Скала Прощания. Том 1

– Прошу прощения, я уже ухожу, – сказал Саймон, в последний момент сообразив, что они могут его не понять.

Саймон выругал себя за то, что не попросил Бинабика или Джирики научить его языку троллей. Постоянные и неизменно запоздалые сожаления! Неужели он навсегда так и останется олухом? Как же он от этого устал. Пусть им будет кто-то другой.

– Я ухожу, – повторил он. – Я просто следовал за волчицей. Следовал… за… волчицей. – Он говорил медленно, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно, хотя у него перехватило в горле. Немного непонимания, и ему придется вытаскивать копье из собственного живота.

Женщина-тролль наблюдала за ним, потом что-то сказала одному из своих спутников. Тот сделал несколько шагов в сторону находившегося в тени входа в пещеру. Кантака угрожающе зарычала откуда-то из темноты, и тролль быстро отступил.

Саймон сделал еще один шаг назад, к тропе. Тролли молча смотрели на него, их маленькие фигурки оставались напряженными, но они не пытались напасть. Он медленно повернулся к ним спиной, потом осторожно спустился обратно на тропу, которая вела среди серебристых скал. Очень скоро три тролля, Кантака и таинственная пещера скрылись из вида у него за спиной.

Саймон в одиночестве спускался вниз в дремотном лунном свете. Примерно посередине главной дороги ему пришлось присесть, опираясь локтями на дрожавшие колени. Он знал, что его изнеможение и даже страх со временем пройдут, но не мог представить, что исцелит накатившее на него чувство одиночества.

* * *

– Я искренне сожалею, Сеоман, но сделать ничего нельзя. Вчера ночью Реника, звезда, которую мы называем Летний Фонарь, появилась над горизонтом после заката. Я слишком сильно здесь задержался. Мне пора уходить.

Джирики сидел, скрестив ноги, на большом крыльце перед пещерой и смотрел на долину, над которой клубился туман. В отличие от Саймона и Эйстана, он не носил тяжелой одежды, и ветер играл рукавами его блестящей рубашки.

– Но что мы будем делать с Бинабиком и Слудигом? – спросил Саймон и швырнул камень в пропасть, наполовину надеясь, что тот попадет в какого-нибудь скрытого туманом тролля. – Их убьют, если ты ничего не предпримешь!

– Я в любом случае ничего не могу сделать, – тихо сказал Джирики. – Кануки имеют право творить собственную справедливость. Я не могу вмешаться и сохранить честь.

– Честь? Плевать на честь, Бинабик даже говорить отказывается! Как он может себя защитить!

Ситхи вздохнул, но его ястребиное лицо оставалось невозмутимым.

– Быть может, защиты не существует. Быть может, Бинабик знает, что причинил вред своему народу, – сказал Джирики.

Эйстан презрительно фыркнул.

– Мы даже не знаем, в чем вина маленького тролля, – сказал он.

– Мне сказали, что речь идет о нарушении клятвы, – кротко ответил Джирики и повернулся к Саймону. – Я должен уходить, Сеоман. Новость о том, что охотники королевы норнов атаковали зида’я, очень сильно огорчила мой народ. Они хотят, чтобы я вернулся домой. Нам нужно многое обсудить. – Джирики убрал с глаз прядь волос. – Кроме того, мой соплеменник Ан’наи умер и похоронен в Урмшейме, и ответственность легла на меня. Его имя необходимо со всеми церемониями внести в Книгу Ежегодного Танца. Я из всего моего народа менее всего могу уйти от своих обязательств. Ведь Джирики и-Са’онсерей, и никто другой, привел Ан’наи к месту его смерти – в его гибели и в том, что он отправился с нами, во многом виноват я и мое упрямство. – Голос ситхи стал более жестким, и он сжал смуглые пальцы в кулак. – Неужели вы не понимаете? Я не могу отвергнуть жертву Ан’наи.

Саймон был в отчаянии.

– Я ничего не знаю о твоей Книге Танца, но ты сказал, что нам позволят говорить в пользу Бинабика! Они тебе обещали!

Джирики опустил голову.

– Да. Пастырь и Охотница дали свое согласие.

