Но, видимо, не для всех. Эмма безучастно смотрела на своих отдохнувших коллег, которые делились впечатлениями о прошедших выходных. Даже Сабрина Иосифовна была в хорошем настроении и рассказывала что-то интересное за своим шкафом Верусе и Елизавете Христофоровне, пока Маринка болтала по телефону с каким-то кавалером.

Эмма куталась в кофту и хандрила. Сосредоточилась на работе, и как ни странно, это помогло.

– Эммочка, сходи в архив, пожалуйста… там эти мыши гадские! – попросила Маринка, сделав несчастные глаза.

– Да схожу я в архив… Пиши, что надо.

Архив.

Тут Эмму шарахнуло:

Тетрадь. В змеиной обложке. Тетрадь, о которой говорил Ким. И теперь Эмма мучительно пыталась вспомнить, куда она её положила.

Уже в архиве она безуспешно двигала тяжёлые коробки, вспотев от нервов, напряжения и духоты присела и…

Вот же оно! Эмма взяла тетрадь и осторожно её открыла. Толстая, листов в сто… Страницы исписаны синими чернилами, тонким, изящным почерком. Ей даже показалось сначала, что написано всё это на русском, просто очень давно, когда ещё были буквы ять и прочее, но нет – это был какой-то другой язык. Судя по тому, что текст был написан столбцами, это были стихи.

Она вернулась на свое рабочее место, заложив тетрадь в пачку бумаги для принтера, которую она быстро положила в ящик стола.

В обеденный перерыв, когда Эмма осталась в кабинете одна, она достала тетрадь и положила перед собой. Красивый чешуйчатый рисунок складывался в отпечаток чьей-то ладони. Эмма без всяких задних мыслей приложила свою руку к этому отпечатку. Да, её ладонь была чуть меньше, самую малость. Вот если подвинуть чуть вверх на сантиметр, то…

Если.

Но не тут-то было.

Ладонь намертво прилипла.

Чешуя под ней засветилась, заиграла разноцветными огнями, обожгла на мгновение, как жжёт расплавленный воск, капающий на кожу.

Эмма почувствовала на своей неподвижной руке чью-то ладонь. Она не видела её, но чувствовала так абсолютно и реально, что будь она видимой, ничего бы существенно не поменялось. И ладонь эта двигалась вверх по руке Эммы: обвила запястье и дальше вверх, локоть, плечо, вниз, и снова вверх, и остановилась. Эмма судорожно вздохнула, услышав голоса и шаги к кабинету.

Тут же всё прекратилось, и рука благополучно исчезла. Эмма в треморе кинула тетрадь обратно и вышла на воздух. Пробегавшая мимо Веруся вдруг остановилась рядом:

– Тебе плохо?

– Да нет, ничего… Уже нормально… Погода, наверное, меняется. Давление.

…Собираясь домой, Эмма аккуратно, вместе с листами бумаги, переложила тетрадь в сумку. Её беспокоили несколько вопросов: не сошла ли она с ума? не случится ли по дороге ещё какой-нибудь фокус с невидимыми руками? и как передать тетрадь Киму, если она понятия не имеет, где его искать.

Последний вопрос решился сам собой, когда она уже подходила к дому. Её уже ждали – его высочество собственной персоной.

Что-то явно поменялось в его лице. Хотя он и старался выглядеть спокойным, неяркий румянец на скулах разливался тем сильнее, чем ближе подходила Эмма.

Она не стала его мучить.

– Я нашла её, – сказала она и открыла сумку. – Ты только сам ее достань, хорошо? У меня сегодня чуть кукуха не слетела.

– Я представляю.

Он стоял, прижимая змеиную обложку к своей груди, и смотрел на Эмму полными счастья глазами.

– Спустимся к морю? Поможешь мне кое в чём. Если ты не против.

Эмма пожала плечами.

– Пойдем…

И через несколько минут они уже подходили к набережной. Он положил тетрадь на песок и попросил:

– Придерживай, пожалуйста, чтобы ветром не унесло.

После чего стал делать странные вещи – вырывал листы из тетради, складывал их стопкой, а потом достал зажигалку.

– Ты что, сжечь её собрался? – спросила Эмма, совершенно не понимая, что происходит.

– Да, – ответил принц, поджигая листы.

– Зачем?! Ты искал её, чтобы сжечь?!

– Именно. Эта вещь мне очень дорога. Но я не могу забрать её. Если она сгорит здесь, то появится… там.

Эмма смотрела, как корчатся в пламени строчки и недоумевала. Где это «здесь», и где это «там»? О чем он вообще говорит? Но от чего-то она понимала, что спрашивать об этом не надо. И принц это понимал. Он знал, что она не будет его пытать, но при этом и не уйдет, вызывая по дороге санитаров.

Скоро на песке остался лишь пепел от страниц. Змеиная кожа сгорела, не оставив даже пыль. Ким собрал пепел вместе с песком и подошёл к воде, где и выпустил в прибежавшую волну.

– Всё.

Он вернулся туда, где сидела Эмма и тяжело выдыхая, повторил:

– Всё.

И сел рядом.

Далеко маячили яхты и кружили чайки. Море уже несколько дней как ушло и, похоже, возвращаться не собиралось. Широкая полоса обнаженного отливом песчаного дна была истоптана отчаянными парнями, которые кружили там с металлоискателями.

Это зрелище казалось Эмме крайне грустным:

– Ищут, ищут чего-то…

– Ну, так ведь находят.

– Можно так всю жизнь проходить, но так ничего и не найти.

– Это вряд ли. Они слишком вдохновлены своим делом. А это никогда не бывает впустую.

Эмма смотрела на наследного принца и думала о том, что если она и сошла с ума, то вполне удачно. Даже если он сейчас исчезнет, а она очнётся где-нибудь в больнице под капельницами и окажется, что всё произошедшее с ней за последние четыре дня было просто бредом, то так тому и быть. Но пока в этом бреду она чувствовала себя отлично. И пусть этот бред продлится как можно дольше, пусть он вот так просто сидит с ней рядом, смотрит на море, молчит и не плетёт никаких интриг, продиктованных этикетом, основами пикапа или гормонами.

– Ты с бабушкой живёшь?

– Да… Мама с братом в Москве… Его там лечат. Здесь ему никто помочь не может, – Эмма очень надеялась, что он больше не будет спрашивать её на эту тему, так как тема эта была тяжёлая, а жаловаться она не любила. Поэтому перевела разговор. – А на каком языке были эти стихи?

– На эльфийском.

– Ясно.

– Ты мне не веришь?

– Верю. Как к тебе правильно обращаться? Ваше величество?

– Нет, высочество. Величество – это когда король. Так что пока я высочество. Можешь не кланяться, я тебе разрешаю.

– Спасибо.

Ким всё так же смотрел на море.

– Эмма… Эмма… Пойдем ко мне?

Эмма не ответила.

Ваше высочество, притормози. Не отрывай крылья бабочке.

– Пожалуйста. Я тебя и пальцем не трону. Обещаю. Если ты сама этого не захочешь.

– Я… Я не знаю, что тебе ответить.

Ким перевел свой взор от моря на Эмму – уставший, какой-то потерянный, но при этом одухотворённый и серьёзный:

– Через два часа я за тобой.

Глава 6

– А ты не привередлив, однако…

Эмма стояла посреди комнаты высматривая, куда ей сесть. Варианты отсутствовали. Тем не менее, помещение сложно было назвать свинарником. Обыкновенный творческий беспорядок в условиях ограниченной площади. У кресла на колёсиках выданы были только колёсики, остальное покоилось под грудой шмотья. На кровати лежал компьютерный блок без одной стенки и что-то ещё вокруг него.

– Ща всё сделаем.

Принц не обманул. Он просто сгреб всё с кровати на пол – под стол:

– Садись!

При всем изобилии предметов Эмма даже не сразу увидела знакомую ей гитару, рядом с которой были ещё какие-то гитарные прибамбасы, манящие взор кнопками и регуляторами. Она присела на кровать.

– Сыграйте мне что-нибудь, ваше высочество.

– Даже не знаю… Грустное или весёлое?

– Обнадеживающее.

– Хм-м… Ладно.

А дальше началось волшебство. Да и как иначе можно назвать то, что звуки, рождённые электричеством, эти совершенно невероятные и невозможные в природе звуки, резонировали с таким же неуловимым и непонятным явлением, называемым «душа». Эмма чувствовала себя в музыке и музыку в себе. И было это не передать как хорошо. Она даже, забывшись, прилегла и закрыла глаза.

– Как ты это делаешь? – сказала она, когда вдруг стало тихо. – Ну вот как?..

Это были риторические вопросы, она не ждала ответов на них.

Ким отложил гитару и сказал:

– Это была тетрадь моей матери. Её звали Марсела. Она очень хотела, чтобы я мог понимать и видеть в жизни прекрасное. Она говорила: «Я не хочу, чтобы на троне сидел очередной пенёк с глазами… В тебе есть то, что недоступно другим. Найди это, почувствуй, держи и не отпускай. Ты можешь изменить мир вокруг себя». Прошло много лет, прежде чем я понял, что это значит. Она часто приходила к… вам, но однажды не вернулась. Вы погубили её.

– Кто?

– Люди… Мы не можем приходить в ваше будущее, потому что его не существует. Но мы можем приходить в ваше настоящее… или прошлое, выбрав, лишь единожды, отправную точку своего появления. Я мог бы появиться здесь двадцать лет назад и смотреть, как ты играешь в песочнице… Эмма, я понимаю, что всё это странно звучит. Но это моя жизнь, и она такая, какая есть, независимо от того, веришь ты или нет.

– Ты можешь приходить к нам, когда захочешь? – Эмма спрашивала то, что приходило ей в голову, стараясь не думать об абсурдности этих слов.

Принц посмотрел на неё с наигранной гордостью и заявил:

– Да, я могу приходить, когда захочу! До тех пор, пока…

Он вдруг замолчал.

– До тех пор, пока что?

– Пока струны целы, – ответил он как-то тихо и уже без игривости.

…Ещё час ненавязчивых разговоров пролетели как один миг. Пока наследный принц отвлекся на телефонный звонок, Эмма потянулась к лежавшей рядом гитаре. Что-то непреодолимое толкало её к ней. Она провела рукой по грифу. Дальше. Дальше. Её рука остановилась на колках и зачем-то повернула один из них.

И произошло страшное.

Этот звук порвавшейся струны она запомнила на всю жизнь.

Ким оборвал разговор на полуслове и обернулся в недоумении, с бледным лицом:

– Нет. Нет. Это невозможно… Пожалуйста, не сейчас…

Он вышел из комнаты, бахнув дверью так, что рядом треснула штукатурка.

Тишина.

Принц вскоре вернулся расстроенный и злой.

Эмма нашла в себе силы сказать ему:

– Извини. Я не знаю, почему я… Почему это произошло… Извини.

– Я знал, что это кого-нибудь может случиться. Я был готов… То есть… я думал, что я был готов к этому… Но не от тебя… Не от тебя!

Не смея возразить, Эмма поднялась с кровати.

Наследный принц остановил её уже на пороге.

– Не уходи… Это я должен уйти. Навсегда. И я больше никогда тебя не увижу.

Он медленно вытер горячую слезу на её щеке и выключил свет.

Ночные кошмары, ночные радости…

Самые страшные и самые прекрасные они приходят к нам, когда наш разум уже почти под властью сна, но всё еще цепляется за реальность. И всё то, что мы переживаем, балансируя на этой грани, несёт нас единым потоком куда-то в бездну…

А потом – страх.

Это как боязнь воды… воды, в которой ты вдруг ощущаешь чьё-то прикосновение, а дальше – паника от того, что тебя сейчас затянет туда, откуда уже не выбраться. И это будет не дно – даже на дне было бы спокойно, хотя бы потому что ты не можешь двигаться дальше. Не можешь – значит, не должен. И над тобой только толща мутной воды, которая теперь твоё небо.

Но это – бездна. И здесь нет дна. Ты будешь падать, падать, падать бесконечно.

Вода всегда там, где и должна быть. Мы знаем, где она была вчера, где она сейчас и где будет завтра. Мы ходим по берегу на безопасном от неё расстоянии и строим там замки из песка.

Но потом…

Одно движение, одно слово, один взгляд и такой устойчивый, как всегда казалось, берег уходит из-под ног, и вот ты уже летишь в эту воду, и падаешь в неё тихо, без брызг.

Сон ушел туда же, куда уходит ночь. Робкий, трепетный свет раннего утра лёг на красные лилии, сложно переплетающиеся в узоре на холодном белом поле простыни.

Кима не было. Гитары тоже. Эмма увидела возле себя его смартфон и записку: «Квартира оплачена до конца года, можешь приходить сюда, когда захочешь. Не вини себя. Вещи мои можешь продать. За усилитель спокойно проси двадцатку, не меньше. Прощай»

Она уткнулась в подушку – теперь уже некому было вытирать её слёзы.