Осень давнего года. Книга вторая

– Так вот почему… – потрясенно прошептал Антошка. – Вот почему баба Настя часто говорила мне: «Будь, внучек, как твой отец. Не равняйся на Николашку, дядюшку богоданного! Не смотри на младшего моего сынка – что ловок, мол, да удачлив, да изворотлив, как уж болотный, – всегда сухим из воды выйдет! Правды в нем нет, да настоящей чести, да желания хоть малым чем-то делиться с другими. А это очень плохо, Антонюшка. Не знает Николаша главных радостей людских, потому что только для себя живет. Жалею я ребенка своего разнесчастного, а что сделаешь, коли он таким вот взял и возрос? Когда жив был еще твой дедушка Савелий Иваныч, строгий отец моим сынам, умел он младшенького удержать от жадности и вранья, наставить его на путь истинный. Да знаешь, внучек: уж пятнадцать лет минуло, как муж мой единственный в могилу лег. Вот Николай-то и распоясался! Удержу ему нет, хочет все деньги, какие на свете есть, себе в карман сложить. И в кого парень такой пошел, ума не приложу! Мы-то, его родители, оба люди честные, скупердяями никогда не слыли. Правда, была у меня когда-то родная сестра, Меланьей звали. Так девчонка до того сквалыжной и злой уродилась, что, когда ей лет примерно двенадцать исполнилось, стала у нас в школе кусочками хлеба торговать. А время было голодное, военное. Детей же Советское государство поддерживало: в школе ученики получали бесплатные завтраки. Так вот, Меланья обычно перетерпит, свой-то ломтик хлеба не съест, спрячет за пазуху. А потом, через два урока, когда ребятишки из ее класса опять оголодают – да и сколько сытости было в том завтраке? – достанет хлеб, нарежет ниткой на шесть, а то и на восемь частей. И предлагает – ты слышь, Антонюшка, своим же товарищам: „Хочешь, я тебе дам этот квадратик? Но завтра ты мне вдвое больше вернешь!“ А дети, внучек, тогда постоянно ну просто до обморока есть хотели! – а многие и падали от голода, иногда прямо на уроке. По себе помню, как голова у меня целыми днями кружилась от недоедания! И, конечно, не выдерживал ребенок этакого соблазна – рука у него сама тянулась к хлебцу, и проглатывало дитя тот „квадратик“-то в один миг. А на другой день – уговор, как известно, дороже денег! – отламывало оно Меланье уже прямоугольник, потому что обязалось отдать в два раза больше. Скоро у негодницы в должниках не только одноклассники, но и, почитай, все малыши ходили. Они-то, по юности лет, и вовсе не могли от „квадратиков“ отказаться, вот и выкладывали девчонке потом свои завтраки целиком. Когда про ее проделки учителя и родители узнали, такой шум поднялся! Уж и ругали Меланью, и стыдили, и из пионеров исключили. А с наглой спекулянтки – как с гуся вода! Знай усмехается себе да нос дерет, будто она умнее всех. Недолго, надо сказать, и прожила скареда на свете. Лет девятнадцать ей было, когда тянула моя сестра из реки плетеную „морду“ с рыбой. А „морда“-то возьми, да за корягу зацепись, да сбоку и порвись! Видит Меланья: через дырку в ловушке две маленькие рыбки назад в воду выскочили. Она остальной-то улов на берег швырнула да как закричит: „Врешь, мелочь, не уйдешь ты от меня! Ишь какие ушлые рыбешки, жить захотели! Не бывать этому, сварю я вас в ухе и съем!“ – и в реку за ними кинулась. А в этом месте недалеко от берега глубокий омут был: девушку в него тут же затянуло! Люди видят: не выныривает Меланья. Бросились спасать, да так и не достали ее из реки. Даже тело потом не всплыло. Точно по поговорке: в воду канула девушка. Жадность, вишь, ее заела, а также лютость непомерная! Вот, наверное, мой бедный Николаша неведомо каким образом в тетку свою и удался. Из водяной своей могилы протянула скупердяйка руку да сына моего за душу взяла. Вот и стал мой сынок непутевым. Вишь, все ему мало. В город подался деньгу заколачивать. А моего благословенья ему на это нет и не будет!» Значит, Кирилл Владимирович, моя бабушка права была? И Меланья, и дядя Коля – те самые «вторые» дети?!

