Глава 39
Ночь начиналась ужасно.
Солнце скрылось за горизонтом, полыхнув огненно-красным окрасом на полнеба. Округа словно вспыхнула на мгновение и превратилась в призрачный мир странных теней, окантованных четкими кровавыми тончайшими линиями. И тут же всё померкло, стушевалось до серой обыденности. Стало быстро темнеть. Окружающее пространство стремительно сужалось, словно стремилось превратиться в одну точку, эпицентром которой был Камрат.
Мальчик сидел в позе человека, замерзающего на пронзительном морозном ветру. Он крепко обхватил колени руками, и неотрывно смотрел на распростертые перед ним неподвижные тела Харана и Клоуды. Рваные раны на лице Харана, обработанные со всей тщательностью кравелями, запеклись кровавыми бороздами – следы от боевой рукавицы тескомовца, оснащённой шипами, отчего лицо врача больше походило на маску, надеваемую на празднике, посвященным Всем Разумным. Кравели, лечившие не слишком долго раны Харана, единодушно заверили об их незначительности, сказав, что даже шрамов не останется и, мол, неприлично голая личина человека не будет отличаться от прежней. Сейчас, глядя на изуродованное лицо Харана, в такой исход трудно было поверить.
Клоуда же спала и на её кругловатом с ямочками лице как будто блуждала улыбка, хотя кролики нашли состояние женщины значительно серьезнее, чем у Харана, определив переломы рёбер в правой части тела и сотрясение мозга. С последним они справились быстро: помяли ей голову своими мягкими передними конечностями, словно большой ком глины, и без труда приоткрыв ей рот, влили в него несколько капель какой-то жидкости. А с переломами провозились почти до вечера. Они делали ей массаж в области удара, приведшего к переломам. Делали они его по очереди – каждый кролик манипулировал над ней не более полу минта, потом они все прикладывались и переворачивали её, и опять массажировали. Сказали: пусть остережётся пока делать резкие движения хотя бы дня три и не ложиться на этот бок.
Кравели, облепив людей со всех сторон, осторожно перенесли их через дорогу, положили здесь и ушли, оставив мальчика и двух выродков на ночь. На ночь без Свима, с двумя людьми, то ли спящими, то ли находящимися без сознания, с раненым хопсом и трусливым Ф”ентом. Себя Камрат в расчёт не брал, потому что как единственный здоровый человек он сейчас возглавлял команду Свима и был в ответе за всех.
За последние несколько прауз, со времени исчезновения Свима, у Камрата произошла полная переоценка многих представлений, начинающих складываться у него после выхода из Керпоса. Он совершенно по-другому стал смотреть на предпринятое путешествие из города в город. Тот восторг, который охватывал его ещё три дня назад, сейчас померк.
Тогда жизнь на приволье казалась ему несказанным счастьем и неким благом, подаренным судьбой. Не без изъянов, конечно, но – благом. Мало того, ему казалось – вот смысл жизни: свобода, свершение желаний.
Что может быть прекраснее?
Но сейчас он, в одночасье будто повзрослев, проанализировал всё, что сопровождало его в дороге, и с удивлением для себя открыл бездну превратностей такой жизни. Его пронзило щемящее чувство понимания всех её негативных сторон – неустроенность быта, случайная еда, отсутствие общения с людьми, ожидание опасности на каждом шагу…
Впрочем, не этот перечень отрицательных черт дорожного бытия вызывал у мальчика тупую тоску. Его жёстко терзало открытие того, что он стал убийцей себе подобных.
Да, убийцей! Иначе он не мог себя назвать.
И всё происходило как будто по необходимости. Ввязавшись в драку с бандой Хлена, а потом, при нападении на них во время обеденного отдыха выродков с выжившим из ума вождём-человеком, он убивал и считал произошедшее благодеянием. А как же! Защищал себя и друзей. И в схватке с арнахами – то же самое и сверх того, так как освобождал людей из плена существ, питающихся их сознанием…
Всё так, и не так.
