Read the book: «Бурбоны. Игры престола», page 2

Однако во всём этом имелась одна неувязка: Фуке и Кольбер люто ненавидели друг друга. Маршал Тюренн по поводу Фуке однажды справедливо заметил: «Я думаю, что Кольбер больше всего хочет, чтобы он был повешен, а Летелье больше всего боится, как бы его казнь не сорвалась» ¹⁸.

Несмотря на то что Фуке входил в Высший совет, для Кольбера это ничего не значило: он упорно собирал на конкурента компромат, услужливо поставляя его на стол короля (именно этим он занимался и при Мазарини). Но Людовик доносы Кольбера до поры до времени придерживал. И на то была серьёзная причина: Фуке, регулярно пополнявший казну, продолжал оставаться незаменимым человеком. Как он ухитрялся это делать, не знали ни Людовик, ни Кольбер. Никто. Лишь сам Фуке.

Впрочем, план короля не отличался оригинальностью: он надеялся, устранив царедворца, сделаться единственным хозяином всех государственных финансов. Ведь деньги – это власть. А большие деньги – Большая Власть, КОРОЛЕВСКАЯ.

Оставалось лишь немного подождать. Когда спешишь – рискуешь опоздать…

* * *

17 августа 1661 года Николя Фуке давал в своём новом поместье Во-ле-Виконт (в пятидесяти километрах к юго-востоку от Парижа) роскошный праздник в честь короля и великосветской знати. Правда, получилось так, что этого захотел сам Людовик, ну а Фуке был вынужден всего лишь выполнять монаршую волю.

Дело в том, что принимать гостей пришлось в ещё недостроенном дворце, который (даже в таком виде) вызывал изумление. О нём уже давно шла восторженная молва; достаточно сказать, что умирающий Мазарини посетил поместье Во-ле-Виконт одним из первых. После кардинала туда приезжала вдова казнённого английского короля Карла I Стюарта Генриетта Мария Французская (дочь Генриха IV и Марии Медичи), а также дочь последней – Генриетта Анна Английская с супругом, Филиппом Орлеанским. И все остались в неописуемом восторге. Своими впечатлениями они, несомненно, поделились с королём. В июле 1661 года Людовик, не выдержав, официально объявил, что посетит дворец Фуке ровно через месяц, добавив при этом: будет с пышной свитой.

Финансист в глубокой растерянности: как быть?! Что делать?! Ведь дворец ещё не готов. Что он будет показывать королю – строительные леса?..

– Заканчивай! Termine…

Единственная слово, которое кричит взволнованный прораб:

– Termine!

Хватит, остановить работу! Всё лишнее – леса, краску, извёстку, кирпичи, инструменты – всё это срочно выносить вон в подсобные сараи – туда, поближе к лесу, чтобы не пахло, не громоздилось и не раздражало глаз. Vivant, vivant! Живей, поторапливайся!..

Ну а сам дворец – обживать. И вот уже тянется вереница повозок – это Фуке вывозит в Во из своего парижского особняка самое необходимое: хрусталь, фарфор, посуду, столовое серебро, персидские ковры, гобелены, шелка, ткани и горы всего остального, список которого не поместился бы и в толстый бухгалтерский гроссбух. В поместье Фуке вызываются известный фейерверкер Джакомо Торелли, балетмейстер Бошан, композитор Люлли, непревзойдённый кулинар Ватель… Г-ну Мольеру заказана новая пьеса ¹⁹. Сюда нужно будет привезти всю труппу – комедиантов, танцовщиц и прочих, коих уйма. В роли нимфы – несравненная Мадлен Бежар, обожаемая Мольером актриса. Она, и только она!

Стол должен поразить короля своей изысканностью: самые дорогие вина, дичь, рыба, нежнейшее мясо, заморская икра, изумительный десерт…

– Живей! Vivant, vivant…

* * *

Кстати, о королевском кушанье. Тут мсье Фуке ещё следовало угодить, ведь Людовик XIV отличался (по крайней мере, в молодые годы) общеизвестным обжорством.

