Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе

На пути обретения родины Ильин видит две проблемы. Первая связана с недостаточным осознанием значимости духовной сущности патриотизма, что приводит то к усилению позитивного чувственного отношения к родине, то к ослаблению. Зависимость патриотизма от обстоятельств означает его неосознанное восприятие, отсутствие адекватного осмысления индивидом. Это приводит к слепой любви-страсти или полному равнодушию и безразличию, такие противоречивые чувства сменяют и дополняют друг друга, причем личность, выражающая их, оказывается творчески ограниченной.

Вторая проблема состоит в ошибочном выделении одного из внешних достоинств родины (природа, пространство и другие) и придании ему самоценности или учета всех условных признаков отечества, что на самом деле, считает Ильин, может не отражать его духовного смысла. Создается ситуация, когда человек находится в заблуждении, в состоянии произвольной подмены «объекта любви», не пытаясь обрести настоящий.

Обе опасности преодолимы при условии усвоения истинного патриотизма, когда внешние условия и форма жизни выражают внутреннюю духовную сущность отечества. Более того, определение истинного патриотизма возможно вне учета этих условий в форме любви к духу, который проявляет внутреннюю природу. Представляется важным признание объективного достоинства предмета своей любви, что является обоснованием правоты чувства и правоты служения.

Безусловная духовная красота родины объясняет ее самоценность и создает индивидуальные сложности в процессе ее поиска. Наличие духовного опыта у человека становится, по Ильину, главным критерием его приобщения к отечеству. Понятие духовного опыта в своем конечном проявлении оказывается связанным с отождествлением субъекта с предметом его любви, ощущением единства их духа – в этом состоит суть акта духовного самоопределения человека, народа.

Любовь в ее истинном понимании создает возможность огромной духовной самоотдачи человека, способности к самоотречению ради сохранения объективной ценности родины. Возникает закономерный вопрос: что такое единство духа, как достигается отождествление субъекта с предметом любви? Это происходит после обретения родины, когда человек посвящает творческое состояние своей души и судьбы духовной судьбе своего народа^[128].

Особую значимость приобретает самоценность и универсальность духовной жизни народа, обосновывающие уникальную способность человека к самопожертвованию. Самоотречение от собственной жизни ради спасения своего народа, частью которого является человек, есть высшая степень выражения истинного патриотизма. Одухотворение души человека так же необходимо, как одушевление его тела. Духовное единство патриота со своим народом вызвано необходимостью поиска высшей цели в жизни.

Главным, на наш взгляд, в интерпретации патриотизма Ильиным является определение его как духовного состояния. Оно не приобретается, не может быть продуктом чужого духовного опыта, оно приходит в индивидуальном творческом порыве, который имеет духовную и предметную направленность.

Как же складывается и сохраняется духовная жизнь народа в условиях сменяющихся исторических эпох? Очевидно, что каждый народ обладает безусловным набором самобытных черт (национальность, язык, климат, природа и т. д.), которые частично определяют его национальный характер. Далее происходит выбор своего особого духовного пути, связанного с борьбой души со страстью, несчастьем, ограниченностью путем личного одухотворения, что представляется возможным только в условиях «общности духовного предмета», которым не ограничивается смысл духовной жизни народа^[129].

Появляется необходимость объяснения самой возможности сохранения духовного творчества народа при его постоянном обновлении. Ильин вводит понятие «духовные акты особого национального строения», которое, на наш взгляд, раскрывает смысл такого понятия, как «национальная самобытность». Иначе говоря, национальная самобытность, возникшая в процессе обретения общего предмета любви, будет проявлять себя до тех пор, пока существует личный духовный и национальный опыт человека.

Особое место в духовном творчестве народа занимает деятельность национального гения, приобретающая значение центра истинного народного самоопределения. Главным достижением национального гения становится создание предметной сферы, цель которой – одухотворение человека, преодоление физической смерти отдельных членов общества и сохранение его духовного единства посредством приобретаемого духовного опыта. Здесь Ильин особо отмечает значение религиозного аспекта патриотизма.