Дневная встреча с тескомовцами полностью выбила из-под ног основание правоты убивать, по каким бы мотивам это не происходило…
Здесь мысли его путались, разбегались от желания понять, что же собственно происходит вокруг него, команды Свима, между тескомовцами, между всеми людьми?
Конечно, можно честно признаться себе о своей неправоте, ибо убийство – самая страшная неправота, она претит, и он готов раскаяться и больше никогда, ни при каких условиях не делать этого. Однако сегодня на них напали с явным намерением убить людей и выродков другие люди, а потому пришлось отвечать тем же.
Как тут не растеряться мальчику, готовому дать обет не убивать, когда кто-то задался целью убить его самого и его спутников? А до того и бабку Калею.
При воспоминании о захоронении тескомовцев Камрата охватывало холодом. Четверо здоровых мужчин не просто исчезли из списка живых, они перестали вообще существовать на поверхности земли. И теперь никто никогда не узнает, куда они подевались, где их останки, что случилось с ними, так как он никогда никому не расскажет о том ужасе, который пережил при виде неровного холмика на месте захоронения.
Не скажет он, промолчат выродки, забудут кравели…
Бабка Калея иногда говорила внуку о вражде разумных и особенно людей против себе подобных, но, как оказалось, она умолчала самое существенное о такой вражде, о её неизбежном итоге и о тех мучениях победителя, которые он испытывает после совершения убийства или ранения противника, кто бы тот ни был.
Как же случилось, – задавал мальчик неразрешимый для него вопрос, – что он, только-только став на тропу свободной жизни, так было понравившейся ему, окунулся в такой, оказывается, страшный мир, мир сплошных убийств?
Или мир вообще так устроен, что нельзя пройти и пятидесяти свиджей, чтобы на тебя кто-то не стал бы охотиться?
Но если это так, то люди сами перебьют свой собственный вид быстрее, чем разгневанная природа сведёт условия жизни для человека на нет. А ведь все сетуют на природу. Она, и только она, о том неоднократно говорила Калея, якобы, загнала людей в города-резервации, влияет на их генетический код и рождает уродов, от которых приходится избавляться, иначе род людской уже бы выпал из разряда разумных и пополнил бы ряды диких. Может быть, так оно и есть, но природа слепа, она не ведает, что творит, а человек-то разумен!
Как же нам выжить, даже отсиживаясь в городах, если кто-то приходит среди ночи и кричит:
– Бабку надо убить сразу?!.
Из предосторожности костёр не разжигали. Камрат темноты не замечал, каким-то внутренним взглядом он, даже не поворачивая головы, видел до последней чёрточки лежащих перед ним людей, трясущегося от холода и страха Ф”ента, готового улизнуть куда угодно, случись что здесь, и хопса, засыпающего от усталости и вздрагивающего от каждого шороха.
Ночь уже полностью вступала в свои права. Камрат зашевелился, и мысли, тупящие мозг, отхлынули, уступив место другим, более насущным заботам.
«Где-то сейчас Свим, если он жив?» – подумал с грустью мальчик и вздохнул.
Хотелось верить, что жив, порукой тому было утверждение Ф”ента о торне, как будто также унесённого шаром вместе со Свимом. Сестерций мог помочь человеку.
Где они сейчас?
Камрат прислушался – ничто лишнее не нарушало ночные звуки – и вновь погрузился в полуявь путаных мыслей и размышлений.
– Вы, люди, даже падать по-настоящему не умеете.
– Почему это? – возмутился Свим заявлению торна, потирая ушибленное плечо.
Шар спустил большую часть газа и лежал громадной зеленой кляксой, подмяв под себя кустики и небольшие деревца. Свим и торн сидели рядом с ним, стеная от полученных тумаков во время приземления упавшего на землю шара.
Их обоих потрепало основательно. И, тем не менее, торн, только что пришедший в себя и похожий на помятую куклу, полвека провалявшуюся в каком-то заброшенном подземном складе хабулина, вдруг нагло заявляет о неумении людей падать по-настоящему. Что значит – по-настоящему – он не объяснил, однако Свиму всё равно такое заявление было неприятно, тем более что он пришёл в себя после падения прежде, чем Сестерций.
