– Я все же попробую, – сказал Садовский.
Ему вызвалась помочь Юля, а вслед за ней и Андрей, хотя сама идея показалась ему «так себе». По-видимому, он не хотел оставлять их наедине. Часа полтора-два они упорно вгрызались в землю – как бойцы, получившие приказ во что бы то ни стало оборудовать огневую позицию на танкоопасном направлении, но все было напрасно. Ничего стоящего обнаружить не удалось.
– Дохлый номер, – вздохнул Андрей. – Ты не обижайся, но твоего деда здесь, может, и нет.
– Может, и нет, – эхом отозвался Садовский.
– Такая путаница с учетом потерь была… А в плен он не мог попасть? Скажем, ранение, контузия. На войне ведь всякое случалось. Или, например, патроны кончились, винтовку переклинило…
– Не думаю….
– А я вот слышал такую историю. Про Ваньку-встаньку. Как и твой дед он отличался ростом и силой… Как-то в рукопашной схватке этого чудо-богатыря взяли в плен. Понадобился чуть ли не взвод немецкой пехоты, чтобы его скрутить. Все удивлялись – вот это медведь! Силища! Ну и один унтер-офицер, истинный ариец, бывший боксер решил свалить его одним ударом. Любопытно ему стало – устоит не устоит. Врезал как следует. Наш упал. Думали все, потерял сознание. Ан-нет. Поднялся. Унтер еще раз ему врезал. Тот и после второго удара встал. Выбитые зубы вместе с кровью выплюнул и стоит, щерится в улыбке. Мол, здоровее видали. Тут совсем рассвирепел унтер – ударил так, что у другого голова отлетела бы. Толпа стоит, гогочет, смотрит, как наш ползает, матерится, рычит, будто раненый зверь. Гут, гут, кричат! Но не прошло и минуты, как Ванька-встанька опять на ногах оказался! Отряхнулся и как двинет немчуре! Долго потом унтера в чувство приводили. Да так по инвалидности и списали… В каком-то смысле повезло ему. Его ведь наверняка не сегодня-завтра убили бы. А так хоть жив остался…
– Что же стало с пленным?
– Кто его знает… Расстреляли, наверное. Или отправили в лагерь для военнопленных. Им ведь рабочие руки позарез были нужны. А тут сил немерено…
– Ладно, спасибо за помощь, ребята, – сказал Садовский, зачехляя саперную лопатку. – Я сейчас в город еду. Кому что привезти?
– Мне шаурму. Только Петровичу не говори… – предупредила Юля.
– Знаю, знаю…
– А мне кока-колы. Аналогичная просьба, – улыбнулся Андрей и протянул сторублевку.
– Не надо совать мне эти ваши мятые деньги. Лучше стопочками их складывайте, стопочками…
– Ладно, потом рассчитаемся, – рассмеялся Андрей.
Садовский запрыгнул в свой джип и поехал по лесным дорогам и проселкам в Парфино, где должен был встретить пассию Полковника. Ведь не просто так он суетился, организуя ей встречу. Такие люди ничего просто так не делают…
Он опять вспомнил Иду.
Она постоянно путала дружбу с полезными знакомствами и всегда пыталась использовать его друзей для решения каких-то своих проблем. Он придерживался другого мнения. Дружбу надо беречь, говорил он. И если друзья познаются в беде, то они сами придут и помогут. А если не придут, значит это не друзья, а полезные знакомые.
Постепенно таких разногласий становилось все больше. Но дело было вовсе не в них – с такими мелочами его бывшая супруга легко могла бы примириться. Ноги росли из совершенно другой проблемы, которая казалась ей категорически неразрешимой – он разлюбил ее и это было непоправимо. Только этого она не могла ему простить. Поэтому Ида при каждом удобном случае повторяла: «Любовь твоя – флюгер. Какую юбку ветер поднимет первой, туда он и повернет…»
Она могла развернуть эту тему и более основательно, дав волю воображению и поднявшись до высоких художественных обобщений. А к концу их совместной жизни и вовсе перестала стесняться в выражениях. Сарказм ее не знал границ. «Я знаю, каким местом ты думаешь», – с маниакальной настойчивостью повторяла она.
