Несмотря на воодушевление, выглядел он все так же бледно и нездорово. И чем именно вызвана эта болезнь, сказать точно нельзя.
Когда вернулся Григорий Васильевич, Дмитрий тут же кинулся выспрашивать, с кем же именно тот виделся. Услышав ответ, лицо его приняло удовлетворение и даже облегчение.
А вот у Владимира это известие вызвало довольно смешанные чувства. По правде говоря, прибывал он в каком-то ипохондрическом состоянии, отказывался от еды, весь день слепо читал какую-то книжонку, толком не разбирая содержания. В свой дневник вложил он картель и спрятал, пообещав себе никогда не доставать и не вспоминать о ней. Позднее, позабыл вовсе, но смог я отыскать ее для тебя.
Дуэль была назначена ровно в полночь. Владимир и сам не знал, почему выбрал такое неудобное время. Как будто бы оттягивал неприятный момент, давая «товарищу» последний шанс на обдумывание. Читатель бы верно подумал, решивши, что мой герой излишне эгоистичен и глуп, ибо по его вине, собственно, поединок и назначался, однако мой Владимир, к твоему сведению, отправил четыре почти одинаковых письма, где искренним и глубоким текстом просил у Дмитрия прощения, даже предлагал встретиться, а в крайнем случае – отправить секундантов для разрешения конфликта, но ни на одно письмо не получил ответа.
Его также пугал сам факт, что условия поединка действительно были подкорректированы таким образом, чтобы участники находились в равных условиях. Это был такой вид дуэли, с которым, быть может, читатель уже знаком или, по крайней мере, читал о нем в романе Лермонтова «Герой нашего времени». И потому такое обстоятельство не могло не подчеркнуть серьезность настроя соперника.
***
За шесть часов до назначенного времени Григорий Васильевич уже направлялся к Дмитрию. На нем были все те же сапожки и черненький плащ, в котором героя заметил из своего окна Владимир еще одиннадцатого сентября. Правда, на этот раз без гречневика. В одной ручке он держал чемоданчик, а другой зачем-то прикрывал приличных размеров блестящую проплешину на затылке. Судя по всему, Григорий Васильевич так торопился, что совсем забыл прихватить свой головной убор. Он всегда приходил заранее указанного времени (на этот раз прибудет аж на четыре с чем-то часа раньше!).
Он спешил необычайно, словно опаздывал, и выглядел до невозможности жалко, потому как одежда его (которая к тому же была на несколько размеров больше положенного) помялась и сидела отнюдь не так важно, как перед выходом, он был весь красный и мокрый от поту и от едва начавшегося дождя. В этом часу людей на улицах было полным полно, они все шли и шли, и не замечали маленького старичка, который, «в отличие от них», имел сегодня самую важную задачу. Наверное, такой ответственный день был у него впервые за всю его долгую и скучную жизнь, как бы грустно это не звучало. И бедняга, понятно, хотел показать себя с самой лучшей своей стороны, хотя бы раз. Ведь у Григория Васильевича, по его мнению, бесспорно, было много хороших качеств, просто за столько лет не было ни единой возможности их продемонстрировать. И как объяснить наивному старику, что прийти за четыре часа раньше положенного – не есть хорошо?
И все бы ничего, но в один прекрасный миг из-за угла выскочила черная кошка и самым бесцеремонным образом перебежала ему дорогу. Григорий Васильевич выругался, развернулся и пошел по обходному пути. Он, как уже знает читатель, был человеком суеверным, и порой суеверие это сказывалось на его жизни совсем не так, как должно было.
В общем-то, через «обходную» дорогу перебежала еще одна кошка точно такого же цвета, как и предыдущая, а «обходные пути», бывает, тоже заканчиваются… тогда пришлось нашему герою проходить через «пути ада», что, конечно, не доставило ему особой радости. И старался он не думать теперь, какие недуги будут ждать его впереди.
Когда же, наконец, он прибыл на место (позднее, между прочим, чем рассчитывал ранее!), Дмитрий был в некотором смятении, потому как совсем не ожидал встретиться с таким, признаться, не очень приятным для него господином так рано. Он в действительности не знал, чем же можно занять гостя. Предложить ему чаю было бы немного не к месту, ведь перед дуэлью, вроде бы, обыкновенно не принято миролюбиво пить чай и вести светские беседы. Да, впрочем, вежливости ради, хозяин все-таки предложил тому чашечку чаю и был очень рад, когда получил отказ.
Вообще, Дмитрий хотел серьезно поговорить со своим секундантом, правда, чуть позже, но раз уж так вышло…
– Григорий Васильевич, а Вы, собственно, имеете представление о том, где мы в скором времени примем непосредственное участие? – Вопрос прозвучал, на самом деле, несколько не так, как хотел того Дмитрий. Да и был, возможно, странным, особенно, когда до дуэли оставалось около трех часов. Однако Григорий Васильевич ничего необычного в нем не увидел:
– Да, голубчик мой, как иначе?
Григорий Васильевич тогда сидел на диване, а Дмитрий в волнении стоял перед ним, и этим очень напомнил первому гимназические годы, когда еще маленький Дима так же стоял у доски, в нерешительности перебираясь с ноги на ногу, и вспоминал ответ.
– А вы уже бывали на таких… мероприятиях? – Получив в ответ положительный кивок, он продолжил:
– В таком случае я бы хотел Вас попросить судить со всею строгостью и справедливостью. Если, конечно, Вы знакомы со всеми нюансами?
– Мальчик мой, – возмущенно воскликнул Григорий Васильевич, – да к твоему сведению, был знаком я с такими случаями, в которые нынче даже не верят! – Трудно понять, говорил ли он правду или нет, но Дмитрий всем сердцем пожелал, чтобы это было так.
– Значится, повторюсь, судите честно. Судите так, будто Вы никогда не были знакомы со мною. Я очень надеюсь на Вас. – Он поглядел в глаза старика со всей серьезностью и очень хотел, чтобы собеседник этот взгляд понял.
Сердце у Григория Васильевича забилось быстро-быстро, он боязливо сглотнул, чувствуя, как тот слабый огонек надежды окончательно потух.
– Ах да, – между тем вспомнил Дмитрий, – в этом ящике Вы найдете кое-что. – Он постучал костяшками пальцев о деревянную дверцу и выудил бумажный конверт. – Прошу прощения за наглость, но после дуэли отдайте его Владимиру. Что бы ни случилось, пожалуйста, передайте его в обязательном порядке! Я оставлю комнату открытой, Вас пропустят. Но это письмо, – Дмитрий сделал паузу, показывая важность информации, – это письмо – ключ ко всему.
– Но почему же именно после… – начал было Григорий Васильевич с опаской, но осекся, пораженный внезапною догадкой, столь яркой, быстрой и до невозможности простой. Он вскочил с дивана, потом сел обессиленно снова, потом вновь вскочил и в ужасе посмотрел да Дмитрия.
– Григорий Васильевич, успокойтесь же, прошу Вас, что с Вами такое делается?
От шока старик не мог вымолвить ни слова, он лишь открывал беспомощно рот, не издавая при этом никаких звуков.
– Уверяю Вас… – Дмитрий умолк, старательно думая, как можно успокоить своего гостя. Ведь фраза «все будет хорошо» будет здесь совсем неуместна. Конечно, он ожидал подобной реакции, однако совсем не подготовился к ней.
Неожиданный стук в дверь спас нашего героя:
– Господин, извините, кучер прибыл, – прозвучал голос.
– Чудно. – Дмитрий беспокойно сложил пальцы в замок, как, кстати, обычно делал Владимир. Похоже, наш герой тоже вспомнил об этом, ибо тот час убрал руки за спину, сжав притом губы и часто заморгав.