Тождественность субъекта с предметом любви происходит также в одинаковом понимании Бога и в общем пути восхождения к нему. Иначе говоря, любовь к родине дополняется верой в нее и уже не существует отдельно. Необходимо отметить, что патриотизм как духовное состояние находится в тесной взаимосвязи с интернационализмом, понимаемым Ильиным как всемирное братство.

Более того, различные духовные характеристики родины – этические, нравственные, религиозные, эстетические, правовые – определяют многогранность патриотизма и одновременно являются частью общечеловеческого достояния. Духовные достижения родины не имеют хронологических рамок и государственных границ. На наш взгляд, общечеловеческая значимость духа обосновывает реальную возможность взаимодействия патриотизма с интернационализмом.

Ильин различает понятия «духовность национального характера» и «национальный характер Духа»^[130]. Первое придает высший смысл инстинкту самосохранения национального общества в глобальном масштабе, способствует творческому созданию национальной культуры, подчеркивает ее общечеловеческое значение, создает условия духовного взаимообогащения разных национальных культур.

Нельзя согласиться с Ильиным лишь в том, что человек должен любить чужой дух так же, как свой. Речь, на наш взгляд, можно вести о понимании, восприятии, уважении иного, но не любви. Не может быть одинаковой любви к своему народу и чужому, так как сама любовь своеобразна и неповторима.

Национальный характер духа – это конкретное проявление индивидуальной творческой любви к родине, созданной национальным и культурным своеобразием и обладающей безусловным характером.

Таким образом, трактовка патриотизма как духовного состояния, по Ильину, включает в себя три аспекта: национально-культурный, религиозный, государственно-правовой. Национальнокультурная значимость патриотизма связывается с возникновением духовного опыта, духовного творчества, духовной предметности и всего, что связано с национальной самобытностью и ее культурным выражением.

Религиозный аспект патриотизма обосновывает духовную близость, однородность людей в одинаковом понимании и общем пути к Богу. Эти два аспекта отражают внутренний смысл патриотизма и являются необходимым условием для создания естественных политико-правовых отношений и единого государства.

Государственно-правовой аспект патриотизма проявляет себя в возникающем правосознании – отражении духовной необходимости патриотизма в политике и формировании государства как результата духовной интеграции общества. Государство становится политической формой отечества, приобретает внутреннюю и внешнюю значимость, его защита является нормальным проявлением истинного патриотизма. Представляется важным отметить: духовная необходимость патриотизма в политике связана с его правовым значением. Вопрос о необходимости войны может решиться положительно только в случае доказанной угрозы национальному своеобразию государства, но и в этом случае с позиции правосознания, по Ильину, война – это «подлинное братоубийство»^[131].

Таким образом, обретение духовного творчества (опыта, предметности) в условиях достигнутой духовной близости, слияние субъекта с предметом любви, создание, развитие, сохранение государства в его национально-культурном своеобразии отражает истинный смысл патриотизма и становится высшим актом духовного самоопределения общества.

В последнее время актуальным стало отторжение так называемого слепого патриотизма. С чем это связано? Ильин поднимает проблему духовной слепоты общества, обоснованной отсутствием нравственных ориентиров и, соответственно, неверным волевым выбором человека. Избежать различных форм проявления слепого патриотизма возможно при условии следования ценностям добра и справедливости.

Ильин связывает настоящий патриотизм с «русскостью души», которая должна жить в человеке изначально, а не быть приобретенной. Заимствованная «русскость души» должна постоянно получать повседневную духовную подпитку, что свидетельствует о зависимости чувства любви к родине от места, условий проживания и возможного только здесь духовного творчества. Необходимо подчеркнуть, что патриотизм как духовное состояние человека не исчезает по мере его удаления от родины.

