В лесу

Голова Джессики едва заметно качнулась, рот приоткрылся. Она вытянула тонкую ручку и ухватила Кэсси за рукав.

– Это все правда? – прошептала она.

– Да, Джессика, – нежно ответила Розалинд. Она разжала пальцы девочки и, притянув ее ближе, погладила по голове. – Да, Джессика, это правда.

Из-под ее руки на нас смотрели широко открытые, но невидящие глаза Джессики.

* * *

Интернета у них дома не было, а значит, пугающая вероятность дружбы с каким-нибудь психом с другого конца света исключалась. Сигнализации тоже не имелось, но даже если бы была, едва ли Кэти похитили прямо из кровати. Мы обнаружили ее тело полностью одетым, и Маргарет подтвердила, что дочь старалась подбирать вещи по цвету, переняла эту манеру от преподавательницы балета, которой поклонялась. Свет в комнате она выключила, дождалась, когда родители уснут, и лишь затем, ночью или рано утром, встала, оделась и ушла. Ключи от дома лежали у нее в кармане, следовательно, она собиралась вернуться.

Мы все равно осмотрели ее комнату, отчасти надеясь найти подсказку, куда Кэти направилась, а отчасти чтобы проверить стандартную гипотезу, что родители убили девочку и обставили все как побег. Окно в спальне – их с Джессикой общей – оказалось совсем крохотным, а лампочка светила тускло, что усилило гнетущее впечатление от дома. На стене над кроватью Джессики висели чуть зловещие, но яркие иллюстрации: пикники в духе импрессионизма, рэкхемовские феи, толкиновские пейзажи из тех, что повеселее (“Это я ей подарила, – сказала с порога Розалинд, – правда, солнышко?” – и Джессика, не поднимая головы, кивнула). На стене у кровати Кэти вполне предсказуемо висели плакаты на тему балета: фотографии Барышникова и Марго Фонтейн, похоже вырезанные из телепрограмм, газетный портрет Анны Павловой, письмо о приеме в Королевское балетное училище, изящное карандашное изображение юной танцовщицы, а в углу подпись: “Кэти в день рождения, с любовью от папы. 21.03.2003”.

Белая пижама, которую Кэти надевала в понедельник, валялась, скомканная, на кровати. Мы на всякий случай забрали и ее, и постельное белье, и мобильник – тот обнаружился в тумбочке, выключенный. Дневник Кэти не вела.

– Она некоторое время назад завела один, но через пару месяцев ей надоело и она его “потеряла”, – последнее слово Розалинд обозначила “кавычками” из пальцев и улыбнулась мне, – а новый у нее так и не появился.

Но мы забрали школьные тетради и дневник – все, где можно найти хоть малейшую зацепку. У обеих сестер было по парте “под дерево”, и на парте Кэти стояла коробочка с резинками для волос. Внезапно я узнал два шелковых василька.

* * *

– Уф! – выдохнула Кэсси, когда мы вышли из поселка на дорогу, и, запустив руки в волосы, взъерошила кудряшки.

– Где-то я это имя видел, причем сравнительно недавно, – сказал я. – Джонатан Девлин. Как вернемся, давай его по базе пробьем.

– Господи, хоть бы все и правда оказалось так просто, – откликнулась Кэсси. – В этом доме что-то все наперекосяк.

Я обрадовался – скорее, испытал облегчение, – когда она сказала это. В доме Девлинов меня многое насторожило. Джонатан и Маргарет, например, ни разу не дотронулись друг до друга, и никто из них почти не смотрел на супруга. Вместо кучки любопытных отзывчивых соседей рядом маячила призрачная тетушка Вера. Каждый из домочадцев словно прилетел с собственной планеты, но я так нервничал, что не знал, следует ли мне доверять собственным суждениям, поэтому хорошо, что эти странности и от внимания Кэсси не укрылись. Я не сломался и не рехнулся – я прекрасно знал, что надо лишь добраться до дома, сесть и переварить увиденное. И тогда все в голове уложится. Однако, в первый раз увидев Джессику, я едва сердечный приступ не заработал, и даже то, что они с Кэти близнецы, положение не спасло. Уж слишком это дело изобилует странными параллелями, и мне никак не удавалось стряхнуть неприятное ощущение, что это неслучайно. Каждое совпадение напоминало бутылку, которую море выбросило к моим ногам, на стекле выгравировано мое имя, а внутри – послание, написанное издевательски неразборчивым шрифтом.