– Потому, – ответил на резонный вопрос Свима торн. – Ты только посмотри на себя, дурб. На кого ты похож? Выпачкан, глаз заплыл, из носа кровь течёт…
– Как кровь течёт? – Свим торопливо провёл тыльной стороной ладони под носом и увидел на ней красную полосу. – Да, течёт… Так что с того? Течёт и течёт. Перестанет. А вот где твоя красивая чалма, уважаемый торн? Мне сейчас противно смотреть на твой лысый комп, похожий на колено… толстой-претолстой женщины…
Сестерций, в мгновение окутавшийся холодно синей аурой, в панике схватился за голову, суетливо пробежал пальцами по чалме, которая всё также увенчивала его, и непонимающе уставился на человека.
Взгляд торна был таким, что Свим против воли стал оправдываться:
– Я пошутил. Что тут такого?
– Вот что, человек, с нами, торнами, так не шутят. Мы таких шуток не понимаем. Так что имей ввиду…
– А пошёл-ка ты? Знаешь куда? Самоделка несчастная. Тебе, конечно, неприятности людям можно высказывать, шутить, так сказать, а о твоей чалме – молчок. Так, что ли? Они, видите ли, шуток не понимают. Плохо, что не понимаете.
– О чалме, да! О ней мы шуток не понимаем.
Свим некоторое время с интересом изучал ност биоробота, стараясь догадаться, не разыгрывает ли тот его. Как будто нет. Свим озадаченно похмыкал.
– Тоже мне. Она что у вас, к голове приросла совсем что ли? Или атрибут, какой, вечный?
– Почему именно атрибут? – Сестерций явно расстроился незнанию людей таких простых вещей. – Люди, – прежде осуждающе посетовал он и пояснил: – Чалма у нас служит многоцелевой рассеивающей системой. Через неё сбрасывается лишняя теплота, лишние электрические разряды, смягчаются эмоции… Главное, последнее. Не будь на мне чалмы, у тебя уже прибавилось бы синяков. От меня.
– Даже так? Ничего себе откровения! Первый раз об этом слышу… – Свим виновато замялся. – Вот что, я совсем не хотел тебя обидеть, уважаемый Сестерций из рода Огариев.
– Люди!
Они посидели на земле несколько минтов, поглядывая друг на друга.
Свим, будь он среди людей, сейчас с удовольствием бы рассмеялся, чтобы стряхнуть пережитое и смехом поддержать себя и спутника, но, видя перед собой скучную физиономию торна, не лишенную достоинства и красоты, засомневался, стоит ли это делать? Сестерций явно не поймёт, подумает, что он чему-то радуется, а сам, поди, уже всё, что у него накопилось, через чалму из себя вытряхнул. Сидит вот, аурой балуется, она у него то посветлеет, то потемнеет, меняя окрас – становится голубой, жёлтой, розоватой, а то и ржавой на просвет. Впрочем, одёрнул себя Свим, может, он и не балуется, а производит какие-то манипуляции: организм свой настраивает или ещё что. Скажешь ему что-нибудь о его занятиях, он опять шутки не поймет. Н-да…
Свим почесал заросший подбородок и сказал:
– Раз уж мы можем с тобой обмениваться шутками… Но-но, удачны они или нет, другой вопрос. Я к тому, что мы с тобой уже сможем идти. Пока мы опускались, нас свиджа на два отнесло от дороги. И мы не долетели до неё свиджа три, а то и больше. Надо идти и искать. Кто-то же должен остаться в живых… Эх! Клоуда падала слишком с большой высоты, а вот малыша, может быть, выродки увели от глаз тескомовских долой.
Торн неторопливо поднялся на ноги, со всей тщательностью ощупал себя с ног до головы и важно произнёс:
– Люди!.. Люди, Свим, весьма забывчивые существа. И знаешь почему? А вот почему. Когда Акарак создавал Обезьяна…
– Ну, опять ты начал нести ахинею, – кисло заметил Свим.
Ему напоминания торна об Акараке стали уже надоедать, а тот наставительно продолжал:
– …то был под впечатлением одной торнетты, о забывчивости которой до сих пор сохранились легенды. Так вот, Акарак посчитал забавным именно таковым сделать и вашего первопредка. То есть Обезьяна.
– Тьфу, на тебя, Сестерций! Вы сами, торны, себе мозги набекрень поставили и теперь носитесь со сказками как некоторые, так называемые, религиозные люди и разумные со своими Священными Книгами, Писаниями, Откровениями и другим подобным бредом. Ты когда такое несёшь, неужели веришь сам в сказанную галиматью? И потом, ты сам забыл, что мне уже рассказывал то же самое совсем недавно. Ваш Акарак, ты говорил, и наш Обезьян были созданы оба. Они же братья, по сути дела, если верить твоей версии. А ты мне тут лепишь идиотские легенды!.. Ладно, у нас времени маловато. Смотри, солнце уже наполовину погрузилось под землю. Так что пошли, уважаемый потомок Акарака.
– И куда же ты пойдёшь, потомок забывчивого Обезьяна? Туда, или, может быть, вон туда?
– Что ты пристал? Ничего я не забыл. А пойдём сейчас к дороге, и будем искать.
– Люди! – Торн неторопливо снял свой заплечный мешок и вытащил из него небольшой кубик, похожий на тот, что был у Свима.
– А-а, – вспомнил Свим. – Ну и что?
– Вот потому я и говорю, что люди забывчивы. Ты после того, как нажал на эту сторону для пеленга на свой приемник, нажимал на неё ещё раз?
– Нет. Мне и в голову не приходило, что нужно было…
– И приёмник лежит у тебя в мешке?
– Да-а, – Свим стал догадываться, к чему ведёт торн свой дотошный допрос. Появилась надежда, но Свим не торопился поверить в невозможное, спросил осторожно: – Ты считаешь, что у нас есть способ выйти на него? И найти наших?
Торн многозначительно промолчал.
– Но вдруг он попал в чужие руки? – Предположил Свим. – Или даже наши взяли и нажали, совершенно случайно. Хотя бы из интереса.
– Не думаю. Для того чтобы выключить пеленгатор, надо нажать трижды. Не представляю, кто может до этого догадаться. Так что на твой вопрос отвечаю. Да, мы можем выйти на твой мешок или на сам пеленгатор, если он потерян, вынут, заброшен или у кого-то в кармане. Ты, вижу, доволен.
– Ха, доволен. Я восхищён тобой… Ну, так давай, нажимай! Что ты тянешь?.. Чтоб тебя збун проучил!
Демонстративно помедлив, торн нажал на кубик. В нём сдавленно пискнуло, словно провели чем-то твёрдым по стеклу, заставив Свима передёрнуться всем телом. Сестерций, однако, удовлетворительно кивнул компом и приложил кубик к уху, прослушивая неслышимое. Неслышимое для Свима, сам-то торн, по-видимому, что-то там прекрасно слышал и как бы соглашался со всем, часто кивая чему-то в такт услышанному.
– Ты, дурб, даже не представляешь, как близко находится твой пеленгатор или мешок, – неторопливо доложил торн и замолчал, выводя Свима из терпения.
– Ну, мутные звезды! Не тяни! Где?
Сестерций гордо вскинул голову. На него находила гордыня перед человеком, наконец-то, проявившему неподдельный интерес к его способности что-то сделать для их обоюдного блага. Его зеленоватые глаза, не мигая, в упор смотрели на Свима.
– Слушай, ты! Там, может быть, наша помощь нужна, а ты тут из себя что-то изображаешь. Что ты мне свою спесь демонстрируешь?
Свиму было невдомёк, что вспышка самолюбия у торна имела под собой непростую основу и не обычный каприз.
Сегодня, при падении в гондоле воздушного шара, с ним случилось то, чего он всегда боялся, тем более перед лицом Свима, который, похоже, ничего не заметил. Для себя Сестерций объяснил невнимание со стороны человека его незнанием некоторых возможностей торнов, сохраняемых втайне по клановым или личным соображениям.
Так, идеальная подвижность конечностей не показывалась из-за желания торнов во всём походить на людей. Имея дело с Сестерцием, можно было позабыть, и даже не знать, что у него колени и локти не настоящие, а лишь мимикрия. Привычка подражать людям заставляет их сгибать руки и ноги именно в известном месте и направлении; ладонь, не имеющая тыльной стороны и отличная от человеческой, сжимается в кулак так же, как у людей.
Особую и отличительную роль у биороботов играла периферийная система. Она непременно прикладывалась каждому клону торна, но не являлась его составляющей, а управлялась волевым воздействием через биотоки. В систему входили приспособления, устройства, всевозможные датчики – все, естественно, биологического происхождения, предназначенные для усиления мобильности и жизнестойкости биороботов. По-видимому, неведомые создатели торнов пытались обеспечить их способностями, какими не обладали сами: быстро, без сложных технических средств, передвигаться, точно фиксировать температуру окружающей среды, в любой момент знать суточное и календарное время, ориентироваться по магнитным линиям земли, усиливать зрение и другие штучки, которыми человек обделён природой.
К таким приспособлениям относились подвесные универсальные движители – пуджи, встроенные в вечные сапоги торнов. Пуджи, построенные как квазиантигравитационные вставки, подобно глаудерам, считались вечными и передавались от клона к клону. С ними могли справиться только биороботы, получая способность приподниматься на несколько сантиметров над опорой для ног и скользить или парить во взвешенном положении. Скорость движения при этом составляла десятки свиджей в праузу.
Таким образом, Сестерций мог воспользоваться движителями и не бояться падения с высоты. И даже помочь человеку, поддерживая его некоторое время.
Мог-то он мог, да не всегда. С первых мгновений своего создания Сестерций ощутил в себе одно неприятное качество – ему не всегда удавалось воздействовать на периферийную систему, в том числе и на пуджи. Так уж случилось с его клоном. За годы он смирился со своим своеобразным недугом, ведь могло быть и хуже. Некоторые клоны Огария и других предков клана Акарак страдали куда более обширным комплексом неполноценности по сравнению с его бессилием управлять периферийной системой согласно желанию.
Падая, Сестерций пытался привести пуджи в действие. Неудачная попытка справиться с ними и последующее не слишком мягкое приземление отрицательно сказались на психике торна. Ему требовалась какая-либо опора, чтобы самоутвердиться, почувствовать свою значимость и незаменимость. Потому-то так кстати оказалась просьба Свима, а его нетерпение получить как можно быстрее сведения от единственного источника, которым оказался торн, дали возможность Сестерцию скорее восстановить внутреннее равновесие. Зависимость человека от его способностей можно было сравнить с положительными эмоциями, что позволяло легче избавиться от неприятных ощущений, связанных с изъяном клонирования, через чалму или ауру.
Однако долго держать человека в неведении, тем более что это было связано с заботой о других людях, он опасался. И потому, что Свим – человек, и потому, что Сестерцию одному оставаться посередине Диких Земель не хотелось.
– Нам надо идти вот так, – торн развернулся и показал направление длинным пальцем. – Там, в пятнадцати свиджах и трёхстах двенадцати берметах, лежит твой мешок.
Свим ошалело и подозрительно посмотрел на Сестерция.
– Та-ак!.. Так уж и в трёхстах двенадцати? – усомнился он в точности, высказанной торном. – Опять шутишь?
– Какие шутки? – вскинул голову торн.
– Хорошо, хорошо, верю. Он неподвижен или движется? Это можно определить твоей… этой… штучкой?
– Мы их называем пеленгаторами. И подвижность другого пеленгатора можно определить. Твой неподвижен.
– Та-ак!.. И что это может означать, не говорит тебе твой пеленгатор?
– Всё, что угодно. Повторить?
– Не надо, уважаемый. Ты и так сделал невозможное, – искренне сказал Свим. – Нам, я считаю, пора выходить по твоему пеленгу.
Человек и торн, бросив последний взгляд на распластанный на земле воздушный шар, зашагали в сторону, определенную торном.
