Невротички

полное фиаско материнства. Зоя включила режим самоотмены – закончить разговор при нехватке слов. – Ладно, суп будешь?

– 

Буду.

***

Полина все же закончила школу и университет с красным дипломом, устроилась на работу в офис, вышла замуж, родила сына. Все шло по плану – дочь не спилась, не скурилась и стала вполне порядочным человеком, однако продолжала отпихивать мать на приличное расстояние. Зоя неоднократно приходила к дочери домой убраться, поскладывать одежду молодоженов, нажарить битков и вынести мусор. Та же упиралась как могла, поэтому руки, чесавшиеся жаждой помощи по хозяйству и рот, указывающий на бытовые недостатки без спроса и надобности, Зое приходилось нечеловеческими усилиями зажимать. И все же понять, как ее дочь может сидеть за столом, на котором навелены книги и бумаги, ходить по ламинату, который вымыт водой без специального средства и питаться кефиром с хлебцами, женщина старалась, но не могла. Неужели так тяжело есть мамины блинчики с мясом и возвращаться с работы в чистую квартиру? Или не нюхать забитое мусором ведро под мойкой? Зоя считала Полю очень умной, но абсолютно неприспособленной к ведению домашнего хозяйства, требующей руководства женщиной.

Через тринадцать лет супружеской жизни Полина сообщила, что уходит от мужа, после чего Зоя будто зажила заново, имея возможность раскрыться по полной на фоне уставшей и депрессивной дочери в бракоразводный период.

Теперь у нее уже была возможность важно сказать коронное «а я говорила», облить грязью бывшего мерзавца, свекров и их приятелей, с которыми еще недавно целовалась в десна, поддерживая видимость дружбы и братства ради детей.

Зоя усиленно советовала, рекомендовала, приходила без предупреждения и настаивала на выполнении ценных указаний с последующими проверками качества и отчетностью. По выходным в обязанности дочери входил семейный ужин у мамы. Поля, будучи в затянувшейся депрессии после развода, не перечила – очень хотелось поддержки и помощи.

– 

Ты снова губки не накрасила? Люди в дом придут, – наставляла на путь истинный Зоя пресную и усталую Полину перед приходом гостей.

– 

У меня нормальные губы.

– 

Да, только не видно помады. Типа, ты и не ждешь никого.

– 

Вот и не жду, я и так уже в гостях.

– 

Как хочешь. Сиди себе дальше как будто в помощи нуждаешься. Женщина должна будоражить взгляд!

– 

Вот и будоражь себе, а мне и так нормально, – скрывать раздражение не было мочи.

– 

Это как минимум не культурно.

– 

Мама, я не красивая сама по себе?

– 

Красивая. Но к гостям надо готовиться.

Зоя не могла жить без косметики – выйти из дома без макияжа приравнивалось к самоубийству, а прием гостей – к неуважению к пришедшим. Вертелась у зеркала, подбирала туши, карандаши, пудры, румяна, подводки, помады и блески. Главное, поярче. Чтобы видно было на лице косметику. Даже внуку дверь открывала в помаде и прическе, словно тот оценит – уж очень хотелось быть не просто красивой, а заметной. К сожалению, между яркостью и элегантностью была непреодолимая пропасть – ярко-розовая помада, пепельный блонд на короткой стрижке, отдававший желтизной, и обтягивающие уже немолодую и давно не стройную фигуру «кофтюльки». Женщина к своим 55-ти могла позволить себе любой стиль, подобранный специалистом «за дорого», но так и не научилась баловать себя и не экономить. Единственным убежищем, где Зоя позволяла себе снимать маску, была спальня за час до сна.

Полина мазала губы гигиенической помадой, валявшейся на дне сумки, и изредка подкрашивала ресницы коричневой тушью, чтобы не бросалось в глаза.

Зоя не понимала, почему после стольких вложений, жертв и отказов себе в элементарном, ребенок получился настолько неправильным. Вроде бы все шло как надо.

Дочь раздражала мать, хотя та и гнала из головы эту мысль. Женщине вообще трудно было определиться с чувствами к родным. Вроде положено любить – значит, люблю, так ведь?

