Read the book: «Веления рока»

Глава I Дедовщина

Служил Эрудит далеко, в Приморском крае, в воинской части, расположенной в заповедной долине озера Ханка. Вот занесло, думал он, разбирая в оружейной комнате свой автомат. Зачем его увезли за тысячи километров от дома? И не его одного из Ростовской области, из разных мест: из Забайкалья, Дагестана, Чувашии. Были в его роте так же грузины, осетины, эстонцы.

«У нас в Ростове тоже стоит воинская часть. Туда, наверное, пацанов из Владивостока и Сахалина везут? Если бы все с кем я призывался, служили вместе, поближе к дому, точно не было бы никакой дедовщины! В общем, таким путем или как-то иначе дедовщину можно изжить. Наверняка можно. Но почему ничего не меняется?» Такой вопрос сидел в голове Эрудита со вчерашнего дня, когда прошел слух о происшествии: минувшей ночью повесился солдат, по армейской классификации – «молодой». Он прослужил всего пару месяцев, «деды» запугали его, затуркали, словом, довели до самоубийства.

С каждым днем у Эрудита все сильнее укреплялось желание постигнуть причину царящих в их части бесчинств, которые противоречили его взглядам, характеру. Иногда ему казалось, что он вот-вот докопается до истины, но годами укоренявшиеся казарменные устои были столь абсурдны, что найти им разумное объяснение никак не удавалось. Это само по себе еще больше распаляло не только намерение разобраться во всем, но и убеждение: значит, такие жестокие порядки кому-то нужны.

Всю неделю в части стояла тишина, как будто бы все забыли о ЧП. И вдруг началась кутерьма – в срочном порядке красили бордюры, орали друг на друга офицеры, стоял топот пробегавших взводов. Всюду наблюдались озадаченные взгляды, суматоха. А на следующий день для расследования происшествия прибыла комиссия из Москвы, во главе с генералом. Командир части полковник Перегаров, как и положено, оказал ему радушный прием.

– Гостей мы любим, вам у нас понравится, – сказал он и деликатно предложил высокому гостю полюбоваться красотами гор.

Генерал с мясистым носом и полным ртом золотых зубов, предвкушая обильный ужин, имел хорошее настроение, потому согласился с превеликим удовольствием. Совершая восхождение, они вели меж собой интеллигентный разговор о необъятных просторах Приморского края, о дикой красоте его уникальной природы.

– Ну что, вы тут, как бы, еще не всех изюбрей перестреляли? – интересовался генерал. – Хоть видел их?

– Как не видеть? Сколько раз приходилось, – отвечал полковник. – И оленей видел, и медведей. Если желаете, на кабанчиков можем поохотиться. Прежде, говорят, они тут полчищами ходили, теперь, конечно, их все меньше становится. Но не жалуемся, без трофеев редко бываем.

Поднимаясь сквозь пятнистую тень по травянистому покрову сопки, полковник, в свою очередь, живо интересовался столичным бомондом, спрашивал генерала, мол, не доводилось ли ему бывать на концертах Аллы Пугачевой, поинтересовался его отношением к балету, к творчеству Хачатуряна.

– Мне очень уж нравится «Танец с саблями», – с огоньком в глазах сообщил он. Как только услышу: тара-та – та, тара-та – та, так руки сами тянутся схватить саблю и размахивать ею во все стороны, и бежать, и прыгать, как джигит. Я просто обожаю классическую музыку, она облагораживает, она возвышает душу.

– Вот как? – окинул его генерал проницательным взглядом. – По тому, какую музыку человек любит, можно судить о сущности его души.

– Тесно тут душе. В нашей глуши никакой культуры, только горы, леса да журавли, – посетовал полковник.

– Культура, культура, – задумчиво произнес генерал и поднял голову к небу. Над горными вершинами, распластав свои могучие крылья, словно в невесомости, парили два орла. – Прямо как у Арсеньева! Зачем она тебе здесь, эта самая столичная культура? Тут надо, понимаешь ли, наслаждаться великолепием этих гор, фауны и флоры, как бы абстрагироваться от цивилизации, от социальных условностей восприятия действительности для адекватного ее отражения, проще говоря, сорвать покров майи, чтоб обнаружить ноуменальный слой реальности, слиться с дикой природой, как Дерсу Узала.