– Это правда, Антон, – ласково ответил ему скворец. – Но надо принять во внимание еще один важный факт. Некогда весьма обширный, род ваш теперь почти иссяк. Остались от него лишь двое прямых потомков Дормидонта Ильича: ты и дядя Коля. Николай Савельевич бездетен. Понимаешь, что это значит?

Акимов растерянно пожал плечами.

– Ой, бестолковый! – волнуясь, сказала ему Светка. – У твоего дяди, Антончик, не родились двое его детей, из которых один должен был вырасти честным и хорошим, а другой – сам знаешь каким! И получается…

– Только одно, – подхватила я. – Что ты для себя в жизни выберешь: добро или зло – то и будет дальше с вашей династией.

Пончик замотал головой:

– Капец! Да я же еще маленький – куда мне сейчас о детях думать?

– О них пока и не надо, – проскрипел Кирилл Владимирович. – Ты о себе размышляй. Выбирай по-взрослому, к какому берегу править: светлому или темному. Этого в данный момент будет вполне достаточно.

Акимов вздохнул и прижал к груди кошку. Та замурлыкала. Ковалева показала рукой вверх:

– Смотрите, восход уже близок! Небо поголубело, стало ясным. Не пора ли нам, Кирилл Владимирович, двигаться к Пресбургу?

– Пора, Светлана, – наклонила голову птица. – Смотрите, ребята: ваши проводницы снялись с куста и летят вон из рощи. Скорее за ними!

Мы опрометью бросились за бабочками. Скворец – впереди всех. Наверное, он показывал дорогу на тот случай, если мы все же потеряем из виду легкокрылых красавиц. Наконец березы расступились. Путь опять лежал по равнине – к реке, красновато блестевшей вдали. Туман уже рассеялся. Воздух был свеж и прозрачен, как стекло. Край неба за рекой начал алеть. Значит, солнце вот-вот взойдет! Мы, не сговариваясь, прибавили шагу. Даже Мурлышенька, похоже, поняла важность момента и поскакала за нами со всех ног!

– Слушай, Антончик, – Светка на бегу повернула голову к Акимову, – а что ты тогда говорил про шаль своей бабушки? Ведь на самом-то деле – помнишь? – это был Страх. Я понимаю, почему ты тогда не испугался Жестокости: принял ее за тритона. Но живой платок! – согласись, это очень необычно! Все видели: он же чуть не задушил меня…

– И усмирил ящерюгу, – напомнил Иноземцев.

– Конечно, – торопливо согласилась Ковалева, – но все-таки это было страшно! А ты, Антон, совсем его не испугался и даже, помню, обрадовался. Звал Страх к себе, называл тепленьким. Почему ты принял его за шаль?

Акимов отмахнулся:

– Да просто! Я, как платок увидел, сразу подумал: он добрый. А значит, это – шаль моей бабушки Насти, которой она меня от волков спасла.

– От кого?! – мы втроем изумленно оглянулись на пончика.