Когда «стрелок» и его спутник вышли во двор, уже начало смеркаться. Между прочим, Дмитрий почти не опирался на костыли, хотел было даже взять вместо них трость, но по какой-то причине передумал. Однако если читатель вдруг решит, что медицина и процедуры творят чудеса, то спешу сказать наперед – ни о каких процедурах и речи быть не могло.
Крестьяне, похоже, не имели понятия, куда едет их хозяин. Не знаю, уведомляли ли крепостных о намечающемся поединке. В любом случае, этот разговор представляется мне довольно чудным.
Всю дорогу герои молчали. Дмитрий вначале молился, чтобы Григорий Васильевич выполнил его просьбу после всех его потрясений, но потом эти думы ушли на второй план. Ему вдруг вспомнилось, как он вместе с Владимиром ехал в К-город, день шел к завершению, когда он сидел напротив своего приятеля, а тот спал, и он думал, что же ему такое снится. А если читатель был внимателен и запомнил тот странный сон, и если бы позднее Владимир поделился своим видением с другом, то Дмитрий наверняка бы попытался растолковать его. И, быть может, у него бы это получилось необычайно точно. Но герои молчали, а потому значение того сна читателю пришлось искать самостоятельно. Однако мне невозможно осуждать тебя, если ты бессовестно закрыл на это сновидение глаза, потому что, скажу по секрету, снилось это однажды и мне. И я был бы очень благодарен, кабы ты объяснил истинный смысл для меня.
Знаете, то письмо, процесс написания которого мы видели мельком, в самом деле, играет огромную роль во всем повествовании – как моем, так и в повествовании Владимира. И если уж оно нас с вами разочарует, то все труды насмарку! Дмитрий писал его с таким трепетом, я наблюдал за ним, и несколько раз слеза скатилась из глаз моих. И правда его, и принципы, и взгляды, может быть, пока нам не сильно понятны, но наберись терпения, читатель, обязательно прочтешь его письмо! Не силен мой герой в поэзии, но, признаюсь, получилось довольно-таки неплохо.
***
Кибитка со скрипом остановилась, Дмитрий глянул в окно – туман и темнота.
– Странное Вы, Григорий Васильевич, место выбрали, – медленно произнес он, с некоторою тревогою хмурясь. – Здесь не то чтобы стреляться, здесь хоть бы встретиться как-нибудь для начала, на что я теперь уж не сильно рассчитываю.
Григорий Васильевич ничего не ответил, лишь с недовольством цокнул языком. Герои оказались на небольшой поляне, окруженной со всех сторон деревьями. Здесь и в самом деле было так темно, что даже вытянутую перед собою руку разглядеть было невозможно.
– Который час? Надеюсь, Вы взяли фонари? Григорий Васильевич, где же Вы? – Дмитрий с непонятной надеждой протер глаза, но, конечно, никакого результата это не дало.
– Тут я, где же мне еще быть? – С раздражением ответил Григорий Васильевич, стараясь нащупать защелку на своем чемодане.
Хотел бы я описать тебе, читатель, эти сомнительные виды, однако и сам не могу ничего разглядеть.
– Жутко здесь, – заключил Дмитрий, скрещивая руки на груди, – еще и дождь, небось, вот-вот начнется…
Григорий Васильевич вначале хотел напомнить ему, из-за кого они вообще оказались здесь, но промолчал, возможно, из-за того, что, наконец, распахнул свой чемодан, либо потому что не желал и вовсе говорить с «этаким недотепой». Интересно, догадался ли он обо всем, или же, как обыкновенно бывало, надумал себе иную, свою собственную истину?
Дмитрий же пребывал в совершенной растерянности. Почему-то его не покидали мысли, что товарищ его не прибудет, и тогда уж он не знал, что ему делать дальше. Владимиру свойственно мыслить индуктивно и притом скептически, потому Дмитрий опасался, что он вполне мог решить, что, к примеру, погода нынче не подходящая для поединка, притом веря в то, что так решат и все остальные, и не поедет и вовсе, ожидая секунданта с переносом.
