– Только свет – невидимый, да? Но проникающая радиация у него есть. Только она не разрушает, а лечит. Здесь – нет чужой скорби, и чужой Радости – тоже. И уж если здесь появляется большая радость, то её невозможно скрыть от других, способных испытать её…. А эта радость – особого рода. Два любящих, Живых сердца, соединились в одно. И в этот момент, масса их Жизни – стала критической.
– Их сердца взорвались?
–Нет, что ты! С их сердцами всё в порядке. Просто в этот момент, появилось новое сердце. Их, общее, которое теперь у них – одно на двоих.
Я в первый раз видел Валеру таким. В этот момент, та печаль, которая всегда была фоном в нём – ушла без следа. И когда наши глаза встретились, я с удивлением, понял, что он радуется… за меня!
– Да, ты всё правильно понял, я рад ЗА ТЕБЯ! И за них счастлив, и за тебя – рад. Понимаешь, этот взрыв, могут ощутить как Радость, только Живые. Ну, или хотя-бы, любящие Живое. Скажи, ты видишь полярное сияние?
– Да.
– Эх, ни фига себе!!! Так значит, ты….
Валера замолчал. А улыбка на его морде, вдруг, стала какой-то растерянной, даже немного глуповатой…. Прямо, как у портрета на стене. И что они его тут вешают везде? Берию бы повесили ещё, до кучи….
– Кто?…
Я понял, что он знает что-то такое обо мне, что наконец-то даст смысл моей бестолковой жизни. Но даже не это меня сейчас волновало. Я чувствовал, что всё это, каким-то, странным образом, указывает на мою связь, мою общность с этим удивительными людьми, живущими здесь…. Но Валера молчал.
– Валера, скажи. Пожалуйста!
– Нельзя. Даже думать нельзя об этом. А я языком чесать начал. Не сдержался….
– Пожалуйста. Очень прошу тебя, скажи!
Он опустил глаза. Я понял, что прошу его о том, чего он, действительно, не имеет права делать. Что я толкаю его на нехорошее дело. Я уже хотел было сказать ему, чтобы он не говорил мне, как вдруг, он сам, вскинул на меня глаза и сказал:
– Ты – тот, кто может стать Живым. Мы не очень хорошо ладим с вашим братом…. Ну, как не ладим? Мы-то открыты каждому, кто попал сюда. Каждый раз мы испытываем эту радость, смотрим в глаза, виляем хвостами… если они есть. И каждый раз – стена. А ты – не так. Ты открыл нам сердце. Потому тебе и открылась тайна Взрыва, понимаешь? Ты чувствуешь то же, что и мы! Значит, ты похож на нас…. Ты – как мы, только….
Он опять опустил глаза и замолчал.
– Только и как они?
Валера вздохнул.
– Да.
– И…. Поэтому я должен уйти?
– Да. Ты должен уйти поэтому.
И мы снова замолчали. Молчание прервал Валера.
– Я очень хочу тебе кое-что показать. Только никому не говори, что я тебе это показывал, ладно?
И он пошёл рыться в чулан, из которого вернулся с книгой. Он вытащил из книги фотографию, и дал мне в руки.
– Вот, смотри.
Я посмотрел, и мне стало нехорошо. На фотографии был Валера, но гораздо моложе. Здесь, ему было лет 25-30…. Но красивее он не был. То есть был, но…. Быть рядом с таким человеком не хотелось. Хотелось убежать от него подальше. Никакого потрёпанного пиджачка – красивые, хорошо выглаженные, чёрные брюки – заправлены в начищенные до ровного, матового блеска берцы. Куртка – чёрная, кожаная. Вместо доброго, грустного взгляда, на меня смотрели два ярких огня. И добра в этих огнях – было немного. Если вообще было. Эти два огня, немного рассеивались очками странной формы. Я знал эти очки, это – очки ОПФ. Мне, почему-то совершенно не хотелось расспрашивать Валеру о подробностях этой фотографии. Но я продолжал на неё смотреть, потому что Валере, почему-то это было важно. И я понял – это и есть его беда. Беда, которой он решил поделиться со мной…. Потому что больше – не с кем. И вдруг, он встал на колени, и взявшись двумя руками за сердце, заскулил. Я понял, что даже здесь – не всё так чисто и безоблачно, как я думал. Я встал рядом, и взял его голову руками. Это как-то само так получилось, просто почувствовал, что надо так.
