– Почему детей?
Кястас, не отрывая взгляда от пустоты, тускло заучено ответил:
– В конфликтной ситуации всегда в первую очередь следует нейтрализовать самого непредсказуемого противника. Того, чью реакцию не можешь рассчитать.
Наливать на ощупь было не слишком удобно, но офицер справился. Так же, не глядя, спросил сам:
– А ты действительно отдал бы им местного?
– Восемь стрелков, почти все уже готовы стрелять, против двоих моих и ещё двоих, о которых я ничего не знаю? А на другой чаше весов – возможность увести всех наших и забрать то, за чем пришли? Конечно, – Демон отпил из бокала, вдумчиво разжевал поднятый из тарелки Потёмкинаса кусок ветчины и добавил. – Нам доводилось бывать страхующими на взрослых стрелках. В такие моменты мне очень не хотелось, чтобы в меня или в моих братьев стреляли.
Огнев залпом допил, налил себе ещё, долил Кястасу. Помолчали.
– Что у вас вообще произошло? – больше всего на свете Кястас хотел не говорить о событиях прошлой ночи. Тем более, что о них ещё сказать? – По нашим базам получается так: раз – ты уезжаешь в Вильнюс, твои «Дворняги» входит в семью Психа – Коврова, паневежский «Экранас», за который начинает выступать твой брат, попадает под внимание налоговиков. Два – ты всё ещё в Вильнюсе, «Дворняги» откололись от империи и старательно легализуются, «Экранас» банкротировал, Миха Шмель пропал и только годы спустя стал всплывать в разных наркодиспансерах. Что между? – обрывая открывшего было рот Демона, быстро добавил. – Только не спрашивай: «Не для протокола»? Въебу.
Демон, которому тоже нечего было добавить о вчерашнем – все значимые слова прозвучали пулями, неохотно усмехнулся.
– Хорошо, не спрашиваю… Хорошо… На самом деле, всё немножко не так происходило. Если уж тебе интересно… – Демон взял с тарелки персик, поднялся со стула и начал расхаживать перед Костью. – В конце девяностых уже никакой империи Психа по сути не было – Владимир Александрович прекрасно понимал, что время дикого криминала закончилось и в Литве, и в Паневежисе в частности, и сам первый всерьёз озаботился переводом активов в «белый бизнес». Ну, в «серый», если быть совсем честными. К тому же, Феникс понемногу оперялся…
– Сын? Сергей Ковров?
– Серёженька, он самый. Мы с ним сверстники, учились даже в одном здании в одной параллели – школа-интернат для трудных подростков, к которой мы были приписаны, арендовала корпус у паневежской школы для русскоговорящих. Были приписаны, но по факту с двенадцати лет жили на улице и с того самого времени ходили под Психом. Отдельный полноценный отряд, пусть и малолетки. Феникса же папа, естественно, не хотел во всю эту бандитскую романтику пускать, а Серёжа, опять же, естественно, туда тянулся, нам завидовал и, думаю, ревновал к нам. До сих пор очень сильно «Дворняг» не любит, хоть и вышло так, что стал полноценным наследником «империи» – со всеми бизнесами Психа: и «серым», и «белым», и «чёрным». Впрочем, я его понимаю – у него есть полное право нас не любить…
Демон на секунду остановился у стола, отложил измятый потёкший плод и отпил из бокала.
– У нас был чёткий план. Пока учимся – строим фундамент: стабильный доход, стартовый капитал для каждого, кто за своей мечтой решится идти. Миху, после школы, посылаем в Америку – для этого его с четырнадцати лет вписывали в профессиональный спорт, снимаем нарезки, рассылаем – куда найдём… «Экранас», вон, подогревали чтобы ему засветиться помогли… Кстати, не знал, что у них из-за этого потом проблемы были. В общем, крутимся до окончания школы, потом оставляем всю эту хуйню позади – и живём счастливо. Владимир Александрович, кстати, был «за», мы нашу часть бизнеса у него на мое восемнадцатилетие полюбовно выкупили и очень хорошо распрощались. Серёженька, правда, до сих пор считает, что мы его папу ограбили как Раскольников – старуху, и весь наш бизнес – ему принадлежать должен, но это пустое…
Огнев вернулся за стол, обтёр руки салфеткой, промокнул ей вокруг персика взял с блюда мандарин. Подрбросил.
