Осень давнего года. Книга вторая

– А насчет того, Леонид, что Антон может выдать наше присутствие в Пресбурге, можешь не беспокоиться, – как ни в чем не бывало продолжал Кирилл Владимирович. – Нелживия высоко оценила и одобрила слова твоего друга. Да-да, именно их – о личной ответственности Антона за то, что скоро здесь произойдет! И страна помогла мальчику незаметно проникнуть в Потешный городок, окружив его и кошку облаком порхающих голубей. Птицы перенесли Антона с Мурлышенькой на своих крыльях через ограждение Пресбурга в надежное место, где можно спрятаться от досужих взглядов. Устроив твоего друга вместе с кошкой, голуби улетели. Никто из присутствующих в крепости не понял, что произошло, можешь поверить мне на слово! Видишь ли, Леонид, Нелживия иногда нарушает ею же установленные правила – конечно, очень-очень редко и только для самых достойных своих гостей. А я, таким образом, получил возможность отправиться на помощь к вам, друзья. А теперь прошу, ребята: оглянитесь вокруг! Вы находитесь в историческом месте: именно из стен Потешного городка через несколько лет Петр Первый в полном блеске выведет в мир свои войска – Преображенский и Семеновский полки. Они станут предтечей русской регулярной армии в современном, а не в средневековом смысле этого слова.

Сашка вскинул голову и загоревшимися глазами окинул Пресбург. Мы со Светкой, по его примеру, сделали то же самое и пожали плечами. Подумаешь, историческое место! Ничего особенного: из строений в городке – только две избушки. Вдоль одной из крепостных стен тянется длинное возвышение, на котором стоят орудия. Их всего шесть. Ах, как бросается в глаза прореха в этом грозном строю! – там, где отсутствует одна пушка, украденная Щукиной компанией. Удивительно, как Петр еще не заметил пропажи? Между прочим, не все пушки юного царя – расписные деревянные, как та, из которой по нам стрелял дурень Ленька. Есть и железные, и медные – то есть вполне, надо думать, боеспособные! Серьезно, однако, учится военному делу будущий Российский император! Ну и, конечно, везде, насколько хватает глаз, – ровные ряды подростков и юношей в зеленых мундирах с золотыми галунами. Развеваются на ветерке черные знамена. У солдат за плечами – старинные ружья очень забавного вида. Потешные войска Петра стоят смирно, ни один из парней даже не шелохнется! Во главе каждой шеренги – офицер с тростью. Смотрит на своих подчиненных строго-внимательным взглядом, под которым мальчишки еще более тянутся в струнку, дерут вверх подбородки. Кажется, Иноземцев в полном восторге от этой картины! Наш друг стоит прямо, колесом выкатив грудь, и орлиным взором смотрит на будущих семеновцев и преображенцев – ну, просто Наполеон перед Бородинским сражением, ни больше ни меньше! А нам со Светкой скучновато: ну, играют мальчишки в войну – что тут может быть увлекательного? Мухин наблюдает за происходящим хмуро и недоверчиво. Ага, а на кого там столь злобно уставился Ленька? Я смотрю по направлению взгляда Щуки и недоумеваю: чего он вдруг взбесился?

У передней стены городка, ближе к ее левому углу, собралась толпа гостей, которых мы видели у входа в крепость. Все они стоят полукругом, умильно улыбаясь, – бородатые важные вельможи, дородные боярыни, нарядные пажи – и смотрят на Наталью Кирилловну, которая разговаривает с высоким кудрявым юношей. Он тоже одет в зеленый мундир. На голове у парня – странного покроя коричневая бархатная шапка. На груди висит барабан. В руках юноша сжимает палочки. Мы с подружкой ошеломленно переглядываемся: неужели…

– Да-да, – кивает скворец. – Вы, сударыни, не ошиблись. Это он, будущий Петр Великий, первый Российский император, о котором Александр Пушкин позже напишет: «То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник, он всеобъемлющей душой на троне вечный был работник».

– Ха, работник! – кривит губы Щука. – Такой же, как и остальные лупени у власти: только бы самому в три горла жрать да над народом издеваться.