В ее представлении мир его таил в себе множество потенциальных возможностей. Можно пойти в театр оперы и балета и трахнуть балерину. Или всадить оперной диве. Где-нибудь в гримерке или за кулисами. Можно пойти в супермаркет и отыметь продавщицу. В подсобке со швабрами. Можно пойти в финтесс-клуб и чпокнуть бизнес-леди. На тренажере для прокачки спины, пресса или ягодиц. Там вообще море вариантов. Можно лечь в больницу и переспать с дежурной медсестрой. На кушетке, заправленной клеенкой. Можно пойти в школу на родительское собрание и впендюрить классной руководительнице. Прямо на парте. Много чего еще можно. Есть великое множество способов удовлетворить самые притязательные духовные запросы. Тем и интересна жизнь. Его жизнь…
В общем, вольно или невольно Ида подбрасывала ему массу интересных идей. К концу их совместной жизни она была твердо убеждена, что самый лучший выход – включить фрезерный станок с горизонтальным шпинделем. И сточить то место, которым он думает под ноль. Чтоб больше не беспокоило.
В общем, старая история, думал Садовский, выворачивая руль, чтобы не попасть в разбитую, наполненную водой колею. Однажды человек вдруг обнаруживает, что живет он не там, не так и не с теми. Чтобы ему полюбился город, в котором он бросил якорь следует сравнять его с землей и на этом самом месте построить новый. Чтобы жить правильно, ему надо снова родиться, потому что исправлять ошибки поздно – жизнь, по сути, уже прошла. Чтобы быть счастливым в браке ему нужно ослепнуть, оглохнуть и напрочь забыть про основной инстинкт. Только тогда он избавит супругу от бреда ревности и перестанет замечать, что существуют другие женщины. А они действительно существуют – все время попадаются на глаза и зачем-то строят глазки…
В Парфино его ждал сюрприз: оказывается, девушкой, которую он встречал была Светлана-экскурсовод.
– Если вы ждете не меня, то меня тут не было. А если никого в особенности, то вот он я, готов развлечь вас в меру своих музыкальных и хореографических способностей… – сказал он.
– Я знала, что вы здесь, – ответила она, не выказав ни радости, ни удивления, увидев его. – В городе уже ни для кого не секрет, куда поехал мужик на чумовом джипе.
– Скажите, почему вы так рано ушли в тот вечер? Может, зайдем в пирожковую? Хочу реабилитироваться за фиаско в ресторане.
– У меня была срочная работа. И я должна была встретиться с человеком, который предложил мне ее. В общем, я согласилась. А насчет пирожковой… Не сегодня.
– А что за работа?
– Перевод. Только он просил никому об этом не говорить. В общем, речь идет о письме одного немецкого офицера, который был убит в Пустыне. Оно плохо сохранилось… Но мне удалось его прочитать. Пришлось привлечь знакомых реставраторов, одного эксперта. На это ушло несколько дней. Больше ничего не могу вам сказать…
Он предложил ей сесть в машину, а сам, заглянув в ближайшую забегаловку, заполнил пакет всякой снедью. Шаурмы на всякий случай взял две, кока-колы – три.
– Будете? – предложил он Светлане.
– Я это не ем, – сказала она и со скучающим видом посмотрела в окошко. Приятная округлость ее колен, обтянутых джинсами, в какой-то степени опровергала мнение физиков о том, что эллипс гораздо менее совершенная фигура, чем круг. Не всегда. Отнюдь.
– Что вы на меня так смотрите?
– Я смотрю на вас не потому, что в вас что-то не так, а потому, что в вас все именно так, как мне хотелось бы.
– Хм… Не надо на меня так смотреть.
– Хорошо, сменим тему. Эксперт и реставраторы ничего не знают о содержании письма?
– Нет. Они не владеют языком, – сказала она и отчего-то смутилась.
– Это письмо написал штурмбаннфюрер Краузе?
– Откуда вы знаете?
– Кому?
– Неважно. Извините…
Чтобы избежать дальнейших расспросов Светлана воткнула в уши, украшенные сережками, которые напоминали березовые бруньки наушники от плеера и прикрыла глаза.
– Что слушаете? – спросил он, заводя двигатель.
– А?
