Read the book: «Лучник. Любый мой. Книга четвертая», page 2

Конечно, это было наваждением. Так не бывает. Сотник недоверчиво посмотрел на свою руку. Нет, его рука только что сжимала живую плоть.

Сжимала. А старик пошел по воде, аки посуху.

Глань рванулся, было, следом, но с головой ушел под воду. И, пока он выбирался на берег, старик ушел довольно далеко. И Глань еле-еле расслышал:

– Бойтесь чужака теперича. Не позволяйте ему заговорить себя. Не позволяйте. Даст бог – не выполнится предначертание.

Глава вторая

ЧЛУН-ИКОСАЭДР. УЩЕРБНАЯ ГРАНЬ

1

Старик так по воде и ушел, не только не ответив на насущные вопросы, но и поставив новые. Даже умудренный опытом Воевода задумчиво трепал свою густую, черную, как смоль, бороду.

В общем, было, о чем задуматься. И только Глань озлобленно ругался после неудачного «купания», да и он затих, едва разглядев в воде плавники чудных рыб.

– Что скажешь, Воевода? – Спросил Члун, первым нарушив долгое, тягостное молчание.

– Так сразу и не скажешь. – Не перестал трепать бедную бороду Воевода. – Чудно все это, но и не верить не можно. Эх, знать бы, о каком предначертании он сказал.

– Ха, предначертание. – Вмешался в разговор нетерпеливый Глань. – Не верю я ни в какие предначертания. Это он нарочно вас напугал, чтобы подать не требовали.

– Охолонь, сотник. – Нервно скрипнул зубами Воевода. Сотника он не любил, но был вынужден терпеть этого еще неоперившегося выскочку. Вынужден, но указать на место не преминул. – Зелен еще – в государевы дела вмешиваться. Есть ли, нет ли предсказания, все одно, настороже надо быть. Знает этот старик что-то такое, что нам неведомо.

– Знает, как мозги запудрить. И только. А вы уши развесили.

– Ага. – Недобро усмехнулся Воевода. – И глаза закрыли. Видел я, как он дважды тебя носом в берег ткнул, аки нашкодившего щенка. – Воевода нарочито подбирал обидные слова.

– Это я… споткнулся …. – При этих словах Глань смертельно побледнел.

– Ну, да, споткнулся… о чужой палец. – Воевода, видимо, решил окончательно добить сотника. – А в воду-то зачем полез? Рыбу решил половить?

Воевода слыхивал о злопамятстве Новарова отпрыска, но отказать себе в удовольствии не мог.

– То-то и оно. Старик-от по воде ушел, аки посуху, а ты едва на корм рыбам не пошел. Впрочем, мог бы и не вылезать, – ты же второй жертвой назначен.

– У-У-У! – Заскрежетал зубами Глань. – Все равно, не верю я ни в какие предсказания. – И быстрым шагом, не оглядываясь, пошел в сторону пляжа.

– А ты поберегся бы его, Воевода. – Вполголоса проговорил Император, провожая глазами сотника. – В отца пошел сотник. Та еще семейка.

– Знаю. – Угрюмо ответил Воевода. – Знаю и то, что кое-кто породниться с ними хочет.

– Не я хочу. Дума.

– Дума под Новаром ходит. А ты противников его к себе не приближаешь, – не ослабляешь Новара. Скоро каждый шаг твой будут предписывать. – Воевода, похоже, решился полностью выговориться.

– Согласен я. А ты подскажи, как это сделать.

– Это можно. Не только подскажу, но и подсоблю, сколько могу. А не то, смурно что-то становится.

– Совсем ты меня запугал, Аромей. – Члун редко называл Воеводу по имени: «Воевода» звучало более уважительно и вес обоим придавало. Но сейчас другое дело, когда не вес нужен, а доверие.

– Себя не меньше. Никак не идет у меня из головы этот старик.

– А, может, прав был сотник, когда говорил, что запугивает? – Спросил Члун, но уже сам и опровергал свои слова. – Чего ж он так быстро убежал? Лучника какого-то звать хочет.