О богатом человеке, родившемся в состоятельной семье, обычно говорят: родился с золотой (серебряной) ложкой во рту. Что уж говорить о Людовике де Бурбоне! И всё же поговорить стоит: ведь Луи-младенец появился на свет (не считая ложки!)… с зубами. Да-да, с двумя нижними резцами, чем он растрогал маменьку (Анну Австрийскую) и папеньку (Людовика XIII) ²⁰. Быть малышу богатым! – радовались в Тюильри. Кто не поддерживал всеобщего восторга – так это молодая кормилица, Элиза Ансель, быстро смекнувшая, какими муками это обернётся для неё.

И её опасения оказались не напрасны. Маленький зубастый волчонок буквально истязал кормилицу, впиваясь в сосок с жадностью ненасытного хищника. Через три месяца истерзанная женщина была вынуждена покинуть дворец. После одной кормилицы пришла другая, а потом и третья. Говорят, их было не менее десятка. А «волчонок» всё никак не мог насытиться, с раннего возраста проявив небывалый аппетит.

Тот факт, что кроха-Людовик родился «зубастиком», послужил причиной многих пересудов. Так, поговаривали, что отцами будущего монарха могли стать кардиналы – если не Ришельё, то уж точно Мазарини. Однако дотошные исследователи давно доказали, что ни тот ни другой к этому не причастны. Если исходить из того, что время зачатия Людовика XIV декабрь 1637 года, тогда стоит вспомнить, как в тот период Анна Австрийская ненавидела кардинала Ришельё, который совсем недавно хотел её арестовать. Ни о какой интимной связи между ними не могло быть и речи! Ну а Мазарини, даже если он и был любовником королевы с 1635 года, тем не менее с 1636 по 1639 год его не было рядом, ибо он жил в Риме.

Всё кардинально меняется, если предположить, что дата рождения дофина оказалась ложной; как уверяли некоторые историки, он родился не в сентябре, а в марте 1638 года. И два зубика являются подтверждением их версии. Эти исследователи почти не сомневаются, что тайнорожденного ребёнка представили публике лишь 5 сентября в Сен-Жермен-ан-Ле, объявив о появлении наследника, которому к тому времени уже было полгода.

В 1693 году некто Пьер Марто́ опубликовал в Кёльне сочинение, озаглавленное достаточно любопытно: «Любовная связь Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, с сеньором С. D. R., подлинным отцом Людовика XIV, ныне короля Франции».

Во вступлении автор сообщает: «Более чем прохладное отношение Людовика XIII к женщинам, рождение Людовика Богоданного, названного так потому, что господь даровал его родителям через двадцать три года после заключения брака между ними, не считая многих других обстоятельств, настолько ясно и убедительно доказывают участие постороннего лица в его зачатии, что надо быть исключительным наглецом, чтобы утверждать, будто отцом дофина является король Людовик XIII. Знаменитые сражения на парижских баррикадах и сильнейшие бунты, прокатившиеся по стране в знак протеста против восшествия Людовика XIV на французский трон, нашли значительную поддержку у знатных людей страны и вызвали колебания среди тех, кто не сомневался в правах этого короля на престол… Следует сказать, что зубы у молодого короля отрастали по мере того, как Франция всё больше и больше превращалась в страну рабов, и по этой причине правда о его рождении распространялась только шепотом, да и то при закрытых дверях» ²¹.

Автор скандального сочинения утверждал, что Ришельё имел к рождению дофина самое непосредственное отношение. Будучи уверен в том, что после смерти Людовика XIII законный наследник короны, его брат герцог Орлеанский ²², не оставит от наследия камня на камне, кардинал надумал найти «отзывчивого человека, который бы правильно понял ситуацию и совершил бы то, чего не позволяла сделать несчастному королю половая немощь, то есть речь шла о старом как мир способе продолжения вырождающихся династий» ²³.