– Что слушаете? – громче повторил он.
– Филиппа Киркорова.
Так иногда бывает. И с ним бывало уже не раз. Несовпадение образа действительности с самой действительностью. Ты считаешь ее красивой, умной, утонченной, все понимающей и дрожащим голосом читаешь ей стихи, делишься своими самыми сокровенными мыслями, а она без ума от мужчины в перьях и стразах. Ты пытаешься произвести на нее впечатление эрудицией, интуитивным чувствованием ее желаний, говоришь ей о небе в алмазах и тумане над Босфором, а она без ума от бриллиантов – они ее лучшие друзья. И тогда ты начинаешь смутно догадываться, что перед тобой существо, которому, как вороне нравится все блестящее. Хотя…
Светлана производила впечатление человека закрытого. Скорей всего, не в ее правилах рассказывать о своих предпочтениях первому встречному. К тому же выбор ее мог оказаться случайным. Иной раз и он, под настроение, когда шансон рвет нерв и вышибает слезу, а водка, сколько ее ни выпей не пьянит мог заорать в караоке: «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду…»
Садовский врубил «Рамштайн». Эта группа, как и музыка Вагнера, отчего-то ассоциировалась у него с войной; она заставляла собраться и, проникнувшись неукротимой энергией вечно строящегося немецкого духа, прочувствовать четко организованную стихию его бури и натиска, попытаться понять, чем он так грозен в столкновении с мягкой и до поры до времени уступчивой русской душой. Джип отчаянно завибрировал и даже начал приплясывать на ямах и рытвинах. Светлана попросила сделать потише и выключила плеер.
– Вы надолго? – спросил он.
– Как получится. У меня несколько отгулов. А вы?
– Даже не знаю. Как повезет.
– В чем?
– В поисках. В любви. В поисках любви.
– Не сомневаюсь, вы обязательно ее найдете.
Произнесла она это почти осуждающе.
– Я бы не был так категоричен. Не все так просто. Как говорил Ипполит, в нас пропал дух авантюризма. Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам. А все почему? Да потому что они перестали эти самые окна открывать. Помнится, в мое время они даже сбрасывали связанные простыни, чтобы мужчинам легче было забираться на верхние этажи общаг.
Она никак не отреагировала на эту тираду.
– Скажу без ложной скромности: с первой попытки я мог попасть подушкой в окно на третьем этаже женского общежития… Адлер, 1985 год… Сейчас уже не попадаю. И не только подушкой…
– А та, которой вы кидали подушку была… хорошей девушкой?
– Да, очень.
– Почему же вы не женились на ней?
– Я пару раз звонил. Потом. К телефону она не подходила. Есть три уважительных причины, которые объясняют молчание хорошей девушки. Она замужем. Она собирается замуж. Она мечтает выйти замуж, но не за вас.
– Это все отговорки. Вы просто бабник. Представляю, сколько невинных созданий исстрадалось из-за вас…
– Вы не поверите, но я и сам когда-то был невинным созданием. Юношей бледным со взором горящим. И тоже страдал.
– Вы?
– Ну да. Кстати, невинность я потерял вместе с социальным оптимизмом. Его я утратил даже раньше, когда увидел, какие люди делают карьеру в комсомоле и партии. При Советском Союзе не прогнила только пионерская организация. Дружина имени Павлика Морозова, в которой я был лучшим горнистом и барабанщиком, до конца оставалась преданной делу Ленина. Остается только добавить, что невинности меня лишила наша бывшая пионервожатая, которая рассталась с социальным оптимизмом вместе со мной…
– Этого и следовало ожидать…
Всю оставшуюся дорогу они промолчали.
Остановив машину возле лагеря Петровича, Садовский пешком проводил Светлану до «буханки». Недалеко от нее в раскопе копошилась команда Полковника, на излучине Ларинки вовсю резвилась спаррингующая с тренером Алена. Жизнь в Пустыне шла своим чередом.
– Привет мародерам! Много нарыли? – поздоровался он с копателями.
– Та не мародеры мы, – обиделся кучерявый. – И по этому поводу я тут имею тебе кое-что сказать…
– Здравствуй, гитлерюгенд, можешь не вставать…
Он заметил, как округлились глаза Светланы.