Революция 1917 г. разделила патриотов России на тех, кто не признал советский режим и остался духовно с прежней Россией, и тех, кто воспринял действительность как историческую необходимость, смирился и стал жить на благо новой советской России. Современная ситуация, начало которой положил 1991 г., несколько похожа. Патриоты различной идеологической окраски – социалистической, национальной, либеральной, изменившие место проживания, пытаются снова и снова понять, осмыслить, выразить общий для всех предмет любви – Россию.

Для социал-патриотов это утрата прежней значимости родины, необходимость социально ориентированного, государственного патриотизма. Для либерал-патриотов это долгожданное обновление России и ее приближение к западным образцам. Для национал-патриотов это возможность развития национального своеобразия, укрепления русских традиций и культуры. Главное, что можно констатировать: сущность (содержание) духовного состояния патриотизма не влияет на факт его наличия у человека, но является важнейшим критерием, определяющим его дальнейшие действия.

Подобное отношение можно зафиксировать и к нации как субъекту социокультурного процесса. Либерал-патриоты определяют нацию как интеграционное гражданское общество, отождествляя его с единой российской нацией по принципу согражданства. Социал-патриоты и коммунисты признают культурно-историческое значение нации, но оно не является основным в их политической деятельности. Главной целью становится социально ориентированное государство.

В целом следует заключить, что феномен патриотизма отличается многоуровневым и многоаспектным своеобразием, обнаруживая себя в единстве трех основных типов (государственном, национальном, личностном) идентификации и самоопределения человека, осваивающего религиозно-духовный опыт и национально-культурную самобытность народа в интервале от имперской до республиканской форм государственности как сочетание любви к родине со служением ее государственному и политическому образу.

Русский патриотизм обусловлен национально-культурной самобытностью творческого религиозно-православного акта сердечной созерцательности (понятие Ильина), составляющего вместе с единодержавием и коллективной идентичностью его содержательную основу.

2. Идеократическое измерение русского патриотизма: основные концептуальные версии

Проблема патриотизма как мировоззренческая получила свое развитие в полемике западников и славянофилов. Начало спору положили парадоксальные и противоречивые взгляды П.Я. Чаадаева. Изначально возникает впечатление, что его патриотизм питается, прежде всего, чувством беспомощности, горечи, отсутствием веры в Россию. Какова природа такого патриотизма, почему признаки пассивности и даже в какой-то степени отрицания родины становятся его основой? Чаадаев разделяет патриотизм на инстинктивный и сознательный, первый из них представляется как наиболее примитивная форма самовыражения молодой нации, которую волнует не мышление и сознание, а собственная идея и роль в мире^[132]. Значимый политический вес России в условиях ее умственной отсталости Чаадаев объясняет влиянием географического фактора, государствообразующей способностью русской власти и покорностью, верой русского народа, благодаря чему он и стал великим. Необходим длительный переход от инстинктивного патриотизма к сознательному, т. е. возможности любить Россию по-петровски, мыслью и волей.

Унижение, бичевание, огорчение родины возможно в рамках сознательного патриотизма, но только не ложь, не обман. Высшим проявлением сознательного патриотизма, по Чаадаеву, становится истина, что подчеркивает значение умственного труда нации (уровня интеллекта), необходимого для выработки ею сознательного патриотизма.

Таким образом, на наш взгляд, патриотизм Чаадаева представляет собой сознательный акт истинного национального самовыражения. Форма патриотизма (сознательная или инстинктивная) является критерием интеллектуального уровня нации. Природа возникновения различна: для сознательного патриотизма это истинное понимание родины, тогда как для инстинктивного – это вера в ее объективное достоинство.

Чаадаев отдает предпочтение сознательному патриотизму, что обусловлено, по его определению, отсутствием у русского народа цивилизованной любви к родине, которая отождествляется с гордостью за свой национальный интеллект и его достижения в общечеловеческом масштабе. Ценность истины, по Чаадаеву, отражает не только смысл сознательного патриотизма, но и создает возможность духовного приближения человека к Божеству^[133].