Едва попав в интернат, я сказал соседям по спальне, что у меня есть брат-близнец. Мой отец хороший фотограф-любитель, и тем летом, однажды в воскресенье, он увидел, как мы с Питером проделываем на велике новый трюк – катаемся по ограде высотой до колена и соскакиваем с нее в конце. Он заставлял нас повторять его снова и снова, а сам скрючился в три погибели и все менял объективы, пока не извел всю черно-белую пленку и не получил задуманный кадр. На снимке мы зависли в воздухе – я держусь за руль, а Питер сидит спереди, раскинув в стороны руки, мы оба зажмурились и разинули рты (и громко, по-мальчишечьи вопили), а волосы дико разлохматились, – и я уверен, что сразу после того, как отец сделал этот снимок, мы бросились скакать и кататься по лужайке, а моя мать устроила отцу выволочку за то, что он нас настропалил. Он заснял нас так, что земли вообще не видно и складывается ощущение, будто мы, невесомые, взлетаем прямо в небо.

Я наклеил снимок на картонку и пристроил ее на тумбочке, где нам разрешалось поставить две фотографии родственников, и в подробностях рассказывал остальным мальчишкам всякие истории – настоящие и вымышленные, но совершенно неправдоподобные – о приключениях, в которые мы с братом-близнецом попадали на каникулах. Брат у меня в другом интернате, говорил я, в Ирландии, потому что наши родители где-то прочитали, что близнецов полезно разлучать. Брат учится конному спорту.

К началу второго класса я осознал, что рано или поздно моя выдумка выйдет мне боком (на спортивном празднике кто-то из одноклассников весело спросил моих родителей, почему Питер не приехал с ними), поэтому я отвез снимок домой, спрятал под матрасом, словно какую-то грязную тайну, и перестал упоминать брата, надеясь, что все о нем забудут. Когда мальчишка по имени Стручок – из тех, кому приносит наслаждение ломать конечности маленьким пушистым зверькам, – почувствовал мое волнение и прицепился ко мне с расспросами, я наплел ему, что летом мой брат-близнец упал с лошади и умер от сотрясения мозга. Весь оставшийся год я боялся, что слухи о смерти брата Райана дойдут до учителей, а потом и до моих родителей. Сейчас, задним числом, я понимаю, что, скорее всего, учителя обо всем узнали, но, так как были в курсе событий в Нокнари, решили проявить чуткость и понимание – я до сих пор сгораю от стыда, вспоминая об этой лжи, – и не стали распространять слухи дальше. По-моему, я чудом спасся. Случись это в середине восьмидесятых – и мне поспешили бы оказать психологическую помощь и вынудили делиться чувствами с пальчиковыми куклами.

И все же моего выдуманного близнеца мне не хватало. Я находил успокоение в мысли, что Питер жив и в сознании пары дюжин мальчишек катается где-то на лошади. Если бы на снимке была и Джейми, я бы, наверное, придумал тройняшек, и тогда вывернуться стоило бы мне немалого труда.

* * *

Когда мы вернулись на место преступления, туда уже прибыли журналисты. Я выдал им пустые стандартные фразы (я всегда это делаю, потому что выгляжу более ответственным и солидным, чем Кэсси): обнаружено тело девочки, имя не разглашается, пока не уведомлены все родственники, полиция считает это смертью при подозрительных обстоятельствах, всех, кто обладает какой-либо информацией, мы просим связаться с нами, без комментариев, без комментариев, без комментариев.

– Это дело рук сатанистов? – спросила крупная женщина в неприглядных спортивных штанах. Я ее и прежде встречал, она трудится в одном из тех таблоидов, что питают страсть к каламбурам в заголовках и ради этого коверкают слова.

– У нас нет никаких оснований это предполагать, – снисходительно ответил я.

У нас их никогда не бывает. Сатанисты-человекоубийцы – это полицейская разновидность снежного человека, никто ни разу их не видел, а доказательств их существования нет, есть лишь смазанный след, из которого журналисты стремительно породили целую историю, поэтому нам приходится относиться к этой выдумке, по крайней мере, полусерьезно.