Но мы с тобою, читатель, знаем, что Владимир ни за что не пропустит такую своеобразную встречу со своим «приятелем». Интересно, где же он? Быть может, уже находится на этой же поляне и также тщетно пытается найти наших героев? Но вокруг было тихо, да так, что, казалось, плотность воздуха попросту не пропускала звуковые волны.
Пропустим еще десять минут, за которые толком ничего не произошло, кроме того, что Григорий Васильевич, наконец, отыскал фонарь, однако теперь не мог найти спичек.
Вдали послышались глухие шаги. «Наконец-то», – с облегчением подумал Дмитрий, наблюдая за дрожащим желтым размытым кругом впереди, который становился все больше и больше по мере приближения шествующих к нашим героям.
Немного отступлю от повествования и скажу, что Дмитрий не был кровожадным, как может показаться читателю без моего замечания. И искренне убить своего товарища из-за каких-то жалких толстяков он также не желал. Впрочем, пока это все, что я могу сообщить тебе.
Впереди шел Владимир, за ним на некотором расстоянии – Михаил. Вид у последнего был, как всегда, неважный.
– Приветствую всех, – бросил Владимир, останавливаясь около открытого чемодана и не без удивления бросая на него взгляд, но ничего более не сказав.
Григорий Васильевич с каким-то необъяснимым ликованием посмотрел на Михаила, однако тот даже не заметил этого взгляда, выглядев так, словно он вот-вот оставит концы.
– Задерживаетесь, – произнес Дмитрий после короткого приветствия.
– Вам повезло, что мы вообще нашли вас, иначе вам пришлось бы оставаться здесь до самого восхода солнца, – холодным голосом ответил Владимир, заправляя в сапоги выбившуюся штанину. – На самом деле я бы предложил выйти на более открытое пространство. Думаю, это будет также и в ваших интересах.
Герои единогласно поддержали это предложение и вчетвером направились прямо через рощу в неизвестном для меня направлении.
Ты знаешь, какая же это была любопытная картина! Не знаю, почему, но любо было мне наблюдать за ними. Давайте не будем забывать о том, что все персонажи были знакомы между собой, и это также имело большое значение.
Когда все вышли к подножию довольно крутого холма, из-за облаков вышла луна, осветив наших путников. Вон блестит почти в зените Шеат, ниже ее – Маркаб, выше и чуть левее – Альферац. А там и Мирах недалеко.
Владимир потушил фонарь и только тогда заметил, что Дмитрий передвигается без костылей. Он хотел было задать вопрос «приятелю» по этому поводу, но передумал, видимо, вспомнив, где именно находится. Спустя некоторое время он все-таки поинтересовался:
– Вижу, нога уже отошла от предыдущей травмы? Захотел вновь вспомнить эти незабываемые ощущения?
– Не волнуйся так за меня, – ответил ему Дмитрий, который чуть ли не ползком взбирался наверх: больная нога не сгибалась. – Пуля в одно и то же место дважды не прилетает.
– У тебя есть вторая нога, – любезно напомнил Владимир, но мигом посерьезнел:
– Вообще-то все ждут, пока ты придешь в себя и примешь мои извинения. Твои… хм-хм, «дружки», наверное, и не вспомнили о произошедшем.
– Уверяю тебя, далеко не все. Я бы даже сказал, никто, кроме тебя. – С этими словами Дмитрий ускорил шаг (насколько это было возможно в его случае), тем самым демонстрируя, что более не намерен вести диалог.
Упрямство «товарища» не могло не сказаться на настрое Владимира. И если до того он прямо-таки был уверен в том, что этот «бессмысленный» конфликт в конечном итоге решится мирным путем, то теперь его надежда вспыхнула пламенем злости и даже ненависти. И его настоящий друг погиб еще там, на той жалкой дуэли от случайного (а может, и нарочного) выстрела барина. А после, ослабев, Дмитрий, подобно губке впитывал все, что видел и слышал, тем самым меняя себя, свои принципы и предубеждения. И это «наказание», как говорил Дмитрий, в самом деле хуже смерти, как и для самого приятеля, так и для Владимира. Он также не представлял, как бы дальше развивалась его судьба, если бы Дмитрий погиб «материально».