– Это и меня помутило. Ты уж извини, коли не так скажу. Тебя он упорно Члуником именовал. Так? – И, не дожидаясь подтверждения, продолжил. – А, ежели буквы переставить, получается Лучник. Но, с какой стороны к этой загадке подъехать, ума не приложу.

– Он же не меня искать пошел. – Добавил сомнения Члун.

– Это так. И не так. Все одно, вы чем-то связаны. – И, снова потрепав бороду, добавил. – Если не ошибается он. Что же он такое знает, чего не знаем мы? И про рейдер как-то витиевато он спросил, словно, потеряв этот злосчастный рейдер, мы впустили в наш мир кого-то.

– Их и впустили. – Сказал и сам удивился своему открытию Члун.

– Оно, конечно. Но и еще кого-то, кого испугался старик.

– Ан и верно. – Согласился Члун. – Бойтесь чужака, говорил. Только как узнаешь, чужак он, или нет, коли на лице не писано.

– Старика надо снова найти. – Решительно сказал Воевода, на что Члун возразил:

– Так, он же ушел Лучника искать.

– Но не тотчас же ушел. Думаю, в граде он еще.

– Пусть и в граде, но как попасть в него? – Члун пристально поглядел на остров.

А воевода только развел руками.

2

Разумеется, не царское это дело – старца разыскивать, тем более, не императорское. Да, еще с Воеводой вместе.

Но не выслушал Император доводов веских, – град-от загадочный прям пред глазами, – рукой подать. Столько времени в других землях отсутствовали, – и то ничего.

Но почему так всполошилась свита? Не вдвоем же плывут, а с дружинниками. Да и драккар справен вполне.

Может быть, потому, что свиту не взяли? А что? Любят они по озеру кататься. Не впервой. Но сейчас не до развлечений.

Им еще долго махала платочками с берега надувшие губки «свита». А «благоверная» не вышла ни проводить, ни сопроводить. Да, и что тут провожать-то. Авось, вечером снова потешимся, – Подумал Члун – и больше на берег не оглядывался.

Первыми почувствовали неладное гребцы. Они-то все время видели, как быстро удаляется берег. Народ бывалый. С таким-то ходом драккар давно был должен не только ткнуться носом в остров, но уже и обратно вернуться. Кое-кто не выдержали, – и начали оглядываться вперед. А это только добавило тревоги. Плавни давным-давно закончились, и пошла открытая вода, а острова не было видно. Сбиться с курса они не могли, – не впервой, и шли по надежным ориентирам.

Но, поскольку Император и Воевода были заняты серьезной беседой, не решились отвлекать их опаской своей.

А острова все не было и не было. Зато, озеро вдруг начало быстро заволакивать туманом. Это же, считай, в середдень?

И родной берег сильно потускнел, – так, скоро и ориентиры скроются.

Наконец, рулевой не сдержался:

– Прости, ваше высочество. Неладное, чую.

Воевода опередил Императора. Он стремительно вскочил со своего места и потемнел в лице.

– Куда ты нас завез, весельщик?

– А я знат? По риентирам идем, все чин по чину. Видны еще риентиры-то. Сам погляди.

Да, ориентиры еще виднелись. В центре створа навигатора тыльная башня левым боком выглядывала из-за набатной. Значит, остров никоим образом не могли миновать.

Воевода с надеждой посмотрел на небо. И разом пропала надежда, – на небе заместо солнца высыпали яркие звезды. Но над столицей же стояло полуденное ….

Воевода всей спиной ощутил тревожный холодок, какового не испытывал и пред самым грозным врагом.

Солнце пропало теперь вместе со столицей, а оттуда, где должен быть берег, накатывались густые волны не то дыма, не то тумана.

– В обрат плывем? – С робкой надеждой всхлипнул рулевой.

А куда, в обрат, если ориентиров нет.

– По звездам можно плыть. – Робко подсказал первый весельщик.

– По звездам? – Выплыла новая надежда и тут же пропала, уступая место еще не страху, но уже испугу, – небо было чужим. Совсем чужим.

Ровно так же, как и все вокруг. Даже воздух. Даже ….

– Где мы? – Не мог определиться Воевода, а Члун вспомнил, как настойчиво отговаривала свита от этого путешествия, – и ему стало совсем тоскливо.