– Ну, обыкновенное дело, – пожал плечами Акимов. – У нас в Муромцевском районе места таежные, глухие. Волки зимой, когда им голодно, запросто в деревни заходят, чтобы чем-нибудь поживиться. Могут и собаку загрызть, и овцу утащить. Вот как это случилось. Я еще маленький был, во втором классе учился. Был самый конец ноября, морозы трещали. Возвращаюсь однажды днем из школы. Родители, понятно, на работе. Дома одна бабушка Настя. Она мне и говорит: «Антошенька, скорее мой руки, садись за стол. Гляди, я тебе уже щей налила. Чайник вскипятила – дальше сам шевелись. Вот еще в блюде пирог брусничный. А я пойду свою вышивку ладить – что-то никак она у меня не получается». Ну, я скоренько пообедал и сел к телевизору мультики смотреть. Последний из них назывался «Медной горы хозяйка». Ох, как он мне понравился! Особенно здорово было, когда хозяйка Медной горы помогла Степану выйти из сырого забоя, а потом водила парня по подземным пещерам и показывала ему свои сокровища. Как там сверкало повсюду серебро и золото! Горный хрусталь прямо из пола подымался прозрачными глыбами. Красиво! А бабушка Настя в соседней комнате, слышу, вздыхает – да так тяжело! Я думаю: странно! Не похоже это было на нее: веселая и добрая была моя бабуля. А уж вышивать любила! Целые картины могла иголкой и ниткой сотворить. Ее работы и в райцентре на выставках висели, и в Омск их постоянно возили – чтобы городские тоже увидели прекрасные вышивки. До того бабушке нравилось то занятие! Она, когда за пяльцами сидела, всегда пела! – а тут почему-то расстраивалась. Как только мультфильм закончился, я сразу полетел к бабуле. Спрашиваю: «Что случилось?» – а сам уже вижу: она плачет. Совсем потихоньку, конечно, чтобы я не услышал из другой комнаты. Но я ведь, раз прибежал, то увидел! Бабушка молчит, на мой вопрос не отвечает – не хочет, ясное дело, внука огорчать. А я не отстаю, тереблю ее, чтобы сказала, почему горюет. Баба Настя слезы смахнула и показывает мне дрожащим пальцем на вышивку: «Гляди, Антонюшка. Узнаешь ли это место?» Я посмотрел и говорю: «Еще бы не узнать! Я там сто раз был, когда с папой летом в тайгу за глухарями ходил. Это лесное озерцо к северу от нашей деревни. Да, и берега у него такие же зеленые, все цветами поросшие. И сосны над ним точно так торжественно стоят, в воду глядятся. Вон, вижу, белочка на дереве сидит, озорно смотрит – их там и правда много! Ну ты, бабуля, мастер! По памяти, что ли, сумела летнюю красоту на свою картину перенести? У тебя же все как по-настоящему получилось, а ты плачешь. Почему?!» – «Потому, Антонюшка, – отвечает бабушка, – что у меня на озере-то рассвет наступает, а я его радости передать и не могу! Видишь, внучек: наверху-то картины теплое солнышко в розовых облаках над тайгой встает, а внизу от его лучей глубь воды искрами играет?» – «Вижу, – говорю, – это у тебя здоровски получилось!» – «И ничего не здоровски, – баба Настя снова заплакала, – потому как для выражения солнечного сияния нужны мне нитки золотые, а для передачи озерной прозрачности – серебряные. Их и немного тут надобно-то, а все ж без светлых точек не обойтись! Без них в моей работе жизни не будет, как я ни бейся. Но нитки эти, внучек, шибко дорогие. Не по карману они мне – да и родителям твоим тоже. Есть такие нитки у нас в магазине. А что толку? Не я одна давным-давно с грустью на них гляжу. Другие деревенские мастерицы тоже хотели бы их приобресть. Но стоят ниточки до того много! – не подступиться. Денег в семье немного. Сам знаешь, у меня пенсия крохотная. А у родителей твоих мне деньги на рукодельное баловство просить совестно. Значит, не бывать рассветной картине законченной. Жаль, а что поделаешь?» Махнула баба Настя рукой и вышла из комнаты. Я следом за ней выскочил: пора уж было уроки делать. И вот сижу я за столом, примеры решаю, а сам думаю: как бы мне бабушке помочь, добыть ей те нитки, из-за которых она плакала? Вдруг, сам не понял почему, встал у меня перед глазами мультик про горного мастера и хозяйку Медной горы. Я даже на стуле запрыгал от радости! Ведь эта хозяйка вон как помогала Степану малахит добывать! Приказчик со зла дал парню невыполнимое задание. Да еще поставили шахтера работать в самое сырое, бедное камнем место – а чернявая девушка устроила так, что он находил целые громадные глыбы малахита. Получается, что хозяйка Медной горы помогает людям дела! А моей бабушке золотые и серебряные нитки тоже ведь не для игрушек понадобились, а для завершения работы. Может, мне пойти к девушке, выполнить какое-нибудь ее поручение, а в уплату за работу попросить у хозяйки Медной горы металлических ниток? У нее ведь золота и серебра много, как и разных изделий из них. Вон какие украшения в малахитовой шкатулке подарила хозяйка Степану для его невесты Насти! Наверняка и нитки, нужные моей бабуле, у этой славной девушки есть. И не жадная она вроде: поди, не откажет мне в просьбе, если я ей хорошо послужу, как герои в сказках. Непонятно только, где мне эту хозяйку Медной горы искать?

– Да нигде бы ты ее не нашел! – не вытерпела я. – Мультик был снят по сказу Павла Бажова. А действие сказа происходит в Уральских горах, под Златоустом! Ты же, Антон, живешь в Сибири. И нет возле твоей деревни ни рудников, ни Медных гор…

– И вообще то, что ты видел, – фантастика, – пожала плечами Ковалева.

