– У нас, короче, тут рядом встреча нарисовалась, ну… По поводу световых мечей. В общем, разобрались там, возвращаемся, смотрим – мужик с громадной спортивной сумкой устраивается. Думаем, тоже чем-то барыжит, стало интересно – чем. Ну, блин, не наркоту же они такими объемами закладывают, совсем абсурд же. А он, короче, ленточки из сумки достает и плетет из них… Вот это вот. Так, на расслабоне, как будто так и надо – мы прям прихуели… Интересно, правда?
Завороженные светом фонарей и игрой расходящихся от них теней Андрей с Жильвинасом молчали. Игра светотени посреди ночи в тёмном неосвещенном парке. Бумажные фонарики и джедайские мечи. Литва, Англия, Венесуэла. Ужи, зайцы, шмели и демоны. Звенящая тишина вдруг взрывающаяся стуком баскетбольного мяча об асфальт. Черные полосы тормозного пути и белая меловая разметка трехочковой зоны. Огонь. Свет. Мрак и едва проглядывающиеся звёзды. Догорающая под пристальным взглядом спичка, падающий на неё баскетбольный мяч, стоящие друг против друга Уж с Зайцем, они же, летящие в самолете из Литвы в Венесуэлу с пересадками, чтобы, вдруг, сбросив рясы и фабричные халаты играть в баскетбол в неосвещенном ночном парке Венесуэлы при свете бумажных фонарей, развешанных странным местным жителем, барыжащим наркотой…
– Ну, так как вам?
Заяц закашлялся, Уж, вздрогнув, перекрестился и повернулся к ожидающим их реакции «Дворнягам».
– Спасибо, – шепотом. Андрей, соглашаясь с Жильвинасом, кивнул, потом потряс головой. Ещё раз прочистив горло, направился к фонарщику.
– Извините, вы… – он замялся, подбирая английские слова, но достойной формулировки не нашёл. – Вы – ночной аниматор?
Венесуэлец повернулся к Андрею и подтянувшимся к нему остальным.
– Нет, я – врач. А вы туристы?
– Спортсмены.
– Вот как… – он добродушно улыбнулся, рассматривая компанию. – Добро пожаловать в Венесуэлу, в любом случае! Каким спортом занимаетесь?
– Баскетболом, на предолимпийский турнир приехали, – Заяц постарался улыбнуться в ответ. Венесуэлец задумчиво кивнул:
– Давно профессиональных баскетболистов не встречал…
– Давно? – Заяц удивился выбору слов, отметив про себя, что на английском странный доктор разговаривает очень прилично, не задумываясь. – А раньше доводилось?
В ответ мужчина весело рассмеялся, но вдруг, резко посерьёзнев, спросил:
– А что вы тут делаете ночью одни? Не хочу показаться негостеприимным, но у нас опасно…
Теперь рассмеялся Заяц:
– Не поверите: мы пришли именно это спросить у вас – что вы тут делаете?
Ночной знакомец обвел глазами площадку и протянулся поправить один из ближайших фонариков.
– Красиво, правда?
– Очень, – подал голос Уж, а остальные синхронно кивнули.
– Я кажется читал что-то про турнир. Нигерия прилетает, Россия, еще кто-то… Вы из России ребята?
– Нет, мы как раз еще кто-то. Литва. А почему?..
– Литва… Простите, никогда не слышал, кажется… Почему спрашиваю? У России был такой замечательный писатель – Достоевский, может, знаете? Он всемирно известен. Так вот, у него в одном из романов была фраза: «Красота спасет мир». А я – врач, моя работа – спасать… Призвание, если хотите…
– Дядя с приветом, понятно, – негромко сказал Макс на литовском, заслужив неодобрительный взгляд Ужа, который, наоборот, казалось, восхитился ответом.
– И как… – он начал, замялся и дернул Зайца: – Спроси его, как получается?
– Мой друг спрашивает – как же у вас получается спасать таким странным способом, – послушно спросил Заяц и неожиданно добавил. – Мой друг, помимо того что спортсмен, ещё в некотором роде священник.