Одно к другому. Гребцы уже давно «сушили весла», и ветра не было, но драккар почему-то куда-то неудержимо несло.

Конечно, в озере и раньше наблюдались подводные течения, но настолько слабые, что на них никогда не обращали особого внимания.

Гребцы поначалу тревожно смотрели на темную воду, потом один за другим опустили в воду весла, и все активнее и активнее начали грести против течения. Но драккар неумолимо несло назад.

– Хватит. – Поняв тщетность их действий, сказал Воевода. – Не тратьте силу понапрасну. Не может же это продолжаться вечно. – Но в голосе его не слышалось надежды.

И что удивительно: как только весельщики прекратили грести, уменьшилось, хотя и не прекратилось совсем, и само течение.

Кто знает, насколько был прав Воевода, но прошло не так и много времени, когда то тут, то там начали призраками выплывать из тумана деревца с острыми листьями, растущие прямо из воды.

Все, кто находились в драккаре, постоянно озирались, но, что они могли сделать в случае нападения. Конечно, на драккаре в потаенных местах имелись в нужном количестве и мечи, и самострелы, – стража, как-никак, а вот пушек не было ни одной, что сильно сужало шансы обороны.

Густота деревьев по мере продвижения возрастала, что обещало как бы берег, но берег не просматривался, – и у команды возникли опасения, что недалек тот час, когда судно вдруг да застрянет среди деревьев, обрекая команду на мученическую смерть, поскольку никакого намека на твердую землю никто не видел. Да и как его увидишь, если туман становился все гуще и гуще, и только небо почему-то становилось все четче. Чужое небо, и оно не предвещало ничего хорошего.

3

Нет, наверное, богам не важно, какое небо над головой, да и туман не может помешать услышать шепот молитв. Весельщики – народ издревле суеверный, они, знал Воевода, еще и богов каких-то придумали, в которых больше никто не верил. Впрочем, мало, кто приобщился и к общей вере, усердно насаждаемой в последнее время. И, так или иначе, но боги их все-таки не покинули. Деревья в воде, поди ж ты, сначала разредились, а потом перед драккаром открылась чистая водная гладь. Течение, конечно, не прекратилось, но при желании гребцы могли бы управиться против него. Да и туман все чаще разрывало порывом какого-нибудь ветерка, – и это уже внушало надежду.

В заросли, с обеих сторон окаймляющие протоку, вглядывались все, но Воевода первым увидел твердь земную. Конечно, драккар долго не мог приблизиться к берегу. Точнее, просто не мог, потому-то другого выхода, кроме как рискнуть выбраться на берег вплавь …. Среди весельщиков имелись два неплохих пловца, но, если в озере плавают кровожадные чудовища, то здесь-то им самое место.

Делать нечего. Пришлось Воеводе самому отправляться в лазуту. Гребцы опускали глаза долу, и начали отговаривать его, но все повертывалось так, что – надо …. Драккар как раз несло мимо широкой прогалины в частоколе дерев. И, хотя у драккара и глубокая осадка, но весельщики сумели довести его настолько, что и проплыть-то оставалось – так, ростов человеческих двадцать, от силы.

Рассчитал-то Аромей правильно, но не учел одного: когда выбрался он на берег, своего драккара не увидел, – непонятно откуда наплыл такой густой туман, что и сапоги еле-еле видно. Налетел, и улетать не метил. Конечно, поначалу поперекликались – поаукались, но голоса товарищей по несчастью почему-то начали медленно удаляться, а потом и вовсе угасли.

Снести течением их не могло, – слабо течение-то, да и, пока перекликались, драккар как бы оставался на месте. Что же такое могло с ними случиться, что перестал их слышать.

Аромей и в младости-то был не из робкого десятка, а, когда стал Воеводой, то о робости и речи быть не могло. Рассудительным стал – это – да, – так ить не может быть Воевода безрассудным. В ратном-то деле без головы никак нельзя, – не только за свою, а за многие головы – в ответе. А здесь озноб по спине шустро прошелся, – загулял от загривка до седалища, как хотел. Загулял и примешал к этому досаду, что, получается, бросил товарищей на распыл судьбы, ни дать ни взять – бросил.