– Сейчас я это понимаю, – вздохнул пончик. – А тогда мне только восемь лет было, я в сказки верил – и в сказы тоже. Сижу в задней избе, пишу упражнение по русскому, а сам думаю: в мультфильме лето стояло, хозяйка Медной горы, когда со Степаном встретилась, в блестящем платье была. Интересно, а как она зимой из горы выходит? Холодно же! Есть ли у нее шуба там и шапка? Наверное, нет. Она же волшебница, а не обычная девушка – тускло смотрелась бы на ней магазинная одежда. Значит, надо мне ждать весны, когда хозяйке Медной горы не зазорно будет в шелковом наряде во всей своей красе к людям выйти. Тут я ее и встречу!

– А что никакой горы рядом и в помине нет – о такой «мелочи» ты, Антончик, не подумал, – хихикнула Светка.

– Ну да, – вздохнул пончик. – Мне до того захотелось бабушке помочь – голова, вы не поверите, горела как в огне! – что я этого тогда не сообразил. Начал, помню, стихотворение учить – и не могу, потому что меня новая мысль вдруг посетила! С чего я взял, думаю, что хозяйка вот так возьмет и выйдет ко мне? Степан-то в мультике был взрослый, красивый парень. Она хотела замуж за него выйти, вот и показалась мастеру в лесу. А я для нее кто? Малявка-второклашка, совершенно девушке неинтересный. И что мне в таком случае делать-то, когда весна придет? Да хоть забегайся пацан по лесам, эту волшебницу ему ни за что не встретить! Я даже заплакал с горя, хотя уже и тогда знал: большим мальчикам, тем более школьникам, реветь не положено. Но потом сдержался, слезы вытер и думаю: а ведь выход-то есть! В мультике у хозяйки Медной горы было много слуг-ящерок. Да и сама она умела в ящерицу обращаться – только с короной на голове, потому что она, ясное дело, их царица! А я знал такое место в колке за деревней, куда лесные ящерицы любили по весне сползаться. Как только солнышко припечет, они проснутся, из норок выйдут – и на свою любимую полянку! Там лежат несколько плоских камней – вот ящерки на них залезают и греются, подняв головки. Вот где надо искать их повелительницу! – должна же хозяйка Медной горы встречаться со слугами, чтобы отдавать им приказы. Правда, я что-то среди тех ящерок не видел ни одной с золотой короной. Ну, конечно! Это, думаю, наверняка особый, редкий вид. Не могла же хозяйка Медной горы в обычную ползушку обращаться, каких по нашим лесам полно бегает! Обязательно должно быть серьезное отличие царицы ящериц от ее подданных. Это и есть корона. И тут я себя по лбу радостно хлопнул: дело-то, может, гораздо проще, чем я думал? Наша учительница, Лидия Алексеевна, всегда говорила так: «Не ленитесь, дети! В трудных случаях жизни обращайтесь к науке. Она дает ответы на многие вопросы. Для кого, вы думаете, написаны словари, справочники и энциклопедии, которые стоят на полках в школьной библиотеке? Для вас! Приходите туда чаще, читайте, просвещайтесь!» Я прикинул: в школе еще не закончилась вторая смена. Значит, библиотека работает. Если быстро собраться и побежать туда, можно успеть сегодня взять в библиотеке энциклопедию про животных с цветными картинками, сесть в читальном зале – на дом такие дорогие книги не давали – и отыскать в ней нужную мне ящерицу с короной на голове. Узнать, как этот вид называется, и все-все прочитать про него: где живет, чем питается, куда обычно прячется от врагов. Тогда уж я непременно найду место жительства Хозяйки Медной горы – и не придется мне выглядывать ее среди многих ползушек на теплых камнях! Я окрестные леса все насквозь исходил вместе с папой Валерой – он меня с пяти лет с собой на охоту брал – и знал местность как свои пять пальцев. И, уж конечно, поняв привычки и образ жизни коронованной ящерки, понял бы, и где ее можно встретить! Ура науке! Я побежал в сени одеваться. А тут как раз бабушка со двора в дом заходит, охапку поленьев несет, чтобы в печь подбросить – холод-то стоял жуткий! Ну, она в избу с дровами, а я тороплюсь, ноги в валенки сую, шапку покрепче завязываю, чтобы по дороге в школу не поморозиться – у нас это зимой запросто случается. Оделся. Только дверь на себя потянул, а баба Настя уже назад в сени выскочила и спрашивает: «Куда это ты, Антонюшка, собрался бечь по холодку?» Я отвечаю, что, мол, в библиотеку, по срочному делу. Бабуля мне: «Нет, одного я тебя не отпущу. Вместе пойдем, а то уж дело-то к вечеру, да и морозно шибко. Как бы, внучек, беды какой с тобой не вышло!» Я, конечно, спорить не стал – некогда было. Да и обрадовался, по правде говоря, – до школы идти не близко, а с бабушкой-то всяко веселей. Она оделась по-быстрому, и побежали мы с ней в библиотеку энциклопедию читать…

