Иван, муж Анны, сегодня был дома. После свадьбы они приезжали в деревню знакомиться с новой родней, так что Прасковья сразу узнала его. Невысокого роста, крепкий, он выглядел очень солидно в белой милицейской форме.

– Ну, здравствуй, сестренка, – он встал им навстречу, – подросла ты за два-то года. Молодец, что приехала.

Анна захлопотала у стола, собирая утренний завтрак, а Иван рассказал Паше, для какой работы вызвал ее из деревни. Если честно, девушка смутно представляла, чем ей предстоит заниматься, – главным был факт переезда в город. Реальность же превзошла все ожидания. Оказывается, в лабораторию криминалистов набирали молодежь. Через несколько недель начнутся курсы, и она уже на них зачислена!

Лето обещало быть веселым. Получалось, ее ждали настоящие каникулы. Не такие, как в деревне, а самые правильные, с массой свободного времени, которое можно тратить на что угодно!

Каждый день прибегали знакомые ребята, и они все вместе гуляли по Ленинграду или изучали обитателей зоопарка. В выходные в глубине парка играл духовой оркестр, и Пашка ходила слушать вальсы и, что скрывать, любоваться на музыкантов – молодых красивых выпускников училища.

Белые ночи превращали день в бесконечность, и точно были созданы для них – юных, веселых, беспечных.

Мальчишки в модных отглаженных брюках и клетчатых рубашках изо всех сил старались привлечь Пашкино внимание, но она делала вид, что не замечает их ухаживания. В эти дни девушка не очень часто вспоминала Василька – столько новых впечатлений обрушилось на нее. Но она твердо знала – кроме него, ей не нужен никто. Забавно, конечно, быть в центре внимания стольких ухажеров. Забавно – но и только.

Домой приходила на рассвете, потихоньку, чтобы никого не разбудить, пробиралась в свой уголок и забиралась под теплое одеяло. Приятно было вытянуть на мягкой постели уставшие от длинной прогулки ноги – завтра им вновь предстояло гулять до зори…

Ранним воскресным утром они шли по Невскому, обсуждая вчерашнюю киноленту, и поначалу не обратили внимание на скопление людей. Но любопытство все же взяло верх, и Сашка Иванов сбегал узнать, что происходит.

– Война, что ли, началась. Говорят, немцы на нас напали.

Все сразу посерьезнели, но через какое-то время, рассудив, что «наши немцев быстро победят», продолжили прогулку.

И правда, поначалу казалось, что ничего не изменилось – линия фронта была далеко, и о войне напоминали только радиосводки. Да вот еще Иван стал редко появляться дома, а женщины по вечерам были какие-то задумчивые. Все чаще по булыжной мостовой шагали роты солдат, и грохотала техника.

Только когда в очередной сводке сообщили, что немцы заняли Псков, Паша до конца осознала: война – реальность и она все ближе и ближе к ней.

– Анюта, – сказала она сестре, когда та пришла вечером с дежурства, – поеду-ка я домой.

– И то верно, – сразу согласилась та, устало опустившись на кровать рядом с девушкой, – я ведь тоже думаю: нечего тебе здесь делать, в городе. Ты-то не видишь, – она задумчиво провела рукой по русоволосой голове сестры и понизила голос до шепота, – в магазинах почти не осталось продуктов. Иван говорит, скоро все будет по карточкам. В деревне спокойнее, легче.

– Поехали вместе, – предложила Паша.

– Нет, что ты. У меня работа, Иван служит, а без него я не могу. Ничего, может, все еще наладится. А ты поезжай. Завтра попробую достать тебе билет.

Оказалось, гражданские поезда почти не ходят, а желающих вырваться из города гораздо больше, чем вагонов. Прасковья так и не поняла, как сестре удалось купить билет в самый последний состав, уходивший из Ленинграда. Положение было очень серьезным: немецкие войска упорно пробивались к северной столице, стараясь отрезать все дороги к ней.

Наступило воскресенье, 27 августа. Анна не знала, за что хвататься, в своем старании уложить в Пашин чемоданчик как можно больше полезных вещей.