– Шоб ты знал, дядя, – важно проговорил кучерявый, с интересом поглядывая на нее. – Я тебя, конечно, уважаю, хотя уже забыл за шо. Так вот почувствуй разницу. Есть поисковики, правильные такие следопыты. Они увековечивают память и возвращают имена героев. Та-та-та, короче… Есть черные копатели. Те на продажу. Оружие, снаряжение, атрибуты. А мы коричневые. У нас – идея, как у первых, только наоборот, и шкурный интерес, как у вторых.
– Да вы – циник, Константин!
– Я Кирилл…
– Вижу, что не Мефодий.
– Не, ну вы посмотрите, он-таки делает мне скандал, – всплеснул руками кучерявый, обращаясь к своим дружкам-землекопам и при этом многозначительно поглядывая на Светлану.
– Если вам здесь будет неуютно или вас плохо примут – приходите в наш лагерь, – сказал ей Садовский.
Она испуганно кивнула.
– Ей будет здесь хорошо! Лучше всех! – мажорно воскликнул Полковник, подходя к ним. – Привезли?
– Привезла, – сказала Светлана.
– Получилось?
– Получилось, – как робот ответила она.
– Спасибо. Сделал доброе дело, – поблагодарил он Садовского.
– Такое ощущение, что силы добра и света хотят использовать меня втемную…
– Добро робити николи не пизно! – подал голос из раскопа «хлопец с Запорижжя». – Здоровеньки булы, коммуняка!
– Здорово, бандеровская сволочь.
– Тю…
Сегодня, как успел заметить Садовский он был сам дух любви, мира и кротости. Остальные тоже вели себя с ним как-то подозрительно приветливо. Похоже, Полковник провел с ними необходимую воспитательную работу. Или все это из-за Светланы?
Но гораздо больше его интересовал другой вопрос – что за тайну хранит в себе неотправленное письмо эсэсовца? Почему Полковник с такой срочностью пытался заполучить его перевод? И как целый штурмбанфюрер СС оказался в этом гиблом месте? «Похоже, это задача со многими неизвестными», – думал он, возвращаясь в лагерь Петровича.
До вечера Садовский провозился на раскопе в низинке, внимательно просеивая песок. Ему уже никто не помогал – Юля с подружкой занималась приготовлением ужина, Андрей присоединился к Петровичу, который облюбовал небольшую рощицу на краю болота и метр за метром исследовал ее щупом. Гена с металлоискателем был где-то рядом.
К вечеру стало ясно, что еще один день прошел безрезультатно. Но поисковики не унывали. Они знали об этом месте что-то такое, что поддерживало их силы и вселяло надежду. У них были какие-то свои отношения с теорией вероятности и теорией относительности, с лункой зеро и временем, в котором мгновение может длиться бесконечно, а вечность легко сворачиваться в исчезающий еще до своего появления миг. Они были почему-то уверены, что непременно найдут то, что ищут. Иначе и быть не может. Поэтому никто никуда не торопится. Дабы суетностью своей не потревожить сон мертвых.
Когда ужин был готов Юля – вполне официально, от имени Петровича пригласила Садовского к столу. Он не стал отказываться, ссылаясь на одинокую старушку, ждущую его в Кузьминках. Баба Люба была заранее предупреждена о том, что, возможно, он не приедет ночевать.
Когда все расселись вокруг ящика с кастрюлями, тарелками и вскрытыми консервными банками, вооружившись вилками и ложками, случился неприятный инцидент: Петрович обнаружил в своем лагере пустую бутылку из-под кока-колы – продукта, чуждого природе русского человека и вредного для его здоровья.
– Чья? – грозно спросил он.
– Моя, – честно признался Андрей.
– Пошто?
– Говорят, ей хорошо очищать ржавчину с лопат. В порядке эксперимента…
– Чтоб я этой гадости здесь не видел! Даже в виде тары!
– Это он еще про шаурму не знает, – прошептала на ухо Садовскому Юля. – Узнал бы – такое тут устроил. Теперь Петровича уже не остановить – сядет на своего любимого конька. Приготовься к монологу об исторических судьбах России.
– Я уже в курсе.
