, нам не спалось, но мы оба молчали, погрузившись в собственные мысли.
Вспомнил я и то, что одно время ревновал Татьяну к Жану. У нас был период в жизни, когда с деньгами было очень туго, мы только купили квартиру и все накопления были вложены в недвижимость. Таня была в декретном отпуске, и частная стоматологическая клиника, в которой она символично числилась, не собиралась ей платить. Да и мой бизнес не особо процветал, денег хватало на жизнь впритык.
И тут Татьяне подвернулась работа переводчика. Появился некий француз Жан, которому нужен был помощник и переводчик «в одном флаконе». Господин Гебауэр, как всякий француз, был чрезвычайно, если не чрезмерно, галантен и обходителен. Он присылал за Таней машину с водителем, от него звонили секретари и договаривались о встрече, но знаком с ним я не был долгое время. А Таня всегда тщательно готовилась к их встречам, прихорашивалась и летела на работу буквально как на крыльях. Именно такое ее воодушевление и возбудило во мне ревность. Проработала Татьяна с Жаном в общей сложности год, он периодически куда-то улетал, и тогда моя жена снова сидела с Катюшей. Когда дочке исполнилось три годика, Таня вернулась к собственной профессии, а рабочие отношения с французом переросли в дружеские. Тогда-то я с ним и познакомился.
И он оказался интереснейшим человеком, которого всегда было любопытно слушать, которому всегда хотелось подражать, и как минимум, хоть мысленно стать участником его фантастических приключений. Жан был отлично образован, много путешествовал и многому мог научить и в бизнесе и в жизни. Кроме того, дружба не была для него пустым звуком, а в наше время это дорогого стоит. И только сейчас я понял, что давно и искренне привязался к этому человеку.
Так я и лежал, с головой уйдя в мозаику воспоминаний, и мало-помалу окружающая темень затягивала меня в объятия Морфея.
Ночь была влажной. Мы с Жаном привыкли к некому определенному проценту молекул Н2О в воздухе, в количестве приближенном к семидесяти, а здесь он на все сто был пропитан сыростью, да и не только эта среда, но и влажная земля, влажная одежда и даже сам, кажется, отекаешь от этой влажности.
Наконец, темнота погасила сознание, и повлекла меня в страну снов.
Проснулся я от резкого звука и грохота. Спросонья, в первые мгновенья ничего невозможно было понять. Где я? Что происходит? Что за кошмар? Или я еще сплю? Густая темнота будто обрела ощутимую тяжесть, и кожа лица ощущала едва заметные колебания воздуха. Резко усилился мускусный запах, к которому примешивался чуть уловимый запах тления, и сердце всполошилось от острого ощущения реальной, возникшей в непосредственной близости, опасности. Защитные рефлексы сработали, у меня все сжалось внутри, по рукам и ногам словно пробежал электрический разряд, а сердце уже ухнуло в пятки и съежилось там до размера грецкого ореха. Некоторое время я лежал неподвижно, потом медленно оперся на локоть и тряхнул головой, отгоняя прочь глубокое забытье. Слух обострился, и я пристально вглядывался в темноту, стараясь хоть как-то рассмотреть, что тут стряслось, что это за причина, выдернувшая меня из объятий Морфея.
На какое-то мгновение мне показалось, что ничего страшного не произошло, что просто что-то приснилось, а может… может, и какие-то люди зашли в церковь с целью, аналогично й нашей, да в темноте наткнулись на спящего Жана, споткнулись и упали. Еще не успели пронестись эти мысли в моей голове, как я все-таки различил поднимающийся в темноте куда более черный силуэт нежданного гостя. Поспособствовал этому тусклый отблеск лунного света, проникший через те самые круглые оконца под самым потолком, образующие христианский крест. Я напряг зрение, и… нет, гость был не один, в чернильной тьме появился, по меньшей мере, еще один. Да, в помещении церкви находились два здоровенных амбала, пара огромных африканцев, бывших чернее темной ночи, которая словно окутывала их, липла к их телам и нарастала, создавая грубую колышущуюся субстанцию, разящую смрадом и смертью.