– Валер, убери эту страшную фотографию, не доставай её больше. Вспомни, как тебе было хорошо сейчас. Помни об этом, думай об этом. А к этому…. К этому мы вернёмся. Обязательно. Обещаю. Давай, я тебе помогу улечься. Давай, держись за меня.
Он улёгся в кровать, и по его телу прошла судорога.
– Полсердца…. Полсердца оставил там…. Так и живу. В полсердца.
Он взял меня лапой за руку.
– Скажи…. Ты не захочешь…. Забыть обо мне? После того, что видел?
Я погладил его по голове. Просто, как собаку.
– Не думай обо мне такое. Понял? Ты – мой друг. Неважно, здесь я, или…. Или уйду. Я – твой друг, понял? Я – твой.
Его взгляд снова стал спокойным, и он, наконец-то, смог улыбнуться.
– Значит, я не ошибся. Ты….
Договорить он не успел, так как глаза его закрылись и он уснул. Я взял фотографию. И мне, как Дориану Грею, захотелось заколоть эту фотку…. Но если этот принцип работает, то как бы Валера не умер от такого…. Я убрал фотку в свой планшет, и дал себе слово – разобраться, в чём тут дело.
***
Спустя десять дней после прихода в Белоречье я почувствовал, что моё пребывание здесь уже затянулось. Я жил среди простых и добрых людей, здесь даже сама земля была доброй…. Но сам я не был настолько добр. Я начал замечать, что многие вещи, которые я говорю здесь – ранят местных. Раньше я этого не замечал, а теперь заметил, что после некоторых моих шуток они опускают глаза, начинают смотреть в землю. А ведь я почти думаю шутками! И не всегда безобидными. И я с ужасом начал замечать, что меня здесь не понимают. Любят – да. Но не понимают. Были здесь, правда, люди-собаки, которым довелось хлебнуть горя в девяностые, и они своими израненными душами понимали, почему я такой. Но и они пытались закрыться от того грязного потока, в котором, увы, летел я.
Единственный шанс сохранить в себе всё самое доброе, что я мог взять здесь, и не навредить при этом никому, а остаться другом для этих людей (пусть даже без надежды на встречу с ними) – это уйти отсюда как можно скорее. Тем более, я уже отдохнул своей душой и залечил многие свои раны…. Но мысль о предстоящем и скором уходе отсюда – была невыносима для меня. Я засыпал и просыпался только с одной мыслью: пока ещё я здесь. Запомнить это, впитать это в себя, запастись этим…. Но Господи, неужели нельзя?…
Так я и уснул. Но снилось мне, что я не сплю, а витаю в эфире, который окружает Белоречье. Я плавал в нём, как в питательном растворе, и зла не было там. И там, я услышал ответ:
«Можно. Трудно выбирать между правдой и ложью каждый миг своего бытия? Выберешь Правду единожды, и враг больше не будет искушать тебя. Сделать так?»
Я молчал. Изменить свою сущность? К такому повороту я не готов! А с другой стороны…. Что я теряю? Всю свою жизнь я бьюсь с невидимым врагом, бьюсь как лбом о бетонную стену и хожу с разбитым лбом, а толку? Сколько можно гоняться за журавлём, которого не поймать, как не крути? А тут, всё-таки Место Правды, здесь любить можно! Ради чего мне свою сущность беречь? Чтобы вернуться в свой гниющий мир и продолжать там гнить вместе с ним?! А всё-таки, как-то…. Ну, не по-человечески как-то получается, что-ли…. И Валера говорит, что надо мне уйти… Не хочу!!!
