Дивизионный механик последовательно режет черную стену прожектором по ходу движения корабля, захватывая пятнадцатиградусный сектор с упором на правый борт на расстоянии примерно в четверть кабельтова перед собой.
Напряжение экипажа растет прямо пропорционально уменьшающемуся расстоянию до невидимой цели, больно отдаваясь в висках и темечке каждого монотонным хлопаньем выбрасываемой дизелями охлаждающей воды за борт на холостом ходу.
«Быть или не быть?» – этим, кажется, незатейливым вопросом некогда, почти тысячелетие назад, мир литературы обозначил этот, случающийся однажды с каждым из нас, «момент… Истины», после которого жизнь вдруг неожиданно круто разворачивается, иногда, на сто восемьдесят градусов и движется дальше уже совершенно по другим законам, ценностям.
…
– Мостик, Бак, – рвет оцепенение Антилопы боцман. – Справа десять, вижу контур плавающего предмета, предположительно бочки.
– БП-1, право десять, – машинально выдыхает Стариков и тут же виснет на леерах мостика с правого борта, страстно желая самому первому рвануть туда, во тьму, по желтому лучу прожектора навстречу с искомой целью.
Там, за пеленой непроглядной чёрной стены, он этого ещё не видит, но совершенно явственно чувствует, действительно, она, морская плавучая бочка – платформа, цилиндрические контуры которой всё отчётливей и отчётливей проявляются в дрожащем луче света.
– Крепче держать прожектор, – срывается голос командира на альт, – не выпускать бочку из луча.
Ему никак, никак не удаётся увидеть фигуру человека там, на ней. «Не дай, Бог!..» – молит его душа Всевышнего: «… не дай, Бог!..».
Марзан молчит, цепко вцепившись в прожектор, не выпуская бочку из поля видимости луча, он всё понимает, сам что-то беззвучно шепчет себе под нос, неистово всматриваясь в чёрно-матовую пелену за бортом. А тут ещё неожиданно на корабль налетает первый противный незрелый снег зимы, съедая драгоценные метры видимости, с таким трудом отвоеванные у ночи. Правда, своей тяжестью крупные нечастые хлопья существенно сглаживают беззаботное веселье волн и упругость ветра, что в свою очередь снижает и назойливое, ненужное теперь, трепетание корпуса «Антилопы».
– БП-1, Мостик, – наконец звенит голос командира, первым, наконец, отыскавшего внутри плавно раскачивающегося в пару десятках метров от носа корабля контура цилиндра слегка побелевшую от снега скрюченную фигуру своего матроса, – держи курс чуть левее бочки.
– Есть левей бочки, – радуется рулевой.
– БП-5, обе длинный назад.
– Есть обе длинный назад, – машины в течение пяти секунд работают назад, Антилопа, погасив инерцию, мягко стукается правой скулой через предусмотрительно выброшенный боцманом за борт огромный вязаный кранец о плавающую платформу.
– Стрельба, подать швартовый.
Боцман атакует «железного монстра».
Листопадов, Мазь, Шарапов и второй моторист, подражая дневной работе опытных моряков-наставников, не менее изящно и быстро, чем они, самостоятельно – Стрельба остаётся на бочке рядом с другом – творят «неподражаемую вертушку» по переносу за правым бортом швартового троса с носа на корму.
Марзан при вращении Антилопы ни на секунду не теряет временное убежище боцмана с оцепеневшим минёром, намертво вцепившегося в центральное кольцо цилиндра, из луча прожектора.
Личный состав, не включая гидравлики, опасаясь опять «выбить питание» корабля, мигом, на одних руках выбирает слабину швартового конца, вплотную подтягивая притихшую драгоценную «пристань» к корме.
На существенно успокоившейся ласковой, но всё же ещё непредсказуемой балтийской волне корабль и строптивая «гигантша» чрез кранцы прижимаются на пару секунд бортами-щечками друг к дружке, словно старые давно не видевшиеся приятельницы. В этот-то момент Стрельба, одним рывком сорвав насмерть приросшего к коушу бочки безучастного Рудера, втаскивает его на убегающую под волну палубу юта.
Серега Листопадов тут же предусмотрительно дает слабину швартовому концу, вовремя отодрав пластмассовый кораблик от «железного чудовища», через секунду уже взлетевшего над кораблем на целый метр на безопасном расстоянии от него при подходе очередного наката длинной пологой морской волны.
Ничего не соображающий Родька, понурив голову, молча сидит посреди юта, пустым глазами озираясь по сторонам, лишь стакан шила (корабельного технического спирта), припасенного на экстренный случай в каюте командира, через пару минут обильно втертый в его тело снаружи и слегка влитый радистом внутрь, вернёт его к жизни.
– Стрельба, Рудера в каюту, – командует разгоряченный Феликс, заметивший, как электрик с трудом удерживает великана-боцмана, собравшегося было без команды вновь вернуться на бочку, болтающуюся в пару метрах за кормой, пока командир и экипаж занят старшим минером, чтоб отвязать ту запавший ему в душу новый дефицитный пеньковый конец.
Боцман, несмотря на огромную усталость, благодаря которой Листопадову таки и удается удержать его на месте, получив команду командира, не согласен, он понимает, что произойдёт дальше без него на юте. Буквально взорвавшись от возмущения и негодования такой несправедливостью, он вместо кубрика во всю прыть устремляется на мостик, дабы доказать этому неопытному салаге-лейтенанту свою сермяжную правду.
Ну, он же боцман, что тут можно добавить!
– Ют, – не терпящим возражений голосом устало хрипит «Каштан» на весь корабль, – отрубить швартовый!
Разбушевавшийся великан – похоже, после перенесённых потрясений при счастливом спасении друга, эмоции требуют выхода – останавливается на полпути, повиснув на трапе мостика со стороны юта, так и не решившись взойти на него. Адреналиновый штурм всё ещё гонит его вперёд на новые свершения. Сейчас ему море по колено и, кажется, нет ничего невозможного. Страшно сверкая глазам, Стрельба буквально впивается всё испепеляющим взглядом в невысокого, по сравнению с ним, невзрачного тщедушного лейтенанта, ожидая и даже требуя немедленной отмены несправедливой команды.
Экипаж, зная вспыльчивый нрав Сашки, в немом оцепенении с опаской следит за ним и… новым командиром.
Дивизионный механик не вмешивается, наблюдает.
Стариков же безэмоционально, даже как-то отрешённо, словно его и нет здесь во все, безучастно смотрит на боцмана, поверх торчащей его головы с внешнего трапа мостика, сквозь него.
Пауза кажется бесконечной.
В какой-то неуловимый момент, глаза матроса затуманиваются, чуть помедлив, он, как молодой жеребец непонимающе трясёт головой и вдруг, круто развернувшись, несётся обратно на корму. Ещё мгновение и, шумно… облегчённо выдохну, словно выпуская пар, он сам… безжалостно рубит дорогой его сердцу швартовый трос.
Всё!?
Сашка оборачивается, виновато смотрит на мостик, но командир, кажется и вправду уже не видит его, он даже не видит, как электрик и радист ведут Рудера в кубрик – путь в гавань открыт, нужно торопиться, они и так прилично задержались на рейде.
Но, как известно, хотя дорога домой всегда и короче, увы, далеко не всегда легче.
Беда не приходит одна, если уж не везёт, так по полной.
Лишь только, отойдя от этих «чёртовых бочек», Антилопа берёт курс на восточный мол Минной гавани, как вновь и на этот раз безвозвратно корабль обесточивается. А, спустя пять минут, дивизионный механик доложит командиру, что устранить неисправность в море своими силами ему на этот никак не удастся.
Услышав это Стрельба на целую минуту впадёт в ступор – благо ситуация позволит – медленно соображая, что бы могло произойти с ним в этот момент будь на бочке, не выполнив приказа командира. Всевышний, словно издеваясь над ним, в этот момент в довершение – для полного счастья! – вбрасывает на корабль настоящий непроглядно-зимний снежный заряд. «Антилопа», завязнув в нём, оказывается в непроглядной темноте, свободно дрейфуя в обесточенном виде в пару тройке кабельтовых от каменных молов гавани.