– В общем, и наша легализация, и распад «бригады» Психа – это всё естественные процессы, вписанные в долгосрочную стратегию развития. Не было такого: раз – и… Просто совпало, что бессмысленный и беспощадный бунт Шмеля пришёлся как раз на этот период.
Демон замолчал, и теперь уже Кястас налил обоим.
– На самом деле, всё тривиально до зевоты. Я поступил в универ, уехал. Миха и раньше комплексовал жутко – никак я не мог ему объяснить, что мы его по возможности не пачкаем для его же блага. Оберегаем, не отвергаем. А как меня рядом не стало – вообще паника началась у ребёнка, что остальные братья его только в память обо мне терпят, а сам он никому не нужен и всем только мешает. Вот и решил мой Шмель на этой волне всем всё доказать и свою «варку» «замутить». Смешно, на самом деле… – при этом Демон грустно поморщился. – «Дворняги» на тот момент – вполне серьёзная организация, авторитетные пацаны, «старшие» для половины районов, без пяти минут солидные предприниматели – а Миха начал с гопотой в подворотнях дурью барыжить. Дебил, правда. Хотя, конечно, главный дебил – я. «Всю хуйню оставляем в детстве»… Вместо того, чтобы сразу самому приехать – попросил Балу разобраться, поговорить со Шмелём, поправить… Не знаю, удалось бы мне достучаться, но у меня хоть шанс был – кровный брат, родной, старший. Балу не удалось. Шмель после того разговора еще больше со своим отребьем сошёлся, да ещё и сам баловаться начал. Причём – всем сразу, идиот. Ну и подсел.
Демон залпом опустошил содержимое бокала, вытер губы ладонью. Кястас слушал.
– Дальше – просто. Миха пропал где-то в притонах, я приехал в Паневежис, пробил несколько бошек, разнёс несколько клубов, нашёл Миху, сдал его на лечение, уехал. Старшие этого молодёжного движения юных химиков, в которое Шмель вписался, предъявили Психу, хотя тот не при делах был вообще. Псих на нас стрелу переводить не стал, вписался, возможно не зря Серёжа боялся, что он в нас сыновей видит… Его вальнули. Резко возмужал Феникс, взлетел, взял дела в свои руки – и устроил вендетту всем и вся. С «Дворнягами» до сих пор воюет с переменным успехом. Я в Паневеж с того раза больше не ездил. Миша окончательно так и не оправился, братья за ним следят, чтобы с голоду не сдох хотя бы… И, оказывается, мы ещё и в кончине «Экранаса» виноваты, спасибо, что сказал…
Поднявшись из-за стола, Демон резко вернул мандарин на тарелку и стремительно вышел из зала. Кястас выпил, посмотрел на оставленную Огневым пропитавшуюся оранжевым соком персика салфетку. Вздохнул. Достал из кармана скомканную такую же, развернул и положил на стол. На салфетке лежал подобранный прошлой ночью окурок. Кястас снова выпил. Бутылка пустела.
* * *
Миха проснулся оттого, что свело ногу. Потянулся к ней – и упал. Кресло, на котором он спал, перевернулось и упало следом, накрыв Шмеля. Уже готовый громко выругаться, вспомнил и вовремя перешёл на беззвучное бормотание. Её зовут Изабель. Он её спас. У неё есть право на счастье.
Боль от падения и сведённых мышц, если не прошла, то потеряла значение. Шмель тихо поднялся и подошёл к гостиничной кровати. Изабель спала. Сон не хуже косметической ватки прошёлся по её лицу, смыв порочную грязь улиц, подчеркнув, проявив, высветив ещё больше то, что Миха и так разглядел в переулке. Девочка. Маленькая. Хочет уюта. Хочет покоя. Может быть – сказку на ночь.
