Read the book: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», page 4

ПОРЧЕНАЯ

 
Ревет и стонет Днепр широкий.
Сердитый ветер вербы гнет,
И гребни волн горой высокой
Взметает вверх и вдаль несет.
А месяц бледный той порою
Сквозь тучи изредка сиял,
Как челн над бездною морскою,
То вынырял, то утопал,
Еще в селе не просыпались,
Три раза петел не пропел,
Сыпи в лесу перекликались,
Да ясень гнулся и скрипел.
В эту пору у дубравы,
Под крутой горою,
Что-то белое мелькает,
Бродит над водою.
Может быть русалка вышла
Мать искать сироткой,
Али парня ждет, чтоб ночью
Извести щекоткой.
Нет, то девица гуляет,
И сама не знает, —
Знать испорчена бедняжка —
Что в ночи блуждает.
Так колдунья сворожила.
Чтобы не скучала,
Чтоб, бродя в глухую полночь,
Спала – поджидала
Казака, что прошлым летом
Бедную покинул,
Обещался воротиться,
Да, должно быть, сгинул!
Не китайкой синей очи
Зоркие покрылись;
Не девичьи слезы градом
На лицо катились:
Ворон вынул кари очи
Средь чужого поля,
Тело волки растерзали —
Знать, такая доля!
Ночь, а девица милого
Ждет да поджидает.
Не вернется чернобровый
И не приласкает,
Не расчешет чудо-косу,
Шеи не повяжет:
Не в постель она – в могилу
Сиротою ляжет.
Такая ей доля… Господняя сила.
За что ж ты караешь ее красоту?
За то ль, что так крепко она полюбила
Казацкие очи?.. Прости сироту!
Кого ж ей любить?.. – ни отца, ни родимой…
Одна, как касатка в далеком краю,
Пошли ж ты ей долю – быть тоже любимой,
А то засмеют сиротину мою.
Виновна ль голубка, что голубя любит?
Аль винен тот голубь, что пал под грозой?
Тоскует голубка, да думу голубит,
Что, может, в лесу заблудился милой.
Счастлива голубка: высоко летает,
Летит она к Богу – про друга пытать.
И кто ей расскажет, и как кому знать,
Кого ж сиротина расспросит – узнает,
Где милый ночует: в лесу ль, в чуждом крае,
Аль поит коня во быстром во Дунае,
Аль, может, другую давно полюбил,
И черные брови ее позабыл?
Когда б ей даны были орлие крылья,
За синим бы морем милого нашла,
Живого б – любила, ее б – задушила,
А к мертвому в яму сама бы легла!
Не так любит сердце, чтоб с кем поделиться,
Не так оно хочет, как Бог нам велит;
Жить сердце не хочет, не хочет крушиться,
«Крушись!» молвит думка – и горе сулит.
О, Боже мой! знать такова Твоя воля,
Такое ей счастье, такая ей доля!
Она все ходит; с уст ни вздоху…
Тиха Днепра стальная грудь:
Разбив мрак туч, с переполоху
Лег ветер к морю отдохнуть;
А месяц по небу гуляет,
И лес, и воду озаряет;
Кругом, как в ухе, все молчит.
Ан глядь – смеясь повыныряла
Толпа детей из водной мглы.
«Пойдем-ко греться!» закричала:
«Зашло уж солнце!» Все голы;
Зеленых кос густые сети,
Переплетаясь здесь й там,
Бегут по мраморным плечам,
Затем – что девочки те дети…
«Аль все вы тут?» – скликает мать;
«Пойдем-ка ужина искать».
«Запоем-ка, заиграем,
С нашей песней погуляем.
Ух! Ух!
Соломенный дух, дух!
Мать меня на свет родила,
Некрещеной положила…
Месяц молодой,
Сердцу дорогой!
Приходи-ко к нам на ужин:
С нами парень; он недужен:
Спит в зеленом тростнике;
Золот перстень на руке;
Молод, статен, черны брови;
Мы нашли его в дуброве.
Свет свой дольше лей по полю —
Нагуляться бы нам в волю.
Пока ведьмы пролетают,
Петухи не запевают,
Посвети нам… Кто-то ходит —
Вон под дубом кто-то бродит!
Ух! Ух!
Соломенный дух, дух!
Мать меня на свет родила,
Некрещеной положила».
Захохотали зубоскалки…
Лес отозвался: зык и вой…
Как сумасшедшие, русалки
Под дуб кидаются толпой.
Притаилися – и смотрят
Сквозь покров листвины;
Что-то лезет вверх по дубу,
Лезет до вершины;
Это та краса-девица,
Что во сне бродила:
Так проклятая колдунья
Ей наворожила.
Влезла, стала на вершине…
(Под сердце подводит!)
Вкруг взглянула, поглядела —
И на землю сходит.
Некрещеные вкруг дуба
Молча поджидали;
Подхватили молодую —
И защекотали.
Долго, долго дивовались
На ее породу…
Третьи петелы пропели —
Побросались в воду.
Залился, взлетая к небу,
Жаворонок звонкий;
Вот кукушка где-то стала
Куковать сторонкой;
Соловей запел-защелкал…
Месяц потухает;
Зорька рдеет за горою;
Пахарь напевает.
Лес чернеет за горою,
Где враги ходили;
Засинели длинным рядом
Над Днепром могилы;
Шелест, гул пошел дубровой;
Шепчутся былинки…
А девица спит под дубом
На краю тропинки.
Знать, что крепко спит – не слышит
Гула на рассвете,
Не пытает у кукушки —
Долго ль жить на свете?
А казак меж тем из леса
Едет – выезжает;
Конь под ним, как ворон черный,
Чуть переступает.
«Изнемог ты, знать, товарищ!
Скоро – прочь забота:
Близко хата, где отворит
Девица ворота,
Уж, быть может, отворила,
Да не мне – другому…
Шибче, конь! несись стрелою
Ты к селу родному!»
Притомился конь ретивый,
Шаг – и спотыкнется…
А вкруг сердца удалого
Дума змеем вьется.
«Вот и он, тот дуб кудрявый…
Боже! Катерина!
Задремала поджидая
Друга, сиротина!»
Кинул повод и к желанной.
«Боже Ты мой, Боже!»
Кличет милую, целует…
Не помочь… «За что же,
Ох, за что же разлучили
Нас они с тобою?»
Засмеялся, разбежался —
Да в дуб головою.
Вот идут жницы в поле жать,
Да распевают идучи:
Как провожала сына мать,
Как бились нехристи в ночи.
Идут – под дубом вороной,
Понурив голову, стоит,
С ним рядом парень молодой
С пригожей девицей лежит.
И к парню каждая спешит,
Чтобы, подкравшись, испугать;
Взглянули – видят, что убит,
И с перепугу ну бежать.
Собиралися подружки —
Слезы утирают;
Собиралися соседи —
Ямы им копают;
Шли священники с крестами…
Много было звону…
Схоронили целым миром,
С честью, по закону,
И насыпали над ними
Две могилы в жите.
Кто допытываться станет,
Кем они убиты?
Посадили над удалым
Явор и рябину,
А над девицей пригожей
Красную калину.
Прилетает к ним кукушка
Куковать зарями;
Прилетает соловейко
Щебетать ночами;
И поет, – покамест месяц
Встанет, загорится.
Да русалки из пучины
Выйдут порезвиться.
 

В. Крестовский

КАТЕРИНА

1

 
Чернобровые, любитесь,
Но не с москалями:
Москали чужие люди,
Помыкают вами.
Что ему? – шутя, полюбит
И шутя, покинет:
Он простится и уедет,
А она – загинет.
Пусть сама б… еще не горе!
Пусть!.. а то могила
С нею ждет и мать-старуху,
Что на свет родила.
Сердце вянет, распевая,
Как причину знает;
Люди сердца не расспросят —
Прямо осуждают.
 
 
Чернобровые, любитесь,
Но не с москалями:
Москали – чужие люди,
Помыкают вами.
Полюбила Катерина
Москаля лихова:
 
 
Полюбила – не сказала
Никому ни слова.
Полюбила молодого;
По ночам ходила
В сад, пока себя и долю
Там не загубила.
Кличет ужинать старуха —
Не докличет дочку:
Где с соколиком гуляет,
Там проспит и ночку.
Дни и ночи кари очи
Жарко целовала,
А тем временем дурная
Слава вслед бежала.
Пусть позорят злые люди —
Что ей в том позоре?
Полюбила – не слыхала
Как подкралось горе.
Пронеслись дурные вести —
В трубы затрубили.
На войну москаль поехал;
Девицу покрыли.
Не печалит Катерину,
Что коса покрыта:
Любы слезы, словно песни,
Если не забыта.
Обещался чернобровый,
Если цель вернется,
Обещался к ней приехать.
То-то заживется!
Будет девица московкой,
Горе позабудет…
А пока – пусть осуждают,
Пусть смеются люди.
Не тоскует Катерина —
Слезы утирает,
Что ее с собой подружки
Петь не зазывают.
Не тоскует Катерина,
Хоть и плачут очи…
С коромыслом за водою
Выйдет ополночи,
Чтоб враги не увидали;
Станет под калиной
У колодца и про «Гриця»
Запоет с кручиной.
И калина плачет – столько
В песне той печали.
Воротилася – и рада,
Что не повстречали.
Не тоскует Катерина,
Тяжких дум не знает —
У окна в цветном платочке,
Друга поджидает.
Поджидала Катерина
Целые полгода:
Защемило возле сердца,
Подошла невзгода.
Расхворалась Катерина
Еле-еле дышит…
Чуть оправилась – к запечку
И дитя колышет.
А соседки-щебетухи
Матери толкуют,
Что у дочки, по дороге,
Москали ночуют.
«У тебя красотка дочка
И не одиночка:
Нянчит, холит у запечка
Москаля-сыночка.
Чернобровым завелася…
Вместе, знать, грешили…»
Чтоб вас ведьмы, щебетухи,
Злыдни задавили.
 
 
Катерина, разразилось
Горе над тобою!
Где ты голову приклонишь
С малым сиротою?
Кто расспросит, приголубит
В свете без милова?
Мать, отец – чужие люди:
Тяжко это слово!
Вот оправилась бедняжка —
Подойдет к окошку,
И все нянчится с ребенком,
Смотрит на дорожку.
Смотрит – нет да нет милова…
Может, и не будет?
В сад поплакать бы сходила.
Да увидят люди.
Ночь настанет – Катерина
По саду гуляет,
На руках качает сына,
Горе поверяет:
«Здесь его я поджидала
Вечером, бывало,
Тут клялись… а там… сыночек…»
И не досказала.
 
 
Зацвели в саду черешни,
Зацвела калина;
Как бывало, в сад зеленый
Вышла Катерина.
Вышла, только не поется
Бедной, как бывало,
Как в саду вишневом ночью
Друга поджидала.
Не поется чернобровой —
Проклинает долю.
А меж тем враги смеются,
Потешаясь вволю,
Распускают злые речи —
Бедной не оставят…
Если б милый – он сумел бы
Их молчать заставить;
Но далеко чернобровый —
Сердцем не почует,
Как враги над ней смеются,
Как она горюет.
Может спит он за Дунаем
Под Сырой землею,
Аль в Московщине слюбился
С девицей иною?
Нет, он жив, здоров и весел —
Он не пролил крови…
Где ж найдет такие очи
И такие брови?
Нет в Московщине – пройди хоть
Всю ее до моря —
Нет такой, как Катерина,
А живет на горе…
Мать сумела дать ей брови
И глаза на диво,
Не сумела только сделать
Девицу счастливой.
А краса без доли, счастья,
Что цветочек в поле:
Сушит солнце, треплет ветер,
Каждый рвет по воле.
Лей же слезы, Катерина,
В хижине убогой:
Ой, москалики вернулись,
Да не той дорогой.
 

2

 
За столом сидит родимый —
На руки склонился.
Не глядит на свет он Божий:
Сердцем истомился.
Рядом мать сидит старуха —
Старая-седая —
И, сквозь слезы, еле слышно
Говорит, вздыхая:
«Что же свадьба, Катерина?
Где жених твой – пара?
Где подруги, сваты, дружки,
Староста, бояра?
Знать в Московщине! Иди же
К ним, когда посмеешь,
Да не сказывай дорогой,
Что ты мать имеешь.
Видно в день и час проклятый
Я тебя родила!
Если б знала, до восхода
Солнца утопила:
Пусть бы гадина сглодала —
Не москаль поганый!
Ой, дитя мое родное,
Цветик мой румяный!
Точно ягодку, как пташку
Нежила, растила —
На беду, знать… Так-то, дочка,
Мне ты отплатила!
Ну, иди же – на чужбине
Поищи свекрухи,
Если слушать не хотела
Матери-старухи!
Поищи ее: отыщешь —
Крепко приласкайся!
Будь счастлива меж чужими,
К нам не возвращайся —
Никогда не возвращайся
Из чужого края!
Кто-то мне глаза закроет,
Без тебя, родная?
Кто меня здесь пожалеет
В людях сиротину?
Кто посадит на могиле
Красную калину?
Кто помянет – кто молиться
Будет надо мною?
Ой, ты, дочка дорогая,
Дитятко родное…
Ну, иди ж…»
Благословила:
«Бог с тобой, родная».
И на лавку повалилась,
Будто не живая.
 
 
Встал отец и молвил: «С Богом!
С Богом, сиротина!»
Зарыдала и упала
В ноги Катерина:
«Ты прости меня, родимый,
В чем я согрешила!
Не кляни меня ты бедной.
Если опостыла!»
 
 
«Пусть Господь тебя и люди
Добрые прощают!
Помолись – и в путь-дорогу…
Сердце зла не знает!»
 
 
Еле встала, поклонилась,
Вышла со слезами —
И старик с своей старухой
Стали сиротами.
Вышла в садик, помолилась,
Горсть земли набрала
И на крест ее в мешочке
Крепко навязала.
«Не вернусь, проговорила:
Далеко умру я —
И чужие закопают
В землю мне чужую;
А своя – щепотка эта —
Надо мною ляжет,
И про долю, и про горе
Добрым людям скажет…
Не рассказывай, голубка,
Где б ни схоронили,
Чтобы грешницу по смерти
Люди не бранили!
Ты не скажешь – вот кто скажет,
Кто его родная?
Боже мой, куда я денусь,
Убегу куда я?
Я сама, дитя родное,
Спрячусь под водою,
Ты же грех мой отстрадаешь
В людях сиротою,
Без отца!» Пошла деревней —
Плачет Катерина;
Повязалася платочком
И глядит на сына.
За деревней оглянулась —
Сердце в ней заныло —
Покачала головою
И заголосила.
Стала в поле при дороге,
Словно те березы;
Как роса перед зарею,
Полилися слезы.
Из-за слез из-за горючих
Бела дня не чует,
Только сына обнимает,
Плачет, да целует.
А ребенок, точно ангел,
Ничего не знает:
К груди крохотной ручонкой
Тянется, хватает.
Солнце село; за дубравой
Зорька догорает…
Отвернулась – и в дорогу…
Вот уж чуть мелькает…
На селе еще соседки
Долго толковали,
Но ни мать, ни старый батько
Их уж не слыхали.
 
 
Так-то с ближними на свете
Люди поступают!
Режут, тешатся… иной же
Сам себя терзает.
А за что? Господь их знает.
Свет, кажись, широкой,
А в нем места не отыщет
Странник одинокой.
Одному отмерит доля
С краю и до краю;
А другому лишь оставит
То, где закопают.
Где ж те люди, где ж те братья,
С кем мы так желали
Жить, кого любить сбирались?
Сгинули, пропали!
Есть на свете доля —
С кем она спозналась?
Есть на свете воля —
Да кому досталась?
Есть на свете люди —
Золотом сияют,
Кажется, чего бы —
Долюшки не знают.
Ни доли, ни воли!
Кафтан надевают
С кручиной, а плакать —
Так стыд запрещает.
Золото возьмите,
Будьте им богаты,
Мне же – дайте слезы
Выплакать утраты.
Затоплю недолю
Частыми слезами,
Затопчу неволю
Босыми ногами!
Тогда я богатый,
Тогда я довольный —
Как сердце взыграет.
Касаткою вольной.
 

3

 
Стонут совы; спит дуброва;
Звездочки сияют;
По окраинам дороги
Суслики играют.
Люди добрые уснули:
Каждого стомило
Или счастье, или слезы —
Ночка все покрыла.
Всех покрыла, словно деток
Мать, когда уснули…
Где ж уснула Катерина:
В хате ли, в лесу ли?
Сына в поле, под копною,
Тешит, забавляет,
Аль в лесу из-за колоды
Волка выживает?
Пропадайте, чорны брови!
Лучше не родиться,
Чем такой бедою в жизни
Из-за вас платиться.
Что-то дальше повстречает?
Тяжко будет, тяжко.
Зной, пески, чужие люди
Ждут тебя, бедняжка!
Встретит стужа; но желанный
Встретит ли – кто знает:
Приласкает ли бедняжку,
Нет ли – все бывает!
Нет! С ним девица забудет
Зной, пески, кручину:
Он, как мать, как брат, приветом
Встретит Катерину.
 
 
Все увидим, все услышим!
А пока немного
Отдохнем, да порасспросим
На Москву дорогу.
Дальний путь! Дорогу эту
Знаю, братцы, знаю!
Даже сердце замирает,
Как припоминаю.
Вымерял и я когда-то —
Чтоб ее не мерить!
Рассказал бы я про горе,
Только не поверят!
Скажут: «Лжет он!» – да и станут
За глаза порочить:
«Вишь рассказывает сказки,
Да людей морочит!»
 
 
Правда, братцы, ваша правда!
Для чего пред вами
Стану горе да кручину
Выливать слезами?
Знать, печали да заботы
Каждому не диво…
Ну их к бесу!.. Лучше дайте
Трубку да огниво,
Чтобы, знаете, родные
Дома не крушились.
Что рассказывать про беды!
Разве, чтоб приснились!
Ну их к бесу! Лучше взглянем,
Что-то, той порою,
Сталось с нашей Катериной,
С малым сиротою.
За Днепром, дорогой в Киев,
Идут темным бором
Чумаки, родную песню
Распевая хором.
Ввстречу им идет молодка:
Видно, с богомолья.
Что ж глаза у ней припухли?
Али от бездолья?
В свитке худенькой, в заплатах,
В лаптях и с клюкою;
На руках ее ребенок,
Узел за спиною,
Повстречалась с чумаками,
Мальчика прикрыла.
«Как в Москву пройти мне, братцы?»
Их она спросила.
 
 
– «Прямо, прямо, молодица!
А куда дорога?»
 
 
– «Да в Москву иду. Подайте
Бедной, ради Бога!»
Дали грош ей. Задрожала:
Тяжко брать ей, тяжко!
И зачем ей?.. А ребенок?
Жаль его бедняжки!
Зарыдала, поплелася;
В Броварах немного
Отдохнула, да купила
Пряник на дорогу.
Долго, долго, горемыка
Шла, разузнавала…
А случалось – под забором
С сыном ночевала.
 
 
Видите ль, на что ей очи пригодились:
Чтоб из них рекою слезы лились, лились.
Слушайте и кайтесь, красные девицы,
Чтоб не довелося плакать и томиться.
Чтоб не довелося мужа на чужбине
Вам искать, как нашей бедной Катерине.
 
 
Тогда не пытайтесь разведать, узнать.
За что не пускают в избу ночевать!
Не пытайтеся разведать —
Люди ведь не знают:
Тех, кого Господь карает,
И они карают….
Люди гнутся, точно лозы,
Ветер чуть повеет.
Солнце светит сиротине – Светит, да не греет…
Люди б солнце заступили,
Если б можно было,
Чтобы сирым не светило,
Слезы не сушило.
А за что, за что не знает
Бедная отрады?
Чем она не угодила?
Что им, людям, надо?
Чтобы плакала!.. Не плачь же,
Сердце-Катерина!
Пусть не видят слез тех люди!
Прочь змея-кручина!
А чтоб личико не блекло
С черными бровями,
До зари в лесу дремучем
Вымойся слезами.
И никто тогда бедняжку
Лихом не помянет;
А пока струятся слезы,
Сердцу легче станет.
Но не лучше ль нам вернуться
К нашей Катерине
И взглянуть, как ей живется,
Круглой сиротине.
Под плетнями ночевала,
На заре вставала —
И так шла все дальше, дальше…
Глядь – зима настала,
Свищет ветер, стонет вьюга,
А она в убогой
Свитке и лаптях плетется
Снежною дорогой.
Чуть ступает… Вдруг мелькнуло!
Глянула – бледнеет:
Москали идут дорогой….
Горе! сердце млеет!..
Повстречала. «Не слыхали ль —
Говорит – случаем,
Где Иван мой чернобровый?»
Те ей: «Знать не знаем!»
И, как водится, солдаты
Шутят да смеются:
«Ай да баба! Ай да наши!
Всюду доберутся!»
Посмотрела Катерина:
«Ох, ты доля, доля!..
Ты не плачь, мой горемычный!
Видно, Божья воля!..
Побреду – ходила больше…
Может и найду я:
Передам тебя, голубчик,
А сама умру я».
 
 
Воет вьюга, стонет вьюга,
Но полю гуляет.
Катерина среди поля
Слезы проливает.
Уходилась злая вьюга —
Еле повевала…
Все бы плакала бедняжка,
Только слез не стало.
Посмотрела на ребенка:
Политый слезою,
Рдеет крошка, как цветочек
Утром под росою.
Усмехнулась Катерина,
Горько усмехнулась:
Возле сердца лютым змеем
Горе шевельнулось.
Осмотрелась Катерина,
Видит – лес чернеет,
А под лесом, у дороги,
Огонек светлеет.
 
 
«Ну пойдем же, может, пустят
В хату нас с тобою;
А не пустят – заночуем
В поле, под межою;
Под избою заночуем —
Места нам достанет…
Где-то будешь ночевать ты,
Как меня не станет?
Ты с собаками дружися —
Право, лучше будет!
Если злые – покусают…
Все же не осудят…
С ними есть и пить придется
Моему Ивану…
Ох, ты доля, моя доля!
Что я делать стану?»
 

4

 
Свищет ветер, стонет вьюга;
По лесу завыло;
Словно море, белым снегом
Поле обложило.
Из избы лесничий вышел;
Чтоб пройти дозором —
Так куда ты! Зги не видно:
Так и свищет бором.
 
 
– «Эге-ге, какая вьюга!
Нет, тут не до лесу…
Лучше в хату… Что такое?
Э, да ну их к бесу!
Ведь несет же вражья сила,
Будто и за делом.
Как их снегом-то… Никифор,
Глянь-ка – точно в белом».
 
 
– «Москали?.. Да где?.. Да где же?»
 
 
– «Что ты, Бог с тобою!»
 
 
– «Где они, мой голубь сизый?»
 
 
– «Вон идут межою».
 
 
Побежала Катерина,
Вихрем понеслася.
– «Знать Московщина бедняжке
Солоно пришлася!
По ночам – одно и знает —
Москаля все кличет».
 
 
Через пни бежит бедняжка,
Еле-еле дышит.
Добежала… утирает
Слезы рукавами.
Ей навстречу выезжают
Москали рядами.
«Ох, ты доля, моя доля!»
К ним… глядит – узнала:
Впереди всех едет старший.
«Милый!» – закричала:
«Мой Иван, мой ненаглядный!
Что ж ты не вернулся?»
И к нему… хватает стремя…
Старший оглянулся —
И коня в бока толкает.
 
 
«Что ж ты уезжаешь?
Аль забыл меня, желанный?
Аль не распознаешь?
Погляди: я Катерина,
Я твоя, мой милый!
Что ж ты стремя вырываешь
У меня – постылой?»
 
 
А он будто и не видит —
Все коня торопит.
«Посмотри – уж я не плачу»
Катерина вопит:
«Не узнал меня, мой милый?
Посмотри, вглядися:
Я, ей-Богу, Катерина!»
– «Дура, отвяжися!
Прочь безумную! Возьмите!»
 
 
– «Боже! Отказался!
Хочешь бросить Катерину…
А не ты ли клялся?»
 
 
– «Да возьмите ж! Что стоите?»
 
 
– «Как, ты прогоняешь?
Да за что ж, скажи, мой голубь?
На кого оставишь
Катерину, что бывало,
В сад к тебе ходила,
Что тебе малютку-сына,
Скорбная родила?
О, мой сокол ненаглядный!
Ты хоть не гнушайся!
Я твоей батрачкой буду…
Ты ж с другой спознайся,
С целым светом… Я забуду,
Что счастливы были,
От тебя имела сына,
Что меня покрыли…
Стыд-то, стыд-то! И за что мне
Гибнуть бесталанной?
Ты покинь меня, но сына
Не кидай, желанный!
Не покинешь? Не беги же
От меня, мой милый!
Принесу тебе я сына».
 
 
Стремя опустила —
И в избушку. Воротилась,
Обнимает сына,
Неповитый, неодетый,
Плачет сиротина.
 
 
«Посмотри – вот он, желанный!
Где ж ты? – схоронился?
Он уехал… Сына, сына
Бросил, отступился!
Боже мой! Куда я денусь,
Дитятко, с тобою?..
Люди добрые, возьмите
Бедного с собою:
Не гнушайтесь им, родные —
Он, ведь, сиротина!
Ой, возьмите – и отдайте
Старшему за сына,
А не то – и я покину,
Как отец покинул:
Чтоб его не покидала
Горькая судьбина!
Ой, грехом на свет, мой цветик,
Мать тебя родила —
Вырастай же на смех людям!»
(Наземь положила).
«Поищи отца по свету —
Я уж поискала».
И с дороги, как шальная,
В лес – и убежала.
Плачет мальчик… Москали же —
Что им – миновали…
Что ж, и лучше! Да на горе
Люди услыхали.
Вот уж ночь, а Катерина
По лесу блуждает,
Проклинает долю злую,
Стонет и рыдает.
Но вот вышла на поляну,
Глянула – спустилась
Вниз, к пруду, взглянула в прорубь
И остановилась.
 
 
«Упокой, Господь, мне душу,
Вы ж – примите тело,
Воды темные!» – и в прорубь….
Только зашумело
Подо льдом.
 
 
Нашла бедняжка
То, чего искала.
Прошумел, пронесся ветер —
И следа не стало.
То не ветер, то не буйный,
Что дубы ломает;
То не горе, что родная
Рано умирает;
Та семья не стала сирой,
Что похоронила
Мать свою: у ней остались
Имя и могила.
Насмеются злые люди —
Сироту осудят:
Выльет слезы на могилу,
Горе позабудет.
А тому, тому на свете,
Что тому осталось,
Кто отца в глаза не видел,
Мать же отказалась?
Что безродному осталось?
Люди злы и строги!
Ни родни, ни теплой хаты…
Труд, пески, дороги…
Брови, личико – на диво.
Что в них? Чтоб узнали!
Расцветила, не укрыла…
Лучше б полиняли!
 

5

 
Шел кобзарь в престольный Киев,
Шел – и сел дорогой.
С ним вожак. Он весь обвешан
Сумками, убогой.
Мальчуган прилег – и дремлет,
Дремлет, засыпает;
А кобзарь-слепец «Исуса»
Тихо напевает.
Подают – кто грош, кто хлеба
Край – никто не минет:
Всяк – слепому, а молодка —
Та малютке кинет.
«И босой-то он, и голый!»
Думает молодка:
Есть краса, да нету счастья,
Потому – сиротка!»
Экипаж, дорогой в Киев,
Едет шестернею.
В экипаже едет барин
С молодой женою.
Едет – вдруг остановился:
Взвились клубы пыли.
Подбежал Ивась: в окошко
Крошку поманили.
Бросив грош, она малюткой
Бедным занялася.
Барин глянул – отвернулся:
Он узнал Ивася!
Он узнал собольи брови
И сокольи очи;
Он узнал в малютке сына,
Да признать – нет мочи.
– «Как зовут тебя?» – «Ивасем!»
«Прелесть?» – проронила….
Пыль взвилась из-под дормеза
И малютку скрыла.
Бедняки сочли подачку,
Помолились Богу,
Помолились и пустились
Снова в путь-дорогу.
 

Н. В. Гербель