Если верить тому же Марто, Ришельё приказал привести ко двору графа де ла Ривьера (того самого С. D. R.), молодого сеньора, с которым Анна Австрийская открыто флиртовала на балу, а потом, взяв под своё покровительство, назначила своим камер-офицером. Известно, что один из офицеров королевы действительно носил это имя…

Впрочем, имеют место и другие мнения. Например, историк Лабарр де Райкур утверждал, что отцом Людовика XIV был не кто иной, как герцог де Бофор, «король парижского рынка». В 1674 году король заключил его в крепость Пинероль, приказав прикрыть лицо бархатной маской. А потом Вольтер эту бархатную маску превратил в «железную» ²⁴. Ну а далее – как по накатанному: А. Дюма («Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя»; пьеса «Узник Бастилии»), В. Гюго (пьеса «Близнецы»), А. де Виньи («Тюрьма»), Жюльетта Бенцони («Узник в маске») и прочая-прочая… Кого только не называли, но тайна, по-видимому, навсегда останется тайной.

Физиолог Франсуа-Венсан Распай ²⁵, исследуя физиологическое сходство Людовика XIV с его отцом (а г-н Распай редко ошибался), приходит к неутешительному выводу, что этого самого сходства было чрезвычайно маловато. (См. Приложение № 1.)

Тем не менее предлагаю ко всему вышеизложенному отнестись крайне осторожно. Действительно, произошедшее с зубками малыша – неужели такое могло быть на самом деле?

Могло. Это даже не казуистика, хотя и редкость. Первые зубки (нижние резцы) у ребёнка появляются в возрасте полугода. Сроки прорезывания зависят от наследственности, течения беременности, состояния здоровья малыша, питания и прочих факторов. Резцы необходимы для откусывания, ведь они буквально прорезают пищу. Появление на свет «зубастиков» встречается не так часто: в среднем один случай на пятнадцать-двадцать тысяч. «Зубастик» – это младенец с так называемыми натальными зубами, которых не бывает больше трёх. И Людовик-Солнце, судя по всему, оказался среди этих редких малышей.

Есть ещё один момент – причинный. Зачастую у детей с подобным явлением отягощён анамнез. Если, скажем, матушка во время беременности страдала каким-либо инфекционным заболеванием, то это может неблагоприятным образом отразиться на ребёнке. Могло ли неважное здоровье Анны Австрийской повлиять на малыша? Вполне. Известно, что его отец, Людовик XIII, часто болел, в том числе инфекционными заболеваниями (возможно, именно оттуда берёт начало его «половая немощь»); ну а о способах лечения в ту поры говорить вообще не приходится.

* * *

Но вернёмся к Людовику XIV. Лет до сорока пяти король съедал несметное количество блюд, пока почти полностью не лишился зубов. Придворный дантист, мсье Кабане́с, лишь беспомощно разводил руками: а он-то тут при чём? Всё дело, мол, в мясе и в огромной количестве сладкого, которое поедал монарх.

Вообще, Король-Солнце был человеком своего времени и правил. Вот как доктор Ван де Лаар описывал обычный стиль поведения Людовика: «Король часто принимал гостей, сидя на своем chaise percée, на кресле-туалете. Случалось и так, что во время аудиенции или собрания совета он просто публично справлял нужду. При дворе был юнкер, которому выпала исключительная честь вытирать после этого derrière, мягкое место короля. Король никогда не делал этого сам. Скрывается ли причина дальнейших событий в этом туалетном ритуале или частой верховой езде, в сексуальных предпочтениях, в двух тысячах задокументированных кишечных промываний или клизм, которые ему всю жизнь делали через прямую кишку, или, возможно, в глистах в его кишечнике, мы, вероятно, никогда не узнаем. Так или иначе, согласно записям его врача, 15 января 1686 года у Людовика развилась опухоль в заднем проходе. 18 февраля стало ясно, что это абсцесс. Он лопнул 2 мая и сформировал так называемую фистулу ²⁶, которая, несмотря на теплые компрессы и еще большее количество клизм, никак не хотела закрываться» ²⁷.