На самом деле, в глубине души женщина ненавидела Полину. Ведь это ради нее пришлось прожить такую жизнь – несчастную, ущемленную, воняющую перегаром и порванными заношенными хлопковыми трусами, ибо на новые не хватало. Но ребенку же нужна была любимая картошка-пюре, полная семья, куклы и летний отдых?

Мы ненавидим тех, ради кого делаем то, чего не хотим. Зоя помнила о шансе сделать аборт, но такой поступок был расценен как неприличный и нравственно постыдный. Правильные и хорошие женщины так не поступают. Помнить эти воспоминания о потерянной возможности было непросто, а полюбить то, чего не хотелось изначально, никак нельзя, можно лишь с годами привыкнуть. Это как мечтать о кошке, а заботиться о собаке, которую тебе без спроса подарили друзья на праздник – ни выгнать, ни привязаться. Вроде бы тоже домашний питомец, а команды не выполняет. Еще и в тапки ссыт. Проект «идеальная мать» потерпел неудачу.

Тощая, вечно сгорбленная в рваных джинсах и мальчишеском теле, которое стоило бы укутать в платье и поднять на каблуки, демонстративно несогласная с миром и раздражающе независимая от матери, непокорная и своенравная Поля, кайфующая от убогого русского рока, вышла полной противоположностью Зои. Неужели сложно выглядеть и вести себя как девочка, тем более, что есть с кого брать пример? Та и мать из нее скудная вышла, нелепая какая-то, незаботливая. Ни разу сына не спросила, что тот кушал или не болит ли живот, не замерз ли на улице, не обидел ли кто. Полину интересовало настроение сына, отношение к любимому мультяшному герою, планы и мечты на взрослую жизнь. И учить она ребенка собралась не в лучшем институте, а в каком захочет. Только недалекие матери такое видят важным для несовершеннолетнего ребенка, тем более мальчика. Зоя обнимала внука и плакала о том, как не повезло малышу с матерью.

– 

Возьми конфеты! – женщина начала запихивать вкусняшки в кулек с провиантом.

– 

Спасибо, не надо. Я на диете, Богдан такое не ест, – отмахивалась от целофана дочь, собираясь вечером домой после сабантуя. Зоя нагрузила мешки с припасами в объемах «на случай войны».

– 

Глупости, возьми я сказала! – со слезами на глазах женщина открывает замок сумки и кладет сладости. – За что ты так?

– 

Ладно, взяла, – Поле стало стыдно и горько за маму, которая от всего сердца старалась как лучше. Даже в 34 дочери полагалось быть внимательной, послушной и исполнительной, а не кони выкидывать. Продукты портились, благоухая в холодильнике гнилью, после – выбрасывались, но расстроить маму и не взять тормозок было недопустимо.

Несмотря на навязчиво-капризное поведение матери, Поля периодически намеревалась поговорить о важном. Вдруг по-человечески получится? С подругами по два часа, а чего с мамой нельзя? Вроде та всегда твердила, что ближе матери у Поли никого нет и не будет. К сожалению, эти разговоры никак не сближали. То, что было важным для младшей, старшей казалось нападением на нервы с целью разгрома:

– 

Мам, ты почему так долго не разводилась?

– 

Снова? – раздраженно ответила Зоя, не единожды пытавшаяся поставить точку в теме о бывшем муже, но дочь все не унималась.

– 

Что снова?

– 

Ну семья была. Отца тебе сохранить хотела!

– 

Чего ж не сохранила? – Поля одновременно хотела вывести мать на хоть какую-то эмоцию и задеть за живое, так как простить за жизнь с алкашом на четвертом десятке все еще не получалось. Сложно простить, если никто не просит прощения.

Зоя подлила еще сухого вина себе и дочери, открыла новую пачку сигарет. Вечер был теплым, на небе мерцало бесчисленное количество ярких звезд, воздух освежал, так как летняя духота осталась в минувшем дне, а два мягких кресла на веранде располагали к разговору закутавшихся в легкие пледы женщин. Именно из-за этой веранды Поле нравилось бывать у мамы – в загородном доме с собственным садом сложнее примелькаться друг другу.