– И что? – уважительно спросил пончика Сашка. – Ты всю ее прочитал?

– Ну, всю-то только пролистал, – вздохнул Акимов. – Ящерки в короне в ней не нашел. Попросил библиотекаршу достать мне с полок еще книги про животных, какие есть. Она мне три штуки выдала – толстые, тяжеленные, я еле-еле их себе на стол уволок. Библиотекарша моей бабушке подмигнула – они вместе сидели, чай из самовара пили, – и говорит: «Основательный внучок у Вас растет, Настасья Терентьевна. Смотрите, как ребенок зоологией увлекается. Наверное, большим ученым будет»,

– Конечно, будешь, Антоха, – подтвердил Иноземцев. – И не каким-нибудь «Черномором», а настоящим, серьезным биологом – это я уже понял.

Акимов грустно усмехнулся:

– Ну, может, это и сбудется – не знаю через сколько лет. А тогда я, ребята, сидел и чуть не плакал. Три книги, что дала мне библиотекарь, упорно просматривал – но больше для очистки совести. Просто я уже понял: не бывает ящериц с короной. Ну, кто им, диким животным, эту корону наденет? «Вот, – думаю, – напорол я сгоряча семь верст и все лесом. Разве может быть волшебница описана в энциклопедии? Давно известно, что наука и колдовство противоречат друг другу, а потому нигде не пересекаются. Понятно теперь, что не видать мне хозяйки Медной горы как своих ушей – ни в девичьем, ни в животном образе. И как я сразу не дотумкал: ведь, даже превратившись в ящерицу, хозяйка не растеряет свой человеческий ум и всегда успеет спрятаться от меня, уйти под землю – волшебнице это ничего не стоит, при ее-то могуществе! Это она мне нужна, а ей – нет, второклашка восьмилетний. И так мне, ребята, обидно стало! Значит, не встречусь я весной с хозяйкой Медной горы, не сослужу ей службу, не заработаю бабе Насте золотых и серебряных ниток? Чуть опять не реву с горя! Только потому и сдерживаюсь, что не хочу бабулю расстраивать. Она же сразу встревожится, начнет спрашивать, почему я плачу? И что я бабушке отвечу? Что решил ей помочь ниток добыть для завершения вышивания, а сам – бац! – и сдулся, и ничего из моей затеи не выходит. Баба Настя тогда уж вовсе опечалится – и про работу свою опять вспомнит, и меня жалеть начнет. Ну, я так, пару раз тихонько всхлипнул – не смог удержаться! – и сижу, дальше книги листаю. Библиотекарша с бабушкой ничего не заметили – они смеялись над каким-то давним деревенским случаем. А я чуть успокоился и внимательно вгляделся в картинки – как раз в последней книге дошел до раздела «Пресмыкающиеся». Смотрю, а на рисунках – больших, цветных – каких только змей и ящериц нет! Многие окрашены просто удивительно, и странная тайна в них сквозит, и древняя сила. А примерно за неделю до того дня учительница рассказывала нам на уроке, что современные пресмыкающиеся – родственники динозаврам. Тем самым, вымершим миллионы лет назад! Ну, досмотрел я рептилий. Начался раздел «Земноводные». И первым в нем шли саламандры – такие смешные и беззащитные! Разглядел я все их европейские виды, перевернул страницу и, честно, замер от радости. Передо мной был восточноамериканский тритон – красненький, маленький и прозрачный. Я даже забыл, где нахожусь, и как давай смеяться! – до того он мне понравился. Опомнился, когда услышал, что библиотекарша бабушке говорит: «Ах, Настасья Терентьевна, невозможно не умиляться, глядя на Вашего любознательного внучка». Я вздохнул – легко мне стало, хорошо! – захлопнул энциклопедию, сложил ее в кипу с остальными книгами и понес сдавать. Сказали мы с бабушкой библиотекарше «спасибо» и «до свидания», оделись, вышли на крыльцо. Баба Настя удивилась: «Ох, Антонюшка, как уже стемнело! Даже ступени плохо видно. Но ничего, дальше-то мы с тобой по снежку побежим, а от него светло – небось не заблудимся! Дай-ка мне руку, и идем скорей домой. Наверное, папа с мамой с работы пришли, беспокоятся, что нас в избе нет – да еще в такой мороз!» Сбежали мы с крыльца и припустили по улице. Стынь, и правда, стояла страшная, – даже деревья у соседей в палисадниках трещали от холода.