– Но ее нашли на алтаре друидов, который те использовали для человеческих жертвоприношений, верно? – не отставала репортерша.

– Без комментариев, – машинально ответил я.

Я вдруг понял, что именно напоминает мне глубокая канавка вдоль края камня – столы для вскрытия в прозекторской, а канавка нужна для того, чтобы стекала кровь. Меня так занимали события 1984 года, что я не провел параллели с предметом, который видел всего несколько месяцев назад. О господи.

В конце концов журналистам это надоело и они стали расходиться. Кэсси сидела на ступеньках сарая для находок. Неприметная сама, она зорко наблюдала за происходящим. Заметив, как крупная журналистка направилась к Марку, – тот как раз вышел из столовой и зашагал к уборной – Кэсси вскочила и бросилась к ним, стараясь привлечь внимание Марка. Я видел, как он посмотрел на нее, и через минуту Кэсси, покачав головой, вернулась обратно.

– Это что было? – спросил я и достал ключ от сарая.

– Он ей втирает про раскопки, – Кэсси отряхнула сзади джинсы и ухмыльнулась, – а каждый раз, когда она спрашивает про труп, он говорит: “Вы погодите” – и принимается ругать власти, потому что они собираются разрушить величайшую археологическую находку со времен Стоунхенджа, или разъяснять, как было устроено поселение викингов. Я бы еще посмотрела – не исключено, что эти двое нашли друг друга.

* * *

Остальным археологам добавить было нечего, разве что “художник”, которого звали Шон Кэллаган, настаивал, чтобы мы рассмотрели вероятность, что тут замешаны вампиры. Когда мы показали ему снимок, Шон слегка пришел в себя, он, как и все остальные, неоднократно видел на этой территории Кэти или, возможно, Джессику, иногда в компании ровесников, иногда вместе с девушкой постарше, по описанию похожей на Розалинду, но ничего странного он не заметил. Никто вообще не видел ничего зловещего, однако Марк добавил: “Кроме политиков, которые фотографируются на фоне объекта культурного наследия, который они намереваются сровнять с землей. Вам описать подробнее?” Человека в спортивном костюме никто не вспомнил, и я укрепился в подозрении, что либо Дэмьен видел жителя поселка, вышедшего на прогулку, либо описал своего воображаемого друга. Такие, как Дэмьен, встречаются в каждом расследовании. Они стараются сказать вам ровно то, что, по их мнению, вы ожидаете услышать, и из-за этого вы тратите на них уйму времени.

Вечер в понедельник и затем во вторник археологи из Дублина – Дэмьен, Шон и некоторые другие – провели дома. Остальные – в съемном жилье в нескольких милях от раскопок. Хант, который, разумеется, оказался очень сообразительным во всем, что касается археологии, вместе с женой сидел дома, в Лукане. Он подтвердил предположение репортерши о том, что камень, на котором нашли тело Кэти, – жертвенник бронзового века.

– Мы не знаем, людей они приносили в жертву или животных, хотя… Э-хм… Судя по форме камня, это, вероятнее всего, были люди. Правильные размеры и пропорции. Крайне редкий артефакт. Следовательно, в бронзовом веке этот холм выполнял особо важную религиозную функцию, верно? И какой позор – шоссе.

– Вы обнаружили еще какое-то подтверждение этому? – спросил я.

Если это так, нам несколько месяцев понадобится, чтобы отбить у журналистов желание навешать на это дело ритуально-мистические ярлыки.

Хант обиженно посмотрел на меня.

– Отсутствие доказательств не равно доказательству отсутствия, – укоризненно проговорил он.

Он был последним в ряду опрошенных. Когда мы собирали наши записи, в дверь вагончика постучали и к нам заглянул парень-криминалист.

– Э-э, – начал он, – здрасьте. Софи велела вам передать, что мы на сегодня все и что она вам хочет еще одну штуку показать.

Они уже убрали метки и оставили жертвенник, так что сейчас территория раскопок обезлюдела: репортеры давно разъехались, а археологи разошлись по домам – все, кроме Ханта, но и тот как раз садился в красный “форд-фиеста”. Когда мы вышли из-за вагончиков, я заметил, как между деревьями мелькнуло что-то белое.

