Read the book: «Кривая любовь. Стихотворения»

Font:

Иллюстратор Елена Пушкарёва

ISBN 978-5-4490-5226-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тридцать третий круг

Жил да был некогда в Риге такой поэт Александр Чак, грустный выпивоха, изгой в литературных кругах, страдалец и плакальщик пропащих девок и портовых грузчиков. Был он завсегдатаем кабаков, подвальчиков, пропахших бенедиктином, пивом, килькой пряного посола и дешёвым табаком. Сквозь клубы дыма мир наплывал на него душным, размытым, нереальным. Видимо, поэтому броские, ошеломляющие строчки Чака поражали своей обречённостью на непризнание критиками и одновременно будоражили, раскачивали невесть откуда подступившее желание стать заступником обиженных жизнью.

Не знаю почему, но при чтении рукописи Вадима Валюкова «Рай и ад», Александр Чак несколько раз выглядывал у меня из-за плеча. Наверное, у ада в Риге и у ада в Чите много общего, только вместо бенедиктина – настойка, а вместо кильки – пирог с капустой. Перипетии же у жриц любви и вовсе схожи, невзирая на географические и временные различия. Разве что шляпки разные, а так их всегда спасают и не могут спасти…

Евгений Сигарев, член СП России,

заслуженный работник культуры РФ

Из предисловия к сборнику стихов Вадима Валюкова «Рай и ад».

Из цикла «Весенняя лихорадка»

«Ополоумевшая ночь…»

Ополоумевшая ночь
Рыдает горькими стихами,
Из дома – прочь, из дома – прочь,
Там пахнет тонкими духами.

Печально, страшно и смешно,
И не пойму: зачем, куда я,
Ведь исчезать тайком грешно,
Когда молва – хвостом – худая.

Остаться? Что ж, мне не впервой
Страдать и петь под пересуды,
Ночами слышать печки вой,
А вечерами – звон посуды.

Хотелось только бы понять
Откуда это безразличье!
Я вновь готов Её обнять,
Забыв обиды… И приличье.

Обломов

Свинцовый сон… Свинцовая луна.
В груди заместо сердца – мягкий слиток.
И вдруг в окне – Она, Она! Одна…
С букетом полусонных маргариток.

Как был – во двор, скорей, скорей обнять.
Прихожая!.. Веранда!.. Три ступени!..
Вот только б не заметил кто опять
Изящной, быстрокрылой женской тени.

Всё обошлось, и вот они одни.
Приветствия, вопросы, поцелуи!
Румянец на щеках, а глазах – огни,
В сердцах и жилах – бешеные струи!

Она спешит. Он на иголках весь —
Не дай Господь, нагрянет кто случайно,
И поползёт губительная весть,
Окутанная пошлой, скользкой тайной.

Бежит к саням – он смотрит ей вослед,
Не смея на секунду оторваться:
«Пошёл! Быстрей! Какой ужасный свет!..»
Как будто стихло. Можно отдышаться.

Поклонник

Персидский кот, букет мимозы,
Зелёной лампы робкий свет.
Корявой, въедливой занозой
Сидит он с вами тет-а-тет.

Не поднимая глаз, нескладно
Вы говорите о своём.
А он, хватая воздух жадно,
Шипит: «Как хорошо вдвоём!..»

Но вдруг – удары сапожища,
И в дверь, сигарою пыхтя,
Ввалились пышные усищи!..
И он надулся как дитя.

«Он пришел тайком, осторожно…»

Он пришел тайком, осторожно
Стукнул в дверь. Ты открыла.
«Можно?»
«Проходи, конечно… Я рада…»
«Отчего так пуста ограда?

Где Дозор, сторож вечный и верный?»
«Ты сегодня какой-то нервный…
Хочешь чаю? Пирог с капустой?»
«Почему же, все-таки, пусто?»

«Успокойся, здесь так и было…
Ну, садись же, а то остыло!»
«Вот цветы…»
«Ах, как приятно!»
_______________
Чай попил и удрал. Занятно!

В театре

Шок…
Это надо таким быть трусом!
По улусам пройдись, по джунглям —
По углям ходят, молчу о прочем!
Впрочем,
мне б узнать только имя!..

Мимо проплывают барышни.
Барыши считают купцы,
Юнцы молчат, балагурят повесы…
Пьеса.
Мне до вас – дотянуться рукою!
Рекою льется сюжет. Спит сосед.
Но – нет, не сварить со мной каши!
Чувства наши, быть может, схожи…
Боже! Я – ни-ни, и Вы – ни полслова…
Снова
увлекают игрой актеры —
Позёры! Жмут слезу из героя.
В рое возбужденных и сонных лиц.
Ниц опущены только двое…

Воет публика!
В диких хлопках
Впопыхах летят дамы с цветами,
С ртами, раскрытыми плотоядно.
Парадно смотрят артисты на зрителей,
Родители холят детей устало.
Встала… Люстра вспыхнула ярко —
Жарко!
Жалко… Жалко.