По перрону бежали, боясь опоздать в странный, собранный из телячьих вагонов с наскоро прилаженными нарами поезд. Кругом суетились растерянные люди: в основном женщины, дети и старики. Они еще не понимали, что станут последними, кому удалось покинуть взятый на долгие месяцы в плотное кольцо Ленинград.

Как на грех уже перед своим вагоном лопнул замок чемодана: по земле разлетелись аккуратно сложенные платья и рубашки. Сестры чуть не плача принялись собирать их, а потом не сговариваясь уселись на злополучный чемодан и застыли, прижавшись друг к другу, как полагалось по старинному обычаю перед дальней дорогой.

В вагоне было душно, темно и необычно тихо. Притихли даже дети, которые всегда и везде находили себе забаву.

Когда состав тронулся, Анна долго шла рядом, а потом, спохватившись, крикнула:

– Я телеграмму дам, чтобы встретили тебя!

Пашка устроилась в уголке и сначала просто стояла, прижавшись к стенке. Ехали по северной дороге, далеко в объезд, чтобы не натолкнуться на противника. Их состав пропускали в последнюю очередь – зеленый свет давали только военным грузам.

На очередной стоянке с верхних нар прямо на многострадальную Пашкину поклажу спрыгнул какой-то бугай явно бандитского вида.

– Ой, дяденька, что же вы, – хотела возмутиться она.

– Молчи, из вагона выброшу, – угрожающе цыкнул «дяденька» и, как ни в чем не бывало, пошел по своим делам.

«Вот наглый, наверняка дезертир, а ведет себя по-хозяйски, да еще и ругается, – подумала девушка, оттащила свой багаж в сторону и уселась на него, – лучше сама примну, чем всякие будут топтать».

Так она и просидела весь долгий путь: не один день, не одну ночь, как в тумане, путая сон с реальностью. Боясь отстать от поезда, быть ограбленной, не увидев ни одного участливого лица.

Их составу повезло: он ни разу не попал под бомбежку или обстрел и пусть медленно, но верно все дальше и дальше увозил людей от войны.

Пашка думала, что никто ее не встретит, и лихорадочно искала способ добраться до дому. Поезд прибывал не в Бежецк, где жило много знакомых, а в Красный Холм. А в пути он был не несколько часов, как обычно, а несколько суток.

Каково же было ее удивление, когда на станции к ней подошел дядя Иван. Этот странноватый, не привыкший много говорить мужчина, несколько дней дожидался ее, встречая все проходящие составы. Только в его телеге, блаженно вытянувшись на пахучем сене, девушка смогла выспаться за все последние тревожные сутки.

В деревне война совсем не ощущалась. И Пашке казалось, что скоро все наладится. Немцев обязательно победят старшие, кому и положено защищать родину.

– Папка, вставай, – потихоньку выскользнув из-под теплого одеяла, Пашка будит отца.

– Да ты чего, доченька, – открыв непонимающие со сна глаза, удивляется тот.

– Разве не слышишь, на том конце звонят, бригаду подымают, – отвечает она.

– И то верно, вставай, мать, – легонько теребит Василий жену, – вишь, дочька-то у нас какая, раньше солнышка встает.

Наскоро перехватив хлеба и запив его водичкой, мама, брат Иван и Прасковья отправляются за реку. По росе трава легче ложится под умелой рукой косца. Солнце не палит, и работа спорится. Пьянящий, почти физически ощутимый запах свежескошенной травы превращает труд в радость, в наслаждение собственной силой, молодостью, гармонией с окружающим миром.

Обедать идут на крутой берег Мелечи: хлеб, картошка, огурцы, молоко кажутся необыкновенно вкусными. Родная река медленно катит свои прозрачные воды, низко над ней кружат большие стрекозы, тихий ветерок приятно холодит кожу – и сейчас для Прасковьи это единственно возможная реальность.