Часто анализируя все произошедшее, Владимир думал, мог ли он как-либо предотвратить это губительное познание своего товарища. Конечно, будь они в другом месте, а не в К-городе, ничего бы не изменилось. Но разве можно было огородить Дмитрия от мира из-за каких-то своих странных взглядов на свет? А ведь когда-то Владимир действительно считал, что после выздоровления своего друга они возобновят странствование… от Дмитрия осталась лишь одна-единственная крошечная часть, которая как будто взаправду должна отбыть наказание, страдать и мучить притом других. Но за что же такая жестокая участь?
Отвлекся я, но не мог умолчать об этом. О жуткой гармонии, на которой держится весь мир, которая обыкновенным смертным никогда не будет ясна.
Четыре пистолета в чемодане свидетельствовали о серьезности поединка, потому как обыкновенно подобные меры проводились в самых исключительных случаях. Однако в последовательной дуэли Владимир, признаться честно, не видел смысла в таких действиях, ибо стреляют по очереди, по жребию, а потому вооружаться секунданты могли лишь для непонятного в таком случае предостережения.
Подготовка не заняла много времени. Григорий Васильевич лишь коротко сообщил что-то Михаилу (который уже находился в предобморочном состоянии), вручив тому пистолет. Суворов покрутил в руках оружие с таким видом, словно боялся, что оно может взорваться прямо у него в пальцах.
Дмитрий чувствовал легкое покалывание в груди. Хотя он и верил, что, если все делает правильно, стрелять первым выпадет ему, его не покидали опасения и неопределенное чувство вины перед кем-то. Он верил в свет, в судьбу и все в этом роде, но помимо слепой веры в нем присутствовал и страх, вперемешку с недоверием.
Владимир же с мрачным видом ожидал самих действий. Ему был интересен сценарий, который вероятнее всего был уже заранее известен Григорию Васильевичу и, может быть, Михаилу, хотя на счет последнего он очень сомневался. Признаться, у самого Владимира тоже был некий план действий, согласно которому он, если будет стрелять первый, в последнее мгновение взовет к совести Дмитрия, а тот, конечно, должен признать свою неправоту, и как обычно бывает в добрых сказках, все вернется на круги своя, но план его рухнул после «осмысления» действительности. Владимир не знал, как себя вести. Можно ли своей рукою убить самого близкого товарища? И рассуждал ли так сам Дмитрий? Но ведь, как было сказано ранее, «настоящий Дмитрий» погиб еще двадцать девятого августа, и, наверное, именно Владимир должен избавить его от страданий, отправив покоиться на тот свет. Но разве можно…
Все типичные «церемонии» завершились, пришло время тянуть жребий. Григорий Васильевич порылся в содержимом чемоданчика, выудил два помятых листка и показал их участникам. На первом была выведена двойка, на втором – единица. Далее сложил каждый листок вчетверо и, убрав руки за спину, стал перемешивать цифры, перекладывая из одного кулака в другой. Как уже догадался читатель, кто вытянет «единицу», тот, соответственно, стреляет первым.
Однако Владимир сделал шаг вперед и, прежде чем Григорий Васильевич успел что-либо произнести, заявил:
– Я не признаю распределение, если Вы не вытяните руки вперед. А лучше перемешайте в шляпе, я желаю честной жеребьевки.
Григорий Васильевич с тревогой поглядел на Дмитрия, но тот лишь кивнул головой. Михаил заинтересованно поддался вперед.
– У меня с собою шляпы нет, – признался Григорий Васильевич, опуская глаза в землю.
– О, не беда. Михаил, прошу, окажите услугу…
Михаил чуть поразмыслил, потянулся было рукою, но шляпы не дал:
– Э… и-извините, но я не вижу в этом необходимости.
