О любви моей расскажет вечность
Text- Size: 270 pp.
- Genre: Modern Russian literatureEdit
Между Временем и Бездной
Чертим мы свои спирали…
Почти по Н. Гумилеву
© Валентина Нестерова, 2019
ISBN 978-5-0050-2229-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Файл первый. Признание Магистра
Не спалось.
Зря она попросила дочь сдвинуть шторы неплотно.
Луна слишком близко спустилась к окну, расстелила дорожку, словно приглашая: встань и иди. Но где взять сил, смелости? К тому же врачи обещали ещё недели две-три жизни, при условии, если будет слушать хорошую музыку, для чего магнитола на её прикроватной тумбочке была настроена на волну старых песен о главном, при громкости почти на нуле…
Чтобы не думать о смерти, Маша включила приёмник.
«А любовь как сон, а любовь как сон, а любовь как сон стороной прошла…» – безжалостно исполнила известная певица.
Палец тут же оказался на кнопке «operate».
Стоп!
Почему она никогда не представляла себя старухой, не нянчила в мечтах внуков, не сидела с пенсионерками на лавочке у подъезда?
Неужели, знала?
Возможно, гены сообщили мозгу: нас запрограммировали на сорок лет.
– В геноме два метра генов, хватит, чтобы повеситься, – бездушно напомнила о себе боль.
Маша прикрыла глаза: скорей бы уж!
Но, вероятно, даже её больному мозгу мысль показалась не в меру пораженческой.
«В одной из школ Платона больные лечились декламацией стихов» – неожиданно выплыло из глубин ещё студенческой памяти.
«Язык онемел, не до декламаций…» – скрипнула извилина в левом виске.
«Но, глаза-то ещё видят!..» – беззвучно возразила она, протянув руку к стопке лежащих на тумбочке поэтических томиков. Будто клавиши, перебрала пальцами корешки с именами любимых авторов: Петрарка, Цветаева, Бродский.
Гумилёв.
Когда ей становилось невмоготу от суеты и хотелось избавиться от отупляющей дроби буден, она, обращаясь к его полифоническим строкам, улетала в сотворённые звуками пространства, где, загипнотизированная иными ритмами, отдыхала её душа.
И всё же, благодарно погладив «Гумилёва», она, словно повинуясь чьей-то воле, вытащила сборник русской лирики девятнадцатого века, который сам, не случайно! раскрылся на стихотворении Бенедиктова «Переход»…
Видали ль вы преображённый лик Жильца земли в священный миг кончины, В сей пополам распределённый миг, Где жизнь глядит на обе половины? Здесь, кажется, душа, разоблачась, Извне глядит на это облаченье, Чтоб в зеркале своём последний раз Последних дум проверить выраженье…
Нет!
«О выражении своего лица в гробу я ещё, точно, не думала! И не буду! Не хочу!» – захлопнула она книгу, задумалась.
Память своевольно перелистала страницы прошлого…
«Запомни, внучка, нет ничего дешевле денег и дороже души, береги её пуще жизни, потому что ей смерть не страшна» – говорил дед фронтовик.
Отец не поучал. Больше молчал. Уезжал на дежурство, возвращался без кровинки на лице. День пил, день спал. Мама его жалела: послужи-ка неделю под землёй со смертью подмышкой!
Уйти на неделю лучше, чем навсегда.
Он умер совсем молодым, наверно, она в него.
Бедная мама. Трудно ей будет с внучкой. Лада похожа на отца: он лев, она львица. С одной стороны настоящая хищница, своего не упустит, с другой – доверчивое, искреннее, ласковое дитя природы. Не пропала бы в джунглях бабушкиного бизнеса, где царица – выгода, царь – капитал.
Теперь и не подумаешь, что мама почти четверть века преподавала в школе историю, на уроках ретро-сценки с учениками разыгрывала. Убеждала: прошлое – самый увлекательный, непредсказуемый, документальный роман.
Она поверила…
Из памяти выплыли студенческие годы, археологические экспедиции, раскопки, артефакты. Потом решение взрослую жизнь начать в Забайкалье, в школе, где когда-то преподавала мать, где могила отца, и где она встретила своего суженого.