Я возмутилась:

– Не мели чепухи, глупый Рыбун! Ты хоть что-нибудь слышал о реформах Петра Первого, о создании царем российского флота и армии нового типа, о победе под Полтавой, о расцвете наук и ремесел в его правление? О постройке Петербурга, наконец?

– Где там! – презрительно бросила Ковалева. – Ленечка историческую книгу и открыть-то боится: вдруг мальчик свои кисельные мозги случайно перегрузит?

– Все цари, и короли, и президенты – придурки! – упрямо гундел Щука. – Как только получат власть, сразу офигевают от нее. Другие люди для правителей – мусор, который им можно топтать безнаказанно и удовольствие от этого получать.

Крошечный комар впился Леньке в глаз. Щукин с досадой хлопнул себя по лицу, но по насекомому не попал: оно, зудя, улетело. Правильно, так и надо дикарю необразованному! Я отвернулась от Леньки. Ну, в самом деле, не спорить же с балбесом? Меня сейчас волновало совсем другое!

– Кирилл Владимирович, – обратилась я к скворцу, – Вы ведь говорили, кажется, что Петру сейчас тринадцать лет? Но этого не может быть. Посмотрите, ему же не меньше восемнадцати!

– Конечно, – поддакнула моя подружка. – Петр совершенно взрослый парень – высокий и сильный. И у него есть усы – а разве они могут вырасти в тринадцать лет?

Птица кивнула:

– Такое случается, если мальчик быстро развивается и умственно, и физически…

Ленька, прищурив опухший глаз, демонстративно фыркнул. Наш гид продолжал:

– Если он много занимается физическими упражнениями, постигает разные науки и ремесла, копает рвы, строит стены…

– Кто, вот этот красавчик? – ткнул пальцем в сторону Петра Щука. – Не похож он на землекопа. И на ботаника тоже не похож. Зачем перцу науки, а тем более ремесла, если он – царь?

– Тебе, Рыба, этого не понять, – блестя глазами, выдохнул Сашка. – Скажешь, легко было крепость построить, орудия установить и такую армию организовать? Будь у Петра тупая голова и кривые руки, мы стояли бы сейчас на пустом месте! А до чего у потешных солдат веселое знамя! – я думаю, его тоже царь придумал. Вон, гляди, справа стоит главный знаменосец и держит флаг – черно-желто-красный, а посередине полотнища – белый крест. Классно!

«Ленька, конечно, осел и невежда, – со странным волнением подумала я. – Но в одном он прав: Петр очень красивый парень. И видно, что ловкий, сильный, уверенный в себе. А какой у него смелый взгляд!»

Светка уперла руки в боки:

– Вот я тут слушаю вас всех по очереди и не могу сообразить: помнит ли кто-нибудь, зачем мы сюда пришли? Кирилл Владимирович, ну хоть бы Вы остановили их болтовню!

– Здесь, на этом дворе, я уже не командую вами, Светлана, – мягко возразил Ковалевой скворец. – Как, впрочем, и Савва Романович больше не имеет полномочий руководить своим взводом. Теперь наши подопечные сами принимают решения, и дальнейший ход событий зависит только от их действий. Мы же с товарищем прапорщиком можем вмешаться в дело только в самых крайних случаях – если, например, гостям Нелживии будет грозить серьезная опасность, или они начнут уж слишком глупо себя вести…

– О, смотрите, Петр кланяется Наталье Кирилловне. Значит, их разговор окончен, – зачастила моя подружка. – Сейчас царь отойдет от своей мамы, оглянется назад, на пушки, и – вы представляете, что будет?! Вон, я вижу Афанасия. Он стоит в начале третьей шеренги. Ах, у солдата такое бледное лицо! И я его понимаю: заволнуешься тут! Думаю, Афанасий уже, конечно, увидел своего отца среди гостей. И понял, что тот сюда явился к сыну не с добром, а с желанием опозорить его перед царем вместо Воротникова. Ох, я бы на месте Афанасия не смогла так спокойно стоять и ждать, когда меня обвинят в краже пушки. Какой мужественный парень! А мы, вместо помощи честному человеку, торчим здесь и зря треплемся. Быстро идем поближе к Петру – хотя бы будем знать, что вообще в Пресбурге творится!