Не обращая на нас никакого внимания, один из них, тот, что успел подняться, сделал шаг, и неуклюже наклонившись над сумкой Жана начал шарить в ней своей огромной лапой. В этот момент бледный отсвет ночного светила упал на лицо второго амбала. Честно скажу, это было зрелище не для слабонервных. Бездушное, отстраненное лицо под лунным светом обрело иссиня-черный цвет с каким-то желтоватым металлическим отливом. Выпученные глаза закатились высоко под убегающий лоб и казались пустыми стеклами без всякого намека на зрачок. Они не жили, не двигались и только тускло мерцали на абсолютно черной маске чудовища, рот которого был слегка приоткрыт, и из его уголков тонкими пенными струйками стекала слюна. Походка, да нет, не только она, но каждое движение этого устрашающего амбала было шатким, неуверенным, и каким-то механическим, словно и не человек это был, а робот. В какое-то мгновение показалось даже, будто каждый сустав его скрипит при малейшем изменении своего положения. А все-таки самое главное, – никаких эмоций на жуткой физиономии.
Мне показалось, что человек этот слеп и даже успел удивиться, как он может ориентироваться в незнакомом пространстве, когда гулкий повторный грохот привел меня в чувство. Причиной тому оказался Жан, который пришел в себя после того, как на него наткнулся и рухнул чернокожий пришелец. В яростном стремлении, пытаясь помешать амбалу шуровать в своей сумке, он сиганул на него, полный желания отквитаться за все пакости сразу. И все бы ничего, да только массы тел были совершенно несопоставимы и, даже не качнувшись, амбал отшвырнул его к стене, как надоевшего котенка. Заняло все это какие-то секунды, но перед моими глазами прокрутилось как в замедленной съемке. Вот Жан ошалело вскакивает с циновки, оглядывается по сторонам, натыкается взглядом на огромную фигуру, сгорбившуюся над его вещами, и затяжным прыжком летит на нее в стремлении помешать грабежу. Вот громила медленно поворачивается, вперивает в Жана такой же пустой и незрячий взгляд, как и у его собрата, хватает подлетевшего француза рукой за горло, отрывает его от себя и без всякого усилия отшвыривает в сторону. Жан будто впечатался в стену, и через мгновение стек по ней, как капля воды. Я застыл от удивления и ужаса, это какой же нужно обладать нечеловеческой силой, чтобы вот так швырнуть далеко не маленького человека через всю комнату, да еще так, чтобы тот врезался в стену и потерял сознание. А ведь так оно и было! Француз сполз на пол и замер без движения. Запаниковав, я вскочил на ноги и заметался от одной стены к другой, не зная, что предпринять, либо спасать Жана, либо сумку, которая явно была целью наших «гостей», либо спасаться самому. В голове молниеносно промелькнула мысль, что Жану я сейчас не помощник, но надо каким-то образом обезопасить и себя, и его, и спасти чертову сумку. И я было рванул сперва к ней, но краем глаза отметил, что на меня неумолимо надвигалась вторая громадина. Тот же, что так легко расправился с Гебауэром, медленно отвел взгляд от распростертого на полу тела, и решил вернуться к прерванному потрошению сумки. Уровень адреналина в моей крови, как мне показалось, зашкалил, когда я представил как, прижимая сумку к груди, попадаю между двумя огромными бетонными плитами, которые без сожаления расплющивают меня в лепешку…