Вернее, так думала, но!.. ошиблась. И осталась одна, без любви, без поддержки, оттого, наверно, так безнадёжно заболела. Даже экзамены у детей не сможет принять. Андрей, конечно, возьмёт на себя…
Он странный, не похож на других. Вместо букета принёс и посадил под окном куст черёмухи. Сказал, это молельное дерево: цветущие гроздья похожи на свечи.
Зря она…
Школа с первого взгляда влюбилась в него, а она ревновала. Устраивала баталии. На одно его слово – два!
«Зодиак зодиаком, а человеку, главное, прожить свой жанр» – заявил он однажды. А она: по-вашему, судьба одному сочиняет роман, другому повесть или рассказ? А он: кому панегирики, кому эпиграммы…
Следуя идее Веснина, высшие силы уготовили ей хокку типа: На год или на день сороковой Душа стремится на свиданье с небом, А тело возражает стать землёй.
– Японская поэзия тут не причём! – раздался рядом голос.
– Обломала крылья О рёбра решётки Вскормлённая в неволе душа, – вольным стилем возразила незваному собеседнику Маша.
– Самое время вспомнить о душе, – баритоном с нотами ржавчины согласился он.
– Кто здесь? – не сознавая, что включается в разговор с невидимкой, спросила она.
– Я, – срываясь с баса на тенор, ответил он.
От удивления Маша «включила» глаза, то есть, так странно прозрела, что на фоне колыхнувшейся ночной шторы увидела старика в белом шёлковом плаще с красным крестом на груди.
– Смерть нынче приходит в плаще тамплиера? – за шуткой спрятала страх она.
– Дань прошлому, когда-то был Магистром, – слегка поклонился он, – и я пришёл не забрать твою жизнь, а наоборот, рассказать предысторию…
– Предыстории даже в университетах не учат.
– А жаль!
– Не надо жалости, я не маленькая, – рассердилась на задрожавшие губы Маша, учительским тоном продиктовала, – скажите честно: ты умерла! – Строго спросила, – куда теперь, в тоннель?
– Я знаю путь короче, – манящей синевой полыхнули глаза непрошеного гостя.
«Очнись, он иллюзия, созданная больным мозгом» – приструнила она себя.
– Я не привидение, не мираж, не твоя смерть. И мы с тобой знакомы не одну тысячу лет, – шагнул вперёд бывший Магистр.
– Белый человек?! – вдруг вспомнила Маша призрак, который испугал её неземными речами в первые дни её забайкальской жизни.
– Ты просила меня не тревожить тебя, но сейчас я обязан, – сделал он ещё шаг, и оказался на проложенной через окно лунной дорожке.
Теперь она могла лучше рассмотреть его.
Серебряный ёжик волос, почти прямоугольное лицо, открытый лоб, чёткий рисунок бровей, прямой нос, не съеденный старостью рот, вертикальные складки на чуть впалых щеках. Широкая кость, хорошее сложение, высокий рост. Цвета ранних сумерек глаза.
– Я была глупой, трусливой девчонкой…
– А я не сразу понял, что твоя встреча с Александром обусловлена кармой, – покаянно признался Белый человек.
– Мы давно разошлись, – глухо сообщила Маша.
– Два тела встретились, приглянулись друг другу и решили: ЭТО любовь, – сочувственным «хокку» пояснил ситуацию он.
– Не совсем так! – по привычке возразила она.
– Главное, Лада осталась с тобой, – миролюбиво заметил он.
– Вы знаете, как зовут мою дочь?
– В нашем роду всех женщин называли Ладами, Мариями, Софиями.
– Что значит, в нашем роду? – снова удивилась Маша.
– В трёх словах не расскажешь, лучше всё увидеть самой, – провёл рукой по опалённой бороде Магистр.
– Тот свет – кино, в отличие от этого – театра? – попыталась пошутить она.
– Кино не кино, а видеотека с файлами твоих судеб там действительно существует.
– Моих судеб?
– Иначе говоря, земных воплощений, – уточнил гость.
– Разве туда вход живым не запрещён? – подыскала причину отказать своему любопытству Маша.
– У меня есть ключ, – протянул ей руку Магистр.
– Утром Лада проснётся, а меня нет…
– Мы вернёмся через семь минут, которые, возможно, отменят твой диагноз, – приободрил он.
– У меня не диагноз, у меня приговор, – потеряла силы сопротивляться она.