– 

Он не всегда таким был. Мы вместе работали. Потом поженились.

– 

Но он и до свадьбы выпивал, – констатировала Поля. – Я видела свадебное фото. Ты красивая и счастливая.

– 

Ага. Голубое платье. Я там беременная тобой. Багровые гвоздики, других не было, – Зоя оправдывалась даже тогда, когда никто ни в чем ее не уличал и даже не спрашивал.

– 

То есть замуж по залету?

– 

По какому залету?! Мы хотели ребенка.

– 

Но если бы не была беременная, вышла бы за него?

– 

Не знаю.

– 

Ты на третьем месяце была, так женятся только по залету. Если по плану – сначала роспись, потом ребенок, разве не так?

– 

Хватит!

– 

Мама, но это же и моя жизнь тоже…

– 

Чего ты меня казнишь? Я поступала так, как считала нужным! Закрыли тему. Не такое уж страшное у тебя было детство!

– 

Да, я ходила в немецких платьях…

– 

И этим не угодила?

– 

Дело не в платьях, мама. Хочется хоть однажды поговорить с тобой по-честному.

– 

Это как?

– 

Чтобы ты приняла факт того, что ошиблась.

– 

У тебя тоже была семья и где она теперь? Чего ты со своим гадом не разводилась? – Зоя обозвала бывшего дочери, хотя та никогда не жаловалась на неудачный брак и о причинах развода окружающим оставалось лишь догадываться.

– 

Как видишь, развелась. Не дождалась, пока мой ребенок сочтет нормой ежедневные скандалы и побои.

– 

Ну и молодец, – у Зои затряслись губы и глаза налились слезами. В этом месте ей захотелось заорать, потому что в глубине души знала, что дочь права. Тянуть тринадцать лет запойного алкоголика со всеми вытекающими – это слишком. Но, Господи, ведь должно было быть по-другому! Еще бы немного и все бы как-то наладилось – Коля

перестал бы пить, устроился на приличную работу та и жили бы себе как люди. Может, поспешила?

Зоя заплакала из-за того, что так и не прожила как нужно. Поля затрамбовала ком в горле дополнительной порцией алкоголя и сигаретой – в месте, где от мамы ожидалось «прости», всегда становилось стыдно за то, что своим рождением испортила ей жизнь. Это из-за нее маме били морду тринадцать лет.

Встречи на веранде были нечастыми, хотя и долгожданными. После них Полине месяцами не хотелось ни разговаривать, ни видеться. Зоя наяривала дочери по четыре раза в день, но беседовать было не о чем, Поля раздражалась и все больше игнорировала звонки. Мать же неистово продолжала донимать собственным одиночеством – чем больше младшая отталкивала, тем ближе старшая подкатывала, систематически обвиняя ребенка в том, что та не берет трубку и не перезванивает взволнованной матери. В особо безнадежные моменты цеплялась к Жене с мольбами о срочной поездке с проверкой «жива ли Поля, а то что-то не отвечает». Однако супруг был мудрым человеком и посылал супругу, защищая взрослую Полину от отсутствия личной жизни и повинности быть на связи круглосуточно. Женщина вела себя истерично, сгоняя злость на Жене, который тайком изливал душу Поле, когда та все же брала трубку, голосом из преисподней допытываясь, почему не реагировала или не позвонила до обеда.

***

Сначала для счастья Зое нужно было развестись с алкоголиком. Потом выучить Полю. Потом выйти замуж за любимого мужчину. Потом переехать в собственный загородный дом. Вскоре снова вернуться в город, потому что скучно. И так несколько раз. И всегда с одной мыслью: «Вот перееду, и тогда…» Зоя обустраивала очередную квартиру как ворона – веточка за веточкой, аккуратно и навсегда. В ее доме нельзя было приколупаться к тому, что где-то недоклеенны обои, не прибит плинтус, кипит кастрюлька вместо чайника или на балконе склад с ненужными и позабытыми вещами. Каждая коробочка была наполнена предметами по списку, в шкафах порядок и одежда отсортирована по сезонам, в ванной – по полотенцу для каждой части тела и для каждого члена семьи, в туалете сверкало ярче, чем в кухонной мойке. Уборка – несколько раз в неделю, так как пыль и немытая чашка вызывали приступ раздражения. Еда – только за столом и с салфетками, а найденная тарелка с семечками у супруга на кровати становилась мощным поводом для ссоры. Приготовление пищи – ежедневно, ибо мужчина должен быть накормлен, а поездка на рынок за овощами и мясом – каждую неделю, ибо в доме всегда должны быть запасы. В общем, порядок напоминал операционную – стерильно, практично и с запахом безысходности, а в случае своеволия – наркоз в виде полного игнора или, наоборот, выяснения кто больше неправ.

Мужчина не просто раздражал, а вызывал отвращение как фекалии в тарелке к обеду вместо супа. Зоя не могла находиться с Евгением в одном помещении – он чавкал, чихал, вонял, бубнел, громко дышал и давно перестал пахнуть мужчиной, превратившись в сухого старикашку с посветлевшими голубыми глазами, в которых больше не виднелось море. Эти стекляшки вмещали лишь высыхающую лужу, в которой плавал разодранный на три части детьми-исследователями дождевой червяк. Спина стала сутулой, выражение лица – угрюмым, а чувство юмора превратилось в цинизм и критиканство.

Женщина цеплялась, осуждала и оценивала каждый вздох и выдох ранее горячо любимого человека, который теперь стал ей отвратителен. Домашние скандалы давно вошли в привычку, опоносить друг друга перед друзьями или соседями – приемом, с помощью которого хотелось показать, какое ничтожество годами приходится терпеть. Ежевечерний ужин превращался в поглощение отравы в компании давно чужих и глубоко обиженных людей.

Однако пара продолжала оставаться идеальной конструкцией – каждый чувствовал себя жертвой другого. Семейная жизнь стала похожа на борьбу кажущихся противоположностей, где научной диалектике места не было, ведь Зоя с Женей были одинаково несчастны и ненавистны друг другу. Эта война двух мироощущений походила на вторую мировую, где каждый день отчаянно дрались за первенство у обеденного стола, в кровати или на балконе коммунизм с нацизмом. Однако история уже давно доказала – в борьбе зла со злом не факт, что выиграет добро.

В юности особо не спрашиваешь – кажется, что и так знаешь как правильно и чего хочется. Зрелость приводит к вопрошанию, ведь жизнь почему-то не соответствует чаяниям юности. В старости, если повезет, можно найти ответы и заплакать. Ведь оказывается, что всю жизнь прожил невеждой, продолжая кутить на одних граблях, надеясь станцевать новый танец.

Зое было плохо. В любом доме, самом дорогом и обустроенном по вкусам женщины, ей было тошно. Она получила юридически оформленную собственность, так как вся недвижимость принадлежала ей на случай, если Женя решит уйти, но так и осталась бездомной собакой, которую когда-то по неосторожности забыли на остановке. Автобусы с разными номерами проезжали мимо, но ни один не привез любящего хозяина, который вернулся бы за ней и отвез домой. Еще учась в ПТУ Зоя по выходным приходила с закадычной подругой на железнодорожный вокзал. 15-летние девчонки ходили туда-сюда у поездов, приезжавших «с родины» в столицу. А вдруг кто встретится? Знакомых лиц не было, но Зоя не унывала и ехала через большой город на вокзал снова. Так всю жизнь на том вокзале и простояла.

***

На маминых похоронах Зоя не плакала. Наблюдала за воплями сестры, но близко не подходила. Та орала за чем-то очень нужным, но безвозвратно уходящим, однако Зоины глаза как будто пересохли. Видеть видели, но ничего не излучали, хотя обе женщины прощались за одной и той же матерью. Бросила в яму земли три раза, как полагается, и пошла руководить обедом за упокой души – достаточно ли блюд, стаканов и не лежат ли у тарелок вилки, ведь любой банкет, тем более прощальный, должен быть традиционным и по правилам.

По-настоящему болеть начало через несколько месяцев. И за отсутствие боли на похоронах в том числе.

«Мамочка, где ты? Почему не снишься? К Вере, говорит, часто приходишь, а ко мне почему нет? Поговори со мной хоть немножечко. Мне очень одиноко. Зачем ты бросила меня? На кладбище становится еще хуже – там только гранит и стихотворение с обратной стороны о том, как все тебя помнят и скорбят. Даже на фото ты другая, словно чужая. Иногда слушаю нашу песню, звучавшую, когда ты лепила вареники с вишнями, а я малая игралась тестом. Ты ругала меня и отбирала, а я назло вывернула мешок с мукой на пол. Папа долго смеялся, а ты целый вечер подметала и причитала, какая я у тебя недотепа. Потом я дергала тебя за подол халата и ты, простив, взяла меня на руки. От тебя пахло ягодами. А помнишь, как ты пошила мне и Вере по розовому пальто с вышивкой, а я в тот же день залезла в нем на орех у сарая и разодрала дырку на спине? Ты так долго плакала, ведь пришлось раскромсать свое на нас. Прости за все, мама. Так хочется, чтобы ты хоть пожурила. У меня все есть, а тебя нет. Я так скучаю! Я так скучаю по тебе, мамочка…»

– 

Ты чего не смотришь на меня? – Зоя

была раздражена. По детской наполненной солнцем площадке носился вн

ук, а рядом на лавке сидела Полина, которая молча смотрела в непонятном направлении. Так глядят только внутрь.

– 

В смысле?

– 

Чего сидишь и молчишь?

– 

Та просто наблюдаю за детьми, нормально мне, солнечно. Чего ты?

– 

Что я сделала не так? Чего ты сторонишься меня? – глаза быстро наполнились водой, и Зоя заплакала.

– 

Мама, чего ты завелась? Можно красиво посидеть молча?

– 

Тебе матери нечего сказать? Спросить ничего не хочешь? Знаешь, я неправильно тебя воспитала, раз ты так со мной. Как ты с подругами своими вообще общаешься? Ты очень сложный человек, – Зоя всем своим видом демонстрировала боль, на которую Полина отчего-то не реагировала.

– 

Если ты хочешь поговорить – говори. Если есть вопрос – задай. Если хочешь сбросить негатив – обратись за помощью. Я устала от твоих наездов. Я хочу иметь возможность сидеть на лавке и наслаждаться летом. Твои манипуляции с чувством вины бессмысленны и, если честно, только раздражают, – Поля забрала сына и уехала домой, где ее никто не строил и не обвинял в неподобающем отношении, за которое непременно должно быть стыдно.

Зоя в злости, обиде и слезах побрела к себе. Вечером поскандалила с Женей из-за несоответствия супруга внутрисемейным ценностям и безнравственного поведения – мужчина каждый вечер употреблял за ужином водку, что выводило женщину из себя. Не пить рядом с Зоей было невозможно, а жить без проблемы в виде спивающегося на глазах мужчины она себе позволить не могла. Идеальные отношения.

Утром Зоя решила изменить жизнь кардинально и заняться здоровьем.

Еженедельно сдавались общие клинические анализы в баночках, брались соскобы и выжидались столюдные очереди согласно талончиков на прием к кардиологу, гинекологу, эндокринологу, лору и окулисту. Помимо общих жалоб на состояние согласно возраста, врачи слушали предполагаемые диагнозы, симптомы которых пациентка ощущала ежечасно. Зоя пополняла картотеку талончиков уже на дополнительные углубленные анализы – печеночные пробы, МРТ головы, УЗИ органов малого и большого тазов. Доктор общего профиля, терапевт и по совместительству сводница Зои и врачей, к которым та хотела попасть, получала весомую благодарность в карман белого халата за каждый десяток талончиков. Меркантильность перевесила здравый смысл, согласно которому нужно было выписать всего один талончик к психиатру, и Зоя радовалась отсутствию свободного времени как дитя. Никакими болячками Зоя не обзавелась, но профилактически пила курсы таблеток и снадобий с недоказанной эффективностью для поднятия иммунитета, очищения печени и свежести стареющей кожи. Холодильник наполнился разнообразием масел, которые женщина употребляла по графику – до, во время и после еды. Заваривала какие-то листья, корнеплоды, жевала растения морских и пресноводных вод сомнительнокитайского происхождения без перевода этикетки на русский язык. Зоя была убеждена, что такими манипуляциями и рукой на пульсе здоровья продлит себе жизнь, но главное – займется чем-то полезным. Это действительно занимало, но почему-то мало помогало.

– 

Привет, Поля.

– 

Привет.

– 

Как дела?

– 

Нормально.

– 

Что еще нового? – как будто Поля только что рассказала увлекательную историю о невероятных приключениях минувших месяцев.

– 

Все нормально, мама.

– 

Холодно сегодня.

– 

Да.

– 

Может, заедешь?

– 

Я работаю. Может, в другой раз.

– 

Ты ж дома!

– 

Дома работаю.

– 

Нормальные люди утром выходят из дома, а вечером возвращаются. Это и значит «работаю». А ты зарылась в бумажки и сидишь в четырех стенах, пальчиками клацаешь по клавиатуре. Писатель – это не профессия.

– 

Я счастлива, мама.

– 

Счастлива? Своими писульками счастлива?

– 

Да.

– 

А то, что у тебя нестабильный доход, тебя не волнует? Копейки получаешь, мужика нет. Ты мать, а занимаешься фигней! У тебя есть деньги? Давай я Макса попрошу, он тебе иностранца богатого найдет. Ты ж умная, внешность не крокодилья – и не таких пристраивал. Че ж сидеть в четырех стенах, когда любой слюнями удавится глядя на тебя? – Зое хотелось, чтобы дочь обратилась за помощью, и она бы снисходительно помогла. Достала бы из-под матраца заначку и отдала бы деньги ребенку. В противном случае, для чего живем? Тем более, что «на черный день» у Зои имелось всегда.

– 

Меня все устраивает, мама, – ответила Поля, нуждавшаяся в деньгах, но признаться строгой маме виделось унизительным. Равно как и просить о пристройстве в мужские руки.

– 

Да? Та у тебя третий год зеркала в коридоре нет! Ты как на себя смотришь?

– 

Изнутри, мама. Чего ты прицепилась?

– 

Просто поговорить хочу, это ты реагируешь, словно я враг!

– 

Ты думала о разводе?

– 

Это к чему? – Зою прижали к стенке – эта девка снова за старое со своими мужиками.

– 

Ты ж сказала, что поговорить хочешь, вот я и спрашиваю то, что интересно. Думала ли ты развестись с Женей?

– 

Да, думала, – Зоя закурила очередную, глотнула воды, кофе, после снова воды, а дальше пришлось отвечать. – Было несколько раз. Лет десять назад, когда в домах загородных сидела. В темноте, без работы и наблюдала его пьянство.

– 

Отчего ж не развелась, на работу не вышла?

– 

Я свое отпахала! А уйти не могу.

– 

Почему?

– 

В нем много и хорошего. Он порядочный, ни разу не ударил и не выгнал. С его родителями общий язык нашла. Он из дому не вносит. Я благодарна за это.

– 

Благодарна, что вел себя адекватно?

– 

Да!

– 

Не надо норму возводить до благодетели – нет ничего особенного в том, чтобы вести себя адекватно и не бить женщину за пересоленный бульон.

– 

А куда мне? Та и он сопьется без меня совсем. Так хоть на глазах.

– 

Ты его любишь?

– 

Мы столько лет вместе. Я тоже не подарок.

– 

Это точно, – засмеялась Поля.

– 

Самое страшное – это одиночество. Когда ты никому не нужен.

– 

Так бабушка говорила, но разве лучше из жалости?

– 

Разве плохо жалеть? У него судьба тяжелая, тоже жизнь помотала. В детстве его отец ремнем армейским лупашил за непослушание. В три года сел на автобус и поехал к маме в магазин, в центр города. Понимаешь? Сам в три годика! Так к маме хотел. А ей было плевать – накричала, что из садика сбежал, отшлепала и в угол вечером поставила, пока не заснул у стенки. Нормальная вообще?!

– 

Жалость – плохой материал для отношений. Жалеют убогих, кто сам о себе позаботиться не может.

– 

Я всех жалею. Тебя жаль больше всего.

– 

Ты ко всем относишься как к дебилам, мама. Только ты знаешь, что и кому хорошо, правильно и нужно! Ты никогда никого не слушаешь и готова выколоть глаза, если кто-то позволяет не соглашаться. Поэтому он и пьет – чтобы хоть к вечеру попасть в мир, где его не тычут мордой в несоответствие твоим ожиданиям, мама! Он не убогий и заслуживает уважения, а не жалости. Эти понятия противоположны. Он единственный, кого встретила с теплыми руками, мама. Он умеет любить и отдаваться, мама. И не виноват, что встретил черствую ущемленную женщину с девочкой, которая ненавидела сначала, но полюбила в конце, мама! Нельзя снова полюбить, мама. Можно лишь наврать о теплых чувствах тому, кому идти некуда. Или себе, если страшно остаться одной.

– 

Что ты несешь? – Зоя разозлилась и заорала в трубку.

– 

Правду. Ты не любишь его.

– 

И что? Жизнь – это сложно, поэтому надо пристраиваться и радоваться тому, что есть! А не летать как ты в облаках! Грохнешься, Поля, и больно!

– 

Лучше грохнуться, чем не полететь.

– 

В школе на Богдана жалуются, – с раздражением произнесла Зоя, жаждущая найти, куда уколоть, ибо тема была черезчур болезненной.

– 

Что такое?

– 

Физкультурник сказал, чтобы не приходил без родителей на урок. Не слушается, бегает и кричит не своим голосом.

– 

А чьим? – Поле стало смешно, ибо физкультурник был совсем не физкультурного вида – худой и не спортивный. Вечно недовольный, угрюмый и нервозный. А каким может быть мужчина, зарабатывая копейки в государственной школе и страдающий отсутствием авторитета у детей?

– 

Поля, классная просила, чтобы я как-то повлияла. Мол, мама – это мама, а чтобы я еще в воспитание включилась.

– 

Включайся, конечно. Только не переусердствуй – я сама разберусь и с физкультурой, и с классной, которой противопоказано детское общество.

– 

Когда переведешь?

– 

В ближайшее – ищу новую школу.

– 

Ну и славно. Пока.

– 

Целую.

***

Внука Зоя боготворила. Несмотря на то, что узнала о беременности дочери в последнюю очередь, у роддома стояла как столб – схватки Полины и муки рождения новой жизни ощущала собственными.

После появления Богданчика разминала нервы себе и супругу в домашней обстановке, но не решалась наброситься на кормящую мать с претензиями за то, что была отгорожена от купаний, кормлений и выбора пресловутой шапочки, которую неопытная и криворукая мать так и не купила любимому внуку.

Режим «бабушка по телефону» длился около года, но вскоре Поля с радостью отдавала сына бабушке – сначала на пару часов, затем и на ночь. Базовые человеческие потребности в сне и личном пространстве дали о себе знать. Любая мать устает от ребенка, но не каждая признается. Поля не скрывала усталости и желания побыть наедине с собой, тем более после развода, когда плакать хотелось чаще, чем смеяться.

Внук рос и Зоя, расслабившись, перестала согласовывать действия с Полей. То пижамку у себя оставит «на всякий случай», то штанишки подрежет-укоротит-ушьет, чтобы «удобнее ребенку». То заглянет случайно в гости, проходя мимо дома, расположенного за пять километров от своего. То договориться о совместном мероприятии с внуком, не спрашивая разрешения.

В общем, функцию мужа Полины теперь вовсю выполняла мать. Дочь бесилась и нервничала.

Зоя знала графики работы всех детских магазинов в округе, а в особенности тех, что на выселках. Свободное время посвящалось походам за детской одеждой, которую знакомые продавцы откладывали «для своих». К походам женщина тщательно готовилась – примерялись лучшие наряды, выбиралась лучшая дамская сумочка из тридцати вариантов в шкафу, делалась укладка и намазывалась самая яркая губная помада. Все должны были видеть, с какой гордостью и благоговением Зоя относится к внуку. Купленная одежда бережно раскладывалась по полочкам и ждала своего часа. То, что на «теперь» дарилось мгновенно и пафостно, а то, что на вырост – береглось в дебрях шкафов и тумбочек. При чем настолько долго, что порой на ребенка просто не налазило, что так тщательно Зоя тайно складывала в аккуратные стопочки. Ну хоть какой-то контроль.

При чем добрые чувства в отношении внука были действительно искренними – мальчик внешне напоминал Полю, сладкую сдобную булочку из печи, пухленькую, малоговорящую и непривередливую девочку, у которой все еще впереди. И это «все» будет таким, как надо. Зоя сметала магазинные прилавки в надежде на то, что маленькому Богданчику понравятся новые наряды и когда-нибудь повзрослевший мальчик скажет бабушке «спасибо» за вклад в его обеспечение. Конечно, Зоя не ждала благодарности, но и представить ситуацию, когда внук забудет о том, что это пальто или трусики были куплены именно ею – не хотела, а кучи обнов, которые не цепляли 7-летнего ребенка, приносили лишь досаду. Тем более, Полина не могла позволить купить сыну все, в чем по мнению бабушки, нуждался ребенок.

Однако что-то пошло не так. Внук постепенно превращался в Полю. Зоины манипуляции: «Богданчик, ты же любишь бабушку? Тогда убери тарелку за собой, милый» не работали, а вызывали протест. А если из-за любви к бабушке нужно будет отрезать пальчик или носить розовое, когда нравится голубое? Полины просьбы и разбор полетов относительно маминых выражений эффекта не имели. Очень сложно научиться разговаривать по-китайски, не живя в Китае и даже не собираясь на лето. Зоя не видела повода вести себя иначе, чем настоящая любящая бабушка, которая точно знает как правильно завязывать шнурки, вести тетрадь и нарезать батон для бутербродов. Дедушка Женя грозился выгнать из дома за непослушание или отобрать серую курточку, если ребенок отказывался надевать черную. Богданчик все чаще просился остаться на выходных дома. Зоя с Женей все чаще штормили внука телефонными звонками обиженных, почему тот не желает приезжать. Несколько лет детского непонимания истинных взрослых посылов и комплексов закончились.

***

Женщины сидели на большом балконе Полиной квартиры – курили и пили чай. Балкон для Полины был местом уединения и раздумий, где та размышляла, конструировала новые тексты, записывала мысли, чтобы потом изложить на бумаге. Там располагались несколько кресел, небольшой белый столик с пепельницей и вазой, куда Поля сбрасывала мелочи, которые жалко выбросить, но и приткнуть некуда – спички, гвозди, зубочистки и сломанные зажигалки, стеллаж со старыми журналами «Наука и религия». Просторно и уютно, особенно приятно стало курить после пошива Зоей струящихся разноцветных штор, придающих маленькому помещению вида настоящей комнаты. Поля обожала свой балкон, а когда приходили гости, то большую часть времени проводили именно там. В квартире должно быть место, где чувствуешь себя собой и никто не мешает.

– 

У тебя есть долги? – Зоя долго собирала волю в кулак и выпалила тревогу.

– 

Ну я же просила не говорить о финансах, – обычная реакция обычного зрелого человека, коим хотела казаться Поля.

– 

Почему? Я не имею права знать? Я волнуюсь.

– 

Не волнуйся. Если нужна будет помощь, я приду к тебе.

– 

У тебя есть долги?

– 

Я же ответила.

– 

Дольешь еще водички, крепкий сильно, – Зоя протянула дочери полупустую кружку. – Макс звонил из Израиля. Сказал, что в этом году летом приедут. Интересуется размером ноги Богдана. И джинсы.

– 

Я померяю обязательно. Когда приедут?

– 

Лиза собиралась сама приехать, но Макс решил составить компанию, чтоб не жена не потерялась. Просит ресторан заказать с музыкой. Говорит: «Хочу праздника. Так тошно на чужбине. За тридцать лет привык. Дети здесь родились, работа, кредиты. Но тянет на родное. Песню украинскую затянуть, чтоб до глубины души».

– 

Да уж… Сколько по диаспорам не ходи, где все чтят и скучают за Украиной, а хлеба черного хочется с салом с прорезью!