Ещё через пару дней наши эвакуированные куда-то уехали. Больше мы о них ничего не слышали.
Осень 1943 года
Наконец-то волнующий день – Первое сентября! Идём на открытие учебного года втроём: мама, Люся и я. Школа от нас в получасе ходьбы: на всё той же улице два одноэтажных небольших дома, один для младших классов, другой для старших – третьих, четвёртых, там же учительская. Из входной двери попадаешь в большой коридор с окнами по сторонам и двумя дверями в классы. Парты в классе в два ряда – лицом к окну, у которого учительский стол и чёрная доска, ещё не измазанная мелом. Учительница, Нина Васильевна, оказалась совсем молодой, миролюбивой и доброжелательной. Она поделила между нами тетради – каждому по половинке, и карандаши – по трети простого, аккуратно заточенного карандаша. Она научила нас, как надо точить карандаш, чтобы его хватило подольше, и раздала нам по деревянной ручке с красивым металлическим пером. Химических чернил сейчас нет, поэтому каждому надо будет дома нажать в чернильницу свекольного сока. Им можно хорошо писать. А сейчас, пока нет чернил, будем писать на доске мелом. И мы по одному пошли к доске – вспоминать, как пишутся буквы. На улице к школе стал приближаться звонок и, пройдя в коридор, задребезжал радостно. Нина Васильевна отпустила нас, и мы ринулись в коридор как оглашенные. Там девчонки-первоклассницы, крепко сцепившись руками, уже завели хоровод:
Летели две птички,
Ростом невелички,
Там-там роза, там-там роза,
Там-там роза расцвела.
На этом содержательная часть песни кончается, и всё повторяется заново, с тем же энтузиазмом, до самого звонка. Вот он уже движется во дворе к нашему дому. Мы, ребята, уже успели обменяться тумаками и подножками и валим в класс, опережая Нину Васильевну. На этот раз она разделила между нами, а нас было двадцать человек, пять книг для чтения. Книжки совершенно новые, жадно рассматриваем их, шумно сбиваемся четвёрками по соседству для домашней работы с ними. Теперь начинаем читать. Слова у всех складываются из слогов с трудом и переутомляют уже на одной строчке. Я, не торопясь, начинаю читать подряд, строчку за строчкой, пока поражённая учительница не останавливает меня в полной тишине замершего класса. Она ничего не говорит, но мне становится ясно, что учиться будет легко. Вот только откуда я добуду свёклу для чернил?
Я удивил тогда не только свой класс, но и всю школу – к нам домой стали заходить в гости незнакомые «старшеклассницы», да и взрослые, чтобы убедиться, что про мальчишку, который читает без запинки, словно в голове написано, не врут. Я, по их просьбе, доставал нашу единственную книгу в прозе – «Рассказы» Джека Лондона. Они открывали её наугад, а то, может, выучил что наизусть, и проверяли, читаю ли я, что написано. Правда, вскоре я заметил, что они не успевают следовать за мной и, устав, заводят разговор о том, о сём. Как-то я упомянул, что мы приехали с Дальнего Востока на поезде. «Как?» – «Ну, это такие большие вагоны на колёсах, и их паровоз тащит по рельсам». – «Как по рельсам?» – «Так. Вы же видели в кино, как». – «А как это – кино?» – «Ну, это такая белая простыня, большая, ровная, висит на стене, и на ней всё показывают». – «И поезд с вагонами по стене?» – «Да». Тут их удивление переходит в недоверие, смущённо улыбаются – врёт парень. Правда, я к тому времени уже привык и к удивлению, и к недоверию. Дело в том, что, когда мне ещё шёл четвёртый год, мы жили в знаменитом тогда, строящемся в тайге городе Комсомольске-на-Амуре. Родители работали, а я целыми днями сидел дома. Сестрёнка, тремя годами старше, ходила в первый класс школы, и для меня её приход домой был радостным и долго ожидаемым явлением. Я начинал выспрашивать, что там, в школе, было. Она как раз училась читать и с удовольствием показывала мне свой букварь. В нём находились те же буквы, что и на наших деревянных кубиках, и я увлекался поисками знакомых букв. Так и произошло поразившее меня открытие, что за буквами «М» и «А», «М» и «А» на самом деле прячется МАМА. Это ошеломило меня. Я проверил открытие на следующей строчке, где были буквы «П» и «А», «П» и «А». О чудо, здесь оказался ПАПА! Чудеса – и на следующих страницах получались слова! Я сорвался с места и с раскрытым букварём бросился из комнаты в коридор. Это был длинный коридор с дверями в соседские комнаты. Там же были столы с керосинками на них. У столов готовили соседки, и среди них мама. Я подбежал к ней с громким криком: «Мама! Я умею читать!» – «Да? Как это ты умеешь?» Суетливо тыча пальцем в букварь, я возопил: «Мама! Папа!» «Ну, это он запомнил, что Люся там читала», – сказала подошедшая соседка. Она перевернула пару страниц и поставила мокрый палец возле какой-то строчки. Я впился глазами в строчку и медленно произнёс: «МЫ НЕ РАБЫ. РАБЫ НЕ МЫ». Тут все готовившие ужин женщины столпились вокруг меня. Я торжествовал, потому что только что проявленное недоверие сильно оскорбило меня, я не привык к недоверию. Но главным было совсем другое – замечательно приятное чувство от сделанного открытия, удовольствие самому обнаружить что-то неожиданно новое. Это уже во второе мгновение всплывает – знали ли это раньше другие, и как они к этому отнесутся, а в первое мгновение – одно только удовольствие, самому открыть что-то совершенно неизвестное. Конечно, совсем независимо от этого события, уже много позже, после средней школы, я выбрал себе профессию физика-экспериментатора. Но в основе этого выбора была смутная догадка, что на этом пути можно получить удовольствие того же рода, какое я испытал трёх с половиной лет от роду над букварём в Комсомольске-на-Амуре. Удовольствие редкое и дорогое. К сожалению, за своим профессиональным занятием я узнал, что, будучи редким, это удовольствие даже и в науке не всем достаётся. Тут уж ничего не поделаешь – человек просто ошибся в выборе профессии. Бедняга напрягается, ищет удовлетворение в чём угодно – в тщеславии, в финансово-карьерных достижениях и менеджерских успехах, но вот удовольствия самостоятельных находок в своей научной деятельности он намертво лишён. Остаётся только всячески убеждать самого себя и других в отсутствии творческой импотенции. Это как с музыкальным деятелем, которому медведь при рождении на ухо наступил.