Спасение пришло неожиданно. С великим облегчением я увидел распахнувшуюся дверь в освещенную комнату отца Фредерика, его перекошенное от ярости лицо и услышал как он закричал: «Нзамби! Нзамби!» Священник взмахнул руками, в которых был зажат какой-то неуклюжий предмет, и по отблеску, возникшему в лучах лунного света, я понял, что это было. В следующее мгновенье кирка, зажатая в руках нашего спасителя, воткнулась прямо в висок надвигающегося на меня великана. Секунда, и тот рухнул, как подкошенный. Однако в эту самую минуту второй громила, почуяв опасность, отшвырнул в сторону свой трофей и ринулся на священника. Я инстинктивно ухватил первое, что попалось мне под руку, а оно оказалось табуреткой, прыгнул в сторону чёртового амбала и с силой хватил его по голове. Тот, не ожидая нападения сзади, издал странный звук, напомнивший не то хлопок лопнувшего воздушного шарика, не то хрип бешеной собаки, и медленно осел на одно колено. Его огромная башка с пустыми белыми глазами повернулась в мою сторону, и я окаменел от ужаса. Да, если бы захотел он сейчас удушить меня, то, честное слово, я бы не смог даже пошевелиться. К счастью, наш спаситель отец Фредерик оказался не столь впечатлительным. Он подскочил к оглушенному мной неприятелю, и обрушил свою кирку уже на его голову, удачно воткнув её прямиком в темя. Раздался сухой хруст, словно огромным ножом вскрыли кокосовый орех. Мне в лицо брызнуло что-то теплое и вязкое, с приторным запахом. Поняв, что это такое, я упал на колени, рядом с обездвиженным противником и меня незамедлительно вывернуло наизнанку. А потом воцарилась полная тишина.
Не знаю, сколько прошло времени, мне показалось, что вечность, но, наконец, со стороны, где лежал Жан, послышался его приглушенный стон, а затем отборная брань и старческое кряхтенье:
– Что, черт возьми…– подал он снова голос, но на этом его словарный поток неожиданно оборвался, поскольку, несмотря на зыбкую темноту, он только сейчас разобрал, что сотворилось в комнате.
– Пресвятая Дева Мария! – только и смог вымолвить он.
Наконец и я оправился от психического шока и тихо вопросил: – Господи, кто эти люди? И что им здесь было нужно?
– Пойдите, друг мой, умойтесь, – обратился священник ко мне. – Вернетесь, и мы все обсудим.
Отец Фредерик молча отправился в свою комнату, и по долетевшему оттуда шепоту можно было понять, что он начал читать какую-то молитву.
Жан посмотрел на меня, развел руками и со стоном произнес: – Стас, брось ты эту сумку, что ты вцепился в нее? От тебя жутко смердит, пойдем, умоемся, я тоже освежусь, а после поговорим с отцом Фредериком.
Он с кряхтеньем поднялся, всхлипнул, зашипел, добрался до двери, распахнул ее и вышел наружу. С трудом я разжал побелевшие костяшки пальцев, отбросил сумку и понуро двинулся за ним. Оказывается, в этой суматохе мне все же удалось схватить сумку Жана, вот только абсолютно не помню, в какой момент это случилось. Вся моя одежда была забрызгана кровью, вымазана в грязи, да еще залита собственным, почти переваренным ужином. Пока я не сбросил все с себя и не отмылся от этого отвратного смрада, приступы тошноты не оставляли меня. Жан, чертыхаясь и поглаживая полученные синяки, притащил мне запасную одежду и после незапланированного, но тщательного марафета мы вернулись в нашу келью.
Тем временем отец Фредерик, тоже оправившийся от всего произошедшего, принес свечи, зажег их, и нашим взглядам предстала чудовищная картина.
В комнате царил полный хаос. Скудное содержимое, язык не поворачивается назвать его мебелью, было разбросано по всему ее периметру, за короткое время все оказалось перевернуто вверх дном, наши вещи разбросаны, а посреди этого развала, в растекающейся по земляному полу багровой луже крови, покоились две громадные фигуры, два здоровенных, практически голых негра. Гебауэр подошел к ним, наклонил голову, смотрел, ошарашено хлопая глазами, и только открывал и закрывал рот. Лицо его нервно подергивалось, когда он оторвался от этого занятия.
– Должно быть, грабители… узнали про камень? Может, пришли за ним?