А и в обрат не поплывешь, – где искать драккар, неведомо. Но еще неведомей, куда податься?

Воевода очень долго вслушивался в мертвую тишину, не послышится ли плеск воды под веслами, либо крик.

Не послышались! Зато, Чу! – уловило сторожкое ухо как бы колокольный звон, тут же заблудившийся в шаловливых кронах. Почудилось, никак. Да, и как не почудиться в такой-то передряге, тут все, что угодно, почудится.

Однако нет, не почудилось. Далекий колокольный звон повторился, потом вдругорядь, и еще раз, но уже в набатном призыве.

Не свои колокола, – свои-то сердце вупередь как бы слышит. Чужой набат. Ну, не чужой, возможно, но не свой.

Заныло, затосковало сердце Воеводы, беду услышало. Разум молчал, а ноги сами понесли на звон набатный.

На звон ли? Стих набат, оборвался на полуслове, горестно оборвался. Оборвался как раз перед тем, как распахнулись пред Аромеем просторы широкие. Давненько не видывал Аромей подобного великолепия. Да и как видеть, если уступил подобные земли еще прежний Император, и ограничилась империя равнинными землями. Захолонуло сердце Воеводы, поскольку оказался он на вершине горы, либо на окраине ямины огромной, поросшей, насколько глаз объемлет, лесами первозданными: из тех дерев, знать, под какое и вывели спешные ноги. Горы не высокой, но распахнулось сердце от восторга забытого. Кругом, насколько хватало глазу, лес белоствольный чередовался коричневым. И не было ему конца-краю.

Совсем расстроился Воевода. Бежал-то он, надеясь увидеть какое-нибудь селение, и увидел бы, окажись оно тут. Но ни домов, ни дорог, ни дымов, ни шума. Первозданен это мир, не тронут рукой человека. А то, что колокольный звон услышал – что хотел, то и услышал.

Воевода тяжело опустился на землю. Не тяжесть прожитых лет клонила его голову к земле, – хоть и не коротка его жизнь, и всякого хватало: и плохого, и хорошего. Детей вот хороших народил и вырастил, жена – красавица, а то, что дома не частый гость – знамо дело, его вина, но жена ведь никогда не жалилась. Да и человек он – служивый.

Так что закончить здесь свой век он не пугался, хоть и плакало и ныло сердце либо от незримой тоски, либо от чего-то неведомого. Что-то было не так, совсем не так? Это понятно, что мир другой, и понятно, что потерял он товарищей, но сойдет туман, – и товарищи, даст бог, найдутся. Вот, оно как? О боге вспомнил! А прежде-то не слишком и привечал новую веру. «Приютил» ее еще Члун-Доде, дабы утишить опасные шатания в империи, уже перерастающие в бунты. Утишить-то – утишил, но вскоре церковь и ему указывать начала.

И только сейчас Воеводе стало понятно, почему Члун-Доде на магов войной пошел. Мешали они вере, сильно мешали. И вера мореходов мешала. Но тут сам Доде весельщиков защитил, и на то и сыну своему наказ дал.

Сейчас на драккаре молят молчаливо, знать, водных богов о защите. Одно им остается. Аромей снова оглянулся назад, и только теперь дошло до него, что мир снова изменился. Там, на воде, была ночь, а здесь – день в самом разгаре. А и пробежал-то он, от силы, тысячу скорых шагов, не более. Не великое на это нужно время. Дошло до сознания и то, что он больше никогда не вернется в свой мир. А товарищи по несчастью? Как там вещал старик? Глань второй жертвой будет, а Император – первой и последней? Последней – это неплохо, – все когда-нибудь там будем, но не сказал старик, где и как? И когда первой будет, тоже не сказал.

День был в самом разгаре. Светило, совсем не осеннее еще, прожигало даже сквозь густую крону, – и Аромей невольно задремал. А сон тревожен был. Так тревожен, что крутился и стонал Воевода, а, когда схлынуло марево дремотное, понял, что еще и уполз далеко. Но след остался, – и не пришлось долго искать оставленный меч.