А в голову пришло: врач предупреждал, возможны галлюцинации…
– Разреши один экскурс, – уловив волну сомнения, и не дождавшись ответа, продолжил Магистр. – Было двадцатое июня, по мнению мистиков, самый счастливый день в году. Третий курс позади. Каникулы. Ты выходишь из цветочного магазина как юная мать из роддома, прижимаешь к себе купленную бегонию, огораживая бутоны от ветра. И вдруг тебя поражает мысль, что ты похожа на комнатный цветок. Тебя поливают, подкармливают. Но приходит день, другой, и! забывают полить. Как тебе выжить тогда, вообще, как жить?
– Откуда вы знаете? – шёпотом спросила она.
– Читать мысли – моё наказание за то, что, грешен: Любовь и Слово употребил во зло.
– Подслушивать тоже… большое свинство!
– Лжецов лишают голоса, их удел до скончания века мычать что-то в своё оправдание, но мне дали ещё один шанс, – не услышал её Магистр и, будто вернувшись на землю, прибавил, – а ты правильно сделала, что сослала себя в Забайкалье.
– Почему сослала? Забайкалье – страна моего детства…
– И одной из твоих могил, – продолжил фразу Белый человек.
– Это у вас там юмор такой? – рассердилась Маша.
– Не обижайся, дочка, – протянул ей руку Магистр, – и не бойся, дорога на небеса ещё никому не повредила.
– Не в ночной же рубашке! – уже на себя рассердилась она.
– Тело придётся оставить, а для души я прихватил твоё первое взрослое платье, – взмахнул в воздухе тончайшим льном Магистр.
– Моё любимое, – обрадовалась Маша вспыхнувшей в памяти картинке из другой, давно забытой жизни, где она девчонкой собирала в лесу коренья, ягоды и травы, чтобы в различные цвета окрасить нити и вышить на подоле невестиного убранства узор-оберег.
И рухнула стена недоверия.
– Забыла, как выбраться…
– Через темя, как шампанское. Молодец.
Всё случилось в секунду. Пробкой в потолок. Вернее, сначала в платье, а уж потом вверх.
– Захвати флэшку, – оценил её готовность к путешествию Магистр.
Она рванулась к письменному столу, но её рука прошла сквозь копилку компьютерной памяти.
– Прости, я сам, – извлёк и спрятал в складках плаща миниатюрную панель Магистр.
– Как странно, – оглянулась Маша на своё безмолвное тело, – я уже не я.
– Nosce te ipsum, – жестом пригласил он её ступить на лунную дорожку.
– Когда-то познать себя мне советовала бурятская шаманка, но я не думала, что для этого надо умереть…
– Ты не умрёшь, это как в детстве летать во сне…
Она не почувствовала ни скорости, ни ветра в ушах.
Весело подумалось: наверно, мои уши остались при теле.
И, слава Богу, вместо мрачного тоннеля, мимо мелькали разноцветные слои сахарной ваты.
– Я и Бога увижу? – совсем осмелела Маша.
– Не уверен, я пятьсот лет не решался попасться Ему на глаза.
– Почему?
– Слишком уж Он светел и чист…
– Но, говорят, всех прощает, – уточнила она.
– Пожалеть, пожалеет, а в соратники не возьмёт, – улыбнулся Белый человек, – но об этом поговорим позже.
– Разве беседа не сокращает расстояний? – прозрачно намекнула она на своё желание разузнать о духовном мире как можно больше.
– Мы уже прибыли…
Маша не поверила глазам: равнина внизу была похожа на полотно, написанное в стиле абстрактного экспрессионизма, причём, художник явно не сдерживал эмоций. Яркие лужайки маков, жарков, васильков, ромашек, фиалок окаймляли белокаменную часовню, охраняемую строем цветущих черёмух.
– Здесь твоя Книга судеб, личный архив, называй, как хочешь, – помог ей спуститься Магистр. – Вход посторонним воспрещён, но если позволишь…
– Без вас я… заблужусь, – с трудом подобрала подходящее слово Маша.
Хотя заблудиться в «однокомнатном» храме со стеклянной дверью на полстены было бы затруднительно.
– Когда ты вернёшься сюда, вспомнишь кодовое слово, а сейчас с твоего разрешения…
– Я же сказала… – завороженная красотой стеклянной, в золотом окладе с алмазной инкрустацией двери, напомнила она.