Уже названный нами придворный дантист Кабанес однажды произвёл королю неудачную операцию по удалению верхнего коренного зуба. Кончилось тем, что вместе с «коренником» оказалась удалена и лунка-ложе зуба, что повлекло за собой сильнейшее воспаление верхней челюсти с развитием синусита, едва не закончившееся сепсисом. К счастью, пронесло, король остался жив, однако жевать, как прежде, он уже не мог. Мало того, монарх оказался, по сути, один на один с серьёзным заболеванием полости рта. Постоянные боли в дёснах верхней челюсти, частые гаймориты (обострения хронического заболевания), тяжёлый запах (не только изо рта, но и из носа), а также «фонтанирование» во время питья или полоскания рта из ноздрей – всё это серьёзно сказывалось на качестве жизни короля. Стоит лишь удивляться, как несчастному Людовику удалось избежать гангрены со смертельным исходом в более раннем возрасте.

Жорж Ленотр ²⁸ по этому поводу пишет: «…Потеряв зубы, Людовик XIV, к несчастью, сохранял аппетит, по масштабам близкий к обжорству. Отсюда – приступы подагры, диспепсия, склонность к полнокровию, головокружения… 380 человек были заняты исключительно делом пропитания беззубого короля. Вся эта армия размещалась в Большом служебном корпусе и имела несколько подразделений: Хлебная служба отвечала за все, что касалось хлеба, скатертей и столовых приборов; «Служба бокала», ведала водою и вином; Кухмистерская заботилась о приготовлении «кушанья»; Фруктовая поставляла плоды, факелы, свечи и подсвечники; Фурьерская имела дело с дровами и углем. Всем этим обширным учреждением руководил Главный дворецкий вместе с просто дворецким и начальниками подразделений. Главный контролер стола принимал провизию и следил за ее использованием… В часы трапез это «кушанье», то есть все составлявшие меню блюда, торжественно выносили из кухни: впереди процессии идет Главный дворецкий, его сопровождают тридцать шесть состоявших на службе дворян и двенадцать управляющих, все они держат в знак своего достоинства жезлы из золоченого серебра… Поскольку, встав поутру, король выпивал только чашку бульона или настойку шалфея, он довольно рано начинал испытывать голод, и обед ему обычно сервировали около 10 часов утра. Тут уж было чем заморить червячка!..

Итак, супы: диетический из двух больших каплунов; суп из четырех куропаток, заправленный капустой; бульон из шести вольерных голубей; бульон из петушиных гребешков и нежных сортов мяса; наконец, два супа на закуску: из каплуна и куропатки.

Первые блюда: четверть теленка и кусок ястреба, все весом в 28 фунтов; паштет из двенадцати голубей.

Закуски: фрикасе из шести куриц; две рубленых куропатки.

Четыре промежуточных блюда: соус из трех куропаток; шесть выпеченных на жаровне паштетов; два жареных индюка; три жирных цыпленка под трюфельным соусом.

Жаркое: два жирных каплуна; девять жареных цыплят; девять голубей; две молоденьких курицы; шесть куропаток; четыре паштета.

Десерт: свежие плоды, с верхом наполнявшие две фарфоровые миски; столько же сухих фруктов; четыре миски с компотами или вареньями» ²⁹.

А теперь вспомним, что Людовик страдал не только зубами, но и болезнью полости рта. Именно поэтому к большинству блюд к концу жизни король даже не притрагивался. Тем не менее кое-что всё-таки съедал – например, с десяток устриц, диетический супчик из варёных черепах, какой-нибудь «паштет из двенадцати голубей» и далее в том же роде, то есть «что помягче». На завтрак Людовик предпочитал мясной бульон, яйца всмятку и много подгнивших фруктов (так советовал первый медик короля мсье Фагон). А перед сном – графин с подогретой водой, три хлебца и… парочка бутылок вина.

Знакомясь с королевским меню, мне вдруг подумалось, что Франсуа Рабле был большим плутишкой: рассказывая про своего ненасытного Гаргантюа, уж не списывал ли он его с короля Людовика Прожорливого?..

* * *

Итак, замок Во-ле-Виконт. На момент описываемых событий «королю-солнцу» двадцать три года – цветущий возраст для любого мо́лодца. Тем более для монарха! Да и с зубами у него пока ещё всё в порядке, поэтому бедолаге-Фуке можно было только посочувствовать. Понимая, что в данном случае одним бычком и десятком кур не отделаться, хозяин приказывает загодя гнать в прилежащие к поместью деревни скот и забивать птицу; со всей округи туда свозятся охотничьи трофеи и рыба; тянутся фургоны с заморскими сладостями и деликатесами… Подтягиваются знатные кулинары и повара. Ведь король так ценит изящную кухню!