– Что значит – не видите необходимости?! Господа! – Владимир возмущенно развел руками. – Это все более походит на сговор. А потому, я с чистой совестью могу отказаться участвовать в этом спектакле.
Уловив быстрый взгляд Дмитрия, Григорий Васильевич поспешно забормотал:
– Бросьте-бросьте, к чему ж такие крайности? Как можно говорить о сговоре? Виноват, голубчик, виноват, старый совсем стал, несу чепуху, сам того не разбирая! Где ж там мои вещички? Найдем, найдем замену шляпе!
Владимир скрестил на груди руки, наблюдая, как старик нервно копается в чемодане. Дмитрий же в задумчивости нахмурился.
Вы знаете, по правилам, секундантами выбирают лиц, незаинтересованных в скандале. С одной стороны, если не вдаваться в мельчайшие подробности, как Михаил мог быть «заинтересованным лицом», если даже не видал конфликт в настоящем времени? Но с другой – каким-то образом он все-таки узнал о намечавшемся поединке и сам же, напомню, предложил свою кандидатуру на роль секунданта. Об этом также думал и Владимир, и картинка в его голове начинала постепенно вырисовываться.
Спустя некоторое время Григорий Васильевич с победоносным возгласом поднял вверх небольшой холщовый мешочек.
Листки вновь были свернуты и помещены в мешок. После недлительного встряхивания Григорий Васильевич подозвал «справедливости ради» Михаила. Суворов недолго думая вытащил свернутую бумажку и, не разворачивая, передал ее Владимиру. Последний не спеша развернул листок: двойка. Владимир с подозрением посмотрел вначале на Михаила, затем – на Григория Васильевича.
– Мальчик мой, взгляни же, – не растерялся старик и, вытащив вторую бумажку, продемонстрировал цифру: – единица! Какой же может быть заговор? Пощупай же, али не веришь.
– Мошенник Вы, Григорий Васильевич, – тихо, чтобы слышал лишь старик, процедил Владимир, возвращая листок. – Однажды вернется к Вам все в сотню раз больше.
***
Дуэль – жуткое слово, особенно для двух закадычных товарищей. Но где же нынче это самое «товарищество»? От маленькой горящей тростинки пылает лес исполинским кострищем, а ворон уж мертвый лежит, и его тельце поднимается и падает, издавая странные звуки, похожие лишь отчасти на хриплое карканье. Бессовестный баловник издевается над чучелком, а за его спиной горят только-только распустившиеся цветы-циферблаты, обнажая черные кости, напоминавшие грудную клетку.
Владимир стал в указанное место, широко раскинув руки. Он не боялся самой пули, он боялся погибнуть именно от рук этого существа, возомнившего себя Дмитрием. «О, Дмитрий, – подумалось ему тогда, – мог ли ты себе представить, что вместо того несчастного барина перед тобой окажусь я?». И больно ему сделалось от мысли, что товарищ оставил его, что свет безжалостно расправился с бескорыстным и честным, с настоящим человеком.
Пистолет был заряжен. Рука дрожала. Слева стоял Григорий Васильевич, справа – Суворов. Сердце стучало громко и гулко, словно часы отсчитывали медленно секунды. И он все делал правильно, все это время шел по верному пути. Но страх, откуда он? Страх перед судьбою ли? Нет, судьбу не изменить. Перед чем же? Перед разгадкою тайны человеческого существования? Нет, не все так просто. Он ничего не постиг, ничего не узнал, но дошел до этого момента с чистым и здравым разумом. Не это ли есть счастие, когда свой долг перед кем бы то ни было с честью выполнишь и получишь заслуженный покой?
Дмитрий поднял взгляд. Они глядели друг на друга с одним и тем же выражением лица, с каким-то убийственным спокойствием, и словно искры мелькали между ними. Дуло медленно поднималось вверх. Курок был свободен. Владимир как завороженный следил за пистолетом, не в силах оторвать глаз.