Боже ж Ты мой, где она, эта ускользающая гавань? – ничего не видать на расстоянии вытянутой руки.
Кто виноват? – да ладно, это точно не сейчас.
А вот – что делать? – вопрос вопросов!
Электричества нет, перед глазами стена мягкого, пушистого всё поглощающего снега – темно, как в банке. Курса – направления движение, нет, локация и гирокомпас обесточены. Может, запросить помощь? – ах, да! – связи-то, как и локации, нет. Правда и ветра, вдавленного массой мокрого пуха в черную воду, вместе с прижатыми к ней изнуряющими барашками волн, теперь, тоже нет – что немного радует! – всё вокруг корабля замирает, словно на кладбище. Нет никого и ничего, даже собственные аварийные огни корабля с мостика не видны.
Надо б встать на якорь, но и гидравлики нет, после его будет не поднять, не выбрать, но и просто дрейфовать на рейде нельзя, опасно, где-то рядом камни молов, другие движущие в темноте плавсредства. Нужно маневрировать, обязательно двигаться, но управления рулем и двигателями без электричества почти невозможно.
Хорошенькие дела!
Но что-то всё-таки есть, что-то обязательно должно быть.
Есть усталость, вдруг накатившая и обволакивающая всё и вся, есть обманчивая убаюкивающая тишина, покой, красота летящего первого мягкого пушистого снега начавшейся вдруг зимы. А ещё есть десять пар вопрошающих глаз экипажа и дивизионного механика на него, они все, даже Родька Рудер, без какой-либо команды, – да и не дать её теперь – снова собрались на ходовом мостике вокруг него, командира.
Они терпеливо ждут его решений.
Он, вчерашний курсант, в сущности, ровесник этих мальчишек-матросов, – минер и боцман даже на пару месяцев старше его по возрасту, – опыта ноль, практических знаний и умений чуть выше нуля.
Но… страха у него нет, он… справится, обязательно справится, по старой курсантской привычке что-нибудь да придумает.
Командир неспешно обводит экипаж взглядом и вдруг, весело усмехнувшись, взрывается новым ярким, неподражаемым фейерверком команд, буквально встряхнув обволакивающее Антилопу сонное царство и подняв её саму со всем личным составом на дыбы.
– Электрик, – подмигивает Листопадову, – все переносные аккумуляторные фонари на мостик, осветить меня так, чтобы было видно со всех точек юта.
– Есть, товарищ командир, – не выдав удивления, немедленно исчезает тот в чреве корабля.
– Сигнальщик, магнитный компас из сейфа моей каюты на мостик.
– Есть, – звенит эхо Толи Шарапова, улетающего вслед за электриком.
– Бесполезно, – пряча глаза, горько бормочет себе под нос боцман, – магнитный компас не поможет.
– Не сейчас, – грубо обрывает его лейтенант. – Оба моториста в машинный отсек на ручное управление главными дизелями. Команды подаёт дивизионный механик от люка, зеркально повторяя мои движения: поднятая рука по направлению бака означает малый вперед соответствующей машиной, на корму – малый назад.
– Есть, – безропотно отзываются три, уносящихся за стену мокрого пуха, голоса.
– Рулевой – в рулевой отсек.
– Есть, в рулевой отсек.
– Сигнальщик над люком рулевого указывает угол поворота руля, также зеркально повторяя на глаз направление козырька моей фуражки, – забрав принесенный Толей увесистый прибор в виде огромной шарообразной стеклянной колбы с мутной жидкостью внутри, кромсает тишину лейтенант.
– Есть, товарищ командир, – звенят уносящиеся в рулевой отсек штурмана.
– Спирт из компаса весь выпил, – оставшись наедине с боцманом, сквозь зубы выдыхает разъяренный командир.