«Если так всю ночь будет, я к утру на ногах держаться не смогу», – думала она, с испугом глядя на очередного кавалера.
Сделав вид, что не замечает парня, Прасковья бочком проскользнула за спины подружек и выбежала в сени.
«Все, хватит, пойду-ка я домой», – твердо решила она и, высвободила свой тулупчик из груды одежды на большом сундуке.
В этот момент тяжелая дверь приоткрылась и из-за нее появилась вихрастая голова одноклассника Николая Жарова.
– Куда это ты собралась? – спросил он.
– Домой пойду.
– Как это, «пойду»?
– Очень просто, ногами.
– Ты что, до Миновского 5 километров, а уж темно, – парень никак не мог взять в толк, что она не шутит.
– Ничего, я дорогу знаю, небось, не заблужусь.
– Нет, нет, я тебя одну не отпущу. Подожди, провожу, – Колька переступил порог и тоже начал одеваться.
Белый снег приятно скрипел под ногами, звезды светили ярко, но их затмевала луна – почти полная, она озаряла все, делая путь по пустынной равнине легким и безопасным. Ветра не было, и холод особо не чувствовался, а за разговором ребята и не заметили, как пришли. Николай довел Пашу до дома, но войти отказался:
– Ничего, я не озяб, пойду скорее обратно, – и быстро зашагал прочь.
Новый 1941 год, как, впрочем, и все другие, вступил в свои права тихо и незаметно. Деревня мирно проспала последнюю декабрьскую ночь. Здесь не принято было отмечать окончание годового круга. Праздники у селян, конечно, были, старинные, давно и прочно вошедшие в обиход: в каждой деревне свои. Готовились к ним загодя: стряпали, варили хмельную брагу. А вот святки любили везде. Также как в дореволюционные времена ходили по домам ряженые, распевая старые и новые песни, за которые получали от радушных хозяев вкусные дары. С тех же пор остался обычай – молодежь уходила колядовать в соседнюю деревню.
Особенных костюмов к празднику не шили – в ход шло все, что попадало под руку. Старые тулупы, шапки, шубы, потрепанные временем, побитые молью, превращались в самую востребованную одежду. Ребята ходить ряжеными стеснялись, и потому девчонки сами переодевались в рубашки да штаны – ничего, обойдемся без мальчишек! Пашка всегда изображала парня – так ей шла мужская одежда. И брюки, и пиджаки, в которых в обычное время ходить было не принято.
В канун святок молодежь с переднего конца деревни собралась, чтобы придумать новые частушки и песни.
– Да тише ты, Сашуня, чего закатилась? – Пашка тщетно пыталась угомонить любимую подружку. Честно говоря, она и сама еле сдерживала смех – такую рифму только что выдал соседский мальчишка. Все в тихонях ходил, и вот на тебе: минут десять смех в комнате не утихал.
День прошел весело и к вечеру, когда все роли распределили, а невероятные наряды разобрали, миновсковская молодежь шумной ватагой направилась в Шачево – большую деревню, еще более удаленную от оживленных трасс. Стояла она совсем близко к богатому на ягоды да грибы болотистому лесу. Дорога сюда вела хорошая, накатанная да нахоженная.
Из избы в избу переходили не скоро – пока шуточные разговоры переговорят, угощенья отведают… Но самое интересное – петь частушки. Неприличные – в обычное время некоторые слова вслух и произносить стыдно, – а сегодня все можно. Так исстари повелось – не нам и менять.
И Пашка старалась вовсю – выдавала своим звонким голоском такие обороты – самой страшно. Да оттого-то и весело!
Праздничная неделя шла своим чередом, но она не отменяла повседневных дел, и каждое утро все ряженные обычными школьниками отправлялись на уроки.
В один из дней на перемене к Паше подошла учительница литературы и пригласила ее на серьезный, но очень деликатный разговор.
– Сегодня перед началом занятий мне сообщили, что ты, переодевшись парнем, пела нехорошие частушки, – явно смущаясь, сказала Нина Васильевна. – Я уверена, что этого не может быть, – на этих словах голос любимой учительницы набрал привычную силу и твердость, – и даже не стала слушать сплетницу. Но самой разобраться мне необходимо, потому что такая серьезная начитанная девочка, как ты, никак не может быть хулиганкой.
Прасковья не могла понять, кто же про нее доложил, а собеседница тем временем продолжала:
– Ответь же мне скорее, ты ходила ряженой в Шачево и распевала неприличные песни?
Девушка сделала честные-пречестные глаза, искренне удивилась и твердо произнесла:
– Я? Никогда.
– Так я и думала, – сразу растаяла учительница, – иди, деточка, занимайся.
«Не иначе Валька, – решила Паша, направляясь в класс, – вот ведь вздорная девчонка, приревновала меня к какому-то незнакомому парню. Глупая, зачем мне кто-то, когда есть Василий?»
Ей все еще было необычно знать, что где-то рядом живет, ходит, дышит этот влюбленный мальчик. Вспомнила о нем, и сразу потеплело в груди, и забылся неприятный разговор с учительницей. Ну, ничего, она еще покажет этой Вальке…
Дни шли за днями, похожие один на другой. Школа утром, хозяйство днем, зубрежка вечером.
Паше нравилось заниматься хозяйством! Работа по дому была приятной и вовсе не обременительной. Она любила сам процесс, когда под ее маленькими руками вещи преображались: посуда начинала блестеть, простая деревенская мебель освобождалась от налетевшей пыли. И хотя дом их был маленьким и бедным, она старалась создать в нем уют. Даже на улицу выходить не хотелось, хоть и часто приглашали девчонки присоединиться к своим незатейливым играм. Нет. Она оставалась в избе – колдовала на кухне, наводила порядок. Опять же животина требовала ухода: взрослые на работе, приходят поздно и с ног валятся от усталости. Накормит их, посуду вымоет – и за уроки.
Тяжело давалась ей школьная премудрость. Читать – это, пожалуйста, географию изучать – с удовольствием! Но остальное… Думаешь порою: бросить все, не мучить свою бедную голову. Но тут же настигает мысль: «Кому ты неученая нужна? Так и будешь век в колхозе маяться, как мама. На ферме до онемения пальцев доить коров, полоть лен, не разгибая спины, а потом трепать его на гумне, в пыли, которая проникает везде, набивается в одежду, волосы, рот, не дает дышать». Сразу книжку в руки и зубрить урок, пока не начнет от зубов отскакивать каждое слово.
Привычный круговорот дней разрушился в конце марта. В долгожданном письме от старшей сестры Анны («Что-то доченька не пишет, не случилось ли чего?» – уже начала переживать мама) была приписка для Паши.
«А еще сообщаю вам, что муж мой Иван договорился насчет Паши. Высылайте документы, будет ей место в лаборатории…»
Так повелось, что крестьяне из Миновского и окрестных деревень уходили на заработки сначала в столичный Санкт-Петербург, а потом в советский Ленинград. Вот и Анна уже несколько лет жила в городе на Неве. Недавно вышла замуж за Ивана – такого же оторвавшегося от земли крестьянина, служившего теперь в советской милиции.
И вот настало время младшенькой покинуть родные края.
Снова мечты о красивой жизни захватили Прасковью. Сейчас-то она не так часто вспоминала о Ленинграде, а вот лет 7 назад…
…Спешащая по своим делам тетка Дуня случайно заглядывает в окно низенькой гришинской избы и сразу забывает, куда шла. Какое-то время она всматривается вглубь комнаты, а потом кричит, обращаясь к работающей в огороде девушке:
– Танька, глянь, ваша-то снова пляшет!
– Пашка, опять, – самая старшая сестра бросает недополотую гряду и бежит к дому. На пороге останавливается, забывая, что хотела отругать меньшую. Уж больно хорошо та танцует напротив большого тусклого зеркала: смешная, опять надела старое, дореволюционного покроя платье. Оно ей велико, и приходится подтыкать юбку за пояс, чтобы не мела полы. Но девчушке все нипочем – выписывает крошечными ножками замысловатые пируэты под музыку, которая слышна только ей.
– Танечка, не сердись, – подбегает, ласкаясь к сестре, – видишь, это любимое мое платье.
– Да вижу уж, – гладит по русой головенке девочку.
– Расскажи, расскажи мне про старое время
И Татьяна рассказывает. Конечно, сама она не может помнить, но отлично знает, что родилась в Санкт-Петербурге, столице Российской империи.
В самом начале нового XX века отцу удалось хорошо устроиться в городе: управляющим у немецкого фабриканта. Забрал к себе маму. Немец был добрый: щедро одарял Василия Ивановича в праздники. А жена его преподносила Марии свои красивые платья. Жили хорошо и даже понемногу откладывали деньги.
А потом началась мировая война: отца забрали на фронт, маме пришлось вернуться в деревню. С ребенком на руках, она пусть невольно, но стала обузой для многочисленной бедной семьи. До возвращения мужа-кормильца с фронта Мария, чтобы хоть как-то помочь родителям, распродавала нажитое добро. От городской жизни остались только платья. Одно с пышной юбкой, форма которой держится за счет нижней, сделанной из непонятного шуршащего материала фай. Цвет переливался под лучами солнца от алого до желтого. Другое, Пашкино любимое, темно-коричневое, с объемными узорами из белой нежной ткани.
Если бы не революция, жили бы они в городе. Как будто заколдованная принцесса томилась маленькая Пашенька в простой крестьянской избе, вместо того чтобы гулять нарядной барышней по мощеным улицам и проводить вечера в уютной гостиной.
С годами мечты все реже посещали ее, вытесняемые каждодневными заботами. И вернулись лишь в двух скупых строчках письма.
Дни перестали быть однообразными. Прасковья вела им счет, приближаясь к заветному часу отъезда.
Одна только мысль не давала ей покоя, и тогда девушка замирала над тетрадкой, книжкой или незаконченной работой, и легкая морщинка печали прорезала лоб. Она уедет, а Василек останется. Нужно было поговорить с ним, но она все откладывала нелегкое объяснение.
В жаркий полдень на главной улице Поречья не было ни души. Странным был май 1941 года, почти без дождей (плохой знак, как утверждали старики). Обычно темная, разъезженная техникой, разбитая скотиной дорога стала белой, высушенной в пыль. Тишину не нарушали даже собаки, которые обычно ревностно охраняли свои участки села. Они или увязались за хозяевами в поля, или мирно дремали в прохладном месте. Белая колокольня церкви утопала в яркой зелени, которую не в силах было иссушить самое жаркое солнце.
Посредине пустынной дороги замерли две фигурки: высокий парень в белой рубахе и тоненькая девушка. Они смотрели друг на друга так, будто были одни в целом свете.
– Значит, уезжаешь? Точно? – одними глазами спрашивал он.
– Да, – не в силах вымолвить она.
– Правду сестренка говорила, – сказал Василек и взял ее за руку, – а я думал, это так, одни мечты.
– Нет, не мечты, меня Анна вызывает, понимаешь? – Она сильнее сжала его ладонь, как будто боялась, что он сейчас обидится и уйдет.
– А я так решил, если правда, – он на минуту замолчал и взглянул на нее, – я тоже поеду. Осенью, когда урожай соберем, а то родителям без меня трудно. Поступлю на завод, и учиться пойду. Ты как думаешь, хорошо?
Пашка не верила своим ушам. Он не стал с ней спорить, разубеждать, он принял ее решение и хочет ехать в Ленинград, лишь бы не расставаться! Она забыла, что стоит сейчас на улице, что кто-то может увидеть ее, – просто приникла к нему всем телом. Он, ее, – сильный, надежный. Теперь уж ничего не страшно! Так они и простояли там, одни, не тревожимые чужими взглядами. А потом пошел дождь…
Сейчас на знакомой, хоженой-перехоженой дороге Пашка вспоминала их разговор и улыбалась своей скорой свободе.
Глава 3
Июнь 1941 года
Ни поезд, ни новые люди, ни огромный вокзал ничуть не удивляли Прасковью. Как будто она не путешествовала в первый раз, а ехала в давно знакомый, привычный город. Чудно!
Лето только началось и, несмотря на солнечную погоду, в Ленинграде было довольно прохладно. По перрону ей навстречу спешили люди: в аккуратных плащах, пальто, туфлях – встречающие горожане; в простой, чаще всего темной одежде, резиновых сапогах – приезжие, по большей части крестьяне из близлежащих районов. Кто-то в гости, кто-то работать или учиться. Сложно было не затеряться в этой пестрой толпе, но она все-таки разглядела Анну.
Из четверых детей Анна была самой необычной. Прежде всего бросалась в глаза экзотическая внешность: яркие огненные волосы и белая прозрачная кожа, выделявшие ее среди русоволосых сестер и брата. Да и характер с самого детства у нее был не сахар: если случится какая-нибудь ссора – в обиду себя не даст, если попробует кто задеть – за словом в карман не полезет. И девчонки, и мальчишки в Миновском относились к этому бесенку в юбке с опаской. Но для Пашки важно было только одно: Анна – ее любимая старшая сестра.
– Ну, Пашенька, здравствуй, – молодая женщина легко подхватила ее узелок и обняла младшенькую. Не обращая внимания на окружающих, а скорее даже подчиняясь негласному закону, сестры расцеловались и отправились домой, по пути обсуждая последние деревенские новости.
Невский проспект, как шумная река, подхватил спутниц, и Прасковья только успевала глядеть по сторонам. Ей было интересно все. Люди: погруженные в свои заботы, они торопливо пересекали оживленные перекрестки; автомобили: новенькие, сверкающие на солнце ярко начищенными деталями. Многообразие и суета нравились девушке все больше и больше. Несомненно, город был создан для нее, а она – для города.
Перешли Неву через огромный мост, такой большой, что под ним без труда проходили целые суда. Другие, совсем уж невиданные гиганты ждали своего часа: как объяснила сестра, ночью мосты разводились. Пашка никак не могла понять, как это возможно, на что получила простой ответ: «Сама увидишь, поймешь». Их конечной целью был Ленинградский зоопарк, где работала Анна. Здесь же она и жила в маленьком деревянном доме, второй этаж которого занимало семейное общежитие.
– Проходи, знакомься, – старшая сестра распахнула дверь в просторную светлую комнату.
Паша шагнула внутрь и поздоровалась.
– Это Любовь Ивановна, – Анна указала на пожилую женщину. Та взглянула на Пашу, улыбнулась, и легкая сеть морщинок тотчас разбежалась от уголков добрых серых глаз. Девушке на миг показалось, что они знакомы уже давно.
– Это Елена Михайловна. У нее двое детей, Петя и Наташа, мы сейчас видели их во дворе. А это наша Зиночка! – За столом около окна сидела с книгой совсем молоденькая девушка, на вид ненамного старше Паши.
Обитатели комнаты поприветствовали гостью и снова вернулись к своим делам. Сейчас было время обеда, но примерно через полчаса все отправились на службу. Ушла и Анна.
Паша подошла к окну и широко раскрыла створки, впустив в комнату свежий невский ветер и солнечный свет. Прямо на нее, сияя куполами, смотрел огромный собор. В глубине сада слышались звуки оркестра, а по его дорожкам прогуливались немногочисленные посетители.
Неужели она будет сидеть одна в комнате? Девушка подошла к зеркалу и, убедившись, что выглядит хорошо, отправилась изучать окрестности. Выйти за пределы зоопарка она не рискнула: вдруг заблудится. Тем более что и здесь было достаточно интересно. Только в школьном учебнике видела она таких животных и птиц. Но разве можно сравнить даже самую хорошую картинку с живым оригиналом!
Особенное впечатление на Прасковью произвел тигр – у его клетки она задержалась надолго. Уж больно хороша была «кошечка» – даже сейчас через решетку от зверя исходила скрытая мощь и сила прирожденного убийцы. Здесь и застала ее сестра.
– Вот ты где, а я обыскалась. Думаю, куда это Пашка подевалась, неужто заблудилась?
Девушка невольно вздрогнула: слишком резким показался ей звук человеческого голоса после длительного созерцания красавца-зверя в вечерней тишине. Медленно освобождаясь от легкого оцепенения, она даже не сразу уловила смысл слов – только интонацию. И лишь через минуту ответила:
– Что ты, я далеко не ходила, просто пока всех разглядела и не заметила, как время прошло. Знаешь, я раньше и представить не могла, какие они на самом деле.
– Ну и ладно, – Анна взяла девушку за руку и увлекла за собой, – еще насмотришься. Поужинаем да поедем к Горюновым. Они как узнали, что ты скоро приедешь, просили сразу привезти тебя погостить. Дом у них свой, большой, тебе понравится.
Прасковья и не думала, что «гости» затянутся не на один день. Не только дядя Миша и тетя Оксинья Горюновы желали повидать девушку. Многочисленные сестры, братья, хорошие знакомые были рады узнать последние новости о своей деревенской родне. А она выступала в роли живого письма. Так прошла целая неделя. В воскресенье рано утром они распрощались с хлебосольной семьей двоюродного брата Федора и спустились в каменный мешок мрачноватого двора.
– Все, хватит, едем домой, – сказала Анна, – а то, смотрю, совсем они тебя своими расспросами замучили.
– Вообще-то да, надоело мне по гостям кочевать, – согласилась Паша, – конечно, интересно повидаться, но ведь рассказывать приходится одно и то же. – И она, слегка нахмурив лоб, продекламировала, нарочито растягивая слова: «У Ивановых, которые с краю, корова двух телят принесла, а Цыгановы ребята еще в апреле ушли на заработки и до сих пор писем не шлют…»
– Ой, точно, – рассмеялась сестра, – и каждому подавай подробности, кто что об этом подумал да кто что сказал.
Они шли по улицам просыпающегося города и весело хохотали, привлекая внимание немногочисленных прохожих. Внезапно Анна остановилась и пристально посмотрела на Пашу.
– Вот что, пойдем-ка сейчас купим тебе новое платье, – она провела рукой по сестриной одежке, – это и сшито не по тебе, и ткань грубовата…
– Ой, Аня, неудобно как-то, – попыталась отказать та, хотя и очень желала получить обнову. Не так часто баловали ее новыми вещами – все больше приходилось донашивать старые перешитые платья. Как это, темное, длинное, совсем не шедшее к ее стройной фигурке.
– Даже не думай! Что я, не могу сестренку принарядить?
В большом светлом магазине было столько одежды, что просто глаза разбегались. Прасковья чуть ли не перебегала от одела к отделу, разглядывая чудесный товар. Она перемерила множество платьев, пока не нашла самое лучшее. Нежное, светло-бежевое, сшитое идеально – точно по ней.
– Да ты у меня красавица, и уже невеста, – улыбалась Анна, видя, как радуется сестренка. – И, кстати, тебя уже женихи заждались.
– Какие женихи? – продолжая улыбаться и прижимать к груди драгоценный сверток, остановилась Пашка.
– Как «какие»? – притворно удивилась сестра, – наши, деревенские. Кто в ремесленное приехал поступать, кто подработать летом. Ума не приложу, как прознали, что ты у меня. Уже несколько дней ждут, когда вернешься.
Они вошли в ворота зоосада, и Прасковья сразу обратила внимание на стайку мальчишек-подростков, с непринужденным видом расположившихся на скамейках возле общежития.
– Вот, сама полюбуйся, – кивнула в их сторону Анна.
Девушка пригляделась и сразу узнала несколько человек. А самый смелый, Павел Петухов, выступил вперед и сказал:
– Ты, это, Паша, выходи к нам, погуляем.