Оценивая значимость православия в России, Чаадаев отмечает его рабскую сущность, которая проявила себя в развитии крепостного права. Прогрессивный характер имело христианство в Европе, в связи с чем содержание сознательного патриотизма может приобрести конкретный для России религиозный аспект – католический.

Таким образом, концепция Чаадаева носит рациональный характер, связанный с доминированием истины и сознания как основных характеристик патриотизма. Патриотизм представляет собой продукт индивидуального сознания, в основе которого лежат его (патриотизма) двойственные трактовки, выработанные в поисках истины: взаимосвязь покорности и величия русского народа – рабская сущность православия; отсутствие прогрессивных достижений («интеллектуальное бессилие») – неисчерпаемые географические размеры государства («политический вес») и т. д.

По сути, формулировка патриотизма Чаадаевым является признанием любви к родине, но любовь эта не безусловна. Если родина не справедлива, если она греховна, если она недостойна – ей надо знать эту истину, и нет смысла поддерживать свое отечество, служить ему, пока оно не будет достойно нашей любви. Метафизической основой такого псевдопатриотизма является отсутствие отождествления субъекта познания родины с объектом любви, и в этом его изначальный духовный тупик.

Идеи Чаадаева были положительно восприняты русской европеизированной интеллигенцией. Критика его концепции воплотила себя в иной формулировке патриотизма, представленной Н.Я. Данилевским. Придавая понятию «Европа» культурно-исторический (не географический) смысл, связанный с развитием романо-германской цивилизации, и руководствуясь этим критерием далее, он выделяет самобытную славянскую цивилизацию и относит к ней Россию. Данилевский также устанавливает две формы проявления патриотизма, которые изначально имеют другое содержание: народную и политическую. Патриотизм как русское народное чувство, направленная естественная любовь по отношению к самобытному славянскому государству обладает следующими характеристиками: безусловен, не знает сомнений, убежден в особости (исключительности) предмета своей любви, так же как и любой другой народ по отношению к своей родине. Неповторимое проявление русского патриотизма актуализируется в самые сложные периоды истории российского государства. Все территориальные приобретения России, совершаемые вне насилия, быстро становились русскими, отсюда, по Данилевскому, естественное, самобытное течение (проявление) патриотизма является его основной характеристикой. Иначе говоря, речь идет об эмпирической (чувственной) значимости патриотизма и его народном выражении.

Необходимо также отметить, что концептуальный анализ патриотизма Данилевским связан с изучением его как исторического явления, что и определяет меняющийся характер: активный – пассивный. Исключительной мерой проявления активного народного патриотизма считается смерть во имя родины. В этом смысле патриотизм приобретает значение истинной ценности, не меркнущей перед страхом смерти^[134].

Одним из первых Данилевский вводит понятие внешнего политического патриотизма, раскрывая его смысл устами шиллеровского героя маркиза Поза, «гражданина Вселенной»^[135].

Содержание внешнего политического патриотизма определяется борьбой со своим отечеством ради ценностей свободы и человеческого благоденствия. Внешний политический патриотизм проявил себя в осмыслении европейской цивилизации как окончательного культурно-исторического результата, к которому необходимо стремиться. Средством подобного обретения отечества становится мысль, логика. Рациональное познание родины, как показывает Данилевский, выражается следующим образом: «…я люблю свое отечество, но должен сознаться, что проку в нем никакого нет»^[136].

Метафизической основой внешнего политического патриотизма является сомнение в себе, несостоятельность собственного духа, признание в этом и потребность в искусственном одухотворении, отличающиеся непоследовательностью и ложностью.

Для нашего исследования важна одинаковая оценка Н.Я. Данилевским космополитизма (общечеловеческой идеологии) и интернационализма (революционно-демократической идеологии) как форм ложного политического патриотизма, существующего в отрыве от народного (национального) чувства.