Глава 4

Сентябрь 1941

Осенью Пореченская школа, в которой учились дети из окрестных деревень, так и не открылась. Ни у кого не оставалось сомнения, что война продлится долго. Фашистские войска слишком стремительно двигались вглубь страны, а значит, обратно гнать их будет нелегко. Ежедневные сводки только усиливали чувство тревоги и страха. В каждой семье кто-то ушел на фронт. В деревне получили первую похоронку…

Случилось, правда, и несколько необычных событий: из блокадного Ленинграда через линию фронта пришли односельчане, которые не успели в свое время выехать из города. Среди них были и те ребята, с которыми так беспечно и так давно гуляла по ночному Невскому Пашка.

Ранним сентябрьским утром в дом постучала соседская девчонка, по возрасту почти ровесница Прасковьи:

– Тетя Маша, нас на окопы назначили, меня, Анюту Ефимову, Сережку и вашу Пашу. Завтра нужно быть на станции Красный Холм, – по-заученному протараторила она, а увидев за спиной женщины подружку, обратилась к ней, – ты приходи сейчас к нам, там все соберутся, решим, что брать с собой, как добираться.

– Ой, доченька, что же это, куда они тебя, – Мария Ивановна тяжело осела на деревянную лавку, – лучше бы меня взяли, там же война.

– Ничего, мам, – успокоила ее девушка, – мы ведь в тылу будем, ты же слышала, окопы, значит, для обороны. Да и не одна еду. – Сама Паша не очень-то верила в свои слова, но очень хотела успокоить маму. – Я побегу, все разузнаю, а ты тут смотри не расстраивайся.

В доме у Сашки Майоровой уже собралось человек 10 – все ровесники Прасковьи. Здесь же находился присланный с разнарядкой человек из Поречья.

– Собрались, – окинул он взглядом притихшую молодежь, – значит, слушайте и запоминайте. Вас направляют в помощь Красной Армии на сооружение оборонительной линии. С собою возьмете лопаты и минимальный запас продуктов. По прибытии на место вас поставят на довольствие. Завтра в 8 утра быть на станции. Поезд отходит в 9. Опоздавшие и не явившиеся будут считаться дезертирами. Все ясно? Вопросы есть?

Вопросов не было. Выехать договорились в 4 утра. Пашкин отец был среди отряженных доставить ребят к месту сбора…

Сентябрьские утренники в средней полосе России не отличаются мягкостью и теплом. На траве тонкая поволока инея – предвестника скорых морозов. Зябко, нужно одеваться теплее, хотя день может оказаться по-летнему жарким.

Отец поднялся раньше всех: запрягать коня, готовить телегу везти меньшую в далекое село.

– Что ведь удумали, – все не мог успокоиться он накануне, – детей отправлять к фронту. Нас бы лучше взяли, так нет ведь, девчонок.

И сейчас, проверяя подпругу, прилаживая хомут, он все вздыхал про себя и вел безмолвный монолог, доказывая кому-то невидимому свою позицию.

На дворе собрались провожающие – с Пашкой в попутчиках отправлялась Саша Майорова и Аня Ефимова.

Устроились, уложили нехитрую поклажу и под материнские слезы и молитвы тронулись в путь.

Телега мерно подпрыгивала и покачивалась на дорожных ухабах, и Пашке было уютно и тепло в душистом сене. Их маленький обоз выехал за околицу. Деревню плотно укутывал туман, из которого, белое и холодное, выплывало солнце. Оно еще наберет силу и разогреет осенний воздух, но сейчас света хватает лишь на то, чтобы зажечь капельки росы на прозрачных паутинках.

Девушка смотрела в широкую спину отца и думала, какой же он у нее сильный и красивый. А еще добрый. Когда началась Первая мировая война, отца забрали на фронт, и он дослужился до нижнего офицерского чина (какого точно, она не вспомнила). Он был справедлив: сам деревенский, жалел своих солдат, таких же простых крестьян. Те, в свою очередь, платили ему преданностью и любовью. Когда в 1918 году власть в полку взяли красные командиры, начались массовые расстрелы офицеров. Потребовали выдать и Василия, но бойцы закрыли его своими спинами и не позволили чинить неправый суд.

