Кто-то из слуг додумался приоткрыть окна, чтобы впустить в зал свежий воздух. Среди танцующих пар негде было яблоку упасть. Некоторые саше раскрошились и, смешавшись с пролитым питьём, тянулись за каблуками. Стража уводила прочь понурого лакея, видимо того самого – разливающего концентрированные напитки. Берберис изо всех сил тянул шею, благо рост позволял глядеть поверх голов: герцогиня Боровинка подавала руку третьему по счёту кавалеру.

– Вот вы где! – не сразу понять, что голос принадлежит человеку, а не является перезвоном колокольчиков. Пухленькая барышня адресовала приветливую улыбку ввысь к лицу графа. Под рыжей чёлкой блестели внимательные тёмные глаза, словно сочные перезревшие вишни. – Вы так и не отозвались на моё приглашение.

Берберис вежливо поклонился Чере́ше – дочери торговца тканями и тут же отвернулся, чтобы не упустить из виду предмет своего желания.

Но Череша не желала сдавать позиции:

– Как насчёт танца?

– Сожалею, но иные молодые люди заслуживают вашего внимание гораздо больше.

Последовал перезвон колокольчиков:

– Я говорю про один танец, а вы словно о пожизненном союзе рассуждаете! Граф, на балу танцуют, стоять истуканами положено статуям в школьном парке.

Чтобы прервать поток доводов пришлось уступить. Берберис повёл партнёршу вглубь зала – поближе к герцогине Боровинке. Герцогиня как раз меняла кавалера.

Грянул торжественный аккорд. Ноги несли Бербериса в одну сторону, а взгляд устремлялся строго на сверкающее синее пятно по соседству.

– Мы с кем-нибудь столкнёмся, – простонала Череша. – Ей богу, джентльмен не должен заставлять леди вести!

– Вы сами настаивали на танце…

Девичьи пальцы тут же выскочили из его ладони. Партнёрша покинула танец на середине и ушла, ловко маневрируя меж движущихся пар. Берберис остался стоять тем самым истуканом на всеобщем обозрении. Даже герцогиня заметила нечто, выбивающееся из общей картины праздника. Пришлось спешно возвращаться к стене, сетуя на девичью глупость и подлость.

От дочери торговца графу ровным счётом ничего не требовалось, все его мечты и желания концентрировались в облаке светлых волос и синем взгляде герцогини Боровинки. Как представительница древнего рода, герцогиня являлась роднёй королевской семье, а её красота с юных лет воспевалась поэтами и художниками королевства.

Любить Боровинку означало бороться и страдать, пылать сердцем, рваться из кожи к звезде, холодный свет которой обязательно потеплеет для упрямого храбреца. Со сладким томлением по ночам Берберис часто представлял благосклонную улыбку на нежных губах герцогини, как ответ на пылкость своих чувств, и даже в мечтах забирался дальше – описывал самому себе поцелуй, но тут томление становилось нестерпимым и приходилось обрывать сладкую фантазию.

День за днём он лелеял надежду пламенем сердца и слов растопить морозный алмаз герцогини, пока сам всё ещё является графом. Если графиня родит мальчика, то даже крошечная крупица надежды будет утеряна.

Берберис взял себя в руки и выждал положенное время до своей очереди со сцепленными зубами и пальцами. Когда пробил долгожданный час, к герцогине приблизился румяный, но величественный граф.

Их руки встретились в союзе. По телу Бербериса будто молния прошлась. В животе набухал жар, под ладонями раскалялись сверкающие шелка платья герцогини.

– Вы сегодня как никогда великолепны, – признался Берберис.

Лёгкий кивок был ему ответом – Боровинка привыкла получать комплименты.

– В поиске подобной красоты я бы, не задумываясь, обогнул весь свет.

– Вот как? – герцогиня в раздумье склонила голову. – Вы очень прямолинейны, граф. То есть, говорите чересчур прямо. Меня это отвлекает. Давайте танцевать молча.

Она охотно болтала с прежними партнёрами – Берберис сам видел, и прервала это занятие только сейчас. Нужно было исправлять ситуацию, однако все связные мысли полностью выветрились от волнения, осталось то самое жгучее томление, передать которое на словах запретила дама сердца.

Музыка закончилась раньше, чем предполагал Берберис, а его намерение так и осталось нереализованным. Личико Боровинки сложилось вопросительной миной – пора бы раскланяться.

– С первой встречи вы вскружили мне голову, герцогиня, – прошептал Берберис. – Я всецело принадлежу вам и взамен на ещё один танец готов предложить свою жизнь…

– Но у меня тоже кружится голова, – Боровинка мягко отстранилась. – Рада была поговорить. Всего хорошего.