Генерал долгое время работал преподавателем в военной академии и привык излагать свои мысли научными терминами, а более того любил заумными фразами сбивать с толку своих собеседников. В этой его манере было что-то такое, что напоминало гоголевского портного Петровича. Полковник не совсем понял или совсем не понял, что сказал генерал, но сделал вид, что все понял и с задумчивым видом поддержал разговор:

– Я, в принципе, так и поступаю, частенько сливаюсь с природой-матушкой. Иной раз так кошки заскребут на душе, что места себе не находишь. Тогда беру поллитровку, кое-какой закусочки и уединяюсь в этих горах. Глотну чуток и хожу вот так под этими вековыми кедрами, слушаю чириканье всяких соек, кедровок, поползней да философствую о скудности нашего бытия, о мироздании, о божественности всего сущего. И наступает в душе такое умиротворение!

«О-о! Да ты, дорогой мой полковник, тихий алкоголик», – подумал генерал.

– Извините за нескромный вопрос: а вы как расслабляетесь?

– А я, понимаешь ли, как бы и не напрягаюсь, – улыбнувшись, ушел от ответа генерал. – Ты только посмотри, какая грандиозность вокруг. Очень красочно Арсеньев описал ваши места, я, когда прочитал его, как будто сам побывал здесь. И не думал, что собственными ногами доведется топтать эти склоны. А вот видишь, как бы случай подвернулся.

Полковник внимательно следил за каждым словом и движением генерала. А тот опять поднял голову, стал наблюдать за плавающими в небесной выси орлами, дожидаясь, когда они взмахнут крыльями; не дождался и спросил совершенно неожиданно:

– Ты читал Арсеньева?

Полковник насторожился, потупил глаза. «Не случайный вопрос! Что-то за ним скрывается каверзное, что-то подразумевается? Вероятно, генералу показалось забавным замешательство собеседника, он медленно, с улыбкой, перевел глаза в его сторону. Полковник раскрыл рот, но еще подумал в нерешительности, виновато крякнул и ответил сконфуженно:

– Вы уж меня извините, товарищ генерал, но как-то не довелось. Времени на книжки не хватает. Все свои силы отдаю воспитанию патриотизма, подъему воинского духа офицерского и рядового состава. – Он замялся на минуту и, тяжело подышав, добавил: – Вот мой замполит точно читал. Политзанятия у нас проводятся регулярно, по два часа каждые вторник и пятницу, на которых изучаются постановления партии, разоблачаются агрессивные происки империализма в лице НАТО.

Генерал бросил вопросительный взгляд на заплывшую физиономию полковника и снисходительно проговорил:

– Ну вот, о культуре тоскуешь, философствуешь, а сам даже Арсеньева не прочитал. Впрочем, ты знаешь, раньше философия была от Баха до Фейербаха, а теперь – от Эдиты Пьехи до иди ты на… – При этих словах хлопнул полковника по плечу и встревожил величавую тишину гор своим хохотом.

Сумрачная физиономия полковника просветлела, он тоже засмеялся, наклонился под старой елью и поднял сухую ветку. В голове мелькнуло: «Свой мужик, с таким можно найти общий язык; зря я так запаниковал».

Между тем, оставив в стороне бурелом, они, отдыхиваясь, поднимались все выше. А когда обошли валежник, на противоположной стороне обрыва увидели два выступающих из земли валуна продолговатой формы. Полковник, показав на них веткой, которую все еще покручивал в руке, оживленно поведал, что силуэты этих камней в лунную ночь напоминают объятья возлюбленных. И тут же рассказал легенду о несчастной любви отважного охотника Дзуб-Гына и юной красавицы Янтун-Лазы. О том, как злые духи хотели их разлучить. Но не удалось осуществить свой коварный замысел, и тогда они превратили влюбленных вот в эти самые камни.