Привычная процедура сбора показаний меня в немалой степени успокоила (Кэсси называет такие предварительные беседы стадией “ничё”: никто ничё не видел, ничё не слышал и ничё особенного не делал), но когда мы вошли в лес, по спине снова пробежал холодок. Не страх, а внезапная настороженность, так бывает, когда тебя неожиданно окликают или когда над головой беззвучно и стремительно проносится летучая мышь. Почва в леске была мягкой и плотной, ноги утопали в многолетнем ковре из листвы, а свет за кронами сплоченных деревьев сиял негасимым зеленым пламенем.

Софи и Хелен ждали нас на небольшой полянке ярдах в ста от опушки.

– Я специально оставила, чтобы вы взглянули, – сказала Софи, – но хочу собрать тут все еще до заката. Устанавливать освещение я не собираюсь.

На этой полянке явно кто-то ночевал. В одном месте, размером с лежанку, опавшая листва была примята. Чуть поодаль, в нескольких ярдах, на расчищенной земле темнело кострище. Кэсси присвистнула.

– Это место убийства? – спросил я – впрочем, без особой надежды.

Будь это так, Софи сообщила бы нам во время опросов.

– Нет, исключено, – ответила она. – Мы тут все прочесали – ни следов борьбы, ни крови. Возле кострища что-то пролили, пятно там большое, но не кровь. Если судить по запаху, скорее всего, красное вино.

– Какой изысканный походник, – сказал я, приподняв бровь.

Я уже успел представить себе живописного забулдыгу, но рыночные законы убедительно указывают на то, что ирландские забулдыги предпочитают крепкий сидр или дешевую водку.

Я подумал было, что место, возможно, стало пристанищем какой-нибудь романтической парочки, которой захотелось приключений или просто некуда было податься, однако лежанка явно предназначалась для одного.

– Еще что-нибудь нашли?

– Мы возьмем на анализ пепел – вдруг тут сожгли окровавленную одежду, например, но по виду похоже на обычную древесину. Нашли следы ботинок, пять окурков и вот еще что. – Софи протянула мне полиэтиленовый пакетик с этикеткой.

Я поднял его, чтобы посмотреть на свет, Кэсси, приподнявшись на цыпочках, заглянула мне через плечо.

Светлый вьющийся волос.

– Рядом с кострищем нашли, вон там, – Софи указала большим пальцем на пластмассовый указатель.

– Есть соображения, когда здесь побывали в последний раз? – спросила Кэсси.

– Пепел не прибило дождем. Я уточню, какая погода стояла тут в последние дни, но там, где я живу, дождь шел в понедельник с утра, а это всего в двух милях отсюда. Похоже, тут ночевали либо этой ночью, либо предыдущей.

– Можно на окурки взглянуть? – спросил я.

– Да сколько влезет, – великодушно разрешила Софи.

Я нацепил медицинскую маску, вооружился пинцетом и присел на корточки возле одной из маленьких пластмассовых этикеток рядом с кострищем. Окурок был от самокрутки, тоненький, докуренный почти до основания. Кто-то явно берег табак.

– Марк Хэнли курит самокрутки, – я выпрямился, – и у него длинные светлые волосы.

Мы с Кэсси переглянулись. Шел уже седьмой час, с минуты на минуту позвонит О’Келли и потребует отчета. Беседа с Марком, вероятнее всего, затянется, даже если мы не заблудимся в путанице местных дорог и отыщем жилище археологов.

– Забудь, завтра с ним поговорим, – сказала Кэсси, – а сейчас я хотела еще к учительнице балета по дороге заскочить, если с голода не умру.

– Она прямо как щенок, – сказал я Софи.

Ее помощница Хелен изумленно посмотрела на меня.

– Ага, зато породистый, – весело огрызнулась Кэсси.

Мы зашагали через раскопки к машине (как Марк и предупреждал, обувка моя совсем потеряла вид, в каждый шов забилась буро-рыжая грязь, а ведь отличные были ботинки! Я успокаивал себя тем, что ботинки убийцы теперь тоже наверняка ни с какими другими не спутаешь), и по пути я оглянулся на лес и снова заметил белое пятно. Софи, Хелен и парень-криминалист медленно двигались между деревьями, тягуче и плавно, словно призраки.