– Кстати, спасибо, мы с Алькой вдвоем умяли. Очень вкусно… – продолжала шептаться Юля.
– Любишь шаурму?
– Есть такой грех. Хотя всего в третий раз в жизни попробовала…
К их разговору, внешне выглядевшему весьма приватно, уже прислушивался Андрей.
Петрович, как водится, уже достал очередную бутыль мутной жидкости, которая на сей раз называлась «Смерть шпионам», сокращенно СМЕРШ. И объяснил для непосвященных, что это за водица.
Самогон, как следовало из его многолетних наблюдений – особая субстанция. Виски, напиток сноба, отличается от него только понтами. Самогон прост, как правда. И доступен, как поездка на трамвае. Но самое главное, он резко повышает уровень храбрости и проходимости в самых непроходимых местах Родины. Еще в нем есть система распознавания «свой – чужой».
– В общем, так, – подытожил он. – Кто к утру помрет – тот и шпион.
Все с ним шумно согласились.
После первого стакана Петрович задался вопросом: что сказать хорошего о нашем великом народе, если обрисовать его достижения в двух словах?
– Что? – в один голос спросили все.
– Расх…ли всех и улетели в космос. Вот что!
С этим трудно было спорить и, наверное, невозможно не согласиться.
После второго он коснулся демографической ситуации в стране.
– А вот еще проблема. Все меньше на Руси правильных мужиков и рожающих женщин. Все ближе точка невозврата и грань исчезновения. И кто мы после этого? Где найти теперь русского человека? Днем с огнем. Или мы перестали быть русскими?
– Не перестали, – ответил за всех Гена. – Сидим, пьем.
– Хорошо сидим. Много пьем… – добавил Андрей
– Да разве это главное? Все пропили и страну пропиваем. Напустили сюда чужестранцев. Гастарбайтеров. И Бога своего забыли. Я-то не верующий, но по духу своему считаю себя православным. Потому что мне не хочется, чтобы меня призывал на молитву мулла, раввин или лама… Пусть уж будет батюшка. Так привычнее. Как-то по-домашнему… Но даже вера не спасает, вот что самое страшное. Ведь что было в семнадцатом? Сошла со своей колеи Россия. Сверзлась в пропасть. «За веру, царя и Отечество»! Царя убили, веру растоптали, Отечество предали. И в том виде, в котором оно существовало потеряли… А все ради справедливости. Стало быть справедливость – вот правда искомая для русского человека. Она превыше всего – и веры, и царя, и Отечества… Эх, если бы мы могли повернуть время вспять, да… Если бы могли! Не стали бы мы устраивать у себя революцию.
– Факт, – подтвердил Гена.
– В крайнем случае, ограничились бы февральской, не доводя дело до октябрьской… Но нет. Что-то пошло не так. А все ради чего? Опять же ради справедливости, ради какого-то мифического «светлого будущего». Настолько светлого, что все как будто ослепли. Как дети, ей богу! Не надо думать, что наши потомки будут счастливыми идиотами в этом самом «светлом будущем». У них точно так же будет болеть душа, точно также они будут искать смысл жизни, тосковать, ошибаться, мечтать о чем-то невозможном. Конечно, останется определенный контингент, которому ничего, кроме хлеба и зрелищ не надо. Те, кто берет от жизни все. Потребители, одним словом. Но речь ведь не о них. Не на них государство держится. Строить надо не будущее, а настоящее, вот!
– Без базара, – кивнул Гена.
– И опираться на что-то прочное – в истории, в традициях, в нас самих. Как все-таки правильно было сказано – у России есть только два союзника: ее армия и флот. В самый корень зрил Александр Третий, Миротворец. Вот ты где служил, в каких органах? – спросил он Садовского.
– В каких только органах я не служил! В какие только дебри меня не заносило!..
– В ВДВ?
– Ну да.
– Уважаю. Когда я вижу борзеющих кавказцев и демонстративно марширующих геев во мне просыпаются теплые чувства к десантному братству. Давай-ка выпьем за…
– ВДВ?
– За русский народ. Вот ты что о нем думаешь? Есть он или нет его?
– Пока есть те, кто за него пьет, есть и он.
– Не вопрос. Но это не ответ, – в знак одобрения и несогласия мотнул головой Петрович.