При этом особенностью русского политического патриотизма выступает признание европейского превосходства во всем, что касается цивилизационного развития, но высказывается пожелание необходимой внешней силы и крепости российского государства. Становится понятной характеристика политического патриотизма как внешне обусловленного, но не меняется его итоговая оценка: невозможность внешней силы без крепости внутреннего содержания. Учет народного патриотизма в контексте политического, по Данилевскому, невозможен, т. к. сам политический патриотизм неприемлем для России^[137].

Неверное толкование прогресса как движения в одном направлении является источником внешнего политического патриотизма. Н.Я. Данилевский определяет суть прогресса иначе – как возможность «всё поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях»^[138]. Отсюда неприемлемость политического патриотизма для России заключается в противоречии его содержательного уровня самобытности развития собственной культурно-исторической цивилизации. Отсутствие убеждения в особом и объективном характере достоинств своей родины разрушает иллюзию любой истинной государственной деятельности и чувства, которыми она питается. Таким образом, патриотизм как безусловная, бескорыстная, не требующая взаимности естественная народная любовь, приобретающая значение истинной, является, по Данилевскому, необходимым фактором культурно-исторического прогресса России.

В концепции патриотизма Данилевского одинаково трактуются космополитизм и интернационализм как формы политического патриотизма. Эта проблема получает дальнейшее развитие в размышлениях К.Н. Леонтьева о племенной политике XIX в., которые утверждают возможность и полезность сопоставления идей национализма (патриотизма) и либерального демократизма (космополитизма) в культурно-цивилизационном аспекте.

На основе анализа процесса приобретения европейскими государствами XIX в. национально-политической независимости Леонтьев показывает вненациональное значение племенной политики, губительность ее для духовной самобытности, а также космополитизма и всё большего сходства государств между собой, ведущих к потере культурного своеобразия. Более того, Леонтьев делает вывод о том, что «движение современного политического национализма есть не что иное, как видоизмененное только в приемах распространение космополитической демократии»^[139].

Любая попытка познания космополитизма характеризуется понятием общего блага, равенства, однообразия, приятной полезности для всех – в чем нет ничего реального, а больше искусственного и утопического. Племя, по Леонтьеву, в отличие от единого человечества, реально, его чувства естественны по своей природе, но малоосмысленны и суеверны.

Необходимо отметить, что понятие национализма для Леонтьева имеет прежде всего культурологическую значимость, а национальные или племенные чувства тождественны патриотическим. Как только национализм приобретает политическую окраску, становится невозможным вести речь о его культурно-бытовом обосновании. Таким образом, политическая свобода (свобода для Леонтьева – однообразие) означает поглощение культурной самобытности.

В определенной мере определение понятия «национально-политическая независимость» и ее результат в концепции Леонтьева практически совпадают с трактовкой «внешнего политического патриотизма» Данилевским. И в первом, и во втором случае предполагается, что возрастание внешней силы государства, его национально-политическая независимость происходит одновременно с изменением духовного внутреннего содержания патриотического (национального) чувства, которое уже подчиняется правилам сохранения этой независимости, служит идее вхождения своего народа в общечеловеческое сообщество.

Миру скучного однообразного человечества Леонтьев противопоставляет яркий, красочный, разнообразный и особый национальный мир. Исчезновение этого особого мира повлечет за собой ослабление религиозных и государственных сил, будет утрачен смысл национального творчества. Индивидуализм и общечеловечность погубят национально-культурную индивидуальность. Путь России Леонтьев видит не в идее панславизма, а в развитии самобытности от византизма к русизму.