– Жан, тебя видно сильно долбануло об стену! Ну, какой к лешему камень? У нас его и в наличии-то нет! Воры! Обычные воры. Пришли и копались в сумке.
– Это, друзья мои, не обычные воры, – задумчиво произнес священник, осеняя себя крестом. – Это зомби…
От изумления мы, как по команде, раскрыли рты, а служитель церкви продолжал: – Да, многовато для меня за последние сутки…
– Но, святой отец, – ко мне вернулся дар речи, – с чего вы решили, что это зомби?
– А разве вы сами не заметили? Хотя откуда вам знать, как выглядят зомби. Вы же никогда не сталкивались с ними в вашем цивилизованном мире. Пустые глаза, страшные, ничего не выражающие лица, медленные, угловатые движения, словно это не живые люди, а машины, руки висят плетьми, но силой они обладают нечеловеческой… Они не имеют контроля над собой. Четко подчиняются чьим-то приказам и следуют намеченной цели.
– Отец Фредерик, – вступил в разговор Жан, – насколько я знаю, с зомби очень сложно справиться, их не так просто убить. Я много путешествовал и слышал о существовании зомби. А вы, как мы видели, управились с ними в два счета.
– Да, убить человека, прости Господи, за нечестивые слова, – священник истово перекрестился, – можно множеством способов. Организм живого человека хрупок и уязвим, даже эмоциональные потрясения могут вызвать смерть. Человека может убить даже слово. Но зомби это не люди, это, в принципе, уже мертвецы. Их убить не так просто, если ты не знаешь, как это сделать. Никакое травмирование их физического тела никак не отразится на Нзамби, а все потому, что ни одна система организма не связана больше с мозгом. Нужно сокрушать мозг!
Теперь я понял, почему удары отца Фредерика оказались смертельными для валяющихся амбалов. Одному из них священник раздробил височную кость, поразив мозг, а второму проломил кость теменную, расколов голову как орех.
Меня снова замутило, я вспомнил звук, который сопровождал смертоносные удары отца Фредерика.
– Сами бы они не пришли… – задумчиво произнес священник. – Нзамби может прислать только хунган…
– Это еще кто такой? – воскликнули мы практически в один голос.
– Хунган или бокор, одно и тот же, жрец Вуду. Только ему по силам пробудить зомби к действию и направить, куда ему угодно. Но у него всегда есть определенная цель!
Сказав это, отец Фредерик многозначительно замолчал, пытливо глядя нам прямо в глаза.
Я почувствовал себя неуютно под этим взглядом, будто школьник, нашкодивший, но продолжающий упорствовать. Как он сказал? Хунган? Или бокор… Неужели…
– Жан, – пробормотал я, – неужели кукла?
– Что за кукла? – мгновенно среагировал священник.
– Если так, то плохи наши дела, – наконец произнес я, и взгляд мой остановился на собственной сумке, до которой не добрался наш ночной злодей. Когда я лег спать, то положил ее себе под голову, и сейчас медленно нагнулся, расстегнул молнию и достал Баку. Даже, несмотря на желтоватый свет свечей, я увидел, как смертельно побелело лицо отца Фредерика.
– Вот это сюрприз! – пробормотал он, – и что же вы молчали? – Святой отец неотрывно смотрел на куклу в моей руке, а затем уверенно заключил: – Теперь-то я понимаю, они пришли именно за этим. Откуда она у вас?
В нескольких словах я поведал нашу историю. Отец Фредерик слушал не перебивая, а потом, несколько раз перекрестившись, начал рассуждать вслух: – Вы, друзья мои, ввязались в темную историю, которая вам не по зубам. Великий бокор направил за вами своих слуг. Вчера я уже немного рассказывал вам об этих странных существах… Ни живые они, ни мертвые, зловещие создания без эмоций, которые влачат жалкое существование в некой пограничной зоне. Участь этих созданий страшна. Это автоматы без разума, без чувств, обреченные жить в полусне. Они могут двигаться, есть, пить, даже говорить, но не помнят ничего из своего прошлого и им абсолютно не интересно настоящее. Они могут легко смотреть в глаза своих самых близких людей и не узнавать их. Они могут убивать своих близких без тени сожаления…
Тут он запнулся, и мы молчали, отлично понимая в какие дебри увлекли его собственные воспоминания.