И вот осталось нам с бабушкой до дома пройти один небольшой переулочек. Свернули мы в него с дороги, а тут… В общем, сидят на снегу и смотрят на нас две большие собаки – а я их раньше у нас в деревне не видел. И, что странно, не рычат, не лают, а только водят по нам в темноте глазами – они у псов зеленые и светятся! Бабушка сжала покрепче мою руку и хотела тех собак сбоку обойти. А они вскочили на ноги и как прыгнут к нам! И дальше приближаются уже не торопясь, уверенно, будто так и надо. Баба Настя мне шепчет: «Волки это, Антонюшка. Но ты не бойся, беги к дому и кричи погромче. А я их задержу!» До меня только тогда, когда звери в двух шагах от нас остановились, дошло, что это и правда волки. Один огромный, матерый, с мохнатым загривком. Второй тощий, остромордый – наверное, молодой. Бабушка меня в сторону толкает, чтоб я убегал. А у меня и сил нет! Стою, замер, как столб, смотрю в глаза зверям и думаю: «Конец!» Вот оба волчары напряглись и будто бы чуть назад подались. Примерились прыгать: молодой – на меня, старый – на бабушку. Я прямо обмер: так жадно худой зверюга в глаза мне уставился. Видно, они нас с бабой Настей уже между собой поделили. Но тут моя бабуля крикнула: «Кыш отсюда, негодники!» Те вроде бы вздрогнули, подобрались и повернулись к ней. Бабушка свой платок с головы – долой! Выскочила вперед, развернула в руках шаль да и накинула ее волкам на морды. И, вы знаете, звери замерли! Ну, словно бы окаменели на старте: собрались напасть, но силы их вдруг оставили. Наверное, растерялись волчары: как же так? Только что видели добычу, и вдруг она из глаз пропала, и наступила кругом непонятная темнота. Меня страх отпустил, и я рванул к бабе Насте. Она чуть обняла меня, потом схватила за руку, и мы побежали к дому! Но далеко утечь не успели: волки опомнились, зарычали, и давай наметом за нами! Я, ребята, четко почувствовал, как молодой мне в затылок дохнул – но тут выстрел: ба-бах! Я от вспышки ослеп и в снег сел: ноги от испуга подкосились. Бабушка плачет, кричит, а я не могу встать – отяжелел, будто куль с картошкой. Тут меня кто-то берет под мышки, встряхивает и голосом папы Валеры говорит: «Поднимайся, сынок. Все кончилось: пугнул я волков, и они ушли. Умные звери: понимают, что только ружья им и следует бояться. Сразу, как я пальнул, волчары отскочили от вас и давай Бог ноги – только поземка им вслед завилась! Небось уже до колка добежали и сидят там под березой, отдыхиваются». Я кое-как встал, взял папу с бабушкой за руки и поковылял с ними к дому – ноги мне будто ватой кто набил. Подошли мы к воротам, стали их открывать – тут и мама Марина с другой стороны бежит, кричит: «Валера, ты почему с ружьем? Зачем стрелял?» Мама в тот вечер в сельсовете задержалась. Она секретарем у председателя работала, и надо было мамуле срочно разобраться с какими-то документами. Папа потом сказал: к лучшему, что так получилось! В смысле, что он один, придя домой, с ума сходил от беспокойства: куда мы с бабушкой исчезли? Уж отец и к горке ледяной в соседнем переулке ходил: не катаюсь ли я по ней с друзьями, а баба Настя вместе со мной вышла воздухом подышать? И к ближним соседям заглянул: может, мы у них загостились? И вдруг, как папа сказал, его будто бы что-то в бок толкнуло: рядом опасность! Он от соседей рванул домой, быстро зарядил ружье и побежал искать нас. Оказалось, не зря его мучило предчувствие! Что там говорить: папа Валера подоспел вовремя! Если бы он не отпугнул волков, звери бы нас с бабушкой загрызли. Мама, когда мы ей дома все рассказали, сильно плакала! И повторяла: «Валерочка, ты молодец: не опоздал со своим ружьем. Настасья Терентьевна, Вы героиня. Это же догадаться надо было: шалью волков прикрыть! Как Вы к ним подойти-то решились? Это же страх какой: под носом у голодных зверей платком махать! Смелая Вы и находчивая, свекровушка моя дорогая. А уж ты, Антоша, за этот вечер благодаря бабушке и папе еще второй раз на свет родился. Видно, судьба была сегодня за тебя».