Берберис опомнился лишь у стола с вином. Он не знал, какой бокал по счёту пьёт, однако даже этого количества оказалось явно недостаточно, чтобы забыться.

– Вижу и второй танец провалился, – поигрывая веером, Череша показалась из-за спины. – Вашей Светлости пора подучиться такту.

– Сейчас же перестань!

– Конечно, Ваша Светлость может указывать простолюдинке. Как дочь торговца, я не могу ждать от Светлости иного обращения, чем на «ты». Однако смею заметить, что заслуживаю толику внимания, поскольку объект вашего желания – герцогиня сегодня облачена в ткань, которую поставляет мой отец, следовательно, я косвенно причастна к вашему помешательству.

– Прекрати!

– Как будет угодно, – Череша низко поклонилась и ушла.

Эта сцена не ускользнула от внимания окружающих. Берберис словно воочию увидел, как пересуды движутся по залу волной. Когда отголосок скандала достиг уха Боровинки, он в смятении выбежал вон.

Глава 7

Морозный воздух звенел, а звёзды кололи чёрное небо иголочками. Печать луны сдерживала зарю до назначенного часа.

Берберис брёл по школьной территории, не замечая ничего вокруг. Просто предался ходьбе, как единственному душевному движению, на которое ещё был способен. Украшенная лампами улица осталась далеко позади. В корпусах и парке царил мрак, лишь кое-где на стенах вспыхивали огни факелов – стражники совершали обход.

Справа раскинулись дома для слуг, слева – сараи и загоны для скота. Хуже, если окоченевшего графа найдут в снегу по соседству с курами. Берберис невольно задумался о подходящем месте для смерти, как его меланхолию нарушило постороннее присутствие: из-за угла показался профессор Узвар, укутанный в плащ по самую макушку. Покрутившись по-над стеной, профессор осторожно побрёл к дальним строениям.

Наверняка старик выпил пару лишних бокалов в честь праздника и теперь не может отыскать дороги домой – Берберис слышал, что с пожилыми людьми подобное случается. По сути, ему своих забот хватало, но совестливость проклюнулась сквозь скорлупу эгоизма и усугубила душевные страдания. Вздохнув, граф побрёл за Узваром.

«На улице холодно, я проведу вас к теплу», – обращение звучало глупо, поскольку сам Берберис разгуливал по морозу в камзоле. Он подумал про это, а ещё осознал насколько окоченели его пальцы, когда отворял покосившуюся дверь заброшенного сарая.

Профессор как раз зажигал свечу на низеньком столе. Услышав шаги, он вдруг метнулся в угол, обронив свет на грязный пол.

– Не пугайтесь, – Берберис наклонился за свечой. – Вы заблудились?

Далеко не зимний холод вдруг сковал его члены: со столика на Бербериса глазело уродливое воплощение некоего зверя, страшного не только по своей природе, но и по неумению ваятеля. Тёмная скульптура была вылеплена из золы и глины, и изображала пучеглазую пакость на четырёх ногах.

Профессор выдвинулся из угла семенящими шажками, чтобы на расстоянии вытянутой руки вовсе упасть на колени:

– Не погубите, Ваша Светлость! В моих подношениях нет ни капли крови! – перед уродцем лежала рябина.

Берберис покрепче ухватился за свечу. Он нашёл в себе силы выпрямиться и переместить взгляд с глиняной твари на профессора:

– Так вот каков из себя драконопоклонник.

Узвар горестно покивал головой: стар и немощен.

– А где остальные?

– Я один, – поклялся профессор. – Знания ритуалов мне передала мать, я же ни с кем не делился.

– Вы были добры ко мне, – Берберис никак не мог отпустить свечу. – Покиньте школу с первым лучом рассвета.

Узвар смахнул слезу:

– Я принимаю условия. Только мне горько остаться в вашей памяти кровожадным еретиком. Знайте, граф: за всю жизнь я и мыши не обидел, мои подношения – лишь ягоды и фрукты взамен на продление жизни.

Звучало как вымысел или бред больного, но достаточно было внимательно взглянуть на профессора, вопреки всему держащегося за жизнь, чтобы крупица сомнения упала в душу.

– Я сильно рискую, но полнолуние – период, когда грань между мирами истончается и древнему богу легче проникнуть к нам. Святая Церковь лишь из страха и зависти нарекла Дракона «демоном», ведь ОН грозный конкурент. Дракон творит чудеса лучше любого Святого, причём не в древних писаниях, а здесь и сейчас. Но требует подношений. В моём случае, чудо – вымученное. Дракон пресыщен бескровной едой, оттого моя жизнь размазана по старости и больше тянется, чем течёт.

Ещё не план и не идея, а лишь неясный задаток мысли стал образовываться в голове Бербериса. Чёткое желание не успело сформироваться, как решительность разразила тишину одной фразой:

– Я хочу говорить с ним!

– Говорить с Драконом? – Узвар не на шутку испугался. – Зачем вам это?

– Или я приведу охрану! – Берберис затряс над профессором свечой, словно клинком.

Орошённый воском, тот сжался вдвое.

– Я покажу Вашей Светлости Дракона. Он придёт на мой зов. Только прошу: будьте осторожны и… учтивы.

Старик умолк. Укутанный в плащ, он стал напоминать лежащий на полу тугой тёмный кокон. Потянулись минуты, свеча утратила не меньше сантиметра от первоначальной длины, а профессор не подавал признаков жизни. Берберис склонился и осторожно коснулся Узвара. Странно, но пальцы будто касались не живого человека, а безжизненного полена.

Берберис приблизил свечу к лицу профессора, из-под капюшона вырвался дымный хрип, чуть не погасивший пламя. Неожиданно кокон разверзся сгустком тьмы. Сначала показались когтистые пальцы – по четыре фаланги на каждом, затем из профессора вырвались длинные лапы. Дракон выбирался из своего миньона, словно настырная крыса сквозь крохотную щель в стене. Он оказался чернее любой тени и выше любого мужчины. Его тело было длинным как у змеи и заканчивалось непропорционально мощным хвостом с шипом на конце. На гладкой вытянутой морде, состоящей из одной пасти, виднелись ярко-жёлтые крапинки – глаза. Чтобы не пробить макушкой потолок, Дракону пришлось опуститься на четвереньки. Его хвост будто жил своей отдельной жизнью и ловко протянулся шлагбаумом вдоль выхода, преграждая Берберису путь.

– Ты желал видеть меня, дитя? – пасть лишь слегка приоткрылась, но слова звучали чётко; голос пробирал до костей – так на поверхность болота выползают с утробным гулом пузыри воздуха.

Колени Бербериса дали слабину, он покачнулся, но устоял.

– Я – Берберис, сын графа Преклета…

– Ты – пища, дитя, – хвост Дракона слегка подтолкнул графа в спину ближе к клыкам.

Берберис изо всех сил упёрся ногами:

– На мой крик сбежится охрана Верта.

– К тому времени я вернусь в свой мир. Схватят старого профессора. Таковой будет твоя благодарность за его доброту?

– Но я могу и не кричать, – Берберис сглотнул ком в горле. – Узвар говорит, что ты умеешь творить чудеса. А можешь ли ты воспламенить страсть в сердце?

Дракон оскалился: улыбкой ли это было или проявлением презрения – не разобрать. Да и способен ли монстр чувствовать как человек, или его мотивы также глубинны, как и породившие его времена?

– Моя кровь горячее лавы. Одной капли достаточно, чтобы воспламенить алчную страсть в хладном сердце!

Доселе нечёткий план в голове Бербериса приобрёл беспощадную завершённость:

– Сколько ты хочешь за свою кровь, демон? – граф лихорадочно прикидывал сумму, которую сможет выручить продажей вещей и занятием в долг.

Чёрный хвост обернулся вокруг Бербериса, сковав дыхание, Дракон приблизился к его лицу: один выдох – и свеча потухла, остались только белые клыки да жёлтые угольки глаз.

– Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, дитя.

Глава 8

Поутру Верт поднялся поздно. После проповеди, за завтраком только и было, что разговоров про бал. Живо обсуждали наряды, не обошли стороной и тему лифов. Многие обратили внимание на состояние графа Преклета, то есть граф и прежде не отличался общительностью, а нынче вовсе погрузился в глубины отрешённости.

Позже всех в столовую ввалился виконт Шипек. Его продвижение меж столов не превышало скорости черепахи по той причине, что каждая компания желала заполучить кусочек внимания виконта и угостить блюдом наравне с новостями. Подсаживаясь то к одному, то к другому столику, Шипек вскоре насытился и животом, и душой. Его путь оборвался подле Бербериса – виконт без приглашения уселся на скамью. Косматый и сонный, сейчас он больше смахивал на разбойника, чем на дворянина.

С удовольствием зевнув, виконт хлопнул графа по спине:

– На вас лица нет! Неужели вчерашние танцы были настолько изнурительны?

Берберис отвернулся.

– Будет вам, граф! Развеселитесь рассказом о том, как мы ночь напролёт торчали в лесу, замёрзли и озверели с голода! Если бы Дракон появился, то был бы зажарен и съеден! Положение спасла только предприимчивость баронета – он додумался захватить на караул пару бутылок креплёного.

– Значит, вы никого не нашли?

– Увы! Наверняка драконопоклонники перенесли свои ритуалы подальше от школьных стен. Поделом.

Вряд ли учебные рапиры нанесут древнему богу значимые раны. Хорошо, что виконт так и не встретил врага. Рёбра до сих пор ныли после соприкосновения с мощным хвостом, а зловоние драконьего дыхания всю ночь стояло в носу.

Берберис полез в брюки за саше, вместе с которым его карман покинула записка. Виконт поймал бумажку на лету и неосознанно прочёл послание от Череши.

– Сегодня второй день празднования, – он состроил безразличный вид. – Юные леди сбиваются с ног, приводя себя в порядок. Ходят слухи о любовных признаниях, победах и поражениях.

– Это не ваше дело! – хотел Берберис или нет, но слова сорвались резко. За соседними столиками наступила тишина – словно невидимая рука прикрыла беседующим рты.

Ничуть не оскорбившись, Шипек лишь фыркнул:

– Если бы вы, граф, уделяли общению чуточку больше времени, то давно убедились, сколько учащихся расправляют бахрому на своих шторах. Многие семьи тянуться из последних сил, лишь бы предоставить отпрыску возможность получить образование в Верте. Очень многие считают монархию причиной тотальной бедности не только крестьян, но и дворянства. Жируют исключительно высшие церковные чины и приближённые к королевской семье. Идеи эти насколько опасны, настолько и справедливы в глазах нашего поколения. Молодые дворяне называют иерархический строй «пережитком прошлого», как и привилегию титулованности. Под высочайшим званием может скрываться подлец, а под заросшим лицом ремесленника – сама добродетель… – Шипек провёл рукой по лицу, он вдруг осознал, что креплёное все ещё течёт по его венам.

– Я просто хотел сказать, граф, что преследуя мираж, легко упустить близкое счастье. Некая дочь продавца тканями вчера произвела настоящий фурор. Не слышали? Она отвергла с десяток приглашений от завидных кавалеров, ради возможности потанцевать с неким малоизвестным субъектом. Не секрет, что в приданое дочери торговец вложил немалую сумму, однако, как по мне, её вишнёвые губы и янтарные локоны стоят дороже любого сокровища.

– Что, простите? – Берберис растерянно поднял взгляд.

– Отдохните, дружище, – Шипек по-товарищески коснулся его руки. – Вы похожи на больного. Пропустите карточные игры для своего же блага.

Виконта окликнули откуда-то из глубины столовой – там уже заждались его внимания. Козырнув, он отправился на приглашение, и пространство вокруг Бербериса зазвенело от одиночества.

Столовая пустела. Слуги потянулись убирать со столов. Они и хотели бы сказать, что понурый одинокий посетитель усложняет им работу, но вынуждены были молчать и обходить графа стороной, будто его не существует.

Наконец, Берберис поднялся и побрёл к себе в комнату, где долго лежал, уткнувшись взглядом в потолок.

Второй день Зимнего празднования посвящён карточным играм. Ставки предлагались делать минимальные, однако сумма не обговаривалась и зачастую в дело шли расписки. Умение играть в карты было обязательным для дворянина наравне с владением рапирой. Выигрывать полагалось с тем же изяществом, что и плести венок, а проигрыш приравнивать к покупке перчаток. Хотя сложно сохранить выражение достоинства, расписываясь в трёхзначном долге.

Ещё вчера Берберис предполагал своё присутствие на играх и даже готов был провести пару партий по мизеру. Сегодня же наставление виконта боролось с желанием вновь увидеть герцогиню Боровинку. Было в этом что-то уничижительное, некая душевная заноза, на которую следовало непрестанно давить, дабы усугубить страдания; при этом не угасала надежда пробиться через боль и посредством настырности к намеченной вершине.

И без виконта Берберис знал, что болен, но упрямо не желал выздоравливать. Что ему Череша со своим приданым? Стоит свистнуть и она прибежит, словно счастливая собачонка на зов хозяина. Герцогиню же полагалось завоевать. Только в борьбе рождалась любовь, только с победами вспыхивала страсть.

Граф решительно потянулся за камзолом – сегодня он посетит торжество в том же наряде. Странно, но это мало его заботило. Стряхнув возможные пылинки с ткани, пережившей натиск Дракона, Берберис взглянул на себя в карманное зеркальце. С противоположной стороны на него смотрел бледный юноша, карие глаза сверкали лихорадочным блеском.

Ещё один шанс судьба предоставляет этим вечером. Он не должен опускать рук, пока всё ещё является графом.