Светка схватила меня и Иноземцева под руки и потащила к яркой толпе гостей. Краем уха я услышала, как страус успел вполголоса спросить у нашего гида:

– Кирилл Владимирович, дорогой! Может, мне ради особого случая нарушить правила? Направить бойцов куда следует, дать им четкие указания?

– Ни в коем случае, Савва Романович! – оглянулся на него скворец с Сашкиного плеча. – Это должен быть их душевный выбор, а не приказ проводника. Иначе ничего у ребят не получится, и Вам это хорошо известно.

Даже на расстоянии – а мы успели довольно далеко отойти от прапорщика с его взводом! – я услышала, как тяжко вздохнул страус. Видно, он не очень-то верил в сообразительность Щуки и Пашки, которые должны будут в скором времени сделать какой-то выбор. Эх, узнать бы еще, о чем, собственно, речь! Сплошные загадки, честное слово.

– Кирилл Владимирович, – с жадным любопытством спросил у скворца Иноземцев, – а что это за странные ружья у потешных?

– Данные образцы огнестрельного оружия 17 века называются следующим образом: карабины, мушкеты, а также пищали винтованные и завесные, – любезно проскрипел скворец. – А выглядят они, я согласен, необычно – разумеется, для нас, жителей иного времени…

– Послушайте! – завопила Светка. – Ну, о чем вы говорите? Санек, посмотри на себя! У тебя же руки дрожат и губы прыгают. Совсем, что ли, голову потерял из-за игры в войнушку? Нам сейчас предстоит Афанасия спасать, а ты витаешь в облаках. Ау, вернись на землю!

Иноземцев вздрогнул и неловко улыбнулся:

– Извините, девчонки. Что-то я и правда в сторону отъехал. Не беспокойся, Ковалева: Афанасия я еще раньше тебя в шеренге срисовал. Неужели, ты считаешь, я о нем не думаю? Да еще побольше некоторых!

Моя подружка вдруг покраснела как вишня. Сказала срывающимся голосом:

– Тихо, Саня, а то нас услышат.

Действительно, мы уже давно стояли с краю толпы князей и придворных, полумесяцем окружавших Наталью Кирилловну и Петра. Юный государь, чуть подбоченясь, улыбался в усики. Ветер нежно приподнимал его черные кудри. Мне на мгновение почему-то стало трудно дышать. Светка отпустила наши с Иноземцевым руки. Ага, вон и Дормидонт Ильич! Расположился поодаль от сановных гостей. Я подтолкнула друзей локтями и кивнула им на бывшего крестьянина, прошептав:

– До чего же он скромен и смирен! Вздыхает с умилением. Голову склонил, лапы свои жабьи сложил, как ангелочек, глаза-тарелки в землю уставил. А сам, небось, только и думает, что о тех двадцати рублях, жмот зеленый!

– Погоди, Ир, – Светка опять схватила меня за руку. – Лучше посмотри, кто вышел пред царские очи!

Меня передернуло: посередине разряженной боярской стаи стоял, льстиво ухмыляясь, Шакловитый. Наталья Кирилловна смотрела на него с нескрываемым отвращением. Отведя в сторону руку, Федька изящно поклонился в пояс – сначала царю, потом царице-матушке. Провозгласил высоким голосом:

– Государь наш пресветлый Петр Алексеевич! Царица-матушка всемилостивая Наталья Кирилловна! Царевна-государыня Софья Алексеевна шлет вам со мной родственный привет и пожелания доброго здравия и благополучия!

– Ишь ты, до чего ловок, шельмец! – опять прогудел рядом с нами знакомый голос. – Не хуже немчина умеет европейский политес соблюсти, только что не подпрыгивает и шапкой перед собой не метет. А все же пустое это дело. Один блезир, и больше ничего!

– Почему, Борис Алексеевич? Разве не отменно учтив пройдоха Федька, не благолепен в движениях? Я ему даже завидую. Мне, грешному, не удалось бы столь легко согнуть и разогнуть стан перед Петром Алексеевичем. Куда уж, с моим-то пухлым чревом!