– Надо же, – В свою очередь восхитился венесуэлец и взглянул на группу с новым интересом. – Неожиданно… Но тогда, наверное, он и сам понимает. А второй ваш друг, думаю, сказал, что я не в себе? – спросил с улыбкой. От неловкости Кишкиса спасла шумная компания местных подростков, вдруг ввалившаяся на площадку, явно выбирая краткий путь к какой-то своей цели в хорошо знакомом лабиринте парка. Однако, оказавшись в окружении фонарей, ватага на целых несколько секунд притихла. Наконец, один из них что-то спросил у врача, тот ответил, по-прежнему улыбаясь. Подростки обменялись несколькими репликами между собой, один из них начал что-то ожесточенно доказывать другим, но, казалось, не особенно удачно. Тот, кто заговорил с врачом сначала, снова обратился к нему, видимо, прощаясь и, получив ответ, приветственно взмахнул рукой. Еще какое-то время подростки рассматривали фонари, а потом, вдруг, резко сорвались с места, повернув туда, откуда шли еще несколько минут назад.
– Получается, – шепнул сам себе Уж, а внимательно наблюдавший за группой спортсменов фонарщик согласно кивнул ему. Потом вздохнул:
– И всё-таки, кроме шуток, у нас достаточно опасно. Позвольте, я вас провожу обратно? Где вы остановились?
* * *
Остановились прямо посереди разминочной игры – Толстый, особо не мудрствуя, считал, что игра сама по себе – лучшая тренировка. Остановились вынужденно – сначала зал начал заполняться резко пахнущим пороховым дымом, потом, с задержкой достаточной чтобы спортсмены растерялись, но не такой чтобы они начали паниковать, в зал вбежал Мигель и, размахивая руками, затараторил, перемешивая английскую и испанскую речь. Ничего страшного, как постепенно удалось понять, не произошло – парад, просто парад, подготовка к параду, военная техника, всякое случается, переживать не надо, придумывать – тоже не надо, тренироваться – не надо, зачем таким замечательным спортсменом тренировки вообще, надо возвращаться в отель, да. В отеле тоже можно тренироваться – там в подвале тоже есть баскетбольный зал. Специально для гостей готовили. То есть готовят и вот-вот будет готов, но ещё нет. Скоро. Но в отеле всё равно хорошо, там можно спать, можно смотреть на подготовку к параду из окон и дышать прохладным воздухом из кондиционера, а не дымом, да. Но лучше спать. И есть. И набираться сил. А потренироваться можно будет утром, перед матчем, да? И в отеле зал уже через день будет готов. Через два – максимум. Так же хорошо, да?
Администрация команды в лице Каритиса и Лиздейки в чём-то даже была согласна с переводчиком, да – так хорошо. Тренироваться получалось так себе. То ли акклиматизация так тяжело проходила, то ли ночные шатания некоторых представителей команды не прошли даром, то ли шатания и разброд в команде сказывались – но за игрой своих подопечных тренер и менеджер команды могли наблюдать исключительно с болью. Не выказывали особого удовольствия от процесса и сами баскетболисты. Разыгрывающий в первой пятерке Уж постоянно передерживал мяч, явно витая в каких-то своих мыслях, не слишком обращая внимание ни на комментарии Довидаса, ни на окрики членов команды. Во второй пятерке, наоборот, внимание Демона было полностью отдано розыгрышу, но розыгрышу наперекор всем комбинациям и здравому смыслу, посвященному единственной цели – не дать играющему вместе с ним Шмелю коснуться мяча. Шмель, чуть ли не единственный среди всех, действительно старающийся играть, терял терпение и, хорошо запомнивший сцену в самолете Толстый мрачно готовился к очередному взрыву. Вместо Шмеля взорвались какие-то запасы отсыревшей пиротехники почему-то хранившиеся на спортивной базе, или что там на самом деле нес Мигель, кто его разберет, и посчитав это знаком, Довидас чуть ли не с радостью объявил об экстренном прекращении тренировки. Вряд ли она была на пользу кому-то. Сам как тренер он из неё вынес только одно – если ничего не изменится, Шмелю и Демону придется играть раздельно.
Когда раздался сигнал, Шмель был готов разреветься. Он даже не заметил клубы дыма в зале, не понял, что занятие закончилось преждевременно. Всё, что его сознание вмещало на данный момент, укладывалось в простую короткую фразу: «Демон – урод». Демон – урод, Демон выёбывается, Демон не прав. Не прав совсем, ни разу не прав, разве он прав? Не прав. Миша, например, наоборот, ничего кроме правды не сказал тогда в самолете – правильно? Правильно, значит Миша прав, а Димка – нет. Демону давно уже пора остыть и принять, что всё уже сложилось. Хрен с ним со всем этим – с наркотой, с неудачной попыткой Шмеля доказать свою состоятельность, с уличными баскетболом и ночевками в заброшенных гаражах, с музыкалкой и директрисой со своими шмелёвыми «музыкальными пальцами». Хрен с ним со всем этим, это все уже прошло, оно было и останется таким, как было. Да, Миха лажал. Да, он многократно подводил братьев, подводил брата, он знает. Он знает, ебщик мать! И с наркотой, и до этого, всегда, если уж говорить откровенно, регулярно. Все так. Но он искренне старался исправить. Исправить, исправиться, заслужить. Искренне! И это он тоже знает. И все знают. И все видят. Кроме Демона. Потому что Демон, блядь, святой. Потому что он никогда не ошибался. Потому что все его решения – правильные. Уехать в Вильнюс и оставить Миху, уйти на дело и оставить Миху, уйти из интерната и оставить Миху без музыки…
Чёрт! Обычно Шмель редко вспоминал о своей музыке и ещё реже – рассказывал. Иногда тосковал, иногда, когда задумываясь отпускал руки, те сами по себе рисовали нотные ключи. Однажды, во время очередного периода воздержания, не удержался и купил себе на рынке дешёвую скрипку за пятьдесят выданных братьями в расчёте на неделю литов. Пришёл домой, раскрыл, понял, что всё что сейчас может – это щипать струны. Забросил её под самый потолок на шкаф и больше не доставал. На самом деле Шмель уже давно по-настоящему не вспоминал о своей детской музыкальной карьере. Закрыл. А после самолёта, когда случайно выскочило – не мог уже забыть. Не мог забыть и слов Ужа тогда же, после того как Миха ему рассказал чуть-чуть о их «дворняжьем» детстве. Поп, конечно, половину не понял, трети не поверил, что-то, наверное, вообще не услышал, не важно. Так даже лучше, на самом деле, Шмель понимает, что их прошлое – не тема для трёпа, просто так получилось. Всё уже так сложилось, а разговор Шмелю нужен был. Кто-нибудь был нужен. Собеседник. Кто-то, кто не друзья его брата, кто никогда ими не был, кто-то не из тех, для кого он всегда и заранее виноват. Кто-то другой. Со стороны. И Жильвинас его выслушал и не стал обвинять. Он как раз и сказал, что это всё было, что это уже случилось и нет ничего хорошего в том, чтобы постоянно возвращаться к событиям прошлого. Их надо отпустить. Отпустить! – слышишь, Демон? И ещё спросил – не кажется ли Шмелю, что на самом деле он подсознательно затаил обиду на брата, за то, что тот не дал ему реализоваться в музыке, подменив скрипку баскетбольным мячом или чем там ещё… И Шмелю теперь кажется! Так кажется! Ему даже звуки скрипки теперь кажутся, хотя, давно уже, давно уже не вспоминал…
Хотя вот она, скрипка. Шмель так погрузился в свои мысли, что совершенно автоматически, практически не замечая собственных действий, переоделся со всеми, вышел по задымленным коридорам спортивной базы со всеми в ещё более задымленный двор и где-то по дороге от порога до автобуса отбился от команды. И теперь обнаружил себя перед девочкой – девушкой, всё-таки эти венесуэльские девочки действительно очень быстро созревают – лет двенадцати, исполняющей на скрипке примитивные гаммы. Перед девочкой лежал футляр, в футляре – какие-то деньги, на девочке была потертая, поношенная, неприлично обтягивающая её далеко уже не детскую фигуру маечка, но все это было неважно. Девочка играла гаммы, такие же, какие когда-то давно играл Шмель, разучивал в общей спальне, вызывая недовольство остальных, призывая Димку и компанию потерпеть немного, потому что это же музыка, это – красиво…
– Mister, mister wants something? – девочка, наконец, решилась окликнуть возникшего из дыма пялящегося на неё невидящими глазами иностранца. – Mister… Wants me?
Шмель смотрел прямо перед собой. Скрипка, девочка, Венесуэла. Команда. Автобус. Братья. Димка. Детство. Скрипка.
– No? Mister no want me? – девочка жеманно надула губки, заставив, постепенно возвращающегося в реальность Шмеля вздрогнуть, но тут жу заученно продолжила: – Mister want my brother? He nice… Or mister want drugs? I have…
– No drugs, – Шмель, кажется, закричал. Девочка, скрипка, наркотики, «mister wants me», зачем?! – No drugs!
Реакция иностранца испугала девочку. Она завертела головой и начала призывно махать руками и кричать что-то сама, что-то, в отличие от Шмеля, осмысленное, пытаясь позвать кого-то. Открылась пассажирская дверь припаркованного в нескольких метрах от места работы девочки микроавтобуса, выпустив тучного коротко стриженного мужчину в спортивном костюме, кривящегося, недовольного происходящим. Как-то иначе выразить неудовольствие он не успел. Привлечённые криком из дыма вынырнули Мигель с Роматисом. Увидев баскетболиста, Мигель обрадовался, с явным облегчением залепетал что-то, схватив Миху за запястье и потащив его куда-то в дым, где, если присмотреться, виднелся силуэт автобуса. Миха не видел автобус. Он смотрел в другую сторону – на задержавшегося перед бродяжкой Римлянина, на девочку, в чьих движениях он вдруг узнал очень хорошо знакомый ему самому голод и медленно подходящего к ней недовольного «быка». Роматис, активно жестикуляруя, о чём-то объяснялся с мужчиной. Девочка показывала на всё ещё неспособного отвести глаз Шмеля и продолжала лепетать всё тоже слово: «Host, host»… Решив, что так должны звать пассажира микроавтобуса, Шмель на всякий случай уточнил у Мигеля:
– Хост – это имя?
– No, no name, не имя… Хост, – объясняя, Мигель завел Шмеля в автобус, и уже там Шмелю перевели, что «host» – это «владелец, хозяин». Шмель кивнул, сел на свободное кресло и закрыл глаза, продолжая видеть при этом расширенные зрачки девочки и ее мелко дрожащие ноздри. Его трясло. Через несколько секунда в автобус залез довольный Артурчик.
* * *
Шмель, когда команда вернулась в гостиницу, прошёл сразу к себе – расстроенный тренировкой, девочкой–попрошайкой, братом. Оценив состояние младшего побратима, с ним остался Микщис, в то время как остальные члены сборной постепенно собирались в общем зале.
В автобусе выяснилось, что и выпускник детской спортивной школы главный тренер команды Каритис, и основной спортсмен «Дворняг» бывший чемпион Паневежиса по кикбоксингу Балтушайтис в своё время участвовали в турнирах и подтверждали разряды в шахматах. Оба имели основания считать себя сильнейшими игроками в команде и оба были не прочь доказать друг другу своё превосходство. От этого спора по автобусу пошли круги, выявившие интерес к шахматам у Ужа, Внука, и, как прокомментировал Толстый, его любимых деток и верных падаванов, обоих «Ка» – Каролиса и Кястутиса. Мигель заверил, что доски в гостинице найдутся и оказался прав: к моменту, когда большая часть команды, переодевшись, спустилась вниз – на кофейных столиках в холле силами переводчика уже был организован миниатюрный шахматный клуб. Проявившие интерес к игре заняли место за досками. Римлянин, AWP и Кокс заняли места за спинами игроков. Демон просто устроился в одном из кресел с книгой.
Спустившийся последним Кишкис, обратив внимание на томик в руках Огнева, заметил:
– А я уже давно бумажные книги с собой не вожу. Иногда в коллекцию покупаю, конечно, но вся библиотека давно на киндле41 хранится. Они у нас чуть ли ни в каждом продуктовом за копейки продаются…
– У нас – это?.. – не отрываясь от чтения, спросил Демон. Усаживаясь на соседнее кресло, Кишкис чуть удивленно ответил:
– В Соединённом Королевстве, я там живу…
– А, точно… – Огнев поднял глаза на незваного собеседника. – Слушай, я же правильно помню, это ты на Стритбаскете до ведущего докапывался с тем, что тебя неправильно называли? Андрей, Андрюс… Ты теперь, наверное, на Эндрю отзываешься?
– Сказал Дмитрий Огнев, литовец, – Заяц пожал плечами, стараясь не показать, что слова Демона его задели. Огнев откинул голову на бок и какое–то время внимательно рассматривал сидящего перед ним Кишкиса.
– Учитель русского языка в русскоязычной школе, забыл добавить. Я вырос в Литве, я живу в Литве, я не говорю «у нас» о других государствах и я играю за сборную Литвы. Ты ведёшь себя так, будто к тебе относится только последнее…
– Нет, не только… – Заяц, наклонившись вперёд, пересел на краешек кресла. – Я не живу в Литве и рад этому, да. Но я тоже тут, к сожалению, вырос и помню как меня в детстве дразнили оккупантом и предлагали валить домой. Это в Вильнюсе. Мне интересно, как ты у себя такого избежал? Или просто забыл, как любой другой типичный продукт литовского взращивания?
– Заяц, ты не прав… – оторвавшись от партии с Довидасом, прокомментировал со своего места Балу. Демон повернулся на голос.
– Не отвлекайся, Вайдас, ты честь «Дворняг» защищаешь, – затем обратился к Андрею. – Мои родители попали в Паневежис вчерашними студентами, во времена, когда все просто ехали, куда их посылают. Они прожили там всё свою не очень долгую жизнь и погибли на пике развала Союза. Возможно, кто знает, потому что какое–то быдло решило, что они – главные враги литовской независимости. Такое случалось у нас, – Демон чуть заметно подчеркнул «нас» голосом, – такое случалось и практически в любой другой стране. Мне было восемь лет, когда их не стало, всё что у меня осталось от них – язык. Его я не забыл, им я дорожу. В остальном же, да – я продукт литовского взращивания, как ты сказал, но опять же – ты где-то в другом государстве учился? Или ты сейчас на интернат намекаешь? Так мы в те же школы, что и «домашние» дети ходили, к тем же учителям…
– У меня хотя бы среди близких друзей никто отбросом и наркоманом не вырос, – неготовый к подобному отпору Заяц схватился за первый найденный им аргумент. Сидящий напротив него Огнев побелел, но ничего не успел ответить.
– Артур, чем ты, говоришь, тогда у Саулюса в баре закинулся? – Лиздейка, повернулся к стоящему как раз за его спиной Римлянину. Римлянин, как и все остальные, прекрасно слышавший разговор Кишкиса с Огневым, рассмеялся.
– Амфетамин. Хороший, качественный, я того дилера ещё по прошлой жизни знаю. Пристали… Самое невинное занятие люди могут сделать преступлением….
При последней фразе на лице Роматиса возникло такое мечтательное выражение, что наблюдающий за ним Кость счёл нужным напомнить:
– Роматис, у нас игра завтра…
– Что вы понимаете, это Мольер… Я его с таким удовольствием освежил в памяти после того, когда на «Тартюфа» зимой ходил… Шикарный спектакль. Вон, у Довидаса спросите, я его, по-моему, там видел.
– Коршуновас? – Толстый на секунду отвлёкся от партии. – Был, ага. По бизнесу, правда, так что особо ничего не скажу…
– Ничего и не говори, – махнул рукой Артур. – Шикарно…
В своём кресле фыркнул временно забытый всеми Кишкис.
– Конечно, эпатажный Коршуновас – это шикарно, ага. Ну, для Литвы, может быть…
Римлянин обиделся:
– Ты, Андрей, тоже скажешь… В Литве, между прочим, очень сильная театральная традиция!
– А ещё теоретическая физика на очень хорошем уровне. Особенно по оптическим направлениям, – вдруг поднял голову Уж. – Об этом мало кто говорит, но на самом деле у нас очень уважаемые учёные есть.
– Хип-хоперы литовские котируются, – добавил Внук. – В Польше хип-хоп любят, если они что-то хорошее о наших говорят, так исключительно о том, что есть среди нас крутые ЭмСи. Не как поляки, конечно, но…
– Lindo, lindo, po manim palindo…42 – хором отозвались на это Демон и Балу, а Демон добавил.
– Да и литература в Литве не самая последняя. Вообще, считается, что нельзя критиковать культуру чужой страны, – при слове «чужой» он презрительно посмотрел на Кишкиса, – до того как не посмотришь пять местных спектаклей, не прочитаешь пять местных романов, не посмотришь пять фильмов и не послушаешь внимательно пять музыкантов. Хотя бы. Но отрицать чужую национальную самодостаточность, конечно, всегда легче.
– Закивали, пламп, – Кишкис подскочил с кресла. – Все такие правильные, такие молодцы. Культура у них и наука. И природа, и погода… И хип-хоп… Только, почему-то никто об этом не знает, вся ваша… Национальная самодостаточность… Кого не спроси, в баскетболе. Да и его – потеряли, поэтому мы здесь, если не помните. Национальная идея, ага. Пока не появилась возможность денег на ней сделать.
– Андрей, ты в порядке? – до этого молчавший Саулюс, аккуратно подошёл к другу. Приобнял его. – Что-то ты разнервничался…
– Да, блин… – Заяц хлопнул Кокса по плечу, показывая, что он успокоился, сел. – Просто они тут все невкивенные патриоты, у Литвы то, у Литвы сё… И ведь сами понимают, что обо всем этом знают единицы. А то, о чём знают все – пиво, баскетбол. От баскетбола в прошлом году отказались, что осталось? Так может, вместо того чтобы на меня нападать, кто-нибудь подумает о том, как расти детям, у которых национальная идея – пиво? Умные все… – Кишкис потряс головой и тихо добавил. – Детей жалко…
Демон, к которому возвратился нормальный цвет лица, снова всмотрелся в Кишкиса и, наконец, словно что-то для себя решив, кивнул.
– Андрей, ты всё-таки очень неприятный человек. Литовских детей не надо жалеть – они одеты, обуты, в массе своей накормлены. Баскетбол у них никто не отберёт, если хочешь – мы здесь как раз для того, чтобы его, как национальную идею, сохранить. Помимо прочего… Возможно, конечно, баскетбол не является лучшей национальной идеей, но чтобы воспитать у детей лучшую – их не надо жалеть. Их надо воспитывать. Но это сложно. Обидеться на страну, разочароваться, укатить на заграничную стройку и оттуда литовских детей жалеть – конечно легче, я тебя понимаю.
– Я не на стройке, я на фабрике, – буркнул Кишкис.
– Это, конечно, всё меняет, – согласился Демон и вернулся к книге. На этот раз окончательно.
Первый закончила партию пара Андрюкенаса–Лубинаса, где достаточно уверенную победу одержал Уж. Жильвинас после этого в компании Зайца поднялся наверх, а Внук остался следить за игрой Кости и Ка. Те играли в своё удовольствие, с заменами ходов и совместным обсуждением ситуации на доске – и в результате пришли к товарищеской ничье, которую вместе с Внуком, Римлянином и Коксом отправились отметить в бар.
– По одному бокалу пива и по номерам, Довидас. Честное слово, я за ними присмотрю, – заверил, заметив неодобрительный взгляд тренера, менеджер сборной. Довидас нахмурился, но промолчал. У него ситуация на доске развивалась не по его сценарию. Балу действительно оказался достойным соперником, и хотя Каритис сопротивлялся долго и даже пару раз, казалось, выровнял игру, в итоге ему пришлось признать своё поражение.
– Славная охота, – Прокомментировал это Демон, по-прежнему читавший в облюбованном кресле. – Зря Макс поболеть не остался…
Балу вздохнул, но, ничего не ответил. Ушёл в бар и вернулся к Демону с двумя бокалами пива.
– Давай, за победу. Спать пора.