Аромей попытался вспомнить отрывки сна, ибо были так не только понятные заботы, но и нечто, что уже не вернет ни равновесие духа, ни уверенность в завтрашнем дне.

С тем, куда идти, Аромей определился легко. Куда сносило драккар, – туда и путь надо держать. Как ни загадочен этот мир, но ведь не может же он существовать вопреки логике бытия. И, хоть и подсказывал разум, что логика здесь рушилась на каждом шагу, но сердце-то билось сообразно привычному порядку.

И он, решительно откинув мешающие сомнения, шагнул вперед. Шлось легко, – и по ходу движения приутихла боль в сердце.

Тропы как таковой не было, но лес был чистым, как по линеечке оканчивающимся на краю обрыва. И вся возвышенность заросла деревьями иного вида, нежели то, под которым он начал свой отдых. Желто-коричневые стройные стволы тянулись очень высоко в бездонное небо. Слабо всколыхнулось желание влезть на самое высокое, – и с его высоты ….

Вот оно! Аромей вспомнил, что снова слышал сквозь дремоту набатный звон, и не во сне, а именно сквозь дремоту. Он и полз-то как раз туда, откуда и шел этот звон. А куда он полз?

Аромей нерешительно остановился. Получается, что и идет он в этом же направлении.

Он снова посмотрел наверх. Нет, влезть на дерево не получится, но зато …. Зато, он увидел двух высоко кружащихся птиц. Стало быть, не мертвый сей мир, и это дает слабую надежду, что и колокола – не продукт больного воображения.

А еще… где-то звенел робкий колокольчик. Аромей, разумеется, не поверил и зажал уши.

Ну, разумеется – не всегда бывает истиной. А истинным было то, что колокольчик не пропал. Как только слух восстановился, от серебряного звона сердце едва не взорвалось.

Наверное, это было началом помешательства, но Воевода побежал. И… чуть, было, не свалился в глубокую расщелину, откуда выбивался… звонкий родник.

А по обе стороны от расщелины обильно краснели ягоды. Горьковатые, но приятные на вкус.

Разом накатившийся голод он, конечно, не утолил, но все-таки эта кратковременная остановка вернула былое спокойствие и рассудительность, чем всегда и славился Воевода.

Многие, особенно, женщины, порой считали Аромея скучным. И он никогда не обижался на это. Возможно, он и скучен, но он всегда твердо стоял на ногах, а, если и выпадало что-то необъяснимое, но имеющее осязаемые формы, то легко принимал это на веру. Принимал – и все тут.

Его не расстроило, что вместо колокольчика обнаружился родник. Жаль, что нет посудины, чтобы запастись водой, но, если в этом мире столько зелени, то и родники еще повстречаются на пути. И ягод – даст судьба – встретится немало. Конечно, ягоды не утолят голод надолго, но надо надеяться, что и идти не придется далеко. Главное, не пройти мимо тех колоколен. А еще… надо искать дороги, тропки, – все, что, так, или иначе, укажет на присутствие человека.

Следы деятельности людей он обнаружил через день. Правда, не так, как ожидал.

Таинственное свечение в глубине леса он поначалу принял за очередное помешательство, или, по меньшей мере, видение. Нет, сегодня он не побежал, наоборот – пошел туда настороженно, настойчиво гася проблески надежды. И меч наготове держал.

И, как бы ни был готов ко всему, но глаза, что выплыли из-за причудливо перевитого куста, заставили неприятно вздрогнуть и схватиться за меч.

Нет, он тотчас же и осознал, что это – мертвые глаза… на деревянном лице деревянной фигуры. А за этой фигурой пряталась еще одна. И еще …, еще …, еще …. Всего на небольшом участке он насчитал более двух десятков фигур. Некоторые уже истлели от времени, некоторые покосились, но многим время не повредило.

Воевода как зачарованный ходил между них, пытаясь понять их назначение. Это было сложно, поскольку мир Аромея не делал ничего подобного. Аромей понимал, что это не просто куклы, да и трудно найти детей, которые согласились бы играть этими свирепого вида созданиями. А еще… повсюду валялись кости животных и… людей.