Всегда Пашка чувствовала сильную любовь отца к себе. Любил он младшую дочку, жалел ее – самую слабенькую среди детей. Бывало, приезжал из дальней разнарядки и баловал ее гостинцем – сухариком или кусочком сахара.

Станция шумела и гудела: здесь стояли вагоны с эвакуированными, составы с оружием и солдатами. Дежурный показал их вагон и велел не мешкать: скоро отправлялись.

– Береги себя, доченька, – напутствовал Прасковью отец, укладывая ее вещи в углу, – держись рядом со своими, слушай старшего. Там ведь фронт, война рядом.

И снова она попала в телячий вагон. Правда, на этот раз ее окружали знакомые, односельчане: и сверстники, и люди постарше. Поезд был длинный: в нем собрали много народа. Куда точно везут, не знал никто, а сопровождавший их угрюмый военный был молчалив и на расспросы отвечал одно:

– Не положено говорить. На месте узнаете.

Старшие определили, что едут на север, в сторону Ленинграда. Правда, неясно зачем – ведь там, если верить сводкам, уже были немцы, а значит, рыть окопы поздно.

На длинных стоянках, которых оказалось предостаточно, по очереди бегали за водой, чтобы приготовить горячую еду.

Вот и сегодня поезд с раннего утра загнали на запасный путь, и не похоже было, что отправят скоро. В их вагоне по негласному решению главной была тетя Евдокия. Старше всех по возрасту, хваткая, мудрая какой-то простой крестьянской мудростью, она сразу начала присматривать за молодежью.

– Вот что, ребята, давайте-ка за дровами, – обратилась она к скучающим мальчишкам, – а вы, девочки, принесите воды, будем кашу варить.

Пашка и Валька, к которым были обращены последние слова, взяли ведро и отправились искать колодец.

Выстояв небольшую очередь, они оказались у странного сооружения: водонапорной башни с высоким желобом и скользким рычагом, который довольно сложно приводился в движение.

Когда Прасковья привстала на носочки и потянулась к нему, где-то рядом раздался радостный голос:

– Пашка!

– Василий! – она сразу отыскала глазами любимое лицо, – ты откуда здесь?

– Я? Да вот же из этого поезда, – он уже пробрался к ней и теперь стоял совсем рядом и улыбался счастливой белозубой улыбкой. Высокий, сильный, красивый, родной. – Ну-ка, давай качну, – он ухватился за рычаг и что есть мочи потянул вниз. Сильная струя воды ударила о край ведра и с ног до головы окатила Пашку.

– Да, ты что, – еле-еле выговаривая слова, выдавила она, глядя на жениха широко открытыми глазами. От холодного душа перехватило дыхание.

– Ой, прости, пожалуйста, я не хотел, – красный от смущения, Василий торопливо накинул девушке на плечи свой пиджак и, бережно вытерев капли воды с лица, отвел ее в сторону, – вот, погоди пока здесь.

Она стояла и смотрела, как он вернулся и аккуратно наполнил ведро. Хорошо, что день выдался теплый и безветренный: Паша сразу согрелась и с удовольствием следила, как искрится и играет на поверхности воды солнце.

– Что ты здесь делаешь? – Василий приобнял подругу за плечи, и они медленно пошли вдоль вагонов, не обращая внимания на суетящихся людей.

– Так нас же на окопы отрядили.

– Выходит, мы оба едем в одном поезде и даже не знаем об этом… – задумался Василий, – бывает же такое. Ты, Пашенька, вот что, как доберемся, обязательно меня отыщи, будем вместе держаться. Я в самом начале еду, в пятом вагоне, запомни.

И в этот момент все вдруг пришло в лихорадочное движение: вопреки ожиданиям их составу дали зеленый свет.

– По вагонам, – раздавались отовсюду призывные крики.

Василий поспешно подал ведро в протянутые руки Пашкиных попутчиков и, подсадив ее на платформу, побежал к своим.