– Ну и как мы сможем это сделать, если тебя не будет с нами? – спросил Саймон. – Мы не говорим на языке троллей, а они не понимают наш.

Саймону показалось, что на невозмутимом лице ситхи промелькнуло замешательство, но оно исчезло так быстро, что уверенности у него не было. Джирики не стал отводить в сторону взгляда своих золотых глаз, и несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга.

– Ты прав, Сеоман, – медленно заговорил Джирики. – Честь и наследие часто входили в противоречие и прежде, но никогда так жестко. – Он опустил голову и посмотрел на свои руки, потом медленно поднял глаза к серому небу. – Ан’наи и моя семья должны меня простить. J’asupra-peroihin! В Книгу Ежегодного Танца должно быть внесено мое бесчестье. – Он сделал глубокий вдох. – Я останусь до тех пор, пока Бинабик из Иканука не предстанет перед судом.

Саймону следовало бы испытать возбуждение, но он ощутил лишь пустоту. Даже смертный видел, какие страдания испытывает принц ситхи: Джирики принес страшную жертву, смысла которой Саймону было не дано понять. Но что еще он мог сделать? Они застряли здесь, на высокой скале, вдали от остального мира, и оставались пленниками – по меньшей мере пленниками обстоятельств. Они оказались невежественными героями, друзьями нарушителей клятвы…

По спине Саймона пробежал холодок.

– Джирики! – воскликнул он и замахал руками, словно на него снизошло озарение.

Сработает ли его идея? И если да, то поможет ли она?

– Джирики, – повторил Саймон уже заметно спокойнее. – Кажется, мне удалось придумать, как нам помочь Бинабику и Слудигу.

Эйстан, услышавший напряжение в голосе Саймона, положил на пол пещеры палку, которую обстругивал, и наклонился вперед. Джирики выжидательно приподнял бровь.

– Ты должен сделать только одну вещь, – сказал Саймон. – Ты должен пойти со мной на встречу с королем и королевой – Пастырем и Охотницей.

После того как они побеседовали с Нануикой и Уамманаком, и им удалось получить их неохотное согласие, Саймон и Джирики в горных сумерках вернулись обратно из Дома предков. На губах ситхи играла легкая улыбка.

– Ты продолжаешь меня удивлять, юный Сеоман, – сказал Джирики. – Это очень смелый ход. Я понятия не имею, поможет ли он твоему другу, но в любом случае начало положено.

– Они бы никогда не согласились, если бы ты их не попросил, Джирики. Благодарю тебя.

Ситхи сделал сложный жест длинными пальцами.

– Уважение между зида’я и некоторыми Детьми заката, главным образом, эрнистирийцами и кануками, до сих пор остается очень хрупким. Пять последних тяжелых столетий не смогли полностью зачеркнуть тысячелетия достойных отношений. И все же многое изменилось. Вы, смертные, дети Лингит, как говорят тролли, сейчас имеете огромное влияние. Мир больше не принадлежит моему народу. – Его рука потянулась к Саймону, и он на ходу легко коснулся его плеча. – Кроме того, существует связь между тобой и мной, Сеоман. Я о ней не забыл.

Саймон, едва поспевавший за бессмертным, не нашел, что ему ответить.

– Я прошу лишь о том, чтобы ты понял одну вещь: наш народ стал очень малочисленным. Ты спас мне жизнь – на самом деле дважды, к моему огромному огорчению, – но мои обязательства перед собственным народом заметно перевешивают ценность моего собственного существования. Есть вещи, которые не могут исчезнуть, как бы ты того ни хотел, юный смертный. Я надеюсь на спасение Бинабика и Слудига, конечно… но я зида’я. Я должен рассказать о том, что случилось на горе дракона: о предательстве приспешников Утук’ку и смерти Ан’наи.

Джирики внезапно остановился и повернулся к Саймону. В фиолетовом вечернем сумраке, с развевающимися белыми волосами, он был похож на духа диких гор. На мгновение Саймон увидел в глазах Джирики его огромный возраст и почувствовал, что сейчас почти может объять необъятное: поразительную продолжительность жизни ситхи, годы их истории, подобные песчинкам на пляже.