Сначала он почувствовал невольное отвращение при виде кучи человеческих черепов, – естественное, впрочем, чувство, – а потом ….

Его неумолимо погнало прочь, но не отвращение, нет, его погнало… само место. Аромею на миг показалось даже, как недобро сверкнули глаза многих фигур. Еще один озноб прошелся по спине, – и Воевода подчинился этому изгнанию.

Уже выбираясь из «чаши» с фигурами, Аромей обратил внимание, что многие фигуры как бы опалены огнем. И на деревьях вокруг чаши можно обнаружить следы давнего пожарища.

Аромей отошел довольно далеко от того чудного места. И вдруг снова заныло сердце, но уже от непреодолимого желания вернуться туда.

И вернулся ведь. Но уже без меча и, поборов естественное отвращение. Нового для себя он ничего не открыл, хотя и долго ходил среди кукол. Поначалу смущало обилие человеческих костей, но вспомнилось, что знавал народец, у коего люди, заканчивавшие свой жизненный путь, уходили в пещеры, дабы не отягощать своей немощностью селян, остающихся жить. Более того, все это показалось ему таким же естественным, как и его первая реакция.

И он вернулся… вперед уже другим человеком.

Аромей с трудом нашел место последней стоянки. А еще больших усилий стоило найти меч, – он уже едва просматривался из-под хвои, нанесенной хозяйственными мурашами.

Наконец, ему повезло. Он старательно вытирал меч травой, когда боковым зрением заметил слева быстрое движение. Время потеряло меру, – и ему оставалось только одно. Рука и меч слились воедино, в одном рывке навстречу движению.

Что ж, кажется, закончилось голодное существование. Довольно крупный зверек еще бился в предсмертных судорогах, – и Аромей коротким тычком меча прекратил его мучения.

Правда, после сытной трапезы пришлось всю ночь мучиться от жажды, но утром и эти мучения были вознаграждены.

Если день не задался с утра, то не жди от него ничего хорошего. Нет, этот-то день как бы задался, но ….

И прошел-то Воевода совсем немного. И вдруг он едва сумел успокоить свое сердце.

Это был не просто родник: вода стекала в… чашу, сооруженную из коротких аккуратных обрубков дерева. А рядом стоял ковш, сплетенный из коры белоствольного дерева. Люди! Надо полагать, такие сооружения не делают, где попало ….

Ковш облюбовали все те же мураши, – и Аромею пришлось пить прямо из чаши. Вода сводила зубы, но была так вкусна, что Аромей прикладывался к чаше бессчетное количество раз и не мог напиться.

Наконец, он решил: «Все. Последний раз».

Ему снова невероятно повезло. Он мог бы в цветастом отражении листвы этого и не заметить: рука в узорном рукаве заносила над его головой кривую саблю. А, и заметив, …. Нет, тело привычно опередило сознание. И это спасло жизнь.

Позднее он попытался осмыслить, как все получилось, – и не мог. Ни в падении уйти из-под удара, ни успеть ухватить меч, ни, тем более, нанести ответный скользящий удар – этого сделать он тоже, при всем желании, не мог бы. И все же ….

Вскочить на ноги он тоже не успел бы. И снова все же…

Рядом никого не было, но на дне чаши лежала кривая сабля, и медленно растворялись в воде капли крови.

Дрожь в теле Аромей еще долго успокаивал, прислонившись спиной к толстому дереву. Мог ли он в сидячем положении отразить возможный удар? Вряд ли? Но он сидел, несколько судорожно сжимая рукоять меча, и пытаясь найти объяснение случившемуся. Объяснение находилось только одно: ничего этого не было.

Он несколько запоздало осмотрел свой меч: капли крови уже скручивались в красно-черные шарики и… исчезали.

Вот тебе и объяснение!

Ноги сразу же стали ватными. Еще бы. Знавал он и весельщиков, и магов, но ничего подобного ни от кого не слыхивал, а, если кто что и рассказывал, то это, скорее всего, чтобы попугать впечатлительных слушателей. Как правило, почти все, что делали маги, чаще всего, находило спасительное объяснение. А, если не находило, то… за это маги и страдали. А где здесь маги? Случайно, или нет, но Аромею сразу же вспомнилось ужасное обиталище кукол. И кости, разбросанные по земле, вспомнились. Многое вспомнилось. И многому объяснений уже не находилось.