Палец медленно подползал к спусковому крючку, не переставая дрожать. Как бы не промахнуться…
«Убьешь ли меня? Жалкое подобие, давно прогнившее сердце. Ты повторил судьбу за ними, но разве можешь пустить пулю в того, кто не раз выручал тебя?».
Губы пересохли. Стало трудно дышать. Дмитрий смотрел в глаза товарища, что пылали алчной ненавистью, но даже этого было достаточно, чтобы приятное чувство услало душу его, ведь этот взгляд – взгляд самого его близкого друга, которому он будет благодарен вечно.
Пора.
Он вдруг вскинул подбородок, рука его в последний раз дрогнула, и прозвучал короткий выстрел. Мгновение – еще один, более громкий…
Владимир невольно зажмурился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Где болит? Он совсем не чувствовал боли. Быть может, шок? Секунда, вторая… вот-вот будет… нет? Или же он мгновенно умер… пошевелил пальцами – нет, должно быть, не умер. Два выстрела…
Два выстрела!..
Картина перед собою заставила на секунду впасть в ступор: Дмитрий лежал на груди, его плащ быстро окрашивался в ярко-алый, который даже при слабом свете луны словно горел; Григорий Васильевич замер с поднятою рукой, в которой держал пистолет, и на его лице читался ужас, но он был каким-то слабым, угасшим; Михаила он не видел.
Прошло ошеломление, пришло осознание.
–Дмитрий!!! – Владимир упал на колени перед телом друга, осторожно, но стремительно перевернул его на спину, попутно закрывая коленом рану. – Дмитрий, прошу тебя, слушай меня. – Он приподнял голову товарища. Луна бледно осветила его полуприкрытые веки. – Дмитрий, пожалуйста, я знаю, что ты меня слышишь… – Голос дрожал, горячие слезы застелили взор, отчего кожа товарища казалось полупрозрачной и мерцающей.
Пальцем нащупал артерию на шее, в надежде почувствовать слабый пульс, но тщетно.
– Чего Вы стоите в стороне?! Не видите, что делается?! Помогите! – Владимир в отчаянии крикнул Григорию Васильевичу, не узнав собственный голос.
Всепоглощающий страх перекрыл дыхание. Он взял руку Дмитрия в свою, окрасив ее в красный. Он не переставал умолять товарища открыть глаза, пошевелиться, сделать хоть что-то, больно давя коленом в спину друга, в надежде остановить кровотечение. Он чувствовал, как кожа неприятно горела, лицо покрылось испариной, а пальцы совсем-совсем не слушались.
Григорий Васильевич медленно подошел к Владимиру, бросая пистолет около себя. Уловив глухой стук, Владимир с безумной ненавистью посмотрел сначала на источник шума, затем на старика.
– Ты! Старый жалкий вымесок, лицемер и лжец! Ты ответишь за все, как я и обещал! – В сердцах схватив пистолет, который ранее держал Дмитрий, Владимир направил дуло на Григория Васильевича и нажал на курок, но выстрел не прозвучал. Он опустил пистолет ниже, судорожно давя на спуск, но ничего не последовало.
– Два выстрела, мальчик мой, – между тем спокойно проговорил Григорий Васильевич. – Два выстрела. Смерть секунданта, причем намеренная. Самый что ни на есть явный повод. Все по правилам, а твой товарищ просил судить честно.
– Как можно выстрелить в своего бывшего любимого ученика? Это… бессердечность. – Голос окончательно пропал, Владимир отвернулся, стараясь сдержать порыв эмоций перед стариком, который сейчас был самым нелюбимым существом на свете, но слезы предательски потекли по щекам, падая на грудь и шею Дмитрия.
– Бессердечность? – все с тем же раздражающим спокойствием переспросил Григорий Васильевич, как будто разговаривал с несмышленым ребенком. – Отчего же бессердечность? Где же Миша? Невинный юноша со светлым будущим лежит где-то там, – Он неопределенно махнул в противоположную сторону, – с простреленной головой, убитый моим «любимым учеником».