– Только могущественные бокоры, – тихим голосом продолжил он, – знают тайны приготовления зелья для превращения людей в зомби. Они настоящие алхимики, истинные виртуозы темных сил. При помощи своих снадобий они вводят человека в некое подобие транса и тогда уже чрезвычайно трудно отличить несчастную жертву от простого покойника. Главным источником нужного компонента для приготовления черной отравы является рыба иглобрюх, содержащая в себе тетродотоксин. Но кроме нее нужна еще жаба буфо маринус, также вырабатывающая немалое количество активных химических веществ. Я это знаю так хорошо, потому как много интересовался в свое время этой, прости Господи, чертовщиной. Одним словом, процесс приготовления сложен и только колдуны знают все тонкости до самых мелочей. Противоядия от отравы нет. И это я тоже знаю точно. Поэтому то, что я сделал с нашими непрошенными гостями, это, можно сказать, посильное одолжение, или даже умиротворяющая услуга.
– Тетродотоксин? – задумчиво произнес я, – Жан, помнишь смерть профессора Коломейцева? В том деле тоже фигурировал этот яд. Я хорошо запомнил название и много почерпнул информации о нем в научной литературе.
Жан кивнул мне и, повернувшись к священнику, произнес – Мы безмерно благодарны Вам, святой отец, но что же теперь остается делать?
– Не знаю, что вам и сказать. Если бокор идет по вашему следу, он не отступится. Где перешли вы ему дорогу? Нет, тут вам никто не поможет. Тягаться с бокором бессмысленно. Единственное, что я могу для вас сделать, это поскорее выпроводить отсюда.
Мы изумленно уставились на него, но он продолжил, как ни в чем не бывало: – Да, да, не удивляйтесь! Утром сюда придут молиться жители города. Кто-нибудь, возможно, узнает этих несчастных, но совершенно очевидно, что если увидят здесь вас, то виновными в этом будете признаны именно вы. И если не в убийстве, то в причастности к черной магии, а это еще хуже. И тогда у вас два пути: либо в тюрьму, но вряд ли получится до нее добраться, либо вас убьют прямо здесь, что более вероятно. Народ здесь, как вы понимаете, темный, им проще убить, чем разбираться. Уж я-то их нравы знаю. Вам, дорогие мои, надо бежать отсюда и как можно скорее.
– А как же вы? – в голосе Жана сквозила искренняя тревога.
– О, за меня не беспокойтесь, я сумею постоять за себя и придумаю правдоподобное объяснение.
– Но, как же мы уйдем? – я всерьез занервничал. – Моиз должен приехать за нами только к вечеру.
– Ну, это как раз поправимо. Как только он появится, я направлю его по вашему следу. А вы просто идите по дороге и никуда не сворачивайте. Он вас нагонит.
Священник осмотрелся вокруг и, видимо, заметив, что в скором времени рассветет, заспешил. – Вам надо поторапливаться. Народ здесь ранний. Не нужно, чтобы они застали вас или даже увидели, как вы уходите. Собирайте вещи побыстрее и уходите.
Его волнение передалось и нам, мы наскоро собрали разбросанные вещи, еду, воду и тепло распрощались с нашим спасителем. Кроме того, Жан еще умудрился выпросить у отца Фредерика кирку, сославшись на то, что она может нам пригодиться следующей ночью. Он говорил это шутя, кирка, естественно, была нужна для откапывания драгоценного камня, но мне шутка не понравилась, а священник незамедлительно вручил нам это наспех отмытое, незамысловатое оружие и перекрестил нас на прощанье. Мы дали ему немного денег, и от них отказываться он не стал.