И вот наступило 17 августа. Поместье замирает. Лишь птичий гомон в роскошном парке. Новенький дворец отливает свежевыкрашенным фасадом, чистыми окнами, выскобленными ступенями, бьющими фонтанами. У ворот на входе в парк и у дверей замка – подтянутые, словно солдаты в строю, лакеи; все как один в отутюженных, с иголочки, ливреях и напудренных париках. Выглядят – как швейцарцы на входе в королевский дворец. Все ждут короля…

«…Музыка, фонтаны, сияние люстр и звёзды – все наперебой доставить тщились наслажденье младому королю…» (Жан де Лафонтен).

Шесть часов вечера. Тишина. И вдруг вдалеке слышится лёгкий шум – то ли конское ржание, то ли скрип кареты… Так и есть: и скрип, и ржание. Королевская карета и следующая за ней кавалькада повозок двигаются вдоль липовой аллеи прямо к крыльцу. Милости просим, Сир! Людовика встречает лично хозяин, разукрашенный как галльский петух.

– Ну что, Фуке, показывай свои владения! – вместо приветствия приказал король.

В этот самый момент ещё никто – ни сам король, ни Фуке – даже не предполагали, чем закончится это визит. А закончится он низложением гостеприимного хозяина…

Фуке постарался. К приёму короля он отнёсся очень серьёзно, ведь от Людовика зависело витавшее в воздухе назначение на должность первого министра государства. То было время, когда эта должность оставалась созвучна с именем Мазарини. О, стать преемником самого Мазарини! От радужных перспектив у Фуке кружилась голова.

«На свою беду, – пишет Жорж Ленотр, – Фуке снедаем страстью к прекрасному. Он собирает роскошную мебель, редчайшие ткани, прославленные картины, знаменитые античные мраморы. Он не просто «коллекционирует», как другие; в своей любви к искусству, в умении ошеломить красотою, пленить, поразить он почти гениален. Так, решив возвести на месте своего скромного загородного домика в Бри достойное для себя жилище, он сумел разыскать, а вернее, угадать таланты – не то чтобы в то время уж совсем неизвестные, но с еще не установившейся репутацией: в архитекторы он берет Лево ³⁰, в живописцы – Лебрена ³¹, а садовником – Ленотра ³². Со всей мощью своих дарований они строят и украшают для него сказочный дворец, вокруг которого возникает необъятный, ни с каким другим в мире не сравнимый по красоте и огромности парк. И все это появилось на свет за какие-нибудь четыре года, словно по мановению волшебной палочки, что была в руках этих любимцев фей» ³³.

Но финансист ошибся – он переусердствовал. Куда бы ни сопровождал Людовика хозяин поместья, взгляд монарха раз за разом натыкался на дворянский герб Фуке с белкой, преследующей ужа; а уж, как знал король, помещался на гербе другого царедворца – Кольбера. Особенно возмутил Людовика девиз герба: «Quo non ascendam?» ³⁴. На что намекал г-н Фуке – уж не на Власть ли?.. Этот Фуке, размышлял король, слишком нахален и самоуверен. Он – казнокрад! Но что возмущало больше всего – непозволительная роскошь, которая так и бросалась в глаза. «Да он богаче меня!» – кольнуло Людовика в сердце жало зависти. И чем дольше король обходил дворец, тем мрачнее становился. Уже к концу обхода, монарх пришёл к выводу, что царедворца-казнокрада следует арестовать прямо на месте, немедленно, чем он и поделился с королевой-матерью. Людовик улыбался, но в душе его кипел вулкан.

– Что вы, Сир?! – ахнула Анна Австрийская, услышав от сына гневные слова. – Когда Вас чествуют, это нужно уважать. Вы правы, Фуке несметно богат, и его состояние сколочено вряд ли честным путём. Но, Сир, Фуке слишком заметная фигура, чтобы его арест прошёл незамеченным. В этом деле не нужна громкая огласка… А уж как взбеленятся европейские монархи!.. Вам следует этого Фуке переиграть…

– Переиграть? – удивлённо посмотрел на мать Людовик.

– Вот именно. Где серьёзная игра и большие деньги, всё делается тихо и без спешки. Надеюсь, король способен обыграть прыткого выскочку?..

Людовик тяжело вздохнул: матушка, конечно, права, с арестом придётся повременить. Как там на гербе-то Фуке – «Quo non ascendam?»?.. Вот и посмотрим, г-н сюринтендант, кто кого…

Восхищённый увиденным, король нашёл в себе силы польстить хозяину:

– Вы меня удивили, Фуке. Версаль после этого нам покажется лачугой… Интересно, во сколько вам обошёлся этот замок?

– Извините, Сир, боюсь, мне не удастся удовлетворить Ваше любопытство, – заёрзал Фуке. – Терпеть не могу разных счетов, поэтому всегда их сжигаю…

Кондратий Биркин ³⁵ пишет: «Король уехал в десятом часу вечера, отвечая на поклоны провожавших его хозяина и хозяйки брюзгливой гримасой и оскорбительным молчанием. Многие гости остались ночевать в замке; пир продолжался до утра, но утро это сопровождалось зарею гибели тароватого хозяина. Через две недели король со всем двором отплыл в Нант, отдав перед своим отъездом приказ арестовать Фуке» ³⁶.

Сюринтендант не заметил раздражения короля, а потому продолжал жить так, как привык: на широкую ногу и ни в чём себе не отказывая. Ну а чтобы со стороны монарха не было никаких претензий, он продолжал оплачивать некоторые его личные расходы из собственного кармана. Подумаешь, тысяча ливров туда, тысяча – сюда… Деньги! Их всегда не хватает; чем больше – тем острее нехватка. Лишь тот, кто разгадает тайну денег, сможет стать властелином мира.

Фуке увлёкся. Ему вдруг показалось, что он всё разгадал – и тайну денег, и вожделенную тропинку к сердцу короля. Уверовав в собственную непогрешимость, генеральный контролёр финансов успокаивал себя мыслью, что королю нужны только развлечения, женщины, фейерверки и охота. Ну а деньги… ими будет распоряжается кто-нибудь другой – например, г-н Фуке. В этом и заключалась главная ошибка министра. Повзрослев, Людовик не желал с кем-то делиться: всё должно принадлежать королю! Но для этого следовало расчистить «авгиевы конюшни».

Должность первого министра оказалась упразднена по определению. Осталось разобраться с финансовыми воротилами. Доносы Кольбера грели душу: если кляузничает, злорадствовал король, значит, ненавидит. Вот и пусть кусают друг друга, как скорпионы в банке. Эх, бросить бы обоих в Бастилию…

* * *

Фуке ошибся, причём – дважды. Не следовало – ох, не следовало! – сюринтенданту выказывать своё великолепие. Но даже это, кто знает, могло сойти ему с рук. А вот приударить за той, на которую заглядывался сам король, со стороны зарвавшегося г-на Фуке было большой опрометчивостью. Когда Людовик об этом узнал, он расценил такой шаг своего придворного как личное оскорбление!

Речь о некой Луизе де Лавальер – молоденькой фрейлине Генриетты Орлеанской ³⁷, которую при дворе все называли Мадам. Известно, что между королём и Мадам завязалась любовная интрижка. И это закономерно: её муж… предпочитал мужчин. Первая красавица Европы, герцогиня оказалась в непростой ситуации.

Тайно влюблённый в принцессу епископ Валенсийский писал о ней: «Никогда еще во Франции не было более прелестной принцессы, чем вышедшая замуж за Монсиньора Генриетта Английская: в ее черных живых глазах светился столь манящий огонек, что не было ни одного мужчины, кто бы мог долго выдерживать ее взгляд, не испытывая при этом сильного волнения. Казалось, что в ее взоре отражалось желание собеседника. Ни одна из принцесс не была столь обаятельной и доброжелательной, что делало ее особенно привлекательной в глазах окружающих. Ею увлекались, ее любили. Про нее можно было сказать, что она сражала мужчин наповал…» ³⁸

Так вот, дабы избежать пересудов, Генриетта была вынуждена пойти на хитрость, выбрав одну из своих фрейлин в качестве некой «ширмы». Сделано это было для того, чтобы все думали, будто король, посещая Мадам, на самом деле наносит визиты не ей, а своей любовнице… мадам… э-э… Генриетта указала, по сути, на первую попавшуюся фрейлину из своего окружения, коей оказалась та самая мадам де Лавальер. Скромную и застенчивую хромоножку, которая никак не могла претендовать на то, чтобы король ею увлёкся. Кто знал, что Генриетта тем самым попадёт в просак? Присмотревшись повнимательнее к фрейлине, Людовик вдруг перестал обращать внимание на герцогиню…

Эта история началась с того, что однажды король, будучи в Фонтенбло ³⁹, случайно подслушал разговор фрейлин. Те, весело щебеча, делились впечатлениями о празднике и о балете, в котором вместе с придворными танцевал и король. Одна из девушек призналась, что ей очень понравился маркиз д’Алинкур, другой – граф де Гиш. Когда же очередь дошла до новенькой (Луизы), та откровенно возмутилась:

– Не понимаю, как можно восхищаться кем-то, когда на празднике присутствовал САМ КОРОЛЬ?! Рядом с Его Величеством все меркнут, ведь он такой привлекательный…

Услышав это, Людовик поймал себя на интереснейшей мысли: ему только что признались в любви. К сожалению, он не мог видеть говорившую, а потому решил разыскать её, пытаясь узнать по голосу. Фрейлина нашлась, оказавшись премилой и застенчивой, да ещё и набожной. Однако для короля всё это не имело никакого значения: он уже решил, что эта девушка обязательно будет его!

Как-то раз, гуляя в саду, король и его свита попали под сильный ливень. Дождь хлестал как из ведра. И тогда, не стесняясь присутствующих, Людовик снял свою широкополую шляпу и поднял её над головой Луизы, оказавшейся поблизости. Этим монарх дал понять всем, что он неравнодушен к фрейлине. Ну а герцогине Орлеанской король, оставшись с ней наедине, сообщил:

– Ne soyez pas triste, Madame ⁴⁰. Мы с вами сделали ставку в опасной игре и…

– И проиграли? – спросила герцогиня.

– Вот именно: проиграли… В таких случаях, как известно, cherchez la femme!

Герцогиня обиделась, но изменить ход событий оказалось не в её силах. Генриетта Орлеанская понимала: Людовик лукавил. В этой «опасной игре» проиграла только она одна…

Но Мадам ошибалась. Был ещё один проигравший – Николя Фуке.

Как оказалось, сюринтендант, узнав, что девица нравится королю, решил сделать её своей союзницей (а по совместительству – и доносчицей). Для начала он через мадам дю Плесси-Бельер ⁴¹ предложил Луизе двадцать пять тысяч пистолей. Как сказал сам, «в подарок». Но любой подарок подразумевает ответного жеста. В данном случае «жестом» должно было стать согласие быть «другом». Поняв это, Луиза от предложенных денег категорически отказалась, не преминув заявить посланнице Фуке:

– Merci, madame. Передайте вашему господину, что и за двести пятьдесят тысяч я поостереглась бы сделать неверный шаг…

Обо всём этом мадам дю Плесси-Бельер подробно написала г-ну Фуке:

«Я теряюсь и не знаю, что говорить и делать, когда вижу, что кто-то осмеливается идти против Вашей воли. Я до сих пор не могу прийти в себя от возмущения, когда вспоминаю разговор с этой маленькой мадемуазель де Лавальер. Чтобы добиться ее расположения, я стала расхваливать ее красоту (впрочем, сама я так не считаю), что должно было настроить ее на благосклонный лад, и намекнула, что Вы сделаете все необходимое, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. А в качестве задатка посылаете ей двадцать пять тысяч пистолей. Услышав мое предложение, она рассердилась, ответив, что и двести пятьдесят тысяч ливров не заставят ее сделать опрометчивый шаг. И два раза с гордостью повторила эти слова. Хотя перед уходом я и попыталась ее успокоить, не могу с полной уверенностью утверждать, что она не расскажет королю о нашей беседе. Поэтому мне кажется, что мы должны опередить ее. А для этого не стоит ли распустить слух, будто бы она попросила у Вас денег, а Вы ей отказали?» ⁴²

После этого Фуке делает ещё одну ошибку: он приглашает де Лавальер в свой замок и пытается навязать девушке деловой разговор. Но интриган явно переоценил умственные способности женщины: Луиза ничего не поняла. Думая, что сюринтендант намерен за ней поволочиться, она обо всём рассказала королю – и об ухаживаниях, и о своеобразной «предоплате». Людовик рассвирепел. Такое случилось впервые, чтобы кто-то из царедворцев буквально на глазах заигрывал с понравившейся ему женщиной. Негодяй! Болван! Мужик!.. В груди Людовика всё клокотало. Понимая, что он сильно ревнует, король не находил себе места. Фуке следовало жестоко наказать.

В «Мемуарах о Николя Фуке» Пьер Адольф Шеруэль напишет: «Если верить мемуарам современников, он решил наказать суперинтенданта за злоупотребление по службе только после того, как узнал о дерзкой попытке Фуке, который осмелился претендовать на любовь мадемуазель де Лавальер» ⁴³.

Последней каплей стали слова коварного Кольбера, который, присутствуя вместе с королём в замке Фуке, наклонился к монарху и прошептал:

– С таким богатством, Сир, господин Фуке наверняка не знает отбоя от женщин…

Кровь отхлынула от лица Людовика. Он резко остановился и, сжав рукою трость, приказал:

– Мы уезжаем…

Король не прощал обид. Ultima ratio regum ⁴⁴ Людовика XIV всегда отличался бескомпромиссностью. Он уже знал, что сделает с выскочкой, вставшим на его пути…

Как там у Грибоедова:

 
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь…
 

Всё гениальное просто: будь подальше от господина. Макиавелли тоже редко ошибался.

* * *

Впрочем, пока в отношении Фуке, понимал король, следовало осторожничать. Помимо того, что сюринтендант располагал огромными деньгами, у него ещё была своеобразная броня – щекотливая должность генерального прокурора. Взять такого за шиворот и упрятать в тюрьму, вытряхнув из него все деньги, означало поднять шум. Тем более что предать суду генерального прокурора мог только парламент. А уж эти продажные очкарики-болтуны за два десятка ливров вытащат из петли и отпетого висельника.

Выход подсказал Кольбер. Фуке следовало обмануть – нагло и цинично. Заодно и обобрать: не он ли сам столько лет обворовывал государство? План заключался в том, что генеральному контролёру финансов следовало предложить престижное почётное звание, якобы даруемое только родовитым дворянам, не состоящим на государственной службе.

– Так что решайте, Фуке, – сказал Людовик сюринтенданту. – Да, и ещё: следует создать резервный фонд в миллион ливров, и побыстрее…

– Слушаюсь, Сир, всенепременно. Но…

– Никаких «но», Фуке, – как отрезал король.

Наживка сработала. Ослушаться монарха означало подвергнуться опале. Фуке быстро продаёт должность генерального прокурора за миллион 400 тысяч ливров и создаёт требуемый фонд. Он всё сделал так, как от него требовал монарх. Ну а сам монарх…

Людовик ликовал! Этот простофиля-Фуке добровольно снял с себя прокурорскую мантию, оставшись без надёжной защиты. Бери не хочу его голыми руками. Да ещё оставлял солидный денежный фонд. Фуке, Фуке… Про-сто-фи-ля!..

Арест финансиста Людовик поручил конечно же Кольберу. 5 сентября 1661 года с Фуке было покончено. Его арестовал в Нанте Шарль де Бац-Кастельмор, господин д’Артаньян ⁴⁵, капитан-лейтенант первой роты королевских мушкетёров, препроводивший Фуке в замок Анжер.