«Трудно выбрать, да? Не обязательно сейчас, не спеши. Выбор он на то и выбор, чтобы самому выбрать, осознанно, а не под пулемётом и сей же час. А потерять придётся, и немало, если решишь измениться. Но может оно и к лучшему, а? Никто не торопит тебя. И осознать, и прочувствовать всё – у тебя будет возможность. Ты сам почувствуешь, как твоя сущность изменяется, и решишь, хочешь ли ты меняться, или вернуться в свою сущность. Поймёшь и почувствуешь, обретаешь ты, или теряешь. До свиданья!»
И я вывалился из эфира и провалился в обычный, блаженный сон, в сон Белоречья.
***
Когда я проснулся, я не заметил никаких перемен в себе, но возникло ощущение, что между мною и тем миром, откуда я пришёл – начала расти стена. Пока ещё маленькая, но растущая с каждым днём, и должная, в один из дней – стать непреодолимой. Сказать, что я был рад – значит не сказать ничего. Омрачало мою радость только то, что Валера стал смотреть на меня с какой-то тревогой. Но он не о чём меня не спрашивал, а я и не знал, как рассказать о том, что произошло со мною во сне. Но было кое-что, о чём я должен был его спросить, что не давало покоя мне.
– Валер….
– А?
– А у тебя – есть чувство, что все, кто живут здесь – ну… как-бы, принадлежат тебе?
Он задумался. Видно было, что вопрос – неожиданный для него, что он сам – никогда не слышал таких странных вопросов, и не задавал его сам никому. И теперь – он специально прислушивался к себе, чтобы ответить мне. И, в конце концов, сказал, вздохнув:
– Нет, Вась. Такого – у меня нет. И вряд ли, оно есть у кого-то здесь. Чувство, что я принадлежу – да, есть, а наоборот….
Он ещё некоторое время молчал. Думал.
– Да вообще, по-природе-то, его и не должно быть у нас, чувства этого. Ну, если, конечно, Смена Времён не наступит. Это вам оно положено. Вы же – Старшие, всё-таки. Но такого уже давно не было. Так давно, что и не вспомнить уже.
***
Через пару дней, мой голос стал изменяться и характер – тоже. Мне стало неуютно в доме, захотелось улететь, то есть уйти в лес… и свить себе гнездо на дереве. Мне стало неприятно смотреть на свои голые руки, на своё безобразно голое тело, мне не хватало… перьев. Отвечать на вопросы я стал резко, отрывисто, меня даже просили не гавкать. Говорили что даже они, собаки, не гавкают, а уж мне-то, обезьяне, оно и подавно не престало. Но я не гавкал, я каркал. Мне стало трудно говорить и трудно ходить. Всё чаще и чаще мне хотелось взлететь. Валера посоветовал мне обратиться к местному орнитологу. Орнитолог жил за рекой, на острове. Он попросил меня раздеться, минут 5 меня осматривал, прощупывал, а потом промурлыкал:
– Что-то зачастили вы ко мне, ребята. Пару недель назад, вот, один переломался весь. С гитарой на плече полетел, представляешь? Хм… Приматоид, говоришь? А килевая-то косточка, вот она! Ох, люблю я вас, птичек….
– Каррр!!!!!
– Тише, тише, не нервничай, шучу я. Мы на воронов не охотимся, мы не самоубийцы. Итак, мой диагноз – антропоорнитологическая трансформация первой стадии. У тебя, парень, в роду, похоже, вороны были. Летать мечтал?
– Да, мечталкарр! – прокаркал я.
– Ну вот, твоя мечта и сбывается, будешь летать. Но выбор за тобой, хочешь человеком будь, хочешь – вороном. Ну как, вороном? На второй стадии – вороном, потом – снова руки отрастут. Ноги – тоже, только короткие и тонкие. Только ещё и маховые перья будут. И ходить сможешь, как человек, и летать как ворон, и руками манипуляции делать. Тут, по-соседству, живут же птероиды и ничего. Ну вот и в Белоречье, значит, теперь будут. Будешь небо патрулировать. Тебе вообще, как, понравилось у нас?