– Отвечу не своими словами, можно?
– Можно. Но лучше своими.
– Своими перескажу не свои.
– А чьи?
– Был такой писатель-террорист Борис Савинков. Кстати, именно сегодня, 7 мая, он покончил с собой…
– Дата, однако… Темная, так сказать, память. Это же он сказал – черт меня дернул родиться русским?
– Он. И про «народ-богоносец», который либо раболепствует, либо бунтует, либо кается…
– Либо хлещет беременную бабу по животу, либо решает «мировые» вопросы, либо разводит кур в ворованных фортепиано… Тогда еще было сказано. А как будто о нас сегодняшних. Без конца бросаемся в крайности… Строим и тут же ломаем, не доведя дело до конца… Ну что мы за люди такие! Как будто и не люди мы, а нелюди… – сокрушенно произнес Петрович и поник головой.
«Вот и весь сказ, – думал Садовский, задумчиво глядя на окончательно опьяневшего командира поискового отряда. – То бьем себя пятками в грудь, то расцарапываем лицо и посыпаем голову пеплом. В психологии это называется амбивалентность. Следующая стадия – амбитенденция, расщепление волевого акта. А там и до шизофрении недалеко. Так и живем…»
– Ладно, – очнувшись от мрачных дум, сказал Петрович. – Деревенские нужники и всякие там джакузи мне никогда не нравились. Предпочитаю слияние с природой.
И удалился в заросли. Вслед за ним исчез и Гена. Потом вернулся и со всей серьезностью спросил Садовского:
– А знаешь, почему мирная жизнь у нас никак не строится?
– Почему?
– Потому что мы народ, не вернувшийся с войны.
Сказал – и пошел спать.
С его уходом оживилась Аля, которая с каждый выпитым стаканом становилась все смелее и раскованнее.
– Ой, девочки, чего ж так хочется спать, а не с кем? – сладко потянувшись, певуче произнесла она и красноречиво посмотрела на Садовского. Взгляд ее говорил: вот только предложи мне что-нибудь, кобель. Отошью так, что мама не горюй…
Есть женщины, которых уместнее всего пригласить в театр, ресторан или на художественную выставку. А есть те, кого можно позвать в баню. И только в баню… Поэтому у него и в мыслях не было куда бы то ни было ее приглашать.
– Отчего-то, отчего-то спать охота, спать охота. Отчего же, господа, спать мне хочется всегда! – отозвался Андрей.
– И обстановка располагает, – продолжала подначивать Аля.
Андрей украдкой взглянул на Юлю, которая все теснее прижималась к Садовскому. Вечер был холодный.
– Отчего-то, отчего-то петь охота, петь охота. Отчего же, господа, петь мне хочется всегда!
Он взял в руки гитару и с пафосом произнес:
– Алевтина, станьте моей музой!
На что она незамедлительно ответила:
– Андрей, станьте моим мужем!
– И так во всем, – посетовал он. – Как соединить несоединимое? Музу и мужа, коня и трепетную лань?
Аля обвила его шею руками и вкрадчиво проговорила:
– Спой-ка что-нить, касатик. Сыграй какую-нить музычку. Красивую такую, задушевную.
Андрей покосился на ее бюст и игриво произнес:
– Эх, с такой грудью я бы потетешкался…
Он продолжал заигрывать с Алей, хотя было видно, что сох явно не по ней.
«Может быть, не будь третьего лишнего, что-то и получилось бы у него с Юлькой…», – с сожалением подумал Садовский.
– Я так толком и не научился играть, – сказал, перебирая струны, Андрей. – Одно время, в школе еще, брал уроки гитары. Сначала ходил как положено. Потом перестал ходить. Потом снова пошел. Опять бросил. Потом мать выяснила, что никуда я не ходил, а просто транжирил деньги. На кино, на мороженое. То есть, получается, ходил, но не туда, куда нужно.
– Давай… Эту, белогвардейскую…– попросила Аля.
Сделав проигрыш и выдержав паузу, Андрей негромко запел:
Как я молод был – присягал царю,
Чтоб стояла страна неповерженная.
За Отечество пасть готов в бою
Был я юнкером несдержанным.
И поднялись в год чернедь-мужички
Объявили их разбойниками.
Их давила война, словно семечки
Со святыми вместе угодниками.
Затупил я сталь о мужицкий лоб,
Огрубел душой, стал почти кремень.
Но поставил царь и московский поп
На судьбе моей бел-горюч камень.
Отступали мы и надеялись,
Что Россия вся за нами стоит.
А когда с юнкерами разделались –
Не Арбат за спиной, а Бейсоутер-стрит.
Мне кабак у дороги милее стал
Я вино лью на память зеленое.
Господа, я погоны где принял, там сдал
Вот такая жизнь несмышленая…
Гитара была привычно расстроена, звук плавал, что вполне соответствовало жанру бардовской песни в антураже чернеющего леса и бликов костра, придавая ей недостающую в любых других декорациях достоверность.
– Кто автор? – спросил Садовский, сразу узнавший чуть измененную мелодию и подкорректированный текст. Эту песню написал его друг еще в восьмидесятые. На первом курсе они, как корью или ветрянкой все до одного переболели белогвардейщиной. Почти каждый вечер в казарме под гитарный перезвон четвертые сутки пылали станицы, поручик Голицын раздавал патроны, а корнет Оболенский наливал вино, из рук в руки переходил затертый до дыр самиздатовский «Конь вороной» и раритетные номера «Нивы» времен Первой мировой войны.
– Один парень из «политеха». У нас группа была, я с ним одно время играл…
Садовский не стал оспаривать эту версию. Зачем, если песня ушла в народ и отправилась бродить по свету? Зато как обрадуется его друг, когда узнает, что плоды его песенного творчества не затерялись в училищных курилках. Да и не хотелось портить впечатление, которое пытался произвести на слушательниц Андрей.
Но когда речь идет о женщине – прощай мужская солидарность. Тут каждый сам за себя.
– Прогуляемся? – спросил Садовский.
– Могу порекомендовать тебе свою подругу, – заартачилась Юля.
– Знаешь, есть такое правило бестолковой девочки. Если одна бестолковая девочка рекомендует другую, то вероятность того, что та, другая, окажется толковой, обратно пропорциональна бестолковости первой. Мне хочется побыть с тобой.
– Как может порядочная девушка остаться наедине с незнакомым мужчиной?
– Да, это такой стресс для незнакомого мужчины!
– Ладно, – согласилась она.
– Мы не надолго, – объявила Юля достаточно громко, как бы убеждая своих друзей и прежде всего саму себя в том, что скоро вернется.
– Что нам теперь остается? – вздохнул Андрей, глядя, как они удаляются. – Уткнуться лицом в колени любимой женщины и ждать, когда исчезнут мысли.
– А кто твоя любимая женщина?
– А какой сегодня день недели?
– А какая разница? – изумилась Аля.
– Ладно, – сдался Андрей. – Наливай! А поскольку алкоголь обостряет мою восприимчивость к женской красоте, не премину выпить за присутствующих здесь дам…
– Вообще-то я здесь одна. Дама…
– За тебя! Дама!
– Ой, от такой няшечки прям сердечко млеет… – умилилась Аля.
Между тем, Садовский завел Юлю в самый бурелом и обнял за талию.
– Чувствуется рука опытного специалиста. По женской части… – как-то тревожно, неуверенно хихикнула она.
– О чем ты говоришь… Но я еще помню, что такое женская талия.
– И что же это такое?
– Итак. Женская талия. Хм… Это то, что выше копчика и горизонтально, а не то, что ниже копчика и вертикально…
Остановившись, она обратила лицо к луне и звездам, И закрыла глаза. Идеальный момент для поцелуя, подумал он, прекрасно понимая, что девушку надо брать, пока она пребывает в любовно-романтическом дурмане. Когда он рассеется – будет поздно, она станет холодной, умной и расчетливой. И тогда непременно отомстит тебе за твою нерешительность.
Он чуть помедлил. Засомневался. Конфуз не в том, что она откажет. А в том, что если согласится, ты будешь к этому не готов. Понятно, что жизнь все равно возьмет свое. Но не кощунство ли это – искать спасения в любви там, где смерть собрала такую обильную жатву? Поэтому – да, пусть жизнь возьмет свое. Но не здесь. И не сейчас…
Юля интуитивно почувствовала, что он колеблется. И расценила это по-своему.
– Пойдем, – сказала она сухо. – Я хочу спать…
Шел пятьдесят первый год войны. Это было время, когда в проржавевший дредноут под названием СССР изо всех щелей сочилась забортная вода, а по палубе гуляли ветра перемен. 26 декабря 1991 года случилась величайшая геополитическая катастрофа ХХ века – Советский Союз прекратил свое существование. В результате Беловежских соглашений, подписанных, по сути, случайно вознесенными на вершину власти людьми, с карты мира исчезла целая супердержава. Создаваемая столетиями напряженного труда и ратных подвигов страна, которую не могли поставить на колени ни Карл XII, ни Наполеон, ни Гитлер рухнула, как колосс на глиняных ногах от одного росчерка пера. Сбылось пророчество величайшего военного теоретика Клаузевица, утверждавшего, что Россия может быть побеждена лишь собственной слабостью и действием внутренних раздоров.
Историки еще долго будут спорить о том, был ли неизбежен крах советской империи и как можно было его предотвратить. Но человеческая логика крайне редко совпадает с исторической. В итоге события, вытекая одно из другого, стремительно наслаиваясь одно на другое и противореча одно другому зачастую приводят к самому непредсказуемому результату и то, чему суждено свершиться так или иначе являет себя миру.
Варшавский договор распался, государства восточного блока, старательно держа равнение на флаги НАТО, отправились в свободное плавание, мир стал однополярным. Последней картой в этом флэш-рояле стало объединение Германии – Herstellung der Einheit Deutschlands. Таким образом, полвека спустя страна-победитель во Второй мировой войне потерпела сокрушительное поражение, а страна, подписавшая акт о безоговорочной капитуляции, одержала убедительную победу. Берлинская стена была разнесена по кирпичику и разобрана на сувениры. Крестовый поход Запада во главе с США против «империи зла» увенчался полным, хотя и весьма неожиданным успехом. «Холодная война», как полагали многие, окончилась.
Именно тогда родилась и пошла гулять в народ фраза – кто не жалеет о разрушении Советского Союза, у того нет сердца, а кто хочет его воссоздания, у того нет головы. У нее было много авторов. Как и у развала СССР. Но в новых реалиях это уже не имело значения. Начиналась эра дикого, отягощенного тяжелым выхлопом деноминации, ваучеризации и паленой водки капитализма, следствием которого стали людские и экономические потери, сопоставимые с потерями в Великой Отечественной войне. Коллективный Гитлер в лице прогнившей советской элиты при руководящей и направляющей роли КПСС, как мавр, сделал свое дело и ушел в небытие.
Говорят, история не терпит сослагательного наклонения. Но оглядываясь назад, мы обнаруживаем, что как раз это наклонение когда-то и было самым вероятным, самым ожидаемым прогнозом исхода грядущих событий. В действительности происходит именно то, что ни в коем случае не должно было произойти и именно так, как никто и не помыслить себе не мог. Достаточно вспомнить самую известную мировую историю – историю Христа…
В урочище Пустыня, между тем, все оставалось по-прежнему. Но выглядело теперь иначе, как бы подводя стороннего наблюдателя к мысли, что единственный непреложный закон природы – в отсутствии непреложности. Здесь не изменилось ничего и изменилось все: смягчился, утратил резкость окружающий пейзаж, проложила новое русло речка-егоза, сточился, как волчий клык абрис полуразрушенной церкви… Объятая ватной тишиной и левитановским покоем Пустыня, казалось, спала – глубоко, полуобморочно, без сновидений. Но в заваленном, поросшем травой, затянувшемся, как порез на теле земли окопе, ставшем братской могилой для солдат враждующих армий, не прекращался нескончаемый разговор, разговор без голосов и жестов, без лиц и взглядов, без присутствия говорящих. И не знали отдыха павшие, поскольку не отпускал их плен ностальгии и проклятье воспоминаний, не утихали между ними жаркие споры – слишком много накопилось у них вопросов, на которые нужно было ответить, сомнений, которыми хотелось поделиться, догадок и предположений, которые не терпелось высказать…