Ох, что было на следующий день, когда деревенские узнали о произошедшем! Как раз воскресенье наступило, и к нам домой шли целыми семьями: поздравляли с победой над волками, хвалили папу и бабушку, а меня гладили по голове и рассматривали, будто невидаль заморскую. Теперь вам понятно, как бабушкина шаль меня спасла? И почему я обрадовался, когда Страх увидел – он ведь мне показался старым знакомым! Платок нам на другое утро тетя Надя Черемнова принесла: волки встретили меня и бабулю возле их ворот, и шаль осталась там лежать. Баба Настя сначала удивилась, что звери ее не порвали, а потом вздохнула и говорит: «Наверное, некогда им было с моей шалкой разбираться. Волки за мной и Антонюшкой во весь дух понеслись, боялись добычу упустить. Ан не вышел у них номер: сынок мой старшенький сам с ними разобрался!» Улыбнулась радостно и вдруг побледнела, за сердце схватилась. Папа с мамой усадили ее на стул, спрашивают, что случилось: до того дня бабуля никогда на сердце не жаловалась! А она вздохнула и говорит: «Очень я, деточки, вчера за Антонюшку испугалась. Думала, не быть живым внучку моему дорогому. Я, честно сказать, и к волкам-то кинулась сначала с надеждой, что они меня, старую, грызть станут, а малец в это время утечь успеет. Для того и платок с себя сорвала – чтобы легче было зверям до меня добраться. Голодные же оба, думаю, – вот и не утерпят, бросятся на еду, а Антонюшка спасется. Сама не знаю, как это вышло – по наитью, наверное, – что глаза-то им я шалью завесила, а они и притихли. Оказалось, к добру я это сделала! Только вот сердчишко-то мое, признаюсь вам, этой ночью сильно болело. Что ж, видно, и ему выходит срок». Родители мои руками замахали: что ты, мама, не думай о таком! Вылечишься, и все с твоим сердцем будет хорошо!

Но вышло все же по-бабушкиному. Лекарства ей не помогли. Прожила она после того случая только два месяца и умерла.

– Как жалко, – вздохнула Светка. – Добрая была у тебя бабушка и совершенно бесстрашная!

– Значит, вышивка так и осталась недоконченной? – спросила я.

– Почему это? – приосанился Антон. – Ты забыла, Костина: у бабушки был я!

– И что ты сделал? – хмуро поинтересовался Иноземцев.

– Да я в то воскресенье места себе не мог найти. Наши деревенские идут один за другим, поздравляют, радуются, что мы с бабушкой смерти избежали. Баба Настя кивает им, улыбается, рассказывает про вчерашнее – каждому же интересно точно узнать, как все было. А я-то вижу: бледная она, говорит через силу, дышит странно – со всхлипами. Мама ей то и дело что-то в воду капает и подносит. Как соседи за порог – бабуля за сердце хватается и к себе в спаленку идет, падает там на кровать. А Мурка – за ней, ложится сверху прямо бабушке на грудь и урчит. Она у нас всегда так делала, когда кто-нибудь хворал – грела ему больное место, лечила по-своему, по-кошачьи. А я смотрел на это и думал: «Я один виноват в том, что вчера произошло. Понесло меня на ночь глядя в библиотеку! Хотел бабушке помочь, а получилось – навредил ее здоровью. Вон она как мучается, а мне, дурачку, все трын-трава! Сердце-то у меня молодое, крепкое – что ему сделается? Что ж получается? И ниток я бабушке у хозяйки Медной горы не заработаю; не придумал пока, как ее весной найти. И сердце бабе Насте теперь лечить надо – из-за меня, рохли! Не смог я сам с волками сразиться, растерялся, струсил!» Так я целый день себя ругал, плакал возле бабули, просил ее меня простить за вчерашнее, а она меня по голове гладила и шептала: «Не мучь себя, Антонюшка. Ни в чем ты передо мной не провинился. Иди-ка вон лучше стихи повтори, что в субботу учил. Завтра расскажешь, „пятерку“ получишь – вот мне и радость будет». Стихотворение мне, сами понимаете, на ум не шло, хоть я в угоду бабуле и старался, бубнил его на разные лады. Вечером начал складывать учебники в портфель. И тут мама Марина ко мне подходит, подает деньги и говорит: «Это тебе на завтраки в школу. Не забудь передать Нине Николаевне. Декабрь уже начинается. Надо было, конечно, раньше заплатить за твое питание, но никак не получалось: папе зарплату задерживали, только вчера выдали». Я сначала деньги машинально в кармашек положил, начал папку с тетрадями завязывать. И тут как подпрыгну от радости! Понял я, ребята, что запросто могу сам бабушке помочь – без всякой волшебницы. Ведь я имею право решать, кушать в школе или нет, правда? Деньги выданы лично мне – я ими и распоряжусь, потратив на доброе дело! Но надо было еще упросить Нину Николаевну, чтобы она не стала потом расспрашивать маму, почему я не сдал деньги на питание и не хожу в столовую завтракать. Утром я прибежал в школу самый первый, чтобы наедине поговорить с учительницей. И успел рассказать ей все: и про бабушкину вышивку, и про хозяйку Медной горы, и про наш с бабушкой поход в библиотеку, и про то, что не нашел волшебную ящерицу в энциклопедиях! О происшествии с волками Нина Николаевна знала, а о болезни бабы Насти еще нет – как и о том, конечно, на что я хочу потратить свои деньги. Она меня очень внимательно выслушала. Потом спросила: «А выдержишь ли ты, Антоша, целый месяц без завтраков? Я ведь знаю: покушать ты любишь. Обычно впереди всех в столовую бежишь. Нитки для бабушкиной мечты – дело благородное, и в этом я тебя готова поддержать. Но ведь придется всерьез поголодать! Готов ли ты к такому испытанию?» Я говорю: «Конечно, готов! Да бабе Насте сейчас, может, эти нитки еще больше в радость будут, чем раньше. Она вчера, как последний гость от нас ушел, легла у себя и уж больше не вставала – сказала, что больно ей двигаться из-за трепыхания сердца. А сегодня утром родители уехали в район за врачом. Перед их уходом я слышал, как мама просила бабушку соблюдать постельный режим и ничего по дому не делать. А баба Настя терпеть не может лодырничать! Так, может быть, пока она болеет, ей и останется только одна радость – вышивать. Представляете, Нина Николаевна, как тут мои нитки пригодятся? Да я ради бабули не только завтракать – и обедать бы отказался, лишь бы ей хорошо было! А голодать полезно – вон я какой толстый». Учительница покачала головой, улыбнулась и обещала ничего не говорить родителям. Я сразу после школы дунул в магазин, купил золотые и серебряные нитки – и домой! Прибежал. Мамы с папой нет. Бабуля, как я и думал, лежит грустная-прегрустная. Оказалось, доктор уже был, выписал ей кучу лекарств и тоже, как и мама, не велел вставать. Бабушка говорит мне: «Как же я, Антонюшка, целыми днями лежать буду? Не умею я этого. Предстоит мне скука смертная, а не жизнь!» И тут я – раз! – вынимаю из-за спины две катушки и подаю ей. Бабуля на нитки смотрит в таком восторге – даже дышать забыла! Я ей их в руки и вложил. Баба Настя смотрит на меня, улыбается, по щекам у нее слезы текут. Спрашивает: «Откуда ж ты, внучек, деньги-то взял на такой дорогой подарок? У родителей, что ли, попросил?» Я говорю: «Нет, ничего я у них не просил. Но ты не беспокойся: это были честные деньги. Я их не украл, в орлянку не выиграл. Так что вышивай на здоровье!» Взял со столика то полотно на пяльцах, иголку, ножнички и поднес ей. Бабушка засмеялась, поскорее вдела в иглу золотую нитку и давай работать! Я потихоньку вышел, чтобы ей не мешать. Минут через пять слышу: запела баба Настя! Вот тогда только мне легче стало: будто камень с души свалился.