– Да-р-р!
– Ну, вот и это наложилось тоже. И уходить небось, не хочешь?
Я попытался ответить, но у меня вырвалось что-то нечленораздельное. Я напряг зобовые резонаторы и проговорил по-попугайски:
– Не хочу.
– О, смотри-ка, уже и речевой аппарат осваиваешь, молодец! А что не хочешь уходить – так вот у тебя и появился шанс остаться. Проявишь свою воронову сущность – и не сможешь уже уйти отсюда. Тебе же хочется в глубине души стать вороном? Ведь что-то мешает тебе человеком быть? Таким как все люди твоего мира, а?
Врач коснулся дилеммы, которая меня мучила, да и вообще его речь попахивала каким-то софизмом. Разве быть человеком и быть «таким как все люди моего мира» – это одно и то же? Первый раз за всё моё пребывание здесь, мне стало обидно за свой мир. Все люди моего мира…. Мы что, однородная масса определённой субстанции? Да, отсюда они нас видят так…. Но ведь не так же это! Мне захотелось клюнуть этого наглого котяру, клюнуть за весь свой несчастный, запутавшийся мир… Но я не мог. Не мог потому что кот сказал правду – что-то мешало мне быть человеком. И быть таким, как многие и многие люди моего мира – тоже. И да, чёрт возьми, мне хотелось быть вороном! Я чувствовал себя вороном, и мне нравилось это чувство! Не принадлежать этому плоскому миру с его плоскими проблемами и «радостями», взлететь, подняться над ним, и лететь, лететь….
И тут, моё сердце сжалось. Я вспомнил про своих друзей-собак здесь. Когда я познакомился с ними – я не был вороном. И не был я вороном, когда пил чай с Валерой, и когда танцевал с собаками и говорил с ними после танцев и концертов – я вороном не был. И они полюбили меня человека, обезьяну, да как это не назови…. Да, конечно они примут меня и вороном, но…. Смогу ли я их принять также, как принимал их, будучи человеком? Смогу ли любить их также? Я видел, как хорошо им со мной-человеком, будет ли им также хорошо со мной-вороном?
Я не говорил этого раньше, да и себе я не отдавал отчёта в этом…. Наверное, боялся. Дело в том, что я знал ответ на вопрос Наташи. Есть ли У МЕНЯ чувство обладания всеми, кто живёт в Белоречье. Да, оно было. Все, кто здесь жили – были МОИМИ. И теперь – я уже не сомневался в этом. Почему я об этом не думал раньше? Да потому что толку об этом думать?! Всё равно ведь, уходить надо…. Да, они все – мои. Но ведь жить-то с ними я не могу! И вот теперь, когда я МОГУ остаться с ними, это становится, в то же время и нельзя. Потому что природа моя изменится, и у них больше НЕ БУДЕТ меня. Того «меня», который мог бы сказать им «ВЫ-МОИ». Пусть даже в разлуке. Но нужен я им ИМЕННО ТАКИМ!
И я почувствовал, что во мне рождается что-то новое, что-то сильное, что-то, чего не было раньше…. Сначала оно просто появилось, потом стало тёплым, потом горячим, а потом… пелена упала с моих глаз, и я снова стал собой прежним, но теперь во мне было и ЭТО. Врач смотрел мне в глаза пристально и с уважением. Я только сейчас подумал, как хорошо его рыжие бакенбарды сочетаются с белоснежным халатом. Он протянул мне свою когтистую лапу и сжал в ней мою ладонь.
– Молодец. Вот таких тварей я и называю людьми. С ремиссией тебя. Будет рецидив – обращайся. Но окончательного выбора ты ещё не сделал. День выбора близок, готовься.
Я вышел от орнитолога уверенным шагом, и мне уже не хотелось, ни лететь на крыльях, ни вить гнезда. Кот сказал мне, что окончательный выбор ещё не сделан мною, но я уже знал, каков будет мой выбор.
***
И вот, день выбора настал. Проснулся я с тяжёлым сердцем, и не завтракая, и даже не одеваясь, полетел на берег Москвы-реки. Но сначала, я набрал максимальную высоту, какую мог набрать. Солнце, то там, то тут, пробивалось сквозь облака, и я видел, как его косые лучи, высвечивают участки городского ландшафта. С высоты моего полёта, эти участки, казались светлыми островками в сумеречном царстве, к которым кто-то протянул свои руки….
И вот, плотный слой туч, разорвался прямо надо мной, и я почувствовал, что я не лечу, а как будто плыву в свете. Я пронизан светом, я высветлен насквозь….. Я больше не принадлежал погибающему миру лжи, в котором вылупился. Я был ведом Правдой, ведом Духом Истины, и Тайны Правды были открыты мне. Абсурдный выбор между Правдой и ложью был уже не актуален для меня. Я был…. Нет, не выше этого, конечно…. Но где-то, сбоку. Беспощадный и бескомпромиссный Огонь Правды исходил от Солнца надо мною, и падая на кончики моих маховых перьев, переливался на них радугой, я нёс радугу на своих крыльях, я нёс на них солнечный свет…. И тонкий контур моих крыльев и моего хвоста, отделяющий меня от сияющего голубизной пространства вокруг – был Светом. Я почувствовал, как Кто-то Бесконечно Добрый коснулся моей головы, моей спины, провёл по килевой кости, и коснулся моего сердца….
И тут, я услышал голос. Это был тот же неуловимый, беззвучный голос, что я слышал и тогда, в эфире….
«Здравствуй, Дитя Фогельвейде!»
Фогельвейде? Вальтер фон дер Фогельвейде? Бродячий композитор средневековья, завещавший кормить на своей могиле птиц….
«Да. Он теперь – твой Ведущий. После Бога и Святых Его. Он оставил эту Радость тебе, и всем, подобным тебе. Всем тем, у кого есть крылья. Войди в эту Радость и насыться ею! Отныне, ложь не коснётся твоего сердца. Никогда. Теперь, ты создаёшься вновь. Создаёшься для Радости. Теперь, отныне и навсегда – Она будет твоей сутью»
– Эй, погодь, погодь!!! Что значит «Ведущий»? Что значит, «мой Ведущий»? А я тогда – КТО?
«Ты – Ведомый. Ты – Живой Ведомый. Отныне, всё искажение Мира Лжи – не для тебя».
От радости, переполнившей меня, я взвился вертикально вверх, в небо, к солнцу…. И тут, я почувствовал укол в сердце.
– Эй, Дух Белоречья, погодь, тормозни-ка! А как же…. Ведь я…. Ведь я же не таким создан! Значит…. А если я нужен таким, а? Ведь нужен же…. Или нет? Ведь мой род…. Он же, вроде, царствовать должен, да? Ко Творцу всю тварь вести, да? Да, мы пали, но…. А что, если мы НУЖНЫ?! Как же без нас тогда…. Как без меня…. Если я…. Ведомый теперь? Как….
Я, как будто услышал горестный вздох. Он, кто бы Он ни был, очень хотел помочь мне…. Но он не знал, КАК.
«Ты нужен нам РАДОСТНЫМ. Что толку от того что ты себя переломишь, если тебе в этом Радости не будет? Ведь всякое Дело – в меру Любви творится. Какова мера Любви твоей? Тебе Её хватит, чтобы нести тот жребий, который дан тебе при рождении, или ты просто сломаешься – и всё? Твоя гибель никому не нужна. И страдания твои никому не нужны, если они не по Любви. Если от них нет толку. Ты ещё не сделал выбор. И прежде чем думать о том, что требуется от тебя, пойми для начала, чего ты хочешь. Лично ты. Лично для себя. Пойми себя. Пойми, а там уже будем решать».
– А я ещё не понял?