– Всё-таки далеко нас занесло, – посетовал Свим. – Мне представлялось, что нас свиджей на пять, не больше, отнесло. А пятнадцать… Многовато. Будем на месте только к полуночи. Или к утру.
– Не раньше, – согласился Сестерций. – Всё зависит от того, как будем идти, и какой будет дорога.
– Ты прав, уважаемый потомок Огариев.
– Да уж, – гордо вскинулся Сестерций. – Мы Огарии…
– Знаю! – оборвал его Свим. – Давай пойдём молча.
В полночь Харан сильно захрапел, выведя Камрата из полусонного состояния. Мальчик обрадовался. Это был первый звук, изданный врачом после схватки с тескомовцами.
Вскоре Харан проснулся. Темнота поразила его неожиданностью, потерял-то он сознание при солнечном свете. Он приложил руки к глазам и тут же одернул их, нащупав толстую корку от запёкшейся крови и жвачки кравелей.
– Эй! – робко позвал он. – Кто-нибудь… Кто здесь?.. Я ничего не вижу?..
– Я здесь, Харан! – отозвался мальчик, обрадованный его пробуждением и человеческим голосом, наконец-то раздавшимся в ночи. До того он слышал лишь визг, писк и рычание диких, вышедших на кормёжку и охоту. – Как ты себя чувствуешь?
– Мои глаза… Я ничего не вижу!
– Ты не видишь, потому что ночь. Посмотри на небо, там ты увидишь звёзды.
Харан притих на мгновения.
– Да, я вижу звёзды… Малыш, это ты?
– Я, Харан, я! – Камрат протянул руку и дотронулся плеча Харана.
Врач ухватился за неё как утопленник за спасительную веревку – обеими руками и накрепко.
– Ты один? Где остальные?
Камрат подробно рассказал ему всё, о чём знал сам и что услышал от Ф”ента. Харан молча слушал.
Бодрствующий Харан придал смелости и Ф”енту. До этого его не было видно и слышно. Мальчик даже подумал, не ушёл ли выродок от них совсем? А тут он вынырнул откуда-то из темноты и присоединился к разговору.
– Хорошо, что с тобой всё в порядке, – протявкал он, явно осторожничая, чтобы не привлекать внимания кого-либо из диких. – Как только женщина проснётся, нам надо будет сразу уйти подальше от дороги. По ней сейчас обычные разумные не ходят, а если ходят, то редко, да и то, наверное, банды. Зато я уже несколько раз чувствовал присутствие диких, тех, которые ходят стаей и нападают на путров и даже на людей.
– Не знаю таких, – запротестовал Харан.
– И хорошо, что не знаешь. Знакомство с ними обычно стоит жизни. Ты ведь и арнахов не знал.
– Ладно тебе нас пугать. Крупные животные среди диких когда-то, говорят, были, а сейчас дикие не больше кравелей. Или вот есть волки…
– И тупая собака, – добавил Камрат со знанием дела.
– Не-а. Тупая собака на людей не нападает, – уверенно произнёс Ф”ент. – Они для кошки страшны. А что до диких, то размеры здесь ни при чём. Чухраны, например, всего с ладонь человеческую, а как кровожадны! – Последнее слово выродок не проговорил, а громко пролаял, похоже, чухраны были известны ему не понаслышке. – Нападут когда, то их можно бить, рубить, пинать, расчленять на части, а они, даже издыхая, успевают отхватить кусок от живого существа. Если бы они не поедали друг друга, от них давно погибли бы все разумные, одни дикие остались бы, а может быть, и их не стало.
– Встречался я с чухранами, – как-то уныло признался Харан, словно смертельно устал только от их упоминания. – Но сами они не нападают, чаще нападают на них. Соблазняются неказистым и как будто беззащитным их видом. Вот тогда обидчику и достается…
Харан с Ф”ентом недолго поговорили, вспоминая слышанное или виденное о диких-людоедах, о тварях непотребных, расплодившихся в Диких Землях других бандек, о змеях величиной с иголку, о мухах весом в голову человека.