Звякнули ключи.
Они вошли в овальный зал, посреди которого возвышался похожий на кукурузный початок в человеческий рост перст.
Над ним медленно кружилась внушительных размеров книга с золотым тиснением обновляющихся букв на корешке.
– Попасть в подобный переплёт, большая честь, – почтительно склонил голову Магистр.
А Маше показалось, кто-то набирает код из знакомых ей букв.
Когда на корешке сложилось слово «ВЕСТЬ», книга замерла.
– Весть, – взволнованно прочитала она.
– Одно из имён Бога, – пояснил Магистр. – Весть. Слово. Информация.
– Информация?
– Во всём многообразии форм: волн, частот, диапазонов, цифр, генов. И ещё кодов, пикселей, блогов…
– В небесной канцелярии на меня завели веб-страницу? – не зная, что и подумать, пошутила она.
– Точнее, веб-сайт, – многозначительно улыбнулся он.
«Поговорим об этом на обратном пути» – подумала Маша, не в силах отвести глаз от парящей над головой книги. Ей даже захотелось взлететь, чтобы перелистать её страницы, как вдруг! пришёл в движение, распахнул створки вертикальных ячеек с золотистыми компакт-дисками кукурузный «перст».
– Записи твоих воплощений, – пояснил Магистр.
Она протянула руку, взять диск наугад, но, вспомнив неудачный опыт с флэшкой, тут же её отдёрнула.
– Мы общаемся с помощью азбуки мозга, пожелай, чтобы он оказался в твоих руках, и…
Не успел Магистр окончить фразу, как его слова материализовались. Цвета червонного золота диск оказался в руках Маши, её пальцы ощутили лёгкое покалывание, присмотревшись, она увидела проявленную надпись «Франция, 14 век».
– Небесная логика – начать знакомство с последнего моего воплощения, – ладонью просканировав ячейки «початка», выманил другой диск Магистр, прочитал: Русь, год Белого Филина, – задумчиво произнёс, – в этот год я, один из двенадцати волхвов северного рая, которому доверили хранить суть Слова, солгал, потерял голос, за что природа заблокировала азбуку фауны и флоры в моей голове, лишила меня силы влиять на траектории метеоритов…
– Предлагаю все диски забрать! – испугалась его тайной маяты Маша.
– Все на флэшку не поместятся, – ещё погружённый в себя, возразил Магистр, – ты иди, погуляй меж черёмух, а я скачаю, что смогу.
– Хорошо, – прощальным взором окинув «архив» своей души, оставила она его одного.
Воздух показался живым, весёлым, вкусным. Любящим.
Ей всегда хотелось быть любимой. Без всяких причин. Просто потому, что она есть, и хочет жить, несмотря на тьму разочарований.
«Не хочу быть брошенной, несчастной, мёртвой!» – отчаянно заявила душа.
Но кто-то подсказал: извилины не воспринимают частицу «не».
И тогда её мозг, одному ему ведомой азбукой, просигналил миру: Хочу быть желанной, свободной, живой!
И обострилось обоняние, опьянило ароматом цветов.
Слух зафиксировал призывный сигнал черёмуховой аллеи.
Она пошла на этот зов, и снова, как в детстве, душистые гроздья цветов напомнили ей башенки ванильного эскимо.
– Наши плоды черны на цвет и вяжут на вкус, но обладают волшебной целебной силой, – на понятном ей языке сообщила древняя на вид черёмуха.
– Зло и ложь – супруги навек. Добро и правда – супруги навек. Их брак зарегистрирован на небесах, – сурово продекламировала её соседка слева.
«В детстве мама пугала вездесущими хоками, теперь смерть угрожает японскими хокками…» – грустно удивилась игре слов и букв Маша.
– Рано тебе ещё умирать, – прямо в руки метнула ей ветку с набухшими почками соседка справа, – бери на память, и домой!
– Привей этот побег к кусту, который посадил под твоим окном Андрей, – посоветовала черёмуха в середине аллеи.
– Откуда вы знаете? – удивилась Маша.
– Нам сверху видно всё, – призналась буйно цветущая особа издалека.
– С таким мужчиной и жизнь свою скрестить не страшно…
Странно, она сама не раз спрашивала: кто такой, этот Веснин?