4

Школа танцев Кэмерон в Стиллоргане располагалась над видеосалоном. Возле здания трое детей в мешковатых штанах, вопя, съезжали на скейтах с невысокой стены. Нас встретила учительница-практикантка, очень милая молодая женщина по имени Луиза в черном леотарде, черных пуантах и пышной юбке до середины икры – когда мы поднимались за ней по лестнице, Кэсси выразительно глянула на меня, – и сказала, что Симона Кэмерон заканчивает занятие, поэтому нам придется немного подождать.

Кэсси подошла к доске для заметок, а я огляделся. Здесь располагались два танцевальных зала, каждый с маленьким круглым окошком на двери. В одном из залов Луиза показывала совсем малышам, как изображать бабочек, или птичек, или кого-то в этом роде, а в другом дюжина молоденьких девушек в белых леотардах и розовых лосинах, объединившись в пары, прыгали и кружились под “Вальс цветов” из старенького магнитофона. Насколько я понимал, по способностям девочки, мягко говоря, разнились. Учила их женщина с седыми волосами, собранными в тугой пучок, тело у нее было поджарое и худое, как у молодой спортсменки. Одета она была так же, как Луиза, в руках держала указку, которой показывала на плечи и локти девушек, и командовала.

– Ты глянь-ка, – тихо позвала меня Кэсси.

В девочке на плакате я, хоть и не сразу, узнал Кэти Девлин. Облаченная в белое прозрачное одеяние, она стояла, с показной непринужденностью вскинув назад ногу в совершенно немыслимой позиции. Надпись внизу гласила: “Отправим Кэти в Королевское балетное училище! Поможем ей стать нашей гордостью!” – следом подробности сбора пожертвований: “Дом культуры при церкви Сент-Олбанс, 20 июня, 19:00. Танцевальный вечер, подготовленный учениками Школы танцев Кэмерон. Стоимость билетов: взрослый – 10 евро, детский – 7 евро. Собранные средства будут потрачены на обучение Кэти”.

Интересно, куда теперь пойдут собранные деньги?

Под плакатом висела вырезка из газеты – претендующий на художественность снимок Кэти возле балетного станка. Ее отражающиеся в зеркале глаза смотрят на фотографа с внимательной серьезностью. “Юная дублинка готовится к взлету”. “Айриш таймс” от 23 июня. “Наверное, я буду скучать по родным, но все равно я очень этого жду, – говорит Кэти, – я хотела танцевать с шестилетнего возраста. Мне не верится, что я и правда туда поеду. Иногда я просыпаюсь и думаю, что это мне приснилось”. Статья, несомненно, помогла собрать средства на обучение Кэти – и этот момент нам тоже придется прояснить – и столь же очевидно усложнила нашу задачу: педофилы тоже читают утренние газеты, фотография запоминающаяся, а список потенциальных подозреваемых расширился до масштабов всей страны. Я пробежал глазами остальные объявления: продается балетная пачка, размер 7–8; не хочет ли кто-нибудь из родителей учеников второго уровня, живущих в Блэкроке, объединиться и возить детей на занятия по очереди?

Дверь зала открылась, и мимо нас устремился поток девочек. Все они одновременно говорили, толкались и визжали.

– Вам помочь? – спросила, остановившись на пороге, Симона Кэмерон.

Голос у нее оказался чудесный, низкий, хрипловатый и вместе с тем очень женственный, она была старше, чем я решил поначалу, худощавое лицо в глубоких морщинах. Я догадался, что она, скорее всего, приняла нас за родителей, которые приехали узнать о занятиях для их дочери, и на миг мне пришла в голову безумная идея подыграть ей – спросить про стоимость и расписание и распрощаться, чтобы ее звездная ученица хотя бы для нее еще ненадолго осталась живой.

– Мисс Кэмерон?

– Симона, – поправила она.

Глаза у нее были удивительные – большие, золотистые и с тяжелыми веками.

– Я детектив Райан, а это детектив Мэддокс, – в тысячный раз представился я. – Вы не уделите нам несколько минут?