– Не все заканчивается легко и просто, Сеоман, – медленно проговорил Джирики, – даже если я уйду. Мудрость, не имеющая отношения к магии, подсказывает мне, что мы еще встретимся. Долги зида’я уходят в далекую темноту. Они уносят с собой легенды. И именно таков мой долг тебе. – Джирики вновь сделал пальцами странный знак, потом засунул руку под тонкую рубашку и извлек плоский круглый предмет.

– Ты уже видел его прежде, Сеоман, – продолжал принц. – Это мое зеркало, чешуйка Великого Червя, как гласит легенда.

Саймон взял зеркало с протянутой ладони ситхи, восхищаясь его удивительной легкостью. Резная рамка была прохладной в его руке. Однажды он увидел в нем Мириамель, в другой раз Джирики показал ему лесной город Энки-э-Шао’сэй. Но сейчас в сумрачном вечернем свете на Саймона смотрело лишь его собственное серьезное лицо.

– Я отдаю его тебе. Оно было талисманом моей семьи с тех пор, как Дженджияна Соловей ухаживала за ароматными садами в тени Сени Анзи’ин. Но вдали от меня оно будет всего лишь зеркалом. – Джирики поднял руку. – Впрочем, не совсем так. Если тебе потребуется поговорить со мной или тебе будет необходима моя помощь – истинная помощь, – обратись к зеркалу. Я все услышу и узнаю. – Джирики с суровым видом наставил палец на Саймона. – Но не вздумай призывать меня ради облачка дыма, как говорится в одной из ваших легенд о гоблинах. У меня нет магических умений. Я даже не могу обещать, что обязательно приду. Но, если я услышу о твоих проблемах, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. У зида’я есть некоторое количество друзей, даже в новом дерзком мире смертных.

Некоторое время губы Саймона шевелились, но он не смог ничего сказать.

– Благодарю тебя, – наконец сумел заговорить он, маленькое зеркало вдруг показалось ему очень тяжелым. – Благодарю.

Джирики улыбнулся, показав полоску белых зубов. Теперь он вновь выглядел молодым, как в те моменты, когда находился среди своих соплеменников.

– И у тебя есть кольцо. – Он указал на другую руку Саймона, на тонкую золотую полоску со знаком рыбы. – Кстати, о гоблинах, Сеоман, Белая стрела, черный меч, золотое кольцо и видящее зеркало ситхи… ты настолько нагружен замечательной добычей, что будешь звенеть при ходьбе! – Принц рассмеялся, и его смех был подобен музыкальной трели.

Саймон посмотрел на кольцо, которое Моргенес сумел спасти из своих горящих покоев, отправив его с птицей Бинабику, что стало одним из последних деяний доктора. Кольцо потемнело от масла с перчаток Саймона, но плотно сидело на его смуглом от грязи пальце.

– Я все еще не знаю, что означает надпись на нем, – сказал он, потом, повинуясь импульсу, снял кольцо и протянул ситхи. – Бинабик также не смог ее прочитать, сказал лишь, что она как-то связана с драконами и смертью. – Внезапно у Саймона появилась идея. – Быть может, оно помогает своему владельцу убивать драконов?

Эта мысль показалась ему странно неприятной, к тому же он ведь не сумел прикончить ледяного червя. Возможно, дело было в каком-то волшебном заклинании? По мере того как к нему возвращались силы, Саймон все больше и больше гордился своей смелостью при встрече с ужасным Игьярдуком.

– То, что произошло на Урмшейме, останется между тобой и древним дитя Хидохеби, Сеоман. Тут нет никакой магии. – Улыбка Джирики исчезла, и он серьезно покачал головой, возвращая кольцо Саймону. – Но я не могу больше ничего тебе сказать о кольце. Если такой мудрый человек, как Моргенес, не оставил никаких разъяснений, когда отправил его тебе, мне тоже не следует ничего говорить. Я и без того обременил тебя лишними знаниями за наше короткое знакомство. Даже самые отважные смертные не выдерживают, когда узнают слишком многие истины.

– Но ты можешь прочитать, что там написано? – спросил Саймон.

– Да. Надпись сделана на одном из языков зида’я, хотя, что особенно странно для безделушки смертных, одном из самых неясных. Но одно я тебе скажу. Если я правильно понял смысл надписи, она тебя не касается напрямую, и ее знание никак тебе не поможет.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – пробормотал Саймон.

– Во всяком случае, сейчас. Быть может, если мы встретимся еще раз, я буду лучше понимать, почему тебе вручили это кольцо. – На лице ситхи появилась тревога. – Удачи тебе, Сеоман. Ты необычный юноша – даже для смертного…

И тут они услышали крик Эйстана, который, чем-то размахивая, поднимался по тропинке. Он поймал снежного зайца и радостно сообщил, что огонь уже готов, чтобы его приготовить.

Несмотря на приятную тяжесть в животе после приготовленного с травами мяса, Саймон долго не мог уснуть. Он лежал на соломенном тюфяке, смотрел на мерцавшие на потолке красные тени и размышлял о том, что с ним произошло, и безумных событиях, в самом центре которых оказался.

«Я попал в историю вроде тех, что рассказывал Шем, – или это История, о которой говорил доктор Моргенес?.. Но никто меня не предупредил, как это ужасно – оказаться в центре событий и не знать, чем все закончится».

Наконец он заснул, но через некоторое время неожиданно проснулся. Эйстан крепко спал и как обычно храпел, то и дело вздыхая, в бороду. Джирики нигде не было, и каким-то непостижимым образом диковинная пустота пещеры сказала Саймону, что ситхи ушел и сейчас спускается по склону горы, чтобы вернуться домой.

На Саймона вдруг накатило горькое чувство одиночества, несмотря на присутствие стражей, чье ворчание он слышал неподалеку, и он вдруг обнаружил, что плачет. Он постарался делать это тихо, стыдясь своей слабости, недостойной настоящего мужчины, но ничего не мог с собой поделать.

Саймон и Эйстан пришли в Чидсик Аб Лингит, как сказал им Джирики, за час до рассвета. Мороз усилился, пустые лесенки и веревочные мосты раскачивались на холодном ветру, каменные тропинки стали еще опаснее из-за того, что во многих местах их покрывала тонкая наледь.

Саймон с Эйстаном пробирались сквозь толпу болтавших о чем-то своем троллей, и Саймон тяжело опирался о локоть своего товарища, одетого в меховой плащ. Он плохо спал после того, как обнаружил, что ситхи ушел, засыпая и просыпаясь, и его сны наполняли образы мечей и притягивавшее его необъяснимое присутствие маленькой темноглазой девочки.

Тролли вокруг них выглядели так, будто что-то праздновали, шеи многих украшали ожерелья из резной кости и клыков, черные волосы удерживали наверху гребни из черепов птиц и рыб. Мужчины и женщины передавали друг другу мехи с каким-то высокогорным горячительным напитком, смеялись и размахивали руками. Эйстан посматривал на них с мрачным видом.

– Я уговорил одного из них дать мне глотнуть этой дряни, – сказал он. – Вкус у нее, как у лошадиной мочи. Я бы все отдал за каплю красного пердруинского.

В центре комнаты, внутри канавки с незажженным маслом, Саймон и Эйстан увидели четыре изящно вырезанные из кости табуретки с затянутыми шкурами сиденьями, стоявшие лицом к пустому помосту. Поскольку пришедшие сюда тролли устраивались по всей пещере, но даже близко не подходили к табуреткам, Саймон и Эйстан решили, что две из четырех предназначены для них. Как только они уселись, жители Иканука, собравшиеся вокруг них, одновременно встали. И тут же возник странный звук, который отражался от стен, – громкая торжественная песнь, непонятные слова на языке кануков, точно обломки бревен на поверхности штормового моря, всплывали на поверхность и снова исчезали за равномерными стонами. Это был диковинный и очень неприятный звук.

На мгновение Саймону показалось, что песнопение имеет какое-то отношение к их с Эйстаном появлению, но тролли не сводили темных глаз с двери в стене.

Наконец она открылась, но из нее появились не правители Иканука, как ожидал Саймон, а гораздо более экзотическое существо, чем собравшиеся в пещере тролли. Оно тоже принадлежало к их племени, по крайней мере, было такого же размера. Маленькое мускулистое тело в сшитой из шкур юбке с бахромой блестело от масла в свете ламп, лицо скрывала маска, сделанная из черепа барана, искусная резьба превратила кость в изысканную филигрань, белую сеть, прикрывавшую черные дыры глаз. Два огромных изогнутых рога, полых почти до прозрачности, были прикреплены к плечам. Мантия из белых и желтых перьев и ожерелье из кривых черных когтей на шее дополняли картину.

Саймон не понимал, кто это – священник, танцор или герольд, возвещающий о появлении королевской пары. Когда необычное существо топнуло блестевшей в свете ламп ногой, тролли дружно и радостно взревели. Когда прикоснулось к концам рогов, а затем подняло ладони к небу – одновременно вскрикнули и возобновили пение. Довольно долго диковинный тролль бегал и прыгал по приподнятому помосту, глубоко погрузившись в свое занятие, подобно мастеру, исполняющему торжественный ритуал. Наконец он остановился и как будто прислушался. Собравшиеся в пещере тролли замолчали, а в дверях появилось еще четыре фигуры – три тролля и одна, возвышавшаяся над ними.

Бинабика и Слудига вывели вперед, и стражи-тролли встали по обеим сторонам, приставив к спинам пленников острые концы копий. Саймон уже собрался вскочить и закричать, но широкая ладонь Эйстана опустилась на его плечо, заставив остаться на табурете.

– Успокойся, приятель. Они придут сюда. Подожди их. Мы не станем устраивать представление для этих отбросов.

Саймон заметил, что тролль и светловолосый риммер заметно похудели по сравнению с тем, какими были, когда он видел их в последний раз. Кожа на лице Слудига с кустистой бородой стала розовой и облезла, как будто он слишком много времени находился на солнце. Бинабик стал заметно бледнее, чем раньше, его когда-то смуглая кожа обрела цвет овсяной каши, а глаза, очерченные темными кругами, запали.

Они шли медленно: тролль, опустив голову, Слудик с вызовом оглядывался по сторонам, а когда увидел Саймона и Эйстана, мрачно улыбнулся. Они перешагнули через ров во внутренний круг, риммер похлопал Саймона по плечу и застонал от боли, когда один из стражей у него за спиной уколол его руку острием копья.

– Жаль, что у меня нет меча, – прошептал Слудик, потом шагнул вперед и осторожно опустился на один из табуретов.

Бинабик уселся в дальнем конце ряда. Он так и не поднял глаз на своих друзей.

– Тут будет недостаточно мечей, друг, – прошептал Эйстан. – Они маленькие, но крепкие – и ты посмотри, сколько их здесь, да проклянет их Усирис!

– Бинабик! – быстро проговорил Саймон, наклонившись к другу через Слудига. – Бинабик! Мы пришли, чтобы говорить в твою защиту!

Тролль поднял голову, и на мгновение Саймону показалось, будто он собрался что-то сказать, но глаза Бинабика оставались темными и какими-то далекими. Он едва заметно покачал головой и снова опустил глаза на пол пещеры, а Саймон почувствовал, как его охватывает ослепительная ярость. Бинабик должен был сражаться за свою жизнь, а вместо этого сидел, словно старый рим, тягловая лошадь, дожидаясь смертельного удара.

Нараставшее гудение возбужденных голосов внезапно стихло, когда в дверях появились и медленно двинулись вперед Нануика Охотница и Уамманак Пастырь, в полном церемониальном облачении из меха, резной кости и гладко отполированных камней. За ними бесшумно шла в мягких сапожках молодая женщина-тролль, в ее огромных глазах застыло холодное выражение, губы были плотно сжаты. Незнакомка села перед королевской четой, одной ступенькой ниже. Резвившийся в самом начале герольд – или кем он там являлся, Саймон так и не смог решить – засунул тонкую восковую свечу в один из маленьких светильников на стене, затем поднес ее ко рву с маслом, и оно тут же ослепительно вспыхнуло. Через мгновение дым потянулся к окутанному тенями потолку пещеры, а Саймона и его товарищей окружило кольцо пламени.

Пастырь наклонился вперед, поднял кривое копье и направил его в сторону Бинабика и Слудига. Когда он заговорил, собравшиеся в пещере тролли снова запели, но всего несколько слов, и замолчали, однако Уамманак продолжал говорить. Его жена и молодая женщина смотрели прямо перед собой. Глаза Охотницы показались Саймону пронзительно недоброжелательными. Понять отношение девушки к происходящему было труднее.

– Как странно, Саймон, – заговорил Бинабик, по-прежнему не поднимая глаз.

Голос друга показался Саймону прекрасным, как пение птиц или стук дождя по крыше. Он знал, что его рот расплылся в дурацкой улыбке, но ему было все равно.

– Мне кажется, – продолжал Бинабик скрипучим от долгого молчания голосом, – что ты и Эйстан являетесь гостями моих хозяев, и я должен превратить происходящее в понятную вам речь, поскольку здесь больше никто не говорит на наших языках.

– Мы не сможем выступить в твою защиту, если они нас не поймут, – тихо сказал Эйстан.

– Мы тебе поможем, Бинабик, – решительно заявил Саймон. – Но от твоего молчания никому не будет никакой пользы.

– Как я уже говорил, все невероятно странно, – прохрипел Бинабик. – Меня обвиняют в бесчестии, однако ради сохранения чести я должен переводить слова о своих преступлениях чужакам, поскольку они являются почетными гостями. – В уголках его губ появился намек на мимолетную улыбку. – Высокочтимый гость, убивший дракона и вмешивающийся в дела других людей, – почему-то я чувствую, что к происходящему сейчас ты приложил руку, Саймон. – Он на мгновение прищурился, потом выставил короткий толстый палец, как будто хотел прикоснуться к лицу Саймона. – У тебя появился шрам, говорящий о твоей храбрости, друг.

– Что ты сделал, Бинабик? Или что они думают, будто ты сделал?

Улыбка маленького тролля погасла.

– Я нарушил клятву.

Нануика что-то резко сказала, Бинабик поднял голову и кивнул.

– Охотница говорит, у меня было достаточно времени, чтобы все вам объяснить. Теперь пришла пора вытащить на свет мои преступления, чтобы подвергнуть их изучению.

Когда Бинабик заговорил на вестерлинге, все стало происходить гораздо быстрее. Иногда казалось, будто он повторяет услышанное слово в слово, порой передавал длинную речь несколькими быстрыми предложениями. Хотя к нему, казалось, вернулась часть так знакомой Саймону энергии, когда он начал переводить, не вызывало сомнений, что он оказался в смертельно опасном положении.

– Бинабик, ученик Поющего, великого Укекука, ты обвиняешься в нарушении клятвы. – Уамманак Пастырь наклонился вперед и принялся нервно теребить жидкую бородку, как будто происходящее выводило его из состояния равновесия. – Ты будешь это отрицать?

После того как Бинабик закончил переводить его слова, наступило долгое молчание, потом он отвернулся от своих друзей и посмотрел на правителей Иканука.

– Нет, я не буду отрицать, – сказал он наконец. – Однако расскажу вам всю правду, если вы согласитесь ее выслушать, Самый Зоркий и Уверенный правитель.

Нануика откинулась на подушки кресла.

– Для этого еще будет время. – Она повернулась к мужу. – Он не отрицает своего преступления.

– Итак, – тяжело проговорил Уамманак. – Бинабику выносится обвинение. А ты, крухок… – он повернул круглую голову в сторону Слудига, – ты принадлежишь к расе разбойников, с незапамятных времен нападавших и убивавших представителей нашего народа. Никто не станет отрицать то, что ты являешься риммером, поэтому обвинение в твой адрес остается неизменным.

Когда Бинабик перевел слова Пастыря, Слудиг собрался что-то сердито возразить, но Бинабик поднял руку, заставив его замолчать, и тот послушался, удивив Саймона.

– Похоже, между старыми врагами не может быть настоящего правосудия, – пробормотал северянин Саймону, и ярость на его лице сменило хмурое выражение, наполненное печалью. – Однако у некоторых троллей было меньше шансов, когда они попадали в руки к моим соплеменникам, чем у меня здесь.

– Пусть говорят те, у кого есть причины выдвинуть обвинения, – сказал Уамманак.

В пещере повисла напряженная, выжидательная тишина. Герольд выступил вперед, и его ожерелья зазвенели на ветру. С неприкрытым презрением он посмотрел на Бинабика сквозь отверстия в черепе барана, скрывавшем голову, потом поднял руку и заговорил низким суровым голосом:

– Канголик, Призывающий Духов, заявляет, что Поющий Укекук не пришел в Последний день зимы к Ледяному дому, хотя это является законом нашего народа с тех самых пор, как Седда подарила нам горы. – Бинабик переводил, и в его голосе появились такие же неприятные нотки, что и у обвинителя. – Канголик говорит, что Бинабик, ученик Поющего, также не явился к Ледяному дому.

Саймон почти ощущал потоки ненависти, соединившие его друга и тролля в маске, и понял, что между этими двоими существует вражда или давние разногласия.

– Поскольку ученик Укекука не исполнил свой долг, – продолжал Призывающий Духов, – чтобы пропеть Ритуал призыва весны, Ледяной дом так и не растаял. А раз он по-прежнему стоит на своем месте, зима не покинет Иканук. Предательство Бинабика приговорило его народ к тяжелым, холодным временам, лето не наступит, и многие его соплеменники умрут. Канголик объявляет Бинабика нарушителем клятвы.

По пещере прокатился сердитый шепот. Призывающий Духов присел на корточки еще прежде, чем Бинабик закончил переводить его слова на вестерлинг.

Нануика медленно, словно исполняя ритуал, обвела взглядом присутствующих.

– Кто-нибудь еще хочет выдвинуть обвинение против Бинабика?

Неизвестная молодая женщина, про которую Саймон почти забыл, охваченный ужасом от слов Канголика, медленно поднялась на верхней ступеньке, скромно опустила глаза и заговорила очень тихо, но ее речь заняла всего несколько мгновений.

Бинабик не сразу объяснил, что она сказала, хотя по пещере прокатился громкий взволнованный шепот. На лице Бинабика появилось выражение, которого Саймон никогда прежде не видел: полное и абсолютное горе. Бинабик не сводил с молодой женщины мрачного взгляда, как будто стал свидетелем жуткого события, должен его запомнить, а потом рассказать другим.

Когда Саймон уже решил, что Бинабик снова замолчал, на сей раз навсегда, тролль заговорил – ровным голосом, словно сообщал о старой и теперь уже не имевшей значения ране.

– Сисквинанамук, младшая дочь Нануики Охотницы и Уамманака Пастыря, также объявляет Бинабика из Минтахока виновным. И, хотя он поставил свое копье перед ее дверью, когда девять раз прошло девять дней и наступил назначенный день свадьбы, оказалось, что он уехал. Бинабик не прислал никакого известия или объяснения. Когда он вернулся в наши горы, он не пришел в дом своего народа, а вместе с крухоком и атку отправился в запретные горы Ийджарджук. Он навлек позор на Дом предков и свою бывшую невесту. Сисквинанамук считает его нарушителем клятвы.

Словно громом пораженный, Саймон не сводил глаз с несчастного лица Бинабика, монотонно переводившего слова бывшей невесты. Он собирался жениться! Все то время, что они с маленьким троллем, сражаясь, пробирались к Наглимунду, а потом шли по Белой Пустоши, Бинабика ждали дома, чтобы он исполнил свою брачную клятву. Он был помолвлен с дочерью Охотницы и Пастыря! Но ни разу даже не намекнул на это!

Саймон присмотрелся к девушке, выдвинувшей обвинение против его друга. Сисквинанамук, хотя и казалась такой же маленькой, по представлениям Саймона, как остальные ее соплеменники, на самом деле была немного выше Бинабика. Ее блестящие волосы, заплетенные в две косы, соединялись под подбородком в одну толстую косу, украшенную голубой лентой. У нее почти не было украшений, особенно в сравнении с ее поразительной матерью, Охотницей. Лоб Сисквинанамук украшал лишь один синий камень, который держался на тонком кожаном ремешке черного цвета.

Смуглые щеки Сисквинанамук раскраснелись, и, хотя ее взгляд затуманивал гнев или страх, Саймон почувствовал, что она обладает сильной волей, видел, как с вызовом сжата ее челюсть, а в глазах застыло суровое выражение – не такое холодное и безжалостное, точно острый клинок, как у ее матери, но не вызывало сомнений, что она приняла решение. На мгновение Саймон посмотрел на нее, как на женщину из своего народа – обладающую не мягкой и податливой красотой, а привлекательную и умную, чье расположение совсем не просто завоевать.

Неожиданно что-то мимолетное в чертах ее лица подсказало Саймону, что именно она стояла перед входом в пещеру Кантаки прошлой ночью и угрожала ему копьем! И он понял, что она, как и ее мать, является охотницей.

Бедный Бинабик! Завоевать привязанность Сисквинанамук наверняка было нелегко, но, похоже, ему это удалось. Однако ум и решительность, которыми наверняка так восхищался Бинабик, теперь обернулись против него.

– Я совершенно согласен с Сисквинанамук, дочерью Дома Луны, – наконец проговорил Бинабик. – То, что она вообще приняла копье недостойного ученика Поющего, стало для меня потрясением.

Сисквинанамук поджала губы, услышав его слова, словно от отвращения, но Саймону ее презрение не показалось достаточно убедительным.

– Меня переполняет величайший стыд, – продолжал Бинабик. – Девять раз девять ночей мое копье стояло перед дверью Сисквинанамук. Я не пришел, чтобы заключить брак, когда эти ночи подошли к концу. Я не знаю слов, которые могли бы исправить причиненный мной вред или хоть как-то меня оправдать. Мне пришлось сделать выбор, как часто бывает, когда мы проходим по Дороге Становления и превращаемся в мужчин и женщин. Я находился в чужой стране, а мой наставник умер. Я принял решение, и, если бы мне пришлось сделать это еще раз, с сожалением должен сказать, что поступил бы так же.

Тролли в пещере продолжали шуметь от потрясения и возмущения, когда Бинабик заканчивал переводить друзьям свою речь. Потом он снова повернулся к молодой женщине, стоявшей перед ним, и что-то сказал, очень тихо и быстро, назвав ее «Сискви» вместо полного имени. Она резко отвернулась, как будто ей было тяжело на него смотреть. Бинабик не стал переводить свои слова, лишь с печальным видом посмотрел на ее отца и мать.

– И по какому же поводу ты принял решение? – с презрением спросила Нануика. – Какой выбор сделал тебя нарушителем клятвы – тебя, сумевшего подняться значительно выше снегов, к которым ты привык, чье брачное копье выбрала та, что занимает значительно более высокое положение?

– Мой наставник Укекук дал обещание доктору Моргенесу из Хейхолта, очень мудрому человеку Эркинланда. Когда мой наставник умер, я посчитал, что должен его исполнить.

Уамманак наклонился вперед, его борода топорщилась от гнева и удивления.

– Ты посчитал, что обещание, данное тому, кто живет в нижних землях, важнее женитьбы на дочери Дома предков – важнее Призыва лета? Правы те, кто говорил, будто ты заразился безумием на толстых коленях Укекука, Бинабик! Ты отвернулся от своего народа… ради атку?

Бинабик беспомощно потряс головой.

– Все совсем не так просто, Уамманак. Мой наставник предвидел огромную угрозу, не только для Иканука, но и для мира, расположенного ниже гор. Укекук боялся наступления зимы гораздо более страшной, чем все, что нам до сих пор довелось пережить, зимы, из-за которой Ледяной дом замерзнет на долгие и наполненные мраком тысячу лет. Моргенес, старик из Эркинланда, разделял его страхи. Из-за этой опасности данное обещание являлось исключительно важным. И поэтому – поскольку я считаю, что беспокойство моего наставника имеет под собой самые серьезные основания, – я бы снова нарушил мою клятву, не будь у меня другого выбора.