Таким образом, можно выделить основные признаки культурно-цивилизационной концепции патриотизма К.Н. Леонтьева:

– патриотизм выступает как метафизическое обоснование национализма, в самобытных формах которого приобретает значение эстетической ценности;

– идея общечеловеческого блага является метафизическим обоснованием космополитизма, в формах которой она приобретает свое единство, всеобщность, одинаковость содержания и значение этической ценности;

– «…развитие прекрасного в жизни сопряжено со многими скорбями, пороками и даже ужасами – эта эстетика жизни гораздо менее губительна для религиозных (и государственных. – Т.Б.) начал, чем простая утилитарная мораль»^[140].

Одним из самых спорных моментов является вопрос о природе патриотизма, которая оказывается различной и может менять его содержательную значимость. В начале XX в. эта тема стала предметом аксиологических дискуссий в среде интеллигенции по поводу уточнения объема понятий «патриотизм» и «национальное самосознание», в результате которой определился интегративный государственно-политический характер патриотизма в противоположность дифференцирующему принципу национального самосознания. Речь идет о возможности совмещения российского патриотизма с малорусским, еврейским, польским и др. национальным самосознанием^[141]. Таким образом, отсутствие единой терминологии, когда патриотизм часто оказывается тождественен национализму, является спецификой его осмысления в пределах исторического времени.

Такая постановка вопроса действительно была необходима в силу сложившегося в 1914 г. настроя прогрессивной (левой) интеллигенции: «Русская история может вызывать только смех и отвращение, да есть ли она вообще, была ли?»; «Стыдно быть русским»; «Нет никакой родины». Слово «патриот» в канун Первой мировой войны значило только «черносотенец» и ничего больше^[142].

Патриотизм был усвоен правыми политическими группами, так как для них он имел огромную ценностную значимость, а прогрессивная часть общества замерла в своем отрицании «черносотенного» патриотизма, не противопоставив ему ничего, кроме общечеловеческих идеалов^[143].

Проблема нравственного обоснования войны в то время была одной из спорных, так как ставилась в контексте противопоставления христианской морали («не убий») и требования исполнения патриотического долга перед родиной.

К примеру, аксиологическая трактовка патриотизма Д. Муретова основывается на двух критериях: характере возникновения патриотизма (естественный или обязательный) и его направленности (общей или частной), при этом различается патриотизм (национализм) моральный (обязательный) и эстетический (личный, интимный). В основе обязательного патриотизма лежат принципы ответственности, долга, необходимости защиты родины, обусловленные предписанием нравственного закона.

Любовь к своему народу и отечеству в рамках морали представляется равной такому же чувству любого другого народа к своей родине, т. е. это любовь к общему в предмете пристрастия. Любовь эстетическая (личная) характеризуется ее направленностью на конкретную индивидуальность родины и народа – на единичное в общем. Такое чувство, по Муретову, неповторимо, используя платоновское наследие, он определяет национализм (личный патриотизм) как «национальный эрос» и придает ему значение гения творчества. Автор убежден в невозможности обязать человека к испытанию (обретению) личного патриотизма, т. к. его природа иррациональна. Национальный эрос слеп, но эта есть интимная и живая страсть любви, которая лежит вне плоскости нравственного и безнравственного.

Моральный патриотизм предстает в форме обязательной нормы поведения, но, по Муретову, он исторически бессилен в силу того, что любовь есть не просто факт влечения к своему (одинаковая для любого народа), а «единственное, неповторимое в сущности своей отношение, носящее ценность само по себе»^[144].

Когда речь идет о сравнении патриотических чувств разных народов, необходимо соблюдать одно условие. Рассуждать о равенстве этих чувств возможно только в том случае, если мы говорим о факте наличия или проявления патриотизма как интегративного фактора любого общества, но не о его особенностях. Качество, особые признаки любви к отечеству отражают национально-культурную ориентацию патриотизма, неповторимую, единичную в своем проявлении.

В терминологии Муретова личный национализм (патриотизм) предвосхищает обретение человеком обязательного патриотизма, но их взаимодействие и отождествление на определенном этапе создает единое неразрывное смысловое содержание исследуемого понятия.