Она провела нас в зал и поставила в углу три стула. Всю длинную стену занимало зеркало, вдоль него на разных уровнях тянулись балетные станки. Краем глаза я то и дело подмечал в зеркале собственные движения, поэтому подвинул стул так, чтобы не видеть своего отражения.

Про Кэти Симоне рассказал я – явно пришел мой черед. Я ожидал, что она расплачется, но этого не произошло, она лишь слегка мотнула головой, а морщины словно сделались резче, но на этом все.

– В понедельник Кэти приходила к вам на занятия, верно? Как она выглядела?

Молчать умеют немногие, но Симона Кэмерон как раз к таким и относилась, она замерла и, ухватившись за спинку стула, дождалась, когда к ней вернется способность говорить. Прошло немало времени, прежде чем она произнесла:

– Почти как обычно. Немного перевозбужденной – ей пришлось постараться, чтобы сосредоточиться, но это нормально. Через несколько недель Кэти предстояло уехать в Королевское балетное училище. Она все лето этого ждала, и ей уже просто не терпелось. – Симона едва заметно качнула головой. – Вчера Кэти не пришла на занятие, но я решила, что опять заболела. Если бы я позвонила ее родителям…

– Вчера вечером она была уже мертва, – мягко проговорила Кэсси, – вы бы ничего не изменили.

– Опять заболела? – переспросил я. – Она недавно уже болела?

Симона снова качнула головой.

– Не то чтобы недавно. Но здоровье у нее слабое… – веки на миг опустились, – было слабое. – Симона снова посмотрела на меня. – Я учила Кэти шесть лет. Все эти шесть лет она постоянно болела. Началось это, наверное, когда ей было девять. Ее сестра Джессика тоже частенько простужалась, кашляла, но думаю, что она просто очень изнеженная. А вот Кэти страдала от рвоты и диареи. Иногда дело обстояло настолько серьезно, что ее клали в больницу. Доктора подозревали хронический гастрит. Она ведь планировала уехать в Королевское балетное училище еще в прошлом году, но в конце лета случился острый приступ. Чтобы найти причину, ее опять положили в больницу, а когда она поправилась, семестр уже начался, Кэти попросту опоздала. Весной ей пришлось заново сдавать экзамены.

– Значит, в последнее время эти приступы прекратились? – спросил я.

Нам нужно срочно посмотреть медицинскую карту Кэти.

Симона улыбнулась, но воспоминания явно причиняли ей боль, и она отвела взгляд.

– Я переживала за нее, танцорам нельзя пропускать занятия даже по болезни. В этом году Кэти снова приняли в училище, я как-то попросила ее задержаться после занятий и сказала, что надо бы снова обратиться к врачам, выяснить, что с ней не так. Кэти выслушала меня, покачала головой и сказала – торжественно, как будто клятву давала: “Я больше не заболею”. Я попыталась убедить ее, что от болезней нельзя просто отмахнуться, что от этого, возможно, зависит ее карьера, но она лишь повторяла эти слова. И на самом деле с тех пор она действительно больше не болела. Я думала, что, возможно, Кэти просто переросла болезнь, но ведь и воля порой творит чудеса, а Кэти обладает – обладала – сильной волей.

У второй группы тоже закончились занятия. Из коридора доносились голоса родителей, топот детских ног, болтовня.

– Вы и Джессику учили? – спросила Кэсси. – Она тоже сдавала экзамены в Королевское балетное училище?

На начальном этапе расследования, если у вас нет очевидного подозреваемого, единственная верная стратегия – выяснить как можно больше о жизни жертвы и надеяться, что где-то звякнет тревожный звоночек. И я не сомневался, что Кэсси права и нам надо побольше узнать о Девлинах. К тому же Симоне Кэмерон хочется поговорить. Такое часто случается – люди отчаянно цепляются за возможность с кем-то поделиться, потому что когда умолкнут, мы уйдем и оставим их наедине со случившимся. Мы слушаем, киваем, сочувствуем – и записываем все до последнего слова.

– Я занималась со всеми тремя сестрами, в разное время, конечно, – ответила Симона. – Когда Джессика была помладше, у нее имелись способности и она старалась. Но с возрастом появилась патологическая застенчивость, и индивидуальные занятия превратились для нее в муку. Я сказала ее родителям, что лучше избавить девочку от таких страданий.