Справа и чуть впереди мы увидели расшитые золотом кафтаны Голицына и Троекурова. Иван Борисович огорченно тряс седой бородой: до того ему было обидно не иметь утонченных манер Шакловитого! Голицын хмуро отрубил ему:

– Вежливость тогда уместна, когда исходит из искреннего добронравия! Федька же, хотя и умен, и речист, и смел, а зело жесток! Я слышал уже нынче от тебя про его несчастного холопа-семилетку. Но, поверь, лютость Шакловитого не токмо на сего дитятю падает! Помнишь, несколько лет назад он начальствовал над Пушечным двором? Так вот, мне доподлинно известно: голова пушкарей московских Ивашка Кержавин написал на Федора Леонтьевича слезную жалобу, что, мол, приезжает Шакловитый к ним на двор пьяным и нещадно бьет ни в чем не повинных мастеров. И еще знай: царевнин советник – настоящий заплечных дел мастер! Прошлой осенью он лично, по своей охоте, проводил сыск по поводу доноса на вдову Марью Брусилову. В кляузе было написано, что она якобы говорила кому-то затейные и к смуте завидные слова. Да мало ли что может сболтнуть по легкомыслию глупая баба! Но Федька дал делу полный ход, запытал вдову чуть не до смерти – и все сие, как я слышал, с улыбочками да прибаутками. Каково? А ты восторгаешься ловкостью его поклона государю! Нет уж, Иван Борисович. Лучше тяжело кланяться, да быть добрым христианином, чем извергом, Шакловитому подобным.

Мы с подружкой удрученно переглянулись. Действительно, просто редкостный гад этот Федька! Иноземцев повернул к нам голову. Его щеки пылали.

– А что вы хотите, – процедил сквозь зубы Сашка, – если этот дяхан – главный советник Софьи? Сама царевна – разве не жестокая? Пройдет несколько лет, и она захочет напасть на Петра – своего брата, между прочим. А зачем? Да чтобы власть удержать, не отдавать ее законному государю! Вот и Федька ей под стать, чему тут удивляться.

Шакловитый меж тем, прижимая руку к сердцу, извивался ужом.

– Ах, государь ты наш батюшка, – сладко вещал советник, – не вели казнить, вели мне правдивое слово молвить. Мягок я сердцем, жалостлив до крайности…

Над головой Шакловитого замельтешили какие-то бархатистые комочки. Я вгляделась: это была стая шмелей. Федькин язык удлинился и с треском вывалился изо рта, как толстая колбаса. Насекомые роем опустились на него и густо облепили «сардельку» с разных сторон. Придворные и князья, выпучив глаза, уставились на советника. Шакловитый удивился, глянул вниз, икнул от страха, но не умолк. Видно, ему очень хотелось доиграть перед государем взятую на себя роль любящего наставника. Правда, шепелявил и картавил при этом Федька просто немилосердно. Царевнин советник сипло бубнил:

– Потому и не могу я, надеза-госудаль, по доблоте своей не сплосить тебя с заботой дусевной: посьто тлудись ты на подлых лаботах луцьки белые? Посьто не белезесь здлавие цалское, для нас, лабов твоих, длагоценное? Слысьно на Москве, будто ты сам, своею особою, масесь на постлойках то тополом, то лопатой, находясь пли этом беззаботно следи людей плостого звания. А если кто по неблезности, а пуссе того – по злому умыслу возьмет, да и глубо заденет свясенное тело помазанника Бозьего? Сьто тогда?

Из-за стены, шурша крыльями, выметнулась довольно крупная Ложь. Стрекоза распласталась на груди Шакловитого, сжав его шею мягкими жвалами. На кафтан Федьки ручейками потек желтый яд. Советник закашлялся.

– И что тогда? – насмешливо спросил Петр.

– Да как зе? – воздел руки вверх Шакловитый. – Возникнет посягательство на цесть и здлавие Петла Пелвого Алексеевиця – Великого госудаля, Цаля и Великого князя, всея Великия, и Малыя, и Белыя Луси Самоделзца. Вот о цем селдецьная боль моя. Пецялюсь я днями, не сплю ноцями, телзаясь дусой об опасностях, тебе глозяссих, надеза-госудаль. А уз сестлица твоя, свет-цалевна Софья Алексеевна, и вовсе глаз от слез не осусает, беспокоясь о твоем благополуции…

Шакловитый повалился на колени, картинно простирая руки к Петру. Стрекоза на Федькином горле вздрогнула от радости и мгновенно увеличилась чуть ли не вдвое. Еще бы! – ведь боярин врал без всякого стеснения. Только вот голос окончательно изменил обманщику. Советник, стоя на коленях, бил себя в грудь и пытался еще что-то сказать – куда там! Из его груди вылетало одно глухое сипение. Придворные ошалело наблюдали эту сцену. И, между прочим, в глазах многих из них я увидела откровенное злорадство! Многие крестились, шептали слова молитв, но ни один из царедворцев даже не подумал помочь Шакловитому – хотя бы прогнать шмелей или снять с его шеи стрекозу! Красивое лицо Натальи Кирилловны заалелось от еле сдерживаемого гнева. Ее большие черные глаза сверкали. Очевидно, присутствующие крепко недолюбливали этого человека – и я их понимала: у меня тоже не было к боярину особого сочувствия. Только вот…

– Кирилл Владимирович, – удивленно спросила я скворца, – скажите: мне это кажется или действительно Петр, единственный из всех, не видит, что творится с советником? Он смотрит на Шакловитого равнодушно, как ни в чем не бывало. А остальные – и государыня в том числе – в омерзении подались назад. Может быть, царь слеп?

– Нет, Ирина, – с готовностью ответила птица, – со зрением у Петра все в порядке. Но царь с самого раннего детства так привык к лести, расточаемой ему с разных сторон, что пока еще не может различить ложь в словах Шакловитого. Для юного государя низкопоклонство в свой адрес – норма обращения с окружающими, потому он принимает вранье советника за чистую монету. Соответственно, мальчик не замечает ни шмелей, поедающих язык Федьки, ни белую Ложь на его горле. Государя только забавляет неизвестно откуда взявшиеся хрипотца и косноязычие советника, а посмеяться Петр очень любит.

– Девчонки, тогда почему мы стоим? – возмущенно спросил Иноземцев. – Получается, что Петр верит Шакловитому. А тот и рад дуть царю в уши что попало! Свет, да оторви ты глаза от Афанасия – с ним пока ничего не случилось. Вон Ирка тревожно смотрит на Петра – и правильно делает, потому что пацан конкретно в опасности!

Жаркая волна опалила мне лицо: Сашка сказал правду, я действительно не отрываясь смотрела на Петра – его огненные глаза и горделивая осанка просто завораживали! Наш друг решил, что я наблюдаю за царем с тревогой – ладно, пусть… Только вот на самом деле – как, а? Иноземцев частил:

– Ясно, что Шакловитый пришел сюда по заданию Софьи все как следует высмотреть, а если получится, то и напакостить Петру и его сторонникам. Сейчас наврет царю про кого-нибудь всякую дрянь и довольный скроется в Москву! Идем!

Мы с подружкой хихикнули: надо же такое выдумать! Что тут высматривать, детскую игру? И кому вредить, тринадцатилетнему полководцу? Саня сердито схватил меня и Светку за руки и поволок вперед. Кирилл Владимирович еле удержался на его плече – так быстро мы помчались к Петру и Федьке. Шакловитый уже поднялся с колен, подскочил к царю и, вытягиваясь в струнку, – он был гораздо ниже Петра, – гнусаво шептал что-то прямо в ухо государю. Тот с удовольствием слушал и хохотал. Распухший фиолетовый язык советника теперь висел чуть не до земли. По нему ползали, сыто жужжа, сотни шмелей. Ложь стала величиной с учительскую указку. Глаза твари радостно мерцали, челюсти глубоко ушли в шею Федьки. «Пропеллер» стрекозиных крыльев, пронзительно свистя, образовал тугой круг. Я видела: его края хлестко били по левой щеке и плечу царя – ведь Шакловитый стоял очень близко к Петру! Но государь ничего не замечал, а только весело смеялся. Рядом с доверчивым мальчишкой осталась одна его мать – остальные гости отошли от их группы на значительное расстояние и взволнованно переговаривались между собой. Наталья Кирилловна с болью, ломая руки, смотрела, как ее сын слушает лживые бредни Федьки. Я точно знаю: моя мама на месте государыни давно бы вмешалась, оборвала вруна и не позволила ему внушать дочке невесть что! Но, получается, царский этикет конца 17 века отличался большой церемонностью: видно было, что Наталья Кирилловна очень хотела, но не могла себе позволить прекратить разговор царя с Шакловитым. Ее глаза полны были бессильных слез.

Все это в одно мгновение пронеслось перед нашими глазами. В следующую секунду Сашка обеими руками вцепился в загривок стрекозы и сдернул насекомое с Федьки. Крикнув нам:

– Девчонки, действуйте! – оттащил Ложь назад, бросил ее на землю и крепко придавил сверху ботинком.

Мы со Светкой принялись рукавами стряхивать шмелей с языка Шакловитого. Те сразу же бодро расправляли крылья и пускались в полет. Советник, не видя нас и ничего не понимая, ворочал по сторонам глазами с кровавыми прожилками. Мне очень хотелось стукнуть его по гладкому наглому лбу, обрамленному темными кудрями – прямо и не знаю, как я удержалась от этого! Наконец все шмели убрались восвояси, и язык Федьки приняв нормальные размеры, втянулся обратно ему в рот. Иноземцев, показав нам с подружкой большой палец, поднял Ложь за обвисшие крылья в воздух и, пнув хорошенько, выбросил за крепостную стену. Петр, так же ничего не понимая, как и Шакловитый, вглядывался в нас настороженными глазами – очевидно, он слышал какой-то шум и видел колебания воздуха от действий неизвестных лиц. Мы втроем переглянулись и дружно вздохнули:

– У-ух!

Федька вздрогнул и попятился. Царь побледнел, заморгал, вцепился в руку матери. Мы замерли: зачем еще больше пугать людей? Толпа придворных в нескольких метрах справа вдруг завыла:

– Государь ты наш любезный!

– Батюшка единственный!

– Демоны тебя одолевали, а мы, рабы негодные, и рты разинули!

– Ох! Ах!

– Казнить таковых неретивых рабов надобно на плахе!

– Нет, на колесе!

Петр опомнился, встряхнул головой. Поднял вверх руку и крикнул:

– Тихо!

Наступило молчание. Царь милостиво кивнул вельможам, дамам и пажам, приказал:

– Подойдите.

Те, дрожа, приблизились. Встали полукругом на прежнее место, поклонились. Шакловитый неуверенно оглянулся на разодетую толпу. Подумав, опять отошел в ее центр, легко согнул стан, выпрямился.

– А вот теперь и поведай нам, Федор Леонтьевич, прямо и без утайки, что за дело привело тебя в Пресбург, – Петр впился лучистыми глазами в лицо советника. – Какой милости хочешь от меня, своего государя? О чем челом бьешь?

Иноземцев озорно улыбнулся и, придержав на плече скворца, в два прыжка оказался рядом с Шакловитым. Крикнул ему в самое ухо:

– Слыхал, что тебе сказали: без утайки? Не вздумай врать, а то пожалеешь! Говори правду, не юли!

Сановники, мальчишки и боярыни шарахнулись от Федьки и пустились бежать к воротам. Две толстухи в парчовых платьях налетели друг на друга, упали и завизжали. Никто не обращал на них внимания: почти все придворные без оглядки улепетывали из крепости. Женщины побарахтались немного на земле, потом вскочили, подобрали подолы и со страшной скоростью устремились за остальными. Остались только двое наших знакомцев: Голицын и Троекуров – и еще один седобородый боярин. Вельможи быстро собрались вместе сзади советника. Борис Алексеевич спросил Шакловитого с притворным сочувствием в голосе:

– Никак в себя не придешь, Федор Леонтьевич? Конечно, статочное ли дело – подвергнуться колдовству! Подумать только: бесовские шмели чуть языка тебя не лишили, а невиданная стрекоза – самого дыхания! Но смотри: государь ждет. Не гневи его, отвечай, как тебе велено.

– Вот именно! – заорал Сашка, стоя напротив советника. – И поживее! – Иноземцев схватил советника за воротник кафтана и начал трясти Шакловитого.

Кирилл Владимирович на плече нашего друга оглянулся, отчаянно махнул крылом: была не была! – и с силой клюнул Федьку в лоб. Тот завопил. Трое вельмож за спиной Шакловитого чуть побледнели и отступили назад, но со своего поста не ушли. Пожилой боярин строго сказал в затылок Федьке:

– Что себе позволяешь, Федор Леонтьевич? Не отвечать на вопросы царя-батюшки – это ведь прямое к нему непочтение! Тут уже бунтом попахивает, понимаешь ли ты сие?

Советник шумно рухнул на колени, пополз к Петру, завывая:

– Ох, надежа-государь, не вели меня, грешного, казнить! Все тебе скажу, как на духу. И до чего же хорошо, восчувствовал я сейчас, правду сказывать – вот словно бы ноша тяжкая с души падает! Слушай, всемилостивый царь- батюшка. Послала меня к тебе царевна-государыня Софья Алексеевна с наказом узнать, как проходят братнины детские потехи, велико ли теперь Потешное войско и много ли времени ты с ним проводишь.

– Ну, что я говорил? – горделиво обратился к нам с подружкой Иноземцев. – Вражеский шпион пробрался в Пресбург, а вы мне не верили и смеялись, как две дурочки.

Петр польщенно улыбнулся:

– Передай заботливой сестре Софье Алексеевне, что походами и ученьями занимаюсь я весьма преизрядно, что воинским наукам обучаюсь прилежно и что число моих потешных достигло уже трехсот человек.

– Ох, какое горе! – схватился за голову Шакловитый.

– Что ты сказал, Федор Леонтьевич? – изумленно спросил царь. – Горе?

Трое бояр и Наталья Алексеевна вперились в советника настороженными взглядами. Иноземцев гаркнул Федьке прямо в ухо:

– Чего замолчал? Говори все до конца!

– Да я и не скрываюсь, дух неведомый, – залепетал Шакловитый. – Разве я смею тебя ослушаться? Ты вон как свиреп и грозен! Где уж мне, человеку земному, спорить с бесом?

– Что ты там несешь про бесов? – нахмурился Петр. – Отвечай немедля, почему чувствуешь горе от моих потех?

Советник застонал:

– Да какая у меня, мужа государственного, может быть от них радость, коли ты, отрок пока еще малый и неразумный, сумел сильное войско себе завести?! И ведь не похожи твои потешные на наших крикливых стрельцов. Они у тебя на иноземный лад обучены – вон до чего прямо стоят, ажно не шелохнутся! Груди выкатили, смотрят сурьезно – видать, строгих ты им подобрал начальников. Я сам во время турецкой войны занимался устроением стрелецких полков. Я усмирял Хованского с его бунтовщиками. Сейчас заведую Стрелецким приказом, кое-что понимаю в воинском духе и вижу: преданы тебе потешные безмерно. Надо будет – в огонь и воду пойдут за своим государем. И спрашиваю с тревогой: что в сем есть хорошего, если воевода их – дитя малое? И неизвестно, на какое дело он может повести в таком разе зеленокафтанных ратников…

– Это я, по-твоему, дитя? – рассердился Петр. – Ох, смотри, Федька, не бери на себя лишнего!

Наталья Кирилловна, не сводя глаз с разболтавшегося советника, взяла сына за руку и, обняв, прижала его к себе. Казалось, царица очень хотела дослушать до конца откровения Шакловитого. Петр немного успокоился, перестал размахивать руками. Но губы его по-прежнему дергались от злости.

– Не гневайся, надежа-государь! – советник ударил себя кулаком в грудь. – Говорю я прямо и без утайки, как приказано. Так вот: опасны твои игры и забавы для спокойствия государства Московского. Мало ли что из-за них произойти может?! А если, паче чаяния, падет тебе на ум озорная охота восстать на сестрицу свою – истинную благодетельницу русскую? Да и двинешь ты потешных на Москву? Может произойти новая смута! Давно говорю я свет-государыне Софье Алексеевне: извольте, мол, запретить малому братцу Петру сии богопротивные игры! Не доведут они его до добра! А она отмахивается: пусть, мол, волчонок нарышкинский вдали от Кремля забавляется как ему восхочется. Главное, чтобы не вспоминал мальчишка о правах своих на престол и не стал бы заботиться их вернуть. А потехи его грубые нам, мол, выгодны, потому как, если дитя предается им безостановочно, это непременно в конце концов испортит нрав отрока. Значит, когда Петр Алексеевич войдет в пору совершеннолетия, народ не захочет видеть его над собой царем. И мы, мол, сохраним свою власть державную без усилий непомерных…

Петр, Наталья Кирилловна и трое вельмож в полном ступоре слушали признания Шакловитого – до того они были поразительны.