х х х

Вечерело. В посеревшем небе за темным гребнем заклубился отсвет вечерней зари, в ущелье появились сумеречные тени. Вдруг вершина горы вспыхнула, и шалопутный солнечный луч срикошетил от генеральского погона. Очертания хребта расплылись, высокая сопка стала казаться еще громадней и величественней. Налюбовавшись дикой красотой Сихотэ-Алиня, надышавшись чистым воздухом, настоянным на запахах папоротников, статных лиственниц и могучих кедров, собеседники решили вернуться. Казалось, весь бескрайний простор навсегда погрузился в дремоту, только со стороны ущелья тянул легкий ветерок. Генерал, захваченный первозданной красотой этого мгновения, раскинул руки, чтобы выразить свое душевное единение с торжеством девственной природы, словно хотел объять и горы, и синеющее за деревьями озеро, и безбрежное небо.

– В нынешнем году зима запаздывает, – начал рассуждать полковник. – Обычно такие теплые деньки стоят у нас в октябре, а для ноября это большая редкость.

Вдруг он заметил, как в чаще что-то мелькнуло, крупное и пестрое. Подал генералу знак, и они затаились. Из-за веток кедра, прижавшись к стволу, на них глядела рысь. Были отчетливо видны ее ржаво-желтый бок и покрытая черными пятнами голова. Генерал почувствовал, как от взгляда стеклянных неподвижных глаз по его спине пробежал холодок, и намерился бежать. Полковник молча вцепился в его рукав, давая понять, что надо стоять тихо, не делая резких движений, он знал, что в тайге свои правила: если увидишь опасность – бежать или отступать нельзя – смерть. С минуту рысь не шевелилась, потом, изогнувшись всем туловищем, прыгнула на соседний сук и скрылась в зарослях. В эту минуту в воздухе закружились редкие снежинки, а через мгновенье налетел вихрь, снег повалил большими хлопьями, пронизывающий ветер резко усилился, дул порывами и бил в лицо, вышибая из глаз слезы. Перепуганные, но вместе с тем довольные, что повезло увидеть такого жуткого зверя, собеседники ускорили шаг. Через полчаса они спустились со склона и пошагали по плацу, направляясь в ленинскую комнату, где, как и предполагал генерал, их ждало отменное угощение.

х х х

Терренкур немного утомил генерала, но после первой он почувствовал небывалый прилив сил и бодрости. А полковник почтительно наливал, произносил тосты за здоровье важного гостя:

– Я очень рад был с вами познакомиться, – восклицал он, поднимая стакан из тонкого стекла. – Давайте выпьем за ваше драгоценное здоровье!

Генерал пил, прерывал изредка тосты остроумными шутками, доказывавшими, что гость находился в хорошем расположении духа. Время от времени он восторгался встречей с рысью и все сожалел, что не прихватил с собой автомат.

– Я не могу тебе передать, какое острое ощущение я пережил за это время. Ну а ты? – спрашивал он полковника. – Какие у тебя были ощущения?

– Я много раз видел рысь, для меня это привычное дело.

– Нет, я спрашиваю, каково, а?

– Да что про это говорить… Я хочу рассказать про свой полк. Мой полк отличный по всем показателям. Дедовщины нет, солдаты всем довольны, живут дружно. Давайте выпьем за славу Советской Армии!

Полковник был немногословен, боялся сказать лишнее, только придумывал, как и что он станет говорить, в ту же минуту пристально вглядывался в лицо генерала и предчувствовал, что ему не понравятся его рассуждения, поэтому говорил односложно и, казалось, старался как можно быстрее напоить своего гостя до потери чувств. Генералу стало скучно слушать отрывочные фразы лебезившего хозяина, его раздражал заискивающий тон, эта услужливость, с которой он произносил один за другим тосты. Но после четвертой или пятой генерал повеселел, его прорвало на анекдоты. От анекдотов сам по себе перекинулся логический мостик к политике. Вот тут-то и случился курьез.

От спиртного полковник потерял бдительность, и что-то возразил генералу по поводу здоровья Леонида Ильича Брежнева и его наград, да еще заявил о том, что, по его глубокому убеждению, не следовало вводить наши войска в Афганистан. Такой реакции генерала, какое произвело на него это мнение, полковник не мог даже и предположить. В одно мгновение и без того красное лицо захмелевшего гостя покраснело еще сильней, побагровело и покрылось пятнами.

– Молчать! Смирно! Как стоишь!? – кричал он. – Ты кто такой, чтоб сомневаться в политическом курсе Политбюро? – В порыве гнева он перевернул стол, набросился на полковника и кулаком ударил его по морде. – Вон из моей резиденции!

Упитанный полковник мог бы дать отпор обидчику, но каким бы пьяным ни был, все-таки инстинкт самосохранения не позволил ему сделать этого. Он только дергался, как ошпаренный, стиснув зубы и крепко сжав кулаки.

– Вон, сказал я тебе! – вновь заорал разгневанный гость. – И больше не попадайся на мои глаза, сволочь!

Тогда, не теряя своего достоинства, полковник демонстративно открыл дверь, окинул его высокомерным взглядом и решительно, но нетвердо шагнул за порог.

Оставшись наедине, генерал ходил взад и вперед, не в силах совладать с собой. Вдруг остановился, уставился на пол. Ему стало жалко котлеток, румяных пирожков, разбитой банки с маринованными огурцами и черной икры, которая, разлетевшись, изобразила на стене замысловатое произведение абстрактной живописи. Обычно в такие минуты генерал становился инициативным и энергичным. Вот и теперь ему хотелось действовать, в нем бурлила кровь. Надо было каким-либо образом выпустить пар.

– Как посмел рассуждать о политическом курсе Политбюро! Удавлю барбоса! – прокричал он в приступе гнева, который никак не проходил, и отправился в казарму.

х х х

Время было позднее. Генерал не вошел в казарму, он ворвался как вихрь. С ходу, не отряхнувшись от снега, поднял роту по тревоге, построил по стойке «смирно» и до глубокой ночи играл в Суворова. Перемещаясь вдоль строя медвежьей походкой, он властно орал, передавая в мозги роты бесценную информацию:

– Я научу вас, мать вашу коромыслом, родину любить! Я вколочу в ваши безмозглые мозги доблесть и честь во имя отчизны!

Эрудит слушал угрозы генерала и не верил своим ушам. Ему очень хотелось спать, голова наливалась свинцом, а глаза решительно закрывались. Через минуту в казарму с бутылкой водки, в которой был утоплен корень, влетел, еще не совсем проснувшись, ротный, лейтенант Утехин. Как положено по Уставу, он поприветствовал генерала, потом представился; бледные пятна застилали щеки объятого страхом офицера. Генерал заметил его, но только махнул рукой и продолжил воспитывать роту. Кричал он все громче и энергичнее. Время от времени незаурядные способности оратора начинали давать сбой. Тогда он широким жестом подзывал к себе ротного, стоявшего наготове, браво опрокидывал поданный стакан, засовывал в рот ломтик сервелата и, неспешно пожевывая, продолжал в том же духе. А когда ему стало трудно стоять на ногах, сменил гнев на милость и даже прослезился. По-отечески обнимая каждого десантника, бормотал, что он любит солдат не меньше Суворова, что он такой же талантливый, но только скрывает это.

– Скажу вам по с-секрету,– приложив палец к губам, с трудом выговаривал он слова заплетающимся языком, – Су- воров ни ч-черта не смыслил в стр-тегичской ав-виации. А я в ней с-собаку съел.

Тут же по строю пронеслось тревожное: «Генерал съел собаку!?» Вскоре, повиснув на шее рядового Замурышкина, он уснул и захрапел.

х х х

На другой день, пока генерал спал, лейтенант Утехин раздобыл ящик водки и грудастую аборигенку. Все это доставил к нему в опочивальню. Часам к десяти генерал изволил проснуться. Из его гортани послышались сиплые стоны, сквозь которые лейтенант сумел разобрать жалобное:

– В роте плохо. Ох, в роте плохо.

– Сию минуту, товарищ генерал, – отрапортовал лейтенант. При этом быстрехонько открыл бутылку, налил стаканчик и подал в постель.

– Рассольчику бы сейчас, – кряхтя и морщась, безнадежно прохрипел разбитый сном и опухший после вчерашнего генерал.