Особенно разговорился Ф”ент. Камрат слушал их, пока под успокоительное журчание слов не уснул. Он уснул, свалив, как ему казалось, весь груз забот на плечи взрослого человека – Харана.
Всё утро провели в ожидании, когда проснётся Клоуда, как предрекали кравели. Она же не просыпалась, хотя дыхание у неё было ровным, а Харан, измерив у неё пульс, потрогав конечности и проверив температуру тела, остался доволен её состоянием. Он пробовал её пробудить, но не настойчиво, громко называя по имени, легонько похлопывая по щекам.
В ответ Клоуда странно улыбалась во сне и – не просыпалась.
– Гипноз, – неуверенно предположил К”ньец. – Кравели наложили и просчитались по времени. Я так думаю.
– Возможно, – так же неуверенно согласился Харан, с удивлением рассматривая хопса; без уха тот выглядел незнакомо и странно – личина потеряла соразмерность.
Ближе к полудню над недалекой дорогой пролетел тескомовский шар, потом он вернулся и завис там, где вчера произошла трагическая встреча с тескомовцами.
– Ищут, – ни к кому не обращаясь, хрипло сказал Харан.
С его лица хлопьями опадала засохшая кровь и жвачка кроликов, кое-где оголяя розовые шрамы от боевой перчатки тескомовца.
– И могут прийти сюда, – скуля, Ф”ент уже поджал обрубок хвоста и задом подался под ближайший куст, присел там – и словно его не было.
– Там они ничего не найдут, – сказал Камрат.
Он надеялся, что Харан, как старший человек в их среде, возьмёт на себя функции Свима и возглавит их маленькую группу. Врач, однако, никаких поползновений к тому не сделал и всем видом показывал, что и не собирается выдвигать себя в лидеры, и предоставляет мальчику взять на себя эту ответственность.
– Действуй, малыш, – сказал он и потрепал Камрата за плечо. – Кто, как не ты? Я у вас человек новый.
– Ты взрослый, – попытался воззвать к нему Камрат. – Тебе и надо быть у нас…
– Это ничего не значит, – прервал его врач. – Поверь мне, малыш! И привыкай быть первым, думаю, тебе в жизни это наверняка пригодится.
– Ладно, – согласился мальчик нехотя. – Но ты мне помогай.
Харан кивнул.
– Это само собой.
Камрат огляделся и попытался представить себя на месте Свима. Что бы сейчас дурб увидел, как бы оценил ситуацию, какие бы предпринял действия?
Наверное, он размышлял бы примерно так, думал мальчик.
Придут сюда тескомовцы или нет, близость их чревата неожиданностями и неприятностями, тем более что остатки команды уязвимы, пока они сидят вокруг спящей Клоуды.
И Свим сделал бы так…
Размышляя таким образом, Камрат укрепился в сознании взять на себя заботу обо всех. Впрочем, такое решение у него созревало уже с раннего утра, так как он не надеялся на полное выздоровление Харана, а, значит, и на его отказ. Поэтому, он бы ещё утром мог сделать так, чтобы и выродки, и Харан могли увидеть в нём своего предводителя. Но он ждал Свима.
Он ждал Свима каждый миг. Ему казалось, сейчас расступятся кусты и из них выйдет настоящий руководитель их команды, и сделает всё так, как следует.
Он ждал, но Свим всё не появлялся, а оставаться на одном месте было бессмысленно и опасно.
– Давайте сделаем так, – робко ступил он на новую для себя ступень взросления. – Харан, ты врач. Тебе надо обязательно разбудить Клоуду. Ты, стехар, пойдёшь и посмотришь, что там делают тескомовцы. Будь осторожен. А ты, К”ньюша, посмотри вокруг и поищи тропу, по которой мы сможем уйти отсюда подальше от дороги.
– Малыш прав, – согласился хопс и поторопился исполнить его поручение.
Харан с поощряющей улыбкой кивнул мальчику и присел перед спящей. И лишь выродок посчитал распоряжение мальчика для себя не обязательным.
Ф”ент видел, как взрослый человек и боевой хопперсукс спокойно вняли словам Камрата и стали выполнять его предложения, но сам он посчитал для себя ниже своего достоинства подчиняться мальчику. Впрочем, в принципе, он был как бы и не против него и его руководства. Руководства другими, конечно. Но ему захотелось, чтобы Камрат как-то по иному, другими бы словами что ли, высказал ему своё распоряжение. Попросил бы или…
Выродку даже для самого себя трудно было сформулировать своё желание, и не представлял, что бы такое мог ему сказать Камрат, командуя именно им, Ф”ентом. А не исполнять приказ человека, в каком бы он возрасте не был, тем более что взрослый человек ему подчинился, тоже было нельзя. Не так-то просто не подчиниться человеку, к тому же известному, проверенному, на которого можно положиться…
Никогда ещё Ф”ент не попадал в такое двойственное положение. Кемешу, вождю банды, он подчинялся, поскольку боялся его дурных замашек: бить кулаком при любом неповиновении или сажать на цепь и морить голодом. Свиму подчинился тоже из-за силы, но силы, защищающей его, делающей равной со всеми, в том числе и с людьми. И вот теперь воля мальчика… Ни Харана даже, взрослого человека, к которому у Ф”ента пока что не сложилось определенного мнения, что-то ему в примкнувшем к команде человеке не нравилось, а мальчика, человеческого дитя, годами младше его, Ф”ента.
Во всём этом было что-то неправильное, несправедливое, непонятное и обескураживающее.
Хвост выродка всё больше поджимался к животу, а язык норовил выпасть изо рта и больше туда не возвращаться. Ф”ент с искривлённой личиной от разрывающих его чувств нервно ходил кругами, повизгивал, всем видом своим показывал, чтобы на него обратили внимание. Почему Камрат больше ничего ему не скажет? Почему он не накричит на него, не пригрозит? Почему молчит и даже не смотрит в его сторону?
А Камрат сразу отметил поведение стехара. Он даже интуитивно ожидал от него такого ответного действия. Ему стало понятным то, чего так страстно желал получить выродок – криков, угроз или униженных просьб. И он мог бы сделать всё это, но не делал, крепился, хотя ему и следовало что-то предпринять.
Однако для того, чтобы дальше в команде всё шло как надо, требуется говорить только один раз и не повторяться, иначе у него, как у руководителя, не будет авторитета, и никто его слушать не будет. Так говорила ему бабка Калея. Сама она никогда не повторяла того, что ему надо было выполнить, если он, конечно, понимал её задание сразу. Лишь при непонимании она снисходила до разъяснения и повторения распоряжения. Так и Ф”енту достаточно было сказать только один раз, так как ничего в его указании сложного или непонятного для стехара не было. А если он не понял всё-таки, то мог бы переспросить. Отсюда напрашивался вывод: Ф”ент не желает, чтобы им командовал Камрат, вопреки всем остальным, значит, можно сделать суровый, но правильный вывод – Ф”енту в команде делать нечего, он должен уйти.
Иначе не должно быть. Команда либо представляет собой единый коллектив, либо её нет!
Хотя жаль, конечно, если так случиться…
Клоуда проснулась с вскриком. В её расширенных остановившихся глазах отсутствовало понимание того, где она находится, что с ней происходит, кто её окружает. Но пустой взгляд девушки, наверное, видел нечто ужасное, отчего она сжималась в комок, и всё её тело мелко тряслось.
– Ну, ну, Клоуда, – раскатистым успокаивающим голосом заговорил с нею Харан. – Всё в порядке. Это я, Харан. С нами малыш и твои друзья-путры. Успокойся… Дай мне руку. Ну вот, молодец. Посмотри, это я, Харан. Нет, нет, не делай лишних движений, поостерегись. У тебя болят рёбра. Ты чувствуешь боль?.. Да, здесь. Скоро ты себя почувствуешь хорошо. Ты спала, мы тебя разбудили, потому что нам надо идти… Ты меня понимаешь?
Взгляд Клоуды изменился. Она поводила большими глазами из стороны в сторону, что-то искала, а на слова Харана и на его самого внимания не обращала.