Черные волосы разметались, подпухли веки на смуглом лице, губы, даже во сне, нервно дрожат. Сколько ей? Двенадцать, тринадцать? Миха в таком возрасте уже несколько лет жил на улице. Знал улицу. Был частью улицы. С какого возраста часть улицы – она? Сколько улицы прошло сквозь неё? Сколько улиц? Нервной дрожью по лбу Шмеля пробежало осознание того, что он, по сравнению с этой девочкой, всё-таки имел детство. Странное детство. Сложное детство. Уродливое детство. Детство. Счастливое – с братьями и мячом. Чёрт, игра!
Посмотрел на часы. Посмотрел на девочку, убедился, что она всё ещё спит. Нашёл пульт от телевизора, включил, убрав звук. Внук зажигал.
В дверь постучали. Открыл. На слегка опухшем лице Макса лежала осторожная улыбка:
– Малыш, малыш, – Макс не очень успешно изображал детский голос, – как же ты нас напугал!
Быстрый удар без замаха Макс легко отразил низким блоком.
– Не Балу, конечно, но голыми руками меня тоже не возьмёшь, – весело подмигнул Михе. – Ты как, Шмель?
Миха прикрыл дверь. Попытался собраться с мыслями.
– Не знаю. Мне просто кажется – так надо. Вы извините, что вас втянул…
Макс рассмеялся:
– Хорош извиняться, Миха. Учудил ты, конечно, но хоть в этот раз не по дури… Ну, по дури, но другой… – Повилас запутался и махнул рукой. – Короче, не извиняйся. Как девчонка? Что с ней?
– Спит. Не знаю… Пусть пока спит?..
– Пусть спит, – Макс легко согласился. – Не знаешь, как у наших дела?
Миха открыл дверь и жестом пригласил друга в номер.
* * *
Вернувшихся после игры атлетов встретили аплодисменты устроившихся на диванчиках в вестибюле Макса и Балу:
– Круто играли, пацаны! Реально, забейте на результат – очень круто играли! Пуэрто-Рико послезавтра порвём без вариантов вообще!
– Пуэрто-Рико? – переспросил Лиздейка. Подходя к товарищам, Микщис с Балтушайтисом синхронно кивнули.
– Они Греции на двенадцать очков уступили и теперь на нас выходят. Мы смотрели игру, пока вас ждали… – Микщис, похлопывая спортсменов по плечам, втиснулся в компанию, отделяя Кишкиса с Андрюкенасом от остальных. – Заяц, Уж, давайте пошепчемся, как только у вас время будет – есть базар.
Условились встретить тут же в фойе через полчаса – сорок минут.
– А где остальные?
– Стресс снимают, – уклончиво ответил Макс. Вайдас добавил:
– Мы все, без вопросов, козлы и вас подставили, но вы зла не держите… Ночка у нас реально та ещё была…
Несвойственные паневежскому говору извиняющиеся нотки не защитили – Толстый их бездушно проигнорировал.
– Пьют?
– Кость пьёт, – Макс неопределенно махнул в сторону бара. – Демон бесится, бегает из качалки в бар, из бара – в номера, из номера – в качу… Давно его таким не видел… – Макс неожиданно рассмеялся.
– А что с Михаилом? – спросил Жильвинас и ему ответил Балу:
– Вот, насчёт него мы с вами и хотим поболтать. Есть тема.
– Тема! – паневежцам всё-таки удалось вызвать эмоции у тренера, но это были не те эмоции. – В том и проблема, что у вас постоянно у всех есть тема! Играть они приехали..
Толстый обвёл взглядом холл. Спортсмены молчали. «Дворняги» покорно терпели гнев тренера, а вернувшиеся с игры – просто устали. Довидас повернулся к Лиздейке.
– Короче, детка. Завтра в полдесятого – тренировка в гостиничном зале. Кого утром не увижу – играть больше не выпущу, и плевать я на всё хотел. Всё, – не прощаясь, Довидас ушёл в номер. Разбрелись в разные стороны и остальные. Оставшийся в фойе К-1 беспомощно посмотрел на паневежцев:
– Что у вас всё-таки случилось?
– Отдыхай, Каролис, – Балу в ответ обнял менеджера за плечи. – Завтра тренировка, тебе ещё всех обойти, предупредить… Отдохни пока, выпей сока…
– Ты, кстати, заслужил! Отыграл – нереально! – подхватил Микщис, приобнимая Лиздейку с другого бока. – Реально тебе говорю! Я теперь не знаю, как мне эту форму надевать, чтобы тебя не опозорить… Так что, реально – с почином! Как ощущения?