– А Розалинд? – спросила Кэсси.

– У Розалинд имелся некоторый талант, но ей недоставало прилежания, и она хотела немедленных успехов. Через несколько месяцев она бросила и, кажется, стала учиться игре на скрипке. Мол, так родители решили, хотя, по-моему, ей просто надоело. С детьми такое часто бывает, если они не достигают успехов немедленно и осознают, сколько им предстоит работы, то пугаются и бросают. Но, сказать по правде, ни одной Королевское балетное училище в любом случае не светило.

– А Кэти? – Касси слегка подалась вперед.

Симона долго смотрела на нее.

– Кэти работала… сериио-озно. – Так вот откуда в ее словах такая четкость – похоже, где-то внутри в ее произношении пряталась нотка французскости.

– Серьезно, – повторил я.

– Не просто серьезно, – сказала Кэсси. Ее мать была наполовину француженкой, и детство Кэсси прошло у бабушки с дедушкой в Провансе. По ее словам, говорить по-французски уже разучилась, но на слух все понимает. – Не просто серьезно, а профессионально.

Симона склонила голову:

– Да. Ей даже тяжелая работа нравилась, не только результаты, а именно труд. Настоящие таланты в танцах встречаются редко, а стремление превратить это в дело всей жизни встречается и того реже. А уж одновременно и то и другое… – Она снова прикрыла глаза. – Иногда Кэти просилась прийти сюда вечером, когда один из залов пустует, и порепетировать.

Вот и сейчас близился вечер. Крики мальчишек на скейтах казались далекими и размытыми. Я представил Кэти Девлин в этом зале, в одиночестве. Вот она с отстраненной сосредоточенностью смотрит в зеркало, вот медленно кружится и наклоняется, взмахивает ногой в пуантах, фонари рисуют на полу оранжевые прямоугольники, в стареньком магнитофоне хрипят “Гносиенны” Сати.

Симона и сама, похоже, относилась к работе серьезно. Как она, интересно, вообще оказалась тут, в Стиллоргане, над видеосалоном, где воняет жиром из соседней закусочной и где ей приходится учить балету девочек, чьи матери полагают, будто это полезно для осанки, или хотят сфотографировать дочку в балетной пачке? До меня вдруг дошло, как много значила для нее Кэти Девлин.

– А как мистер и миссис Девлин относились к занятиям Кэти? – спросила Кэсси.

– Они очень поддерживали ее, – без раздумий ответила Симона. – У меня как гора с плеч свалилась, когда я это поняла. Далеко не любые родители готовы отправить ребенка в этом возрасте в училище, и большинство по вполне понятным причинам не жаждут, чтобы дети становились профессиональными танцорами. А вот мистер Девлин, напротив, поощрял желание Кэти поехать. Он был очень привязан к ней. Меня восхищало, что отец так желает дочери счастья, что ради этого даже согласен расстаться с ней.

– А ее мать? – спросила Кэсси. – Она тоже была привязана к Кэти?

Симона слегка дернула плечом.

– По-моему, не так сильно. Миссис Девлин… Я ее не понимаю. У нее всегда такой вид, будто собственные дочери ее смущают. Возможно, она просто не очень умна.

– В последние два месяца вы не замечали ничего странного? – спросил я. – Вас никто не донимал? Обычно балетные курсы, бассейны и скаутские отряды настоящий магнит для педофилов. Если кто-то подыскивал себе жертву, не исключено, что он пришел сюда и выбрал Кэти.

– Понимаю, о чем вы, но нет. Мы за подобным следим. Примерно лет десять назад какой-то тип залезал на ограду вон там, на холме, и в бинокль наблюдал за нашими занятиями. Мы заявили в полицию, но они ничего не предпринимали, пока он не попытался заманить маленькую девочку в машину. С тех пор мы сохраняем бдительность.

– Никто не проявлял к Кэти особого интереса?

Подумав, она покачала головой. Нет, никто. Ею многие восхищались, участвовали в сборах на обучение Кэти, но особенно никто не выделялся.

– Ее таланту завидовