Партизан Лейбу

ГЛАВА 1
ТРИНАДЦАТЫЙ

«Тринадцатый, тринадцатый, где тринадцатый?!», – кричал старший конвоир, молодой немецкий унтер-офицер, бегая вокруг строя и в который раз пересчитывая вверенных ему арестантов. Двенадцать были в наличии, одного не было. Весь день группа работала на территории бывшего лесопильного завода, подбирая пригодные пиломатериалы для обустройства расположенного неподалеку концентрационного лагеря для лиц еврейской национальности, военнопленных и партизан.

Весь день все тринадцать арестантов находились на глазах охранников, но вечером при построении для возвращения в лагерь одного не оказалось.

На крики старшего команды никто не откликался. Тогда он положил группу на землю, оставил над лежащими двух солдат-охранников и в сопровождении местного старосты отправился на поиски беглеца. Немец понимал, что через час- полтора стемнеет и поиски будут бесполезными.

Беглец находился рядом. Он спрятался в большом деревянном, почти разрушенном заводском туалете. Песчаные стены ямы давно осыпались, сама она была беспорядочно завалена старыми досками. Наполовину зарывшись в песок, прикрываясь обломками досок, беглец надеялся дождаться темноты, а там видно будет. Он слышал, как бесновался старший охранник, как звали его товарищи по лагерю, которым грозило наказание за его побег, но молчал.

Тело его непроизвольно вдавливалось в песок, пытаясь раствориться в нем, стать невидимым хотя бы на время. Он знал, что его ждет, если будет обнаружен, и все-таки на что-то надеялся.

Не вышло. Его нашел сын старосты, настырный такой, небольшой парнишка, весь день крутившийся возле арестантов, все выслушивая и вынюхивая. Он пролез в небольшую дыру, куда взрослому не пролезть, увидел беглеца и закричал: «Пан, а вось ён, вось ён, в нужнику ховаеця».

Подбежал староста, за ним старший охранник. С криком: «Фарфлюхте швайне», он сорвал с плеча винтовку и начал стрелять в яму. Крики и выстрелы продолжались до тех пор, пока в обойме не закончились патроны. Отдав винтовку старосте, унтер-офицер пошел искать чем вытащить беглеца из ямы. Действовал он больше на устрашение публики, так как, стреляя почти в упор, ни разу не попал в беглеца. Не попал не из жалости или по каким-либо другим гуманным соображениям, просто тащить мертвого или раненного его несколько километров до лагеря ночью было нежелательным.

Он подбежал к перекошенному пожарному щиту, на котором ничего не было, кроме ржавого пожарного багра, схватил его и начал тыкать им в яму. Багор сразу зацепился, как выяснилось позже, за воротник домотканной куртки, так что немец с помощью старосты довольно быстро и без особых травм вытащил беглеца наружу.

Затем приволокли его к поднятому строю арестантов и били. Сперва ногами и прикладами, потом старший охраны взял винтовочный шомпол и долго колотил им по голове и спине.

В связи с наступающей темнотой экзекуцию пришлось приостановить. Беглеца поставили в строй замыкающим, сзади него шел сам старший охранник и по поводу и без повода подталкивал его прикладом. Пока пришли – стемнело.

Лагерь размещался на небольшом возвышении, недалеко от моста через реку Припять. Вокруг – пойма реки, болотистое место. Два сколоченных наспех барака, бывшие летние войсковые казармы, да невдалеке два деревянных дома для комендатуры и подсобных помещений (кухня, лазарет и т. п.). В середине, как обычно, плац для построения. В его центре несколько корявых низкорослых деревьев – одно было приспособлено под виселицу, а другие, очищенные от коры, служили местом наказания для нарушителей лагерных порядков.

К приходу группы из лесопильного завода арестанты были построены в две шеренги. Три больших костра, два по краям строя и один в центре, освещали территорию. Перед строем стоял комендант лагеря со своей свитой. Позади них, к двум очищенным от коры деревьям, были привязаны лицом к стволу двое полуживых арестантов. Они пытались бежать вчера, дошли до первой деревни, но уже утром были доставлены на повозке местным старостой обратно в лагерь.

Их раздели, привязали к деревьям, весь день с перерывами били и оставили привязанными до вечера, когда вернутся с работ все арестанты.

Задержав ужин, комендант заявил перед строем, что те двое, которые привязаны к деревьям за его спиной, на рассвете будут расстреляны. Они третий раз пытались бежать и заслужили свою участь. И что он бы с удовольствием перестрелял их всех, но слишком много надо выполнить работ для армии, потому он заставит всех работать. За любой следующий побег – расстрел. После этого раздали свекольную похлебку и объявили отбой.

Старший группы, прибывшей с лесопильного завода, скорее всего доложил коменданту об инциденте с попыткой бегства, но или она была представлена как примитивная, или старший посчитал, что учиненная им экзекуция подействовала. Как бы то ни было, но в этот вечер никаких действий в отношении неудавшегося беглеца не последовало. Арестованных отправили в бараки.

К полуночи пошел сильный дождь. Тобиас прислушивался к его стуку по деревянной скатной крыше и вспоминал прошедший день. Сколько таких дней прошло через его жизнь с начала войны? И всегда его за что-то били, били и били. Он толком не знал, за что. Вот и сегодня тоже. И все же надо попытаться заснуть, а что будет завтра, кроме Бога никто не знал. Что-то будет и вряд ли оно будет хорошим.

Побитое тело гудело. Казалось по нему прошелся какой-то каток. Болело все. Когда его вытащили из ямы на лесозаводе и били ногами, он извивался, прятал голову, как мог смягчал удары, но от шомпола унтер-офицера защиты не было. «Почему он не застрелил меня в туалетной яме? – недоумевал Тобиас. – Что ждет меня завтра?»

Раздумья метались в побитой голове, но потом все вытеснила вдруг откуда-то появившаяся всепоглощающая мысль: «Почему я здесь? Что от меня хотят эти немцы, румыны, полицаи? Что я им должен? И кто я вообще такой и что делаю в этой стране? Как я попал в такую жизнь? Что я такого сделал?»

Он родился в Румынии, в приличной еврейской семье знатного старинного рода. Предки Тобиаса носили фамилию Лейбу и довольно серьезно означили свое пребывание в этой стране. За определенные большие заслуги перед королевством, и до, и после образования румынского государства в середине девятнадцатого века, все члены семейства Лейбу специальной грамотой были «романизированы», то есть уравнены в правах с румынами. В отличие от многих других румынских евреев, практически политически бесправных, Лейбу и их потомки имели право на владение землей, обучение в гимназиях, лицеях, университетах, на службу в армии, работу в государственных учреждениях, естественно, на занятие предпринимательской деятельностью. И что особенно важно, имели право быть похороненными на румынских кладбищах.

Предки Тобиаса Лейбу имели основные корни в селе Подурь Мойнештской волости уезда Бакэу. Их поместья кучковались в центре Подурь, где жили наиболее уважаемые селяне, включая представителей власти, духовенства и им подобных.

Менялись поколения, менялись времена и условия, корень Лейбу пускал фамильные отростки, но во все времена, за предвоенные более чем сто лет, представители этой фамилии занимали свое достойное место и не только в уезде Бакэу. Они строили школы и синагоги, занимали высокие государственные посты. После крестьянских волнений 1907 года, затем после первой мировой войны и, особенно, с приходом к власти фашистов в Германии, постепенно усложнились условия жизни еврейских общин и в Румынии. Наиболее влиятельные представители семейства Лейбу, используя свои связи в иностранные посольствах, особенно в английском, начали перебираться в Палестину. Часть уехала еще до первой мировой войны, часть в двадцатые-тридцатые годы.

Семья Тобиаса до войны (второй мировой) никуда не трогалась, жила своей жизнью, занимала достойное положение, хотя и не была особенно богатой.

Отец – Леон, был представителем третьего поколения, того прославленного романизированного корня Лейбу. Он много лет работал лесничим в имении своего дяди – Абрама Лейбу, был достаточно образованным человеком, умелым организатором, строгим, но справедливым как к окружающим, так и к членам своей семьи.

Семья была большая – жена и шестеро детей. Дети боготворили мать, считая ее святой.

На снимке: Семья Лейбу. 1934 год (год смерти матери). Стоят (слева направо): Дopu, Яков, Исаак, Рози. Сидят (слева направо): Марчел, отец, Тобиас.

Она отдавала себя семье целиком, рано заболела и ушла из жизни, когда Тобиасу было двенадцать лет. Он был последним, шестым ребенком в семье и уход матери больнее всего отразился на нем, как младшем.

Возрастной разброс между детьми в семье был достаточно велик. Так, старший брат, Яков (Янку) был старше Тобиаса на шестнадцать лет. Он окончил еврейско-румынскую школу, гимназию, лицей в Бакэу и университет в Бухаресте. Стал известным адвокатом, затем много лет состоял членом королевского трибунала. Был активным общественным деятелем, главным редактором ведущих сионистских газет и журналов и, несмотря на активизацию фашизма в Румынии, сумел удержаться в Бухаресте. Он был убежденным сионистом, но всегда поддерживал связь со своей семьей и старался помогать родственникам в различных делах, особенно в вопросах выезда за рубеж.

Второй брат – Исаак, окончил городскую школу в Мойнештах, несколько классов гимназии. Учиться в те времена в гимназии или лицее стоило довольно дорого, но учеба давала возможность сокращения срока службы в армии. Как ни старались отец и старший брат, Исаака все-таки мобилизовали. Как он позже рассказывал, призвали его в артиллерийские войска, часть находилась в городе Галац и после первых дней знакомства с армейской жизнью он чуть не бросился в Дунай. Служить в румынской армии тех лет, с палочной дисциплиной, высокомерноснобистскими, в большинстве своем наследными и по этой причине недалекими офицерами, примитивном вооружении и обеспечении, было равносильно каторге. Исаак служил в артиллерии ездовым, тогда орудия (пушки) перевозились на волах, и когда бывал дома в увольнении, рассказывал много веселых, а больше невеселых историй, пугая младших братьев перспективой армейской службы.