Кястас вздохнул. Выдохнул. Облизал губы.
– А… По правде говоря, восхитительные! Спасибо вам, мужики, что не вышли! – и, улыбаясь, пошёл за соком.
Неопалимая Купина
Здравствуй, дорогая. Интересно, смотришь ли ты наши игры? И, если смотришь – нравится ли тебе наша игра? Ты всегда была самым строгим нашим фанатом и самым верным нашим критиком. Интересно, что-то изменилось?
Матч с Нигерией был особенным. Не в плане развития самой игры – хотя и это, наверное, тоже. Именно в плане переплетения всего: Святого Духа, духа игры, поиска смысла, поиска света, прозрения, Случайности, которая один из псевдонимов Господа – всего… Я не играл сам – Игра вела меня. Я это, возможно, слишком часто повторяю, но так есть. Особенно в этот раз. При этом я чувствовал и духовный свет, исходящий от некоторых моих товарищей. Да, духовный свет во время баскетбольного матча – я прямо вижу, как ты иронично улыбаешься. И, тем не менее.
Было ли это связано с самой игрой? И да, и нет. Помогло ли нам всё это в самой игре? И нет, и да. Сделал ли каждый из них – с Божьей помощью – большой шаг вперёд, к Свету? Да, безусловно. Даже если со стороны шаг этот кажется чем угодно, но не движением к свету; чему угодно кроме духовного роста – не нам судить отношения Господа с каждой из его тварей.
Вообще, никогда так ярко не видны все, даже самые мельчайшие, искорки, как в кромешной тьме поздней ночи. Мы встретили здесь подвижника. Здесь, в месте, где у людей с детства отнимают тепло и надежду, накладывая проклятие вседозволенности, он занимается тем, что отлавливает в ночи детские души и пытается подтолкнуть их к свету. Впрочем, не только детские.
Я писал тебе про одного из моих товарищей – человека с израненной душой, ищущего света и избавления от боли. Он встретил юную попрошайку на улице и вдруг проникся к ней жалостью. Проникся так, что выкрал её у местного криминального барона, она ему принадлежала…. Да, такие здесь нравы. Да, в такой баскетбол мы играем здесь. Кстати, именно из-за этой истории, если ты всё-таки нас смотришь, мы играли таким странным составом и именно с этой историей, мне кажется, связан духовный подъём моих товарищей.
После игры двое друзей этого моего товарища, помогавших в его предприятии, подошли к нам с Андреем. Пока мы играли – они пытались найти выход для своего друга и создания, что он спас. Они вспомнили о подвижнике и позвали нас поговорить с ним. Андрея, в основном – его навыки разговорного английского были им нужнее моих навыков смиренного сопереживания; но я, конечно, пошёл с ними. Мы только что вернулись с этой встречи. Армандо, так на самом деле зовут подвижника, с радостью согласился взять девочку под свою опеку. Что, впрочем, не удивительно. Удивительно, как мои товарищи по команде, суровые мужчины, почти кичащиеся своей причастностью ко тьме, почувствовали, что именно он с его ласковым светом нужен этой девочке, что именно он может ей помочь. Удивительно, как встреча с ним, тронула даже их заматеревшие взрослые души. И удивительно, что изначально именно они нашли его, случайно на него наткнулись – что это, как не присутствие направляющего перста Божьего?
Жильвинас отодвинул ноутбук. Перекрестился и приступил к молитве. В письме он не рассказал, что ради спасения этой девочки его друзья, по-видимому, переступили какую-то страшную черту: они не говорили об этом, но уж слишком упрямо уходили от любых упоминаний о событиях минувшей ночи. Он не писал о том, что девочка-попрошайка – наркоманка и проститутка, что сейчас в комнате Михаила она попеременно то извергает на него потоки непонятной брани, то ластится и недвусмысленно предлагает себя в обмен на наркотик. Кидается на него, пытаясь расцарапать лицо, но жмется к нему и прячется за него, когда в номер заходит кто-то ещё. Не стал упоминать и того, что сказал Армандо о будущем девочки. С давних пор Жильвинас был кристально искренен и с Викторией, и с Богом – но последнему пока ещё он мог рассказать больше.
* * *
На тренировку дисциплинированно спустились полным составом. Хмурый немногословный Довидас сначала послал атлетов наматывать круги по периметру зала, потом разделил на пятерки, с одним общим запасным, и объявил разминочную игру. Но уже через три минуты после её начала, хлопнул, требуя всеобщего внимания, в ладоши:
– Слушайте, я не знаю, что у вас у всех за темы-проблемы и знать не хочу. Плевать! Мы собрались здесь играть в баскетбол, вернуть Олимпиаду Литве! И, заверяю вас, это достижимая цель – мы реально можем это сделать! У нас, как фантастически это ни звучит, что-то получается! Так почему вы старательно пытаетесь это что-то разрушить?.. – Толстый махнул рукой и направился к выходу. Остановился в дверях. – День независимости. Тренируйтесь сами. Или не тренируйтесь. Чисто по-человечески рекомендую размяться в зале, а потом прочистить головы. Я в вас верю. Я – в бар.
* * *
Шмель не спал ночью. Всю ночь в его номере на его постели колыхалось живое пламя безудержной, сбросившей с себя покровы человеческих рамок, страсти – и всю ночь Шмель это пламя пытался тушить. Так, как умел, так, как тушили и его – водой, хлебом, водой, верёвками, водой, короткими, точными, дарующими моменты беспамятства ударами, водой. Иногда в давно отработанную братьями сиситему он вносил что-то своё. Обнимал маленькую испуганную девочку, прижимал к себе, не давая разметаться-разгореться, гладил по волосам, шептал корявые фразы из литовско-испанского разговорника. “Тенер кве есперар, тодо пасара…. Потерпи, будет лучше, я знаю. Терпи. Пашиент, естара биен…”
Когда Изабелла засыпала – коротким, беспокойным сном, но всё же засыпала, – Шмель жадно пил воду сам, обливал себе лицо водой, бил по лицу себя – и не мог, не мог, не мог избавиться от ощущения, что это он сгорает на кровати, и это не он, а Балу, Макс, Фанта, Рич – все они, разом и по очереди – пытаются тушить его. Он оглядывал комнату, отчётливо ощущая на себя тяжелый, полный ненависти взгляд бледного, бешено кусающего губы Демона – и впервые задавался вопросом: кого бешено ненавидел Дима, когда Миха валялся в наркотическом бреду? Только ли Миху? Одного ли Миху? Миху ли? Он оглядывал комнату и искренне удивлялся, никого в ней не обнаруживая.
Иногда ему казалось, что рядом с ним стоит Уж – лучший разыгрывающий подросткового баскетбольного турнира десятилетней давности, почему-то пытающийся сейчас помочь Шмелю. Уж из видений отрешенно перебирал чётки, бормотал молитвы на латыни и размахивал толстым книжным томом с огромным крестом на обложке. Настоящий Уж дважды заходил вечером накануне, но оба раза попадал на особо яркое пламя Изабеллы. Экзорциста, конечно, не изображал, но и поговорить нормально не получилось – Иза не оставляла такой возможности. Только желание помочь было очевидно и даже этого хватало. Демон не заходил вообще.
Под утро приступы ярости Изабеллы стали чередоваться с отчаянными поисками ласки. Она сама жалась к Михе, шептала: «Синьор но ми дехара? Синьор нунча ми дехара…» Шмель раскодировал фразу с помощью разговорника: «Господин не бросит меня»… Бледный, кусал губы, облизывал пересохшие – и отвечал тихо, но твёрдо: «Нет, не бросит. Спи. Синор но дихара. Я но дихара. Миша… Михаил… Шмель…»
– Ми-ка-эль… – сладко протягивала Изабелла, доверчиво притираясь к боку Шмеля, – Симель… Симель микере?
Эти «микере» – «хочешь меня» Шмель слышал этой ночью также часто как «де хари» – «отпусти» и «одио» – «ненавижу»; принимал их спокойно, как всполохи пламени, и терпеливо тушил их, пережидая.. Но сейчас, под утро, это «микере» звучало иначе – искренне и как-то очень чисто. Миха кусал губы, крепче прижимал к плечу Изабеллу и лежал, путая пробивающиеся из-за штор лучи рассвета с тяжелым взглядом Демона.
Когда раздался вызывающий его на тренировку стук в дверь, Изабелла спала. Шмель оделся, ополоснул лицо, взял разговорник, усмехнулся, представив как им, а не Библией орудует изгоняющий демонов Жильвинас, составил записку. «No te vayas. Esperame. Por favor». «Не уходи. Подожди меня. Пожалуйста».
По дороге в спортзал на подвальном этаже, Макс с Балу успокаивали: мол, всё путем, Шмелёныш, есть план, как спасти твою заблудшую козочку, они вместе с Зайцем и Ужом всё придумали. Кстати, знаешь, как перевезти через реку змею, зайца и медведя, так чтобы они не разбежались и никто никого не покусал? Дать им баскетбольный мяч! Правда, прикол? Макс придумал…
После ухода Толстого, подошли к Жильвинасу – ну, священник, рассказывай, как будем детские души спасать. Священник рассказал: про сказочника-фонарщика, про его готовность помочь, про то, что можно хоть сейчас Изабеллу к нему отвести… Под конец, несмотря на неодобрительный, если не угрожающий, взгляд «Дворняг», добавил:
– Но, Миша, тебе нужно знать… Армандо считает, что на настоящее спасение шансов у неё немного. От зависимости он её вылечит, хотя бы временно, и дом даст, и, конечно, всё в руках Божьих, но… Он считает, что, скорее всего, нет здесь другого пути для девочек вроде неё, и мы можем приостановить её падение, но не прекратить его. Хотя, конечно, Бог милостив и идёт навстречу тем, кто творит угодное Ему…
Угодное Богу… Миха не дал ответа. Не стал и оставаться на продолжение тренировки. Отмахнулся от Балу с Максом, встретился взглядом с так и не подошедшему к нему Демоном и поспешил в номер. Изабелла ждала. Когда Шмель вошёл, она сидела на кровати, листая с задумчивой улыбкой разговорник. Повернулась к нему. Улыбнулась ему.
– Я дождалась. Не хочу уходить от тебя. Ши-мель останется? Ши-мель хочет быть со мной?
Стремительно подошёл к ней, стремительно обнял, поцеловал её. Угодное Богу…
– Обвенчай нас, – час спустя большая часть игроков сборной Литвы по баскетболу всё ещё оставалась в спортзале. Ушли Римлянин с Коксом, ушёл Кость. AWP с Внуком устроили конкурс дальних бросков, остальные на противоположном кольце играли в «кузнечика». Вошедший Шмель подождал, пока мяч попадёт в кольцо, и забросивший без отскока от пола, Заяц благополучно перескочит «сгораемые» тринадцать очков, и тогда заявил:
– Обвенчай нас.
Заяц, готовившийся бросать с линии штрафных, аккуратно положил мяч на пол. Синхронно присели на корточки Балу с Максом. Под кольцом, тремя вершинами треугольника остались Уж, Шмель и Демон.
– Обвенчай нас. Ты можешь.
– Шмель…
– Дима, не лезь!
– Шмель, ты сейчас какую-то ерунду придумал. Сказал бы “как всегда”, но это круче чем всегда. Сколько ей, десять?
– Тринадцать. Дима, пожалуйста, не лезь. Я знаю, что делаю.
Не мешая братьям выяснять отношения, как будто даже и не замечая их, беззвучно шевелящий губами Уж отошёл к стене. Демон тихо переспросил:
– Ты знаешь, что делаешь? Что же ты делаешь, брат?
При слове «брат», голова Шмеля дёрнулась. Шмель поднял лежащий у ног Зайца мяч – Заяц благоразумно отошёл в сторону.
– Отдаю долги, брат, – бросил мяч Демону, машинально отшагнул назад, за трёхочковую дугу, принял мяч. – Перед тобой, но раз ты слишком горд, чтобы принять их от меня, то, видимо, ей.
Шмель бросил, проследил как мяч залетел в корзину.
– Или Богу.
Мяч покатился по полу. Балу сделал движение чтобы поднять его, но Демон оказался быстрее. Перебросил Шмелю.
– Хочу заслужить прощение, – Шмель принял мяч и аккуратно повёл вдоль линии. – Не твоё, ты слишком высокомерен, чтобы простить меня, брат… – бросил из правого угла, сразу же понял, что не попал, побежал, забрал подбор из рук не успевшего подставить спину Демона, повторил бросок. – Хотя бы своё…
Демон, снова начав покусывать губы, вернул мяч вышедшему на периметр Михе. Тот продолжил.
– Обрести достоинство. Опять – не в твоих глазах, ты слишком жаден, чтобы считать достойными хоть кого-то из братьев, мы все никто перед тобой. И даже не в их глазах. В своих.
Шмель побежал на кольцо, но в последний момент Демон подставил руку, перехватывая мяч. Развернулся к кольцу, проследил как по инерции пролетает дальше брат, забросил в кольцо. Взял мяч, ушёл за линию. Посмотрел на оправившегося после падения Шмеля:.
– Защищайся.
«Дворняги» выпрямились в полный рост.
– Пятихатка на Демона, – шепнул Балу. Макс покачал головой:
– Шмель, по-любому.
Вместе с оказавшимся рядом с ними Андреем отошли на край площадки. Подтянулись Пранас и Ромас. Только Жильвинас, продолжая шевелить губами, остался стоять сам по себе, но и его глаза, осознанно или нет, следили за движением мяча. После разбитого на первые три владения монолога Шмеля и короткого, словно плевок, ответа Демона играли молча. Играли сосредоточенно. Огнев старший плохо попадал, но отрабатывал в защите, Шмель старательно забирал все подборы и раскачивал брата причудливыми узорами ведения. При счёте 19:18 Демон вернул мяч забившему девятнадцатое очко Шмелю и прилип к брату, так, что между ними не осталось и двух сантиметров.
– Ты её хоть немного знаешь? Ты готов жить с ней? Ты вообще готов любить?
Шмель прыгнул с отклонением назад и выбросил мяч. Оба брата не отводили глаз друг с друга. Откуда-то со стороны донесся голос Макса:
– И пятьсот евро переходит в карман общепризнанного гения спортивных ставок! Уверенная победа Шмеля! Ура!
Дмитрий, пристально глядя в глаза Михаилу, кивнул:
– Хорошая игра.
Резко замахнулся, неуверенно хлопнул Миху по плечу и вышел из зала. Шмель зачарованно потёр место, куда секунду назад легла ладонь брата.
– Хорошо. Если ты не передумаешь и она согласна – я, кажется, могу это сделать. Я обвенчаю вас.
* * *
Возвращаясь с тренировки наткнулись на расположившихся в холле на диванчике Лиздейку с Мигелем. На столе перед мужчинами лежала раскрытая местная газета.
– Мигель говорит, нас во врагов местного населения записали. Журналисты утверждают, что мы специально Нигерии проиграли, чтобы она, а не Венесуэла, в четвертьфинал вышла, – сообщил команде менеджер. Кишкис, не игравший на последних владениях, хмыкнул:
– А что? Мне тоже со скамьи так показалось… Жильвинас, признавайся – правы журналисты? Вы нарочно под противника легли?
– Ты же видел как Артурчик данк смазал? Конечно, такое только специально возможно… – подыграл Уж, поднимая со стола газету. С улыбкой рассмотрел сделанную на финальных секундах фотографию прыгающего на кольцо Римлянина, закрыл газету, и, откладывая её, зацепился взглядом за заголовок на главной. Показал переводчику. – Мигель, а что тут пишут? Переведи, пожалуйста?
– «Ученые уверены: найден бозон Хиггса!», – послушно перевёл Мигель. Пробежал глазами текст. – Про физику что-то… Всё перевести?
Ошеломлённый Уж покачал головой:
– Спасибо, я потом сам почитаю об этом… Я, пожалуй, пойду…
– Жильвинас, с тобой всё хорошо?
– Да, отлично, на самом деле… Чудесно просто!
Задумчиво глядя в спину удаляющемуся другу, осведомленный о его интересах Кишкис, пояснил для всех:
– Открыли «Частицу Бога». Забейте.