Но и на этот раз ехали недолго. Проснувшись на утро, пассажиры обнаружили, что их поезд стоит в тупике на большой станции. Где-то поблизости раздавался странный равномерный звук ударов.

– К фронту близко подъехали, – со знанием дела сообщил пожилой мужчина, который в течение всего пути не проронил ни слова, – верно говорю, пушки бьют.

Все обитатели вагона сразу притихли и почему-то перешли на шепот, как будто так можно было избежать обстрела и бомбежки.

Попытка узнать что-нибудь конкретное не увенчалась успехом: прикрепленный к ним военный куда-то запропастился. А когда тетка Евдокия пошла на станцию в поисках начальства, ее остановил и сопроводил обратно патруль:

– Из вагона не выходить, – строго сказал старший по званию, – это приказ.

В тревожном ожидании прошел день, ночь, а наутро, устав от неведения, деятельная Евдокия все же решилась на вторую попытку. Тем более звук боя стал ближе.

Пашка думала о том, что где-то рядом вот также сидит в своем вагоне Василек, а ей приказали оставаться на месте. Зачем все это? Кому бы стало хуже, если бы она прошла эту несчастную сотню метров к нему?

Снаряды падали уже не так далеко, как раньше. Очередной ухнул в опасной близости от состава, – все почувствовали, как колыхнулась земля. Вслед за ударом в дверном проеме появилась тетя Евдокия.

– Так, берите вещи, и за мной, – скомандовала она.

По пути к зданию станции женщина рассказала, что фронт близко, рельсы за ними разбиты, и отправить поезд обратно нельзя.

– Военным не до нас – скоро бой дойдет сюда. Наш сопровождающий как сквозь землю провалился – никто не может сказать, где он. Не знаю, правда, не знаю, нет, но мне тут сообщил один товарищ (и она перешла на громкий шепот), что он наши деньги пропил, а сам дезертировал. Решайте: ждать здесь или идти назад, домой.

Вопрос прозвучал как утверждение, и ясно было всем – на станции оставаться опасно. Но куда идти, какой дорогой? Сюда их везли несколько суток: значит, дом остался далеко, очень далеко позади.

– Кто поведет-то, тетя Евдокия? – спросила за всех Саша Майорова.

– Я и поведу, девоньки, – твердым голосом, в котором, правда, чувствовалась затаенная печаль, сказала она. – Дорогу мне объяснили, да я и сама представление имею. Пойдем быстро – нужно опередить бой и не остаться за линией фронта. Так что не отставайте.

Пока шел разговор, их группа медленно пробиралась среди многочисленных поездов, застрявших на узловой станции. Некоторые ребята, поняв, что пути дальше нет, потихоньку отбились от остальных, решив или добираться самостоятельно, или искать товарищей-земляков, или присоединиться к частям действующей армии. Так что, когда город остался позади, выяснилось: их небольшой отряд состоял из одних девчонок, старшей из которых было не больше 20, а младшей лет 16.

– Ну, девчонки, пошли, что ли, – вздохнула Евдокия, оглядев своих подопечных.

И они пошли. Вначале идти было легко и даже приятно: после духоты и сумрака вагонов ясный солнечный день и ровная дорога были в радость. Навстречу то и дело попадались колонны солдат в новеньких гимнастерках, и реже, военный транспорт. Несколько раз их останавливали, но Евдокия так просто умела объяснить патрулю ситуацию, в которую попала она и ее юные попутчицы, что группу пропускали.

С каждым километром ноги становились все более непослушными, а груз – ведь не бросишь же лопату – все тяжелее.

Первыми сдались самые младшие: одна за другой бросали поклажу, и шаг их сразу становился более уверенным.

Пашка долго жалела свою ношу – старую, еще дедовскую лопату. Какое-то время волокла волоком, но потом не выдержала: положила аккуратно у обочины – может, кому сгодится.

Вечером, когда все сгрудились у небольшого костерка, Евдокия сказала:

– Вот, что, девочки, я надумала. Давайте-ка идти будем по ночам. Любопытных меньше, да и жарко днем-то.