– Рассола не имеем, только огурчики-с. – Их ротный Утехин собрал с пола после ночного погрома. – Товарищ генерал, разрешите доложить о трагическом известии. По радио сказали, что умер Леонид Ильич Брежнев.

– Туда ему и дорога, – пробормотал еще не совсем соображающий генерал. Но тут же спохватился и переспросил: – Что? Что ты сказал? Кто умер? Брежнев, говоришь, умер? Вот так новость! Анекдот, да и только.

После этих слов, чуть-чуть пригнулся, смолк и стал напряженно вспоминать вчерашние события. Он помнил, что было что-то связано с Брежневым, но что именно, точно не помнил. В его голове крутилась навязчивая мысль, что вчера лично разговаривал с ним. И не только с ним, а еще и с Суворовым. «Что за бред, – подумал он. – Отчего это в моей голове одни выдающиеся личности?» И вслух пробурчал:

– Прямо мистика какая-то! М-да. Как ты думаешь, ему присвоят еще одного Героя Советского Союза, посмертно? А? Я бы, например, присвоил. Обязательно надо присвоить, ведь «дорогой и любимый», царство ему небесное, так любил ордена. Я бы непременно утешил покойного.

Осмотревшись, генерал обратил внимание на добычу лейтенанта, чему был приятно удивлен. Потянулся, сделал многозначительный вздох, внешней стороной ладони протер глаза и приказал немедленно грузить всех троих, то есть его, водку и бабу, в машину, пожелавши ехать на дачу к полковнику Перегарову.

– И не делайте умное лицо, лейтенант. Вы же офицер!

Утро было морозное. Генерал всматривался сквозь заиндевевшие стекла «уазика», и все не мог избавиться от преследовавших его наваждений. Но тут он второй раз обратил внимание на застенчиво улыбающуюся покорную барышню. Глаза на смуглом лице – как черные угольки под елочными колючками ресничек, губы – алые, на щеках – румянец, свой, настоящий. Он по-гусарски привлек ее за талию поближе к себе, зевнул.

– Что-то я утомился. Да и скучно мне с вами, лейтенант. Вот полковник – другое дело. С ним интересно поболтать, особенно о политике. Мыслит масштабно, шельма! Глобально, можно сказать, мыслит.

Лейтенант почувствовал себя удалым ямщиком. Он давил на газ, сноровисто выруливал на виражах. Машина ревела, с разгона разрезая косые переносы. Он несся, не замечая следов, протоптанных ранним утром зверем в волнах мягкого снега. Дорога вела по седловине между высотами. По обе стороны стояли вековые сосны, закрывая небо. В острых изломах под белым пышным покровом чернели скелеты деревьев – бурелом, чащоба.

Через четверть часа «уазик» завизжал тормозами возле белокаменного с резными барельефами особняка. На крыльцо выбежал полковник в шитом золотыми нитками бархатном, красного цвета халате с большими перламутровыми пуговицами. Такие халаты раньше были только у господ и помещиков. Под глазом у него светился большой лиловый фингал. Увидев гостей, полковник заулыбался и с распростертыми объятиями принял и генерала, и его даму…

Сколько гостил генерал у полковника – никто не знал, но в части он больше не появился.

В армии Эрудит вел дневник, в который ежедневно записывал свои наблюдения. О ночной истории он написал следующее:

«9 ноября, 1982г.

После отбоя рота спала ни сном, ни духом. Вдруг раздался немилосердный крик. Я сообразил: «Тревога, пора вставать». Рота выскочила, не успев очнуться, и по команде чуждого нам голоса построилась смирно. Тогда я увидел мутанта подозрительного телосложения и сомнительного возраста. Он был весь в снегу, в генеральских погонах и громко орал. Я подумал, что мы оказались перед лицом беспощадного врага, и побледнел от испуга. Но тут прибежал ротный, лейтенант Утехин. Он загипнотизировал мутанта стаканом водки и воспитал в нас боевой дух, сказав: «Не обращайте внимания, генерал натуральный». Мы поверили лейтенанту, ибо знали, что инстинкт его никогда не подводил. Поэтому немедленно преодолели страх и стали спать стоя, а генерал долго раскрывал нам глаза на военные хитрости Суворова. Он говорил, что поступки и дела показывают характер и масштабы личности. Вот, например, у Суворова не было стратегической авиации, поэтому его армия переходила через Альпы вручную».

х х х

Шел второй год службы. Было самое начало лета. Горы, окружавшие воинскую часть с трех сторон, укутывала пелена тумана, на склонах темнел мокрый лес. Могучие кедры густой хвоей прикрывали молодняк, как наседки своих цыплят. Вековые дубы стояли обособленно, в некотором отдалении от них рассредоточились высокоствольные ильмы. Вытягиваясь ввысь, они показывали свою силу и мощь, словно угрожали предъявить дубам территориальные претензии.

Эрудит вместе со всеми драил плац до состояния зеркального блеска. Командир части полковник Перегаров самолично контролировал хозяйственные работы. Не бывало такого случая, чтобы он не находил к чему придраться. И этот не явился исключением. Тем более, был полковник явно не в духе: привычка то и дело доставать из кармана брюк носовой платок и вытирать им шею свидетельствовала о том, что он еще не опохмелился.

Его внимание привлек земляк Эрудита новобранец Димка Кучеров, который прошел мимо брошенного кем-то окурка и не поднял. Этого оказалось достаточно – полковник озверел.

– Сержант, ко мне! – рявкнул он.

Сержант Дыбов, его все звали по прозвищу – Дыба, подбежал и вытянулся, глядя своими выпученными глазами прямо в лицо командиру.

– Кто этот рас… (шалопай)? – показал полковник вытянутой рукой на Кучерова.

– Рядовой Кучеров, – ответил Дыба.

– Почему он в моем присутствии не поднял окурок?

– Не могу знать, товарищ полковник.

Перегаров загнул трехэтажным матом и наотмашь ударил Дыбу в челюсть. Дыба пошатнулся, но тут же снова вытянулся.

– Убрать! – разозлившись, гаркнул полковник. – Бегом! – Дыба побежал к окурку. – Отставить! – услышал он вслед.

Ошарашенный Дыба, сделав по инерции еще несколько шагов, встал и застыл на месте. Заметив всеобщий переполох и волнение, полковник захотел усилить впечатление.

– Пусть поднимет этот! – гаркнул он, указав на рядового Кучерова.

Тут же вместе с Кучеровым к окурку бросились все солдаты. Только Дыба стоял, в замешательстве не зная, что делать. Пристально глядя на него, полковник представил себе, как он снова влепил бы ему, но, увидев, как, сбивая друг друга с ног, солдаты бежали к окурку, успокоился: «Боятся, стервецы». От этого ему стало приятно, по всему его телу разлилась теплая волна, как будто ему только что почесали спину. Дымя сигаретой, он вытер шею, сел в машину и уехал.

х х х

Эрудит знал, что теперь Дыба не даст житья Димке. Среди молодых новобранец выделялся своей интеллигентностью. Он был из самого Ростова. Эрудиту нравились его городские манеры, честность. Но главное, они были земляками, а в армии землячество – это очень серьёзно; земляк – это почти что брат. Поэтому они быстро и крепко подружились. Эрудит помогал земляку втянуться в службу, много раз защищал от Дыбы, известного особой жестокостью к любому, прослужившему меньше его хотя бы на полгода.

Если бы Эрудиту предложили определить натуру и образ Дыбы одним единственным словом, он, наверняка, произнес бы: «Гнусный». Такого типа людей, как Дыба, немного, однако достаточно для того, чтобы каждый из нас в жизни хотя бы с одним из них соприкоснулся. И странное дело, такой человек, при всех равных условиях, не имея никаких преимуществ, как правило, умеет возвыситься. Призвание человека с такими задатками предопределено – всегда рваться к власти. Мысль о власти, никогда не покидает его, вырастает постепенно в настоящую страсть, и страсть эта заглушает голос разума и сердца, разрастается до громадных размеров. Ночами, томясь в мучительном полусне, в голове у него возникают самые противоречивые планы, сложные расчеты, поэтому, вполне естественно, что он обычно достигает цели: становится либо бандитом, либо чиновником. И в подобном положении живет легко, безмятежно, не ведая ни стыда, ни совести.

х х х

Димка Кучеров с виду совсем мальчишка, он вырос в обеспеченной семье, не зная трудностей, и о борьбе за выживание имел весьма смутные представления. Однако теперь он отчетливо понимал свое положение. Вечером они с Эрудитом и еще одним другом, Ахтымом Гыргеновым, охотником из Забайкалья, обсудили ситуацию.

– Старайся не оказываться с Дыбой один на один, – предостерег его Эрудит.

Потом разговорились о гражданке: воспоминания возникали одно за другим, и все, что было до армии, здесь значило больше, чем когда-то. Ахтым Гыргенов, как обычно, рассказывал об охоте в горах Кодара. Это был доброжелательный, добродушный парень с восточным разрезом глаз. Он любил пошутить и сам абсолютно не обижался на шутки, отвечая на них детской улыбкой. Была у Ахтыма немного странная мечта: когда пройдет необходимый срок службы, приехать в гости к Эрудиту, посмотреть на Дон. Частенько в такие вот минуты он делился с друзьями сокровенным: будет таким же охотником, как отец. Люди уважать будут, за советами приходить будут. Рассказы в его самобытной манере изложения Эрудит слушал с удовольствием.

– Расскажу я вам, – начинал Ахтым, – как Амака хотел нас с отцом голодом уморить. Однажды взяли мы малокалиберные винтовки и пошли белок промышлять. День идем – ни одного выстрела не сделали, два дня идем – нет белки. Отец напрягся от неудачи, молчит, хмурый; собаки злые от голоду, бегают с задранными мордами, повизгивают. Нашли в чащобе берлогу, облаяли. Отец замахал руками, хотел избить их: нельзя тревожить амаку!

– Амака – это медведь, – пояснил Эрудит Димке.

Ахтым рассказывал весело, посмеиваясь. А потом задумался.

– Отец письмо прислал. Пишет: «Совсем старик стал. Какой теперь охотник. Приедешь из армии, последний раз на охоту вместе сходим. Потом уйду в горы, там умру». Еще пишет, что Джальгурик ждет меня. Джальгурик – тонкая, красивая, в ее жилах бежит чистая кровь древних богов; я люблю ее, она меня тоже любит. Закончу службу, возьму в жены свою красивую Джальгурик.

Тут и Димка вспомнил о своей подруге.

– В институте я дурил голову одной девчонке, – начал свой рассказ он,– а потом повернулось так, что жить без нее не мог. Но оказалось, что любовь эта была в одно рыло. Раз пришел в общежитие к ней, а она с каким-то жлобом в обнимку на кровати сидит. Я как увидел, в глазах помутнело. Схватил со стола тесак, тот козел с испугу в окно выскочил. С первого этажа, но умудрился ногу поломать. А моя дура тоже тонкая была, успела в дверь выскользнуть и такой шум подняла. В деканате посчитали это хулиганством и выгнали меня из института. От суда отец отмазал. Так и не стал я Эйнштейном. Вскоре пришла повестка. Раз пришла, надо служить. Мог бы откосить, конечно, у предков связи были, но решил повоевать, пороху понюхать. И зря, не думал, какое гнилое место эта армия.

– Ты ее все равно любишь? – поинтересовался Ахтым.

– Кого? – переспросил Димка.

– Ну, дуру свою.

Эрудит улыбнулся. Димка тоже улыбнулся и ответил:

– Не знаю… Наверно…

– Я тоже поступал в институт,– сказал Эрудит, – по конкурсу не прошел.

– Бабки были? – спросил его Димка.

– Нет, откуда?

– Это дохлый номер, без взятки не поступишь.

– Да вот же, на знания понадеялся, я школу с хорошими оценками закончил.

– Кому сейчас нужны твои знания? Все делают money, money. Еще будешь пытаться?

– Хотелось бы. Попробую, наверное, но теперь только на заочное отделение.

– А я обязательно поступлю, студенческая жизнь – это вещь. Вот только дембельнусь и сразу начну готовиться к вступительным. Армия – неплохая школа, но институт лучше.

Тут он увидел в открытой двери Гниду, первого друга Дыбы, и замолчал.

х х х

Гнида возвращался в роту после какого-то задания. Навстречу ему шел лейтенант Утехин. Они встретились, постояли в нескольких шагах от тумбочки дневального, поговорили о чем-то. Ротный повернулся и пошел в автопарк, а Гнида направился к трем друзьям. Сначала прошагал мимо, даже не взглянув в их сторону, но вдруг повернулся.

– Что, мужики, тоскуем по бабам? – Отодвинул от стены стул, оседлал его, навалился грудью на спинку, обняв ее обеими руками, ухмыльнулся и по обыкновению принялся рассказывать о своих похождениях, о женщинах, которыми обладал: – Вы, конечно, не поверите, но у меня было их не меньше двух десятков. Стоило мне любую только приметить, и на следующий день она – моя. Пацан сказал— пацан сделал! В натуре, любую телку можно уговорить, если постараться. А я их быстро обучал команде «ложись». Вот одна долго все вертелась около меня, кажется, ее Иркой звали. Думаю: «Ну, я тебя охмурю, подруга». Пацан сказал – пацан сделал! Однажды вечером…

– Пацан – сказал, пацан – наделал, – перебил его Димка.

Гнида обозлился.

– Ты молчи. Молчи и ничего не говори! А если язык чешется, Дыба тебе его скоро почешет… Грамотей! – Сделав паузу и осмелев оттого, что все молчали, продолжил: – Что, сильно грамотный, да? Мы тут не таких грамотеев обламывали! Клянусь, еще поползаешь передо мной на пузе!

– Ну конечно, как перед тобой не поползать, – улыбнулся Димка, – ты же сексуальный маньяк.

Гнида огрызнулся:

– Фильтруй базар, пацан, не то я тебя прямо здесь грохну, не посмотрю на вашу кодлу.

Димка вскочил, но Эрудит удержал его.

– Успокойся! – Затем тяжело положил руку на плечо Гниде и, многозначительно глядя в его глаза, спросил: – Слышь, ты сейчас куда шел?

Гнида сбросил его руку, встал и, сделав несколько шагов, процедил:

– Все будете ползать!

Подождав, когда Гнида уйдет, Димка сказал:

– Я удивляюсь твоему терпению.

– Когда живешь с таким количеством людей, как же не станешь терпеливым, – ответил Эрудит.

– В тайге мало людей, но там тоже надо быть терпеливым, а то с голоду помрешь, – рассудил Гыргенов.

х х х

На следующий день Эрудит стоял на плацу, происходило построение нового наряда. Когда начальник караула и дежурный по части начали движение навстречу друг другу, у барака появились Дыба и Гнида. Перебрасываясь словами, они поглядывали на Эрудита. Начальник караула доложил о построении, сделал шаг в сторону, уступая дорогу дежурному, и они вместе продолжили движение по направлению к наряду. Последовал инструктаж, проверка готовности и прочее. Дыба и Гнида все не уходили. Эрудит видел, как они напряглись. На душе его стало тревожно.

Все шло как обычно. Гнида старался скрыть свое намерение, а дождавшись вечера, заглянул в ленинскую комнату, где, как и предполагал, проходил поединок в шахматы между Димкой и Ахтымом. Обычно с ними играл и Эрудит, «навылет», но теперь его не могло быть. Гнида потоптался по коридору и направился к выходу. Минут через десять на лестнице послышались шаги, открылась дверь, появились Дыба, Гнида и Серый. Серый обратил внимание сержанта на беспокойство, которое возникло у шахматистов.

– Без Эрудита они не такие наглые.

– Эрудит человек ответственный, ему поручили охрану государственного объекта. Он сделает все возможное для сохранения объекта от незримого врага, а тебя мы, кажется, сейчас повредим, – сказал Дыба Димке и добавил: – Не боись, я пошутил.

– Ведь это я морду тебе бить буду, а он так, пошутил только, – ощерился Гнида.