Появился в школе за неделю до начала учебного года, да ещё на видавшем виды американском джипе. И сам из себя: высокий, подтянутый, глаза умные. Директриса, естественно, растаяла, забрала у неё лишние часы, отдала ему параллельные старшие классы: соревнуйтесь!
Не враг, но соперник.
Не закрыт, приоткрыт. Из скупых рассказов о старшем брате-спонсоре стало ясно: может себе позволить быть свободным историком! Копать землю в археологических экспедициях, исследовать артефакты в музеях, корпеть в архивах.
«Разлетелись мои пращуры по свету, как зонтики одуванчиков…»
«Пращуры» – резануло слух, не динозавры же! Потом выяснилось, его корни уходят в четырнадцатый век.
«Я отпрыск русско-польско-французской любви, генеалогическое древо которой имеет кудрявую крону, – подшучивал он над собой, – ищу собратьев по крови, и следы одного из них привели меня в этот город…»
Это всё, что она узнала о нём, и остались бы они доброжелательно стимулирующими друг друга к профессиональному совершенству коллегами, если бы не злополучная вечеринка в честь Восьмого марта…
Женский праздник в женском коллективе священен. И надо же, когда все отпустили тормоза, у неё до помутнения рассудка закружилась голова.
Андрей оказался рядом.
– Ничего страшного, это шампанское, – еле пролепетала она.
– Я провожу вас, – не спросил, не предложил, констатировал как данность он.
А через неделю в учительской она потеряла сознание.
И снова он рядом. Записал на томографию головы, первым узнал диагноз – неоперабельная опухоль мозга, остался месяц, не больше.
В тот день и посадил саженец черёмухи под её окном…
Лёгкий хлопок закрывшейся двери спугнул воспоминанья.
– До пятого тысячелетия скачал, – довольным тоном сообщил Магистр, твёрдо произнёс, – пора домой!
– Здесь хорошо, – почему-то оробела она.
– Санаторий, – согласно кивнул он, протянул руку, – вернёшься, когда эту жизнь до конца проживёшь.
И снова внизу полотно в стиле сюрреализма: отсутствие сюжета, свобода ассоциаций, гегемония бессознательного.
«Я думаю, ташизм возник как живописное сопротивление фашизму», – сказал как-то Андрей, всматриваясь в цветовые пятна на картине, которую он принёс на урок по теме возникновения гитлеровского режима в Германии.
«Не знаю, возможно» – ответила она, почувствовав себя проигравшей.
«Может, и твоя болезнь – его победа?» – шепнул кто-то на ухо.
Она огляделась: рядом был только Магистр, сосредоточенный, вернее сказать – замкнутый.
«Вот к кому нужно ключик подобрать, а то всё Андрей, да Андрей…»
– Ты хотела о чём-то спросить меня, спрашивай, – будто прочёл её мысли Магистр.
– Если Бог – Информация, то на экране бытия я – всего лишь пиксель? – вдруг, будто сам по себе, слетел с её языка странный вопрос.
– Минимальная единица? – задумался Магистр и, грустно улыбнувшись своим мыслям, ответил, – я бы сказал: Бог – Автор, а человек одновременно Режиссёр, Актёр, Суфлёр.
– Суфлёр-то зачем? – удивилась Маша.
– Помнить: что хорошо, что плохо.
– Что-то вроде совести?
– Совесть – согласие с Вестью, – туманно ответил Магистр.
– А если Суфлёр возомнит себя Автором?
– Знаю одного такого доисторического хакера…
– Вмешался в вашу жизнь? – догадалась Маша.
– Сам себя заразил вирусом лжи…
– А мой Суфлёр?
– Указал самый трудный из всех путей, путь…
– О чём вы? – досадливо поморщилась она.
– Узнаешь, когда прочтёшь файлы, кстати, они написаны не на скорую руку, и читать их надо не наискосок, – ненавязчиво посоветовал Магистр. – А сейчас взмахни веткой черёмухи, она послужит нам парашютом.
Маша исполнила просьбу, и тот час же под ними появилась «перина» разряженного света с плавающими золотыми искрами.
А ещё через миг она ощутила себя под потолком собственной спальни, увидела, с каким ужасом трясёт её безжизненное тело дочь: Маша, не умирай!
Маша – первое слово Лады.
– Скажи: мама.
– Маша.
– Я твоя ма-ма.
– Маша!
И так все тринадцать лет: Маша, в лучшем случае, Машенька.
– Возвращайся, – отвлёк её от воспоминаний Магистр.
Она послушно проскользнула в щель между лобной и макушечными костями, и чуть не вылетела обратно.
Какими же тесными и душными показались ей оковы тела!
«Если бы не Лада…» – мелькнула крамольная мысль.
– Машенька, пожалуйста, – теряя надежду, всхлипнула дочь.
Маша открыла глаза: я вернулась, дочка…
– Как же ты меня напугала!
– Всё хорошо.
– Если тебе что-то нужно, скажи…
– Я бы ещё поспала, – призналась Маша.
– Тогда я пойду, но, если что… – взглядом «всё для тебя сделаю» пообещала Лада.
– Я позову.
Когда за дочкой закрылась дверь, Маша встала с постели, огляделась.
Магистра не было.
На прикроватной тумбочке лежала флэшка.
«Собрание сочинений по мотивам моих воплощений» – безучастно подумала она, отмечая: голова не болит!
И вдруг!
Страх, удивление, сомнение, надежда, восторг – всё смешалось.
Неужели она узнает правду о себе? И наконец-то согласится со словами Цветаевой о том, что единственная обязанность на земле человека – правда всего существа, с которыми часто спорила, потому что не понимала их.
А теперь у неё появился шанс…
«Ну, же, смелее!» – будто за кадром прозвучал голос Магистра.
Она подключила флэшку, по экрану ноутбука поплыли знаки в виде геометрических фигур, похожих на те, с помощью которых на зреющих полях неведомые суфлёры посылают подсказки землянам.
«Время похоже на клубок пряжи, не знаешь… куда попадёшь…»
Когда кто-то невидимый рядом обречённо вздыхает, становится не по себе.
«Первый файл, четырнадцатый век, конец моего земного пути…»
– Если не хотите, я… – не придумав, чем успокоить Магистра, оборвала фразу Маша.
«Всё логично. Но сначала, не в качестве оправдания… – неожиданно материализовался он, – позволь рассказать тебе историю моей любви…»
– Конечно! – обрадовалась она снова видеть его…
– Мне было уже за пятьдесят, Софи чуть больше двадцати. Солнце выглядывало из-за туч, посмотреть на её красоту. Бутоны роз распускались при её приближении. Она была женой старого рыцаря, который семейным ссорам предпочитал баталии на поле брани. Но Софи не тяготилась своим положением: страсть была ей неведома. Я же, когда увидел её похожие на лесные фиалки глаза, превратился в костёр. Семь рыцарских добродетелей, коими я владел без сомнения, вдруг показались пресными, как крестьянские лепёшки.
Весна ещё не превратилась в лето. Кроны деревьев плели свои кружева. Весело щебетали птицы.
– Кажется, твой Бубенчик влюбился в мою Красотку, – засмеялась она, когда мы пришпорили своих коней на лесной поляне.
Нас же потянуло друг к другу в сто крат сильней. В сравнении с любовью к женщине, любовь к Богу – бесплотное умствование.
– Ты плачешь? – спросила она, когда я благодарно поцеловал её.
– Это роса.
– Это живая вода, она заживит мою рану, – губами собрала она мои слёзы.
– Не смогу ранить тебя.
– Тогда завоюй!
– Мой генерал готов к сражению, – мысленно попросил я Бога простить меня за буйство чувств.
– Это и мой генерал, – осыпала она нетерпеливого вояку поцелуями.
– Иди ко мне, – снял я с её иссиня-чёрных рассыпавшихся по плечам волос белое с перламутром перо.
– Господь благословил нас, – обрадовалась она.
– Это голубь, – не смог скрыть сомнения я.
– Это знак! Мы с тобой будем как вольные птицы, я уйду от мужа…
– Король не отпустит меня.
– Не говори так, – снова стали мы одним целым.
Её сердце билось так же, как и моё.
Две птицы в клетках.
«А не послать ли всех к чёрту! – подумал я. – Подхватить Софи, ускакать с ней на край света, построить замок в горах, не разлучаться ни на минуту…»
Каким же счастливым я мог быть.
Но вернулся её муж, наша инспекция кончилась, и…
Через четверть века я оказался в темнице Тампля. На цепи, как пёс.