Однако вернёмся к простому чтению. «Открыв» его, я узнал, что читать невероятно интересно и приятно. Муж моей тётки, приволжский немец, инженер Николай Фаренбрух, узнав о моём достижении, тут же подарил мне великолепную книгу Бориса Житкова «Что я видел». Это было замечательное издание: книга большого формата со шрифтом очень крупным на первых страницах, постепенно уменьшающимся по ходу чтения книги. Прекрасные иллюстрации и текст, идеально соответствующий развитию читателя. А читатель, Почемучка, развивается с каждой страницей и захвачен знакомством с открывающимся перед ним миром. Спасибо тебе, Борис Житков, за эту умную и добрую книгу. Интересно, почему в тридцатые годы, когда ты писал книгу, ты был так настроен на воспитание разумного ребёнка, доброжелательного к людям? Ведь уже в 1960-70-е годы у большинства детских авторов можно было почувствовать нечто другое – они явно старались воспитывать самовлюблённых ёрничающих отпрысков, высокомерно посматривающих на «предков», да и на сверстников тоже. Это что – ветер «свободы», дух шестидесятников в изложении для дошкольников? Какие уж там Мальчиши-Кибальчиши, какие там Павки Корчагины и «Два Капитана»? Романтизм и искренность стремительно замещались «Затоваренной бочкотарой». Из детей благородного фадеевского Левинсона так и пёрло неудовлетворение достигнутым. Так что неудивительно, что ни переиздания, ни обновления «Почемучки» не шли «в народ». И дело, конечно, не в технике, не в том, что любимые мной в детстве паровозы ушли в Народный Китай и их сменили тепловозы и электровозы, а в том, что изменился сам дух «инженеров детских душ». А мне, выходит, повезло – когда мы приехали в 1939 году в Усть-Каменогорск, детская библиотека ещё была страной благородного духа. Я упрашивал маму сопровождать меня в библиотеку, чтобы получать «Шесть недель на воздушном шаре», «Из пушки на Луну», «Принца и нищего» или «Мир животных» Брэма. (Когда я приходил один, библиотекарши предлагали мне только тощие и затрёпанные книжечки «Мойдодыра» и «Тараканища».) По дороге домой я крепко держал в руках очередное сокровище и шагал торопливо, предвкушая его пожирание с жадностью крокодила. И позже, во втором классе, мне не приходило в голову куражиться над своими деревенскими одноклассниками, с трудом складывавшими буквы в слова, или язвить нашей простодушной учительнице. С учениками я чувствовал себя на равных, а к Нине Васильевне относился с глубоким уважением.
Из ряда вон выходящими были у нас только уроки физкультуры. При плохой погоде мы учились делать упражнения в коридоре, а при хорошей наш учитель, молодой парень (почему он не был забран в армию?), гонял нас строем перед школой. Однажды его педагогический талант дал яркий плод: он приказал нам присесть на корточки и гусиным шагом двинуться вокруг школы. Уже на заднем дворе большинство нашего гусиного стада повалилось, кто на бок, кто на четвереньки, но физкультурник был неумолим – он приподнимал упавших за шиворот и толкал вперёд. В конце концов, полный круг сделало только двое-трое, я оказался среди них и был очень горд собою. Однако, когда я на следующий день утром спустил ноги с печки, меня ожидал сюрприз – ноги совершенно не держали, подгибались как хворостинки и сильно болели при этом. Идти в школу было просто невыносимо. На следующий день пришлось нести «объяснительную» записку. Ни я, ни физкультурник от гусиного шага не пострадали, но я получил запомнившийся «урок физической культуры».
По ночам стало примораживать. Придя в школу, стаскиваю тёплый пиджачок, располагаюсь за партой, раскладываю на ней вынутое из мешочка нехитрое школьное снаряжение. Как-то перед уроком все необычно засуетились и побежали на улицу. Девчонки в коридоре тоже прервали «там-там розу» и тоже устремились во двор. Там уже сгустилась небольшая толпа. Протискиваюсь вперёд на звук бубна с гитарой – в чём там дело? Седоватый небритый и хмурый мужик с лохматым вороньим гнездом на голове дёргает струны, а старая тётка в широкой измятой юбке до земли, с монистами на громадных обвисших грудях уныло бьёт в бубен с мелкими звоночками. Девчонка-подросток с болтающимися длинными и тонкими чёрными косами пританцовывает, поднимая пыль своей грязной юбкой, и что-то подпевает. Но центром внимания служит тощий сизо-чернявый мальчишка нашего возраста. На нём грязная дыряво-лохматая рубашка неопределённого цвета и такого же вида штаны, из которых торчат грязные босые ноги. Он притоптывает, отчего пыль вышлёпывается из-под его плоских синеватых ступней. При этом руки нескладно болтаются, а из ничего не выражающего лица слышатся чётко произносимые слова матерных куплетов: