Другие. Саша

– Прости…

Да, настоящая, истинная любовь не терпит эгоизма, как и экзистенциализм не терпит внешнего давления. Я, так желавший любить её вечно, теперь должен был отпустить. Позволить ей освободиться от самой ценной и важной ноши, и помочь покинуть этот мир. Воссоединиться с теми, к кому так стремилась огненная сущность.

Сливаясь с Адой в нежном, слишком невесомом поцелуе, сдаваясь под натиском её чувств, я осторожно вытолкнул нас из тени, продолжая делиться с ней самим собой. В голове играла тихая мелодия, у которой не было названия. Тело Феникса, откликаясь, в последний раз поблëскивало таинственными огоньками, доступными только сущностям, этим бессмертным созданиям неизвестного мира, блуждающим в далёких, невидимых местах, пока не появится тело, в которое они смогут себя поместить. Снова и снова. По кругу, пока вечность не замкнëтся сама на себе.

Огоньки собирались в районе сердца, и я крепко сжал руку Ады, другой стирая слёзы с её измученного, обожжённого лица. Она сделала глубокий вдох, который отозвался тупой болью и в моей груди тоже. На выдохе, словно по волшебству, из её приоткрытого рта вылетело крошечное туманное облако, переливаясь золотовато-огненными всполохами. Подавляя рыдания, Феникс сжала глаза и закусила губы, но тело выдавало тяжесть страдания и принятого решения без прикрас. Только сейчас я понял, что больше не горели крылья, что их попросту не было. И она лежала передо мной совершенно неживая, отдавшая весь свой внутренний огонь этому маленькому облаку, призраку счастья, капле воспоминаний.

– Моя хорошая… – я уложил её к себе на колени, забывая о сломанных костях, о жутких ранах, о том, что сам не чувствовал ничего, кроме ледяного дыхания смерти у самого сердца.

– Она прекрасна, – шепнула Ада, остывая так явно, словно огонь, залитый ключевой водой.

– Как и ты…

– Прости меня, Саш. Я не хотела, чтобы всё так. Мы могли быть счастливы.

– А разве сейчас мы не вместе? И не счастливы? Ты в моих руках. Только моя. И я только твой, Адочка… Как и они…

– Я бы… Хотела… – слова не могли произнестись, слишком больными они были, как для неё, так и для меня. Да, Ада хотела, чтобы все мы остались живы. Чтобы рука об руку стояли перед выходом из тени, чтобы делились собой друг с другом. Чтобы встречали рассветы здесь, в этом старом буфере, чтобы прогуливались по набережной Дуная, чтобы я играл для неё, Льё рисовал, а Ден просто был рядом.

Она – сильнейший Феникс изо всех, когда-либо рожденных на Земле, хотела простого человеческого. Счастья и любви. И ничего больше. Я не мог знать, чего желали Денеб и Льётольв, но сейчас больше всего мне нужно было просто любить её. В каждую секунду нашей жизни. Пусть их и осталось не так много.

Мне чудилось, что последние мгновения затихают так же, как в пустом зале финальный аккорд. Я всегда боялся смерти, боялся чего-то не сделать, остаться без чего-то важного, потеряв жизнь. Но оказалось, что стоя на её пороге не думаешь о мелочах, вообще не думаешь. Только чувствуешь. Прохладное тело рядом, глубокий благодарный взгляд и всепоглощающую любовь. И, отчего-то, прощение.

– Да, Адочка… По-моему, это любовь…

В дверях комнаты стояла Арма, опустив голову, молча, как и подобает в такие моменты. За её спиной переминались с ноги на ногу Майя и ещё несколько человек. Фениксы, экзистенциалисты, сущности.

– Что там? – тревожно спросила “серая мышь”.

– У меня нет слов, – глухо отозвалась Арма, повидавшая на своём веку не мало.

– Они живы?

– Смотри сама, – старуха отошла в сторону, пропуская Майю.

На мягком ковре рядом с кроватью полулежал Саша. Его руки хранили в своих объятиях израненную Аду. Со стороны могло показаться, что они крепко спят, оберегая взглядами друг друга, если бы только глаза их были открыты. Чёрные стены комнаты пошли трещинами, огромные часы не издавали ни звука. В открытое окно хлестал дождь и залетали адские раскаты грома.

– И что теперь? – упавшим голосом спросила Майя, ни к кому особо не обращаясь.

– Теперь они рядом с теми, кого любят.