Впрочем, Филипп любил своих собак, а пятнадцать тысяч тамплиеров истребил как саранчу…
Судьба явно посмеялась надо мной, вернее, утёрла нос. Командовал армиями, правил провинциями, достиг власти выше королевской, и! заключён в башню, которую сам же построил.
Семь лет допросов, пыток.
Всё тело – незаживающая рана.
Не хватит слёз, чтоб исцелить её.
Разве что, слёз Софи…
«Где она? Что с ней?» – подумал я, слабея.
И вдруг услышал шаги.
Массивная дверь заскрипела, открылась.
За спиной тюремщика стояла…
Она приходила ко мне иногда, но во сне…
– Мне обещано свидание наедине, – сунула монету конвоиру Софи.
– Да, мадам, советую не подходить к нему близко, злоумышленник часто впадает в бешенство, чего доброго задушит вас цепью…
– Ступай, а то я задушу тебя своими руками!
– Да, мадам, – обиженно ретировался тюремщик.
– Жак! – метнулась к моему каменному ложу Софи, припала к цепям, целуя их. – Жак, как же это?
– В твоих глазах всё ещё цветут лесные фиалки, – через силу улыбнулся я.
– Ты совсем седой, – взяла она мою руку, хотела прижать к своей щеке, но увидела: большой палец раздроблен, почувствовала: кисть мертва от боли, и только воскликнула, – о, Боже!
А мне пришла мысль: вдруг король послал её отомстить за отвергнутую любовь, и эта пытка куда хуже дыбы и «испанского сапога».
– Я не заслужил такого подарка…
– Подарка? – волнуясь, переспросила Софи. – Если хочешь, я отдам тебе то перо, которым, помнишь, Господь благословил нашу любовь. Я всегда ношу его с собой.
Вот она, казнь: из груди вырвали сердце с тяжким грузом измены.
В ответ я только вздохнул.
– Хочешь воды? – спросила она, оглядывая темницу.
Я взглядом указал на большую деревянную лохань.
Она пододвинула её ко мне. Я нагнулся над слегка взбаламученной водой как над зевом колодца, увидел незнакомого столетнего старика, закрыл глаза.
– Я пришла сказать, что у тебя есть сын, такой же отважный и красивый, как ты, – сказала Софи.
– Сын? – не поверил я.
– Мы с ним были сегодня… рядом с тобой, на паперти…
– Прости! – с отчаянием посмотрел я в её отважные глаза. – Меня обвиняют в предательстве короля и папы, а я изменил сыну и той, что мне дороже жизни…
– Я никогда не переставала тебя любить, – вытащила она из тайного кармана меховой накидки пожелтевшее от времени перо, – верни его Богу и спроси, почему он не любит людей, которые любят…
– Мадам, лучники идут, – просунул голову в дверь тюремщик, – мессира повезут на казнь.
– Я пойду с тобой, – обняла меня Софи.
– Судьба преподнесла мне королевский подарок, – обвёл я голубиным пером овал любимого лица.
– Я прощаю тебя, – сказала она.
Магистр замолчал.
*«Ой!» – невольно вскрикнула Маша, увидев на экране ноутбука чётко очерченную, цвета электрик рамку с широкой светлой полосой внизу.
– Всё, мне пора, буду нужен, позови, – заторопился Магистр.
– Спасибо, – хотела обнять его Маша, но он снова стал невидимым, и она растерянно добавила, – за азбуку мозга.
Ей бы хотелось подумать, «обглодать» событие, как это она любила делать, но её внимание снова привлекла ярко-синяя рамка, которая вдруг стала дробиться на мини-экраны. Она даже успела посчитать их: двенадцать, прежде чем на каждом возникло изображение…
«Жаль, очков формата 12 D у меня нет…»
Только подумала она, как по светлой полосе внизу экрана ноутбука со скоростью, позволяющей прочитать каждое слово, побежала текстовая строка…
«Мария варила вересковое пиво. Пряный дух щекотал Александру ноздри, кружил голову. Он приоткрыл дверь, чтобы лучше видеть жену, хотя знал, что в кухне она любила оставаться одна, особенно, когда колдовала над пивом. Накануне вечером, в новолуние, они вместе ходили на болото, чтобы сорвать созревшие, напившиеся солнца ветки мирта. От него в пиве лёгкость и весёлость. А за розмарином Мария бегала на рассвете к лесному озеру. Без холодка и горчинки просыпающегося дня пиво… не пиво. Ещё немного мёда, и божественный напиток будет готов. Запенится в кружке, как небо пенилось облаками в тот день, когда…»
*Многоточие сбило с ритма, хотя возникло чувство, будто последние строчки читала не она, а кто-то другой, она же просто слышала голос, а сама сделалась зрителем, причём, не просто зрителем, а «как будто…», дальше мозг заблокировал мысль, а духовная память ещё только начала просыпаться.
«…Александр удивился: семь весен прошло, а он помнил все до мельчайших деталей. Выйди он тогда за ворота чуть позже или раньше, кто знает, чем обернулась бы его медлительность или, наоборот, поспешность? Впрочем, к чему лукавить, он знал, что его ожидала бы большая потеря. Вернее, он просто не нашел бы себя, не женился и, главное, не понял бы и не оценил этот мир, оставаясь нищим богачом, глухим слепцом, бессердечной тенью. Только Мария смогла снять с него проклятие. Его жена. Неожиданный подарок неба.
В тот день к его домовому священнику Малахии пришел брат, принадлежавший к ордену спиритуалов: оставить на попечение родственника наполовину осиротевшую дочь. В ответ же услышал, что священный сан не позволяет тому удочерить племянницу…
Бывший францисканец, Малахия изменил ордену, проповедовавшему вслед за Святым Франциском идею бедности, так как душой и чревом полюбил сытую жизнь. Но был в курсе, что францисканцы обвинили спиритуалов в ереси, и с особой жестокостью преследовали их. Так что проблемы ему были не нужны!
А отцу Марии скрываться от преследования с уже взрослой дочерью становилось всё труднее. Он чувствовал, что в изнурительных беседах с миром мёртвых, особенно со своей любимой женой, израсходовал свой дух, поэтому решил отдать дочку под покровительство брата и… религиозного противника, так как надеялся, что в поединке между верой и кровью победит все-таки кровь, и дядя не оставит племянницу.
Девушке исполнилось шестнадцать. Братья спиритуалы верили в магию цифр. Подсчитав, что сумма возраста Марии равна «семи», то есть, числу даров Святого Духа, её отец готов был испустить свой дух со спокойной совестью…»
*«Смерть открывает ворота в дивный, я бы сказала: сенсационный мир», – вспоминая своё путешествие с Магистром, на секунду отвлеклась Маша, но голос продолжал…
«…Луч солнца упал на Марию в тот миг, когда на неё бросил взгляд Александр, и её тёмно-зелёные с бликами цвета фиалок глаза заворожили его. Удивила и никак не соответствующая её бедственному положению улыбка на порозовевшем лице. Что-то наподобие сострадания шевельнулось в его сердце, или то завистливый змей побуждал его соблазнить её яблоком познания. Он даже представил, как она впивается зубами в спелую плоть греховного плода, слизывает с губ его сладкий сок. И бархатистая зелень её глаз ещё больше темнеет от надвигающейся страсти.
Тревожный озноб, как порыв ветра, пробежал, затронув потаённые уголки его души. Он испытал предвкушение. Может быть, такое же чувство испытывает искатель воды, когда виноградная лоза вдруг вздрагивает в его руках и тянется к ещё невидимому источнику.
– Вы в замке дворянина. Наш род три века носит это звание, не роняя чести, – обращаясь к Марии, перебил Александр разговор двух братьев, – и вы найдёте здесь кров и защиту.
Ничего подобного от себя он не ожидал, но, что сказано, то сказано.
– Три века. Святое число. Мария, детка, твоя мать мне говорила, что стены замка станут твоим домом… и могилой. Впрочем, что это мелет мой язык? В голове мутится. Сеньор, она вам станет дочерью… послушной.
– Дочерью? – растерялся Александр, – мне больше подошла бы роль мужа, – не подумав, бросил он, и тут же укорил себя за сказанное.
Ему уже за тридцать, но он, охотник и воин, о женитьбе ещё не думал. Ставить силки на птичек ему не по нутру. К тому же он решил ни с кем не связывать свою жизнь, чтобы не дать роду продолжения, унести в могилу проклятие, которое витало над ним не по его вине…»