– Ах ты раб негодный! – воскликнула, не сдержавшись, царица. – Это сын мой, государь твой, – волчонок?!

Юный царь побагровел, сдернул с шеи барабан, отшвырнул его вместе с палочками далеко в сторону. В бешенстве сжал кулаки, шагнул к советнику:

– Вот, значит, чего возжелала Сонька, Великая государыня-царевна и Великая княжна, сестра моя прехитрая? Решила она вместе с тобой, псом паршивым, к престолу наследника законного не допустить, потому и не препятствует потехам моим? Будто бы я благородными экзерцициями воинскими нрав себе испорчу, а за то народ меня не полюбит? Ха-ха-ха!

Петр отрывисто засмеялся, но взгляд его при этом остался холодно- неподвижным. Федька наконец опомнился, задрожал и отступил назад. Похоже, до советника только сейчас дошло, как неосторожно выдал он себя и царевну-государыню. Побледнев, Шакловитый сделал движение к воротам в надежде скрыться от гнева царя.

– Стой! – топнул ногой Петр.

Лицо его исказилось судорогой, большие черные глаза выкатились из орбит. Голова царя задергалась. Шакловитый, в ужасе шепча что-то, повалился на колени и прикрыл затылок руками.

– Притих, изменник?! – взревел Петр. – Не смей молчать, не смей, не смей!

По моей спине пробежал холодок. Сейчас юный государь не только не был красив – он был страшен. Куда делись его богатырская стать и ясная, открытая улыбка? «Михель-великан из сказки Гауфа – вот кто царь на самом деле, – подумала я. – Не хватает только высоких сапог да бревна на плече». Я оглянулась на Светку: подружка смотрела на государя настороженно. А Иноземцев, представьте себе, наблюдал за этой сценой с радостным торжеством! Ну да, с его точки зрения, Петр был прав в своем негодовании против сестры вместе с ее советником, а Шакловитый получил по заслугам: не подкапывайся под законного наследника престола!

С пронзительным свистом, корчась в огне, через стену перелетела крупная алая ящерица. Она упала к ногам Петра, уже нависшего над Федькой, чтобы вцепиться ему в волосы. Наталья Кирилловна взволнованно шептала что-то в ухо сыну – видно, старалась отговорить его от немедленной расправы с Шакловитым. Выпрямившись, Жестокость оглядела присутствующих глазами-шариками. По мне и Светке скользнула взглядом без всякого интереса. По вельможам и царице – оскалившись. А по Сашке – мы с Ковалевой тревожно переглянулись – утробно захохотав. Гадина топнула лапой, и из-под ее ступни выбежало несколько красных ящерок. Каждая из них стремительно кинулась к своей жертве. Три, подпрыгнув, впились в бояр, одна – в Наталью Кирилловну, а последняя – самая рослая из пяти – в нашего друга. Удовлетворенно кивнув, Жестокость-великанша повернулась к царю – она доставала головой как раз до его груди – и не спеша вгрызлась в сердце Петра. Государь замахал руками, закричал что-то нечленораздельное, гневно пнул советника в бок. Вместе с мальчишкой сразу пришли в ярость сановники, царица, а больше всех – Иноземцев! Скворец сразу же перелетел с Сашкиного плеча на мое и печально нахохлился. Мы с подружкой обомлели: пятеро человек, недавно вполне разумных, сбивая друг друга с ног, бросились к Шакловитому. Больше остальных – и это было особенно страшно! – трясся в ярости наш друг. Он, вместе с гримасничающим царем, прямо готов был убить незадачливого Федьку. Ящерки, подергивая хвостами, уже погрузили свои хищные головенки в сердца обезумевших от злобы людей.