А должно было. Не привык Воевода к иному. Потому как ратная служба всегда ясности требовала, а иначе – и не Воевода ты. Оттого и к вере новой не слишком приохотился. Слишком уж мудреной она была: привычным вроде бы вещам находили, как они всегда говорили, божественное начало, – и вещи становились малопонятными. Сейчас, может быть, это многое и объяснило бы, но поздно об этом горевать.

А у родника никто больше не появился. И появлялся ли? Знать утомился Аромей от напасти этой. Не о том надо думать, а как людей своих отыскать, Императора своего.

Аромей, наконец, отделился от дерева и с привычным хрустом размял косточки. Не ослаб, однако. И это почти вернуло ему уверенность. Ну, пусть не уверенность, – когда еще она вернется? – но он готов был… жить, скажем так. А это совсем не мало.

И, не давая себе даже малой поблажки, устремился Аромей вперед, словно дружину за собой повел. И только, когда солнце на лес опустилось, остановился и начал ко сну готовиться. Третья ночь в этом мире.

Он не захотел ни есть, ни пить и провалился в сон сразу же, едва расположился на ровном месте, в окружении густых и достаточно высоких кустов. Сон был тяжелым, и Аромей неосознанно попытался освободиться от него, но не тут-то было: излишне реальный, явный до мельчайших подробностей и одновременно неправдоподобный, именно из-за этих подробностей и не менее неправдоподобного совпадения, сон одолел его и не выпускал до самого рассвета.

Это утро снова оказалось дождливым и холодным. Противная морось до мозга костей достала Еремея. Сейчас бы сидеть дома за кружкой медовухи, либо сыта, но князь повелел порушить капище, верой и правдой служившее обчеству, во имя нового бога. Повелел вчера вечером, но многие узнали об Указе только утром, когда уже начала собираться княжеская дружина.

Еремей знал, что многие в городе и округе не приняли новую веру, даже при том, что достраивались в граде новые храмы. Да, и как принять, если на смену многочисленным богам, с коими люд испокон веков жил в ладу и мире, коих и боялись, и любили, от суровой любви коих и плакали, и ждали защиты, пришел рисованный бог. Суровы были свои боги, и требовали немалых жертв, потому и существуют повсеместно капища. Новая же вера понуждает старую веру искоренить, а вместо капищ построить храмы. Но будет ли новый бог любить людей так же, как Перун. Или, скажем, Ярило.

Да и как он сможет один углядеть за всем этим сложным хозяйством, складываемым веками?

Видел Еремей, что готова к отъезду Главная Дружина, – и места себе не находил. Да и где его найти, когда понимаешь, что не успевают уже волхвы спрятать божков и идолов в чаще лесной, либо до поры до времени в землю зарыть?

И хоть не давал Ерема призывного клича, но Малая Дружина собралась в полном составе.

– Не хотим! – Выкрикнул чей-то молодой голос, – и Дружина нестройно подхватила:

– Не хотим. Веди нас, воевода.

Еремей растерянно стянул с головы шишак, растерянно посмотрел на братьев по оружию, затем соскочил с коня и припал к земле на одно колено.

– Некуда мне вести вас, дружинники. Там, за рекой, ворог лютый стоит. Он только и дожидается, когда мы в распре сойдемся. Один я поеду. Сон такой мне ночью приснился.

– А нам-то что делать, Еремей Иванович?

– Тут не указ я вам, дружинники. Только, помните, что жены и дети у вас. Их вы боронить должны.

– Так, бог-то тот рисованный больно уж непонятен. – И следом многоголосье: «Можно ли ему верить, Еремей Иванович? Силой ведь загоняют».

– Бог-то не причем здесь, дружинники. Не его вина, что всех под один гребень стригут, одним аршином мерят.

– Я в лес пойду. Пусть тогда попробуют меня окрестить силком. – С размаху бросил шапку оземь, судя по всему, ветеран, но Еремей не помнил его имени. Или Чуприна, кажется?