«Ещё нет. Но теперь, я вижу, что твоё беспокойное сердце не даст тебе просто жить здесь. И знаешь…. Теперь, я спокоен за тебя. До Встречи!».
– До встречи, Добрый Дух! – прокаркал я, и взмахнув несколько раз крыльями, вошёл в вираж.
И снова, мысли оставили мою голову, я не думал ни о чём, я чувствовал только это бесконечное небо вокруг себя. Бесконечный покой и бесконечная свобода. Счастье? Наверное, ещё нет. Чего-то не хватало. И я, осмотрев ещё раз свой город сверху, вошёл в пике.
Вышел из пике я как раз неподалёку от того места, куда собирался лететь – у берега. И вот, сев на сук, я начал размышлять.
Да, я мог бы остаться здесь, но это означало бы огорчить всех, кто знает меня ТАМ. Ведь они считали бы меня погибшим. Конечно, я оповещу их, скажу что я бежал из своей страны в страну скрытую… Но это значит – признать бегство, признать своё поражение….
На некоторое время, я отвлёкся от мрачных мыслей и начал созерцать. Господи, как же этот мир похож на наш! Ведь не отличишь с первого взгляда…. И присматриваться будешь – не отличишь. Всё как у нас, и всё – другое. Также паслись коровы на берегу. Только без пастуха. Разве что те, двое – пастухи? Но приглядевшись получше я понял, что нет. Просто местный хиппи вышел погулять со своим другом, сидевшим в кресле-каталке. Мне, почему-то, захотелось подлететь к ним ближе, узнать, что это за люди. Тем более, своим новым, птичьим сердцем, я чувствовал, что эти двое, каким-то странным, таинственным образом, связаны со мною. Но в то же время я чувствовал, что искать общения с ними в том виде, какой я приобрёл теперь…. Ну…. Неприлично, что-ли…. Потому что эти двое были ЛЮДЬМИ. Пусть не моей, «старшей» расы, но всё-таки, людьми. А я, бывший человек, а ныне ворон, теперь был младше их по чину. И теперь, по Законам Этики, я не имел права приближаться к ним до того, как они позовут меня. Ну как, «не имел»? Вообще-то, имел. Имел, если например, нужно сообщить им что-то срочное. Ну, или если мне нужна помощь…. А помощь мне была нужна!!! Очень!!! И я, сорвавшись с ветки, полетел к дереву, под которым они сидели. И усевшись над ними, я начал смотреть и слушать.
Получалось это у меня с трудом, так как мозг мой изрядно съёжился, и многие вещи, я хотя и воспринимал, но как-то осознать, оценить, усвоить и сделать умозаключение – я уже не мог.
Впрочем, это были люди, понимающие птичий язык, и при необходимости, я бы мог общаться с ними. Я это понял по характерному покрову их тел. Эти двое – тоже умели летать, как и я. «Дети Фогельвейде» – подумал я.
Теперь, «Дети Фогельвейде», говорили не по-птичьи, а на чистом русском, и потому понять, что они говорят, мне было затруднительно. Я мог понимать только отдельные фразы, но общий смысл их речи, ускользал от меня. Я только понял, что это – разведчики, и они обсуждают план внедрения на территорию противника…. Я напряг свой птичий мозг, но всё равно, совершенно ничего не мог понять, как ни тужился.
И только когда, я расслабил свой мозг, и стал «слушать сердцем», я смог кое-что понять. Они оба ХОТЕЛИ УЙТИ. И не просто уйти, а уйти в очень скверное место. Хотели, но не могли. Их сердца были устремлены ТУДА, но их, ограниченная природа, держала их здесь. Они были как я, только наоборот. И да, они могли бы мне помочь. Но я не мог помочь им. Ничем. И от этого страшного бессилия, моё сердце заболело. Ему стало тесно в птичьей груди, оно грозило разорвать её к чёртовой матери! Только чтобы не умереть раньше времени от инфаркта, я отвлёкся от этих, светлых людей, и снова уставился на реку и на берега её.