Человек, испытавший личную любовь к родине («национальный эрос»), ощущает потребность в подтверждении своего чувства на уровне государства и общества. Общественно-государственное проявление патриотизма приобретает признаки навязываемого морального предписания, но в действительности выражает интимную любовь к родине, что доказывает глубинный естественный характер обязательного патриотизма. Ошибкой Муретова становится пренебрежение анализом морального патриотизма и национального эроса во взаимодействии и единстве.

В контексте иррациональной концепции Муретова, война – это грех ради великой любви к родине, совершаемый с осознанием ее безусловной необходимости. Характеристика исполнения патриотического долга как греха не отрицает возможности нравственной оценки совершаемого, такая постановка вопроса привлекает к полемике П.Б. Струве, который, определяя свое отношение к поставленной проблеме, создает образ родины, предстающей одновременно в двух лицах – «мать» и «дитя»^[145]. Родина-мать символизирует охраняющее начало, тогда как родина-дитя – воспринимающее. Струве ставит вопрос о взаимодействии этих двух начал в контексте аксиологического определения истинного национализма (патриотизма), суть которого состоит в служении национальному Духу, осознанном и одушевленном. Любая попытка определения абсолютного содержания или формы национального Духа категорически отвергается Струве, поскольку развитие народной жизни, по его мнению, формирует вечную подвижность и творчество национального Духа, т. е. ценность свободы занимает особое место.

Струве разделяет национализм на ложный, материальный, связанный с закреплением содержания национального Духа с определенными народными началами, и истинный, формальный, основанный на идее свободного творчества. Предпочитая последний, он акцентирует внимание на важном значении абсолютных прав личности, противопоставляя их государственному принуждению, которое уничтожает национальную культуру и творчество, придает деятельности личности материалистический характер.

Например, русское общество XVIII в., по мнению Струве, было не способно (с позиции свободы личности) самостоятельно ощущать потребности культуры и соответствовать им. Именно поэтому понятия «народ», «нация» выступают компрометирующими (опасными) началами в политике, тогда как права личности определяют свободное развитие национального духа. Аргументируя неполитический характер абсолютных прав человека, признавая таковыми «свободу жизни, разума и слова», Струве считает свободу не просто условием, но и целью национальной культуры^[146].

Превосходящее значение духовного характера культуры перед ее техническими и материальными достижениями означает, что поиск абсолютной субстанции национального духа завершен и выражает себя в ценности свободы и ее воплощении в неотчуждаемом праве.

Таким образом, определение понятия патриотизма Струве через взаимосвязь свободы человека и национального Духа претендует на доказательство одного из интересных для современной политической практики России выводов: «Либерализм есть единственный вид истинного национализма»^[147].

Струве согласен с мыслью о существовании эроса и возможного греха, но главным признаком определяет его неразрывную связь с этосом, поэтому вводит понятие действенного патриотизма. Этический действенный патриотизм – это прежде всего духовная творческая свободная работа личности над собственным совершенством и служение либеральному идеалу, который дает единственную возможность дальнейшего национального развития. Струве видит специфику обязательной моральной нормы (должен любить) в ее безличности, отношении ко всякому субъекту; так же определяет отличительные признаки национального эроса (просто любит), состоящие в его индивидуально-личном отношении. Характер любви, таким образом, является главным условием ее направленности.

Иначе говоря, этический действенный патриотизм или истинный национализм (тождественные для Стуве понятия) – это не только задача борьбы с внешним врагом, но и «в не меньшей степени он есть и нравственная борьба с собственной духовной слабостью» – «блюдение себя»^[148]. Струве аргументирует необходимость отказа от патриотизма, связанного с народным или национальным началом в политике, и обосновывает возможность его действенного выражения в либеральной форме. Родина, таким образом, в большей степени есть «дитя», которое развивается под влиянием самоопределившейся личности.