Однако, не было на разговоры времени, да, похоже, и наговорились уже.

Еремей поспешно заскочил к Бирюку, и, уже выходя, увидел, как растекаются во все стороны его вои.

Дружина княжеская наехала на капище с факелами. Сумеречно еще было, но не для свету факелы-то. Еремей видел, как нервно шарахаются во все стороны кони, как вои прячут взгляды за высокими воротниками да, в землю уставившись.

А не смог ведь князь полностью отлучить их от старой веры!

Дружина княжеская на конь была, оттого и не успели волхвы, совсем не успели. Да, и что значит бренное тело супротив оружия? Потемнел лицом Ерема, поскольку остается только одно: ему погибнуть вместе с идолами, ибо приказал князь непокорных рубить, идолов сжечь. Приказал, и первым двинулся к лику Перуна.

Еремей сдернул покрывало с камня. Он не был уверен, что камень сможет защитить, если даже боги бессильны, но таков был сон, а сны в купалову ночь, говорят волхвы, вещие.

Ерема невольно зажмурил глаза: ярко вспыхнуло капище-то, запылало. Но не так, как хотел князь. Вспыхнуло все разом, – и не вытерпеть человеку этого огня.

– Сгорит же лес, княже. И град сгорит. – Слышал Ерема, как застонали, запричитали дружинники.

– Все не сгорит. – Ответствовал князь, поводя окрест пустым взглядом. – Болота кругом. Вода огню хода не даст.

– Эх, княже. – Больно заныло сердце Еремы. – Мосты жжешь.

Водилось за князем такое, если хотел удержать дружину на месте.

Но сегодня он не смог ее удержать – дым, огонь и чад погнали их прочь, до самого града. А там уже, почитай, все горожане взбунтовались, не пустили дружину в город.

От того ли он проснулся, лучи ли солнца рассветного разбудили, но вскочил он на ноги, а душа во сне оставалась. Не мешало бы водицы испить и умыться.

Родника он не нашел, зато неподалеку озерцо оказалось.

Аромей наклонился к воде – и отпрянул: он и Еремей из сна – одно лицо.

Воевода недоверчиво встряхнул головой и снова посмотрел на свое отражение в воде. Так и есть – одно лицо. И имена похожи. Княжеского имени он не услышал, но не признать в князе Императора Члуна не мог. Или так уж себя настроил?

У снов, как говорится, свой резон, но этот сон не выходил из головы весь день. Ни есть не хотелось, ни пить, и ягоды не доставляли сладости.

Только к вечеру пришла первая догадка. Его товарищи по несчастью и есть дружина. А как иначе? Местные маги, видать, решили поиграть с ними.

Еще при деде Члуна-Икосаэдра, Члуне-Октаэдре, в Империи сильно «укоротили руки магам», дозволив заниматься магией только восьми Боевым Магам, да и то, только в боевых целях. Разумеется, Аромей этого не застал, но не велик этот секрет. Конечно, далеко не все согласились с этим, отношения обострились, – и уже Доде в самом начале своего правления предъявил Магам ультиматум. Маги в ответ на него отказались признавать Империю, и объявили Пригорье своей территорией. Доде не замедлил объявить им войну, – и… проиграл. Проиграл даже при том, что и Степь к тому времени начала гонение на магов. Более того, у злых языков нашелся повод утверждать, что это не без помощи магов Доде и «впал в детство».

Воевода тревожно оглянулся назад. Надо было, конечно, разбираться там, на месте, – но не возвращаться же назад. Хотя почему не возвращаться, – град-то где-то рядом с капищем должен быть. Далеко ушел, однако.

Но и это – не факт. Там Аромей пребывал как бы в огромном пузыре, – точно, именно в пузыре, и одежда у него была иная, и оружия не было, и у князя от Члуна было только лицо, а значит …. А значит, не они там были.

Потом пришла первая здравая мысль. Мест, которые «водят», и в его мире имелось немало. Воевода усмехнулся: «В его мире», – и неожиданно спокойно воспринял эту мысль. Если то место выгнало его из той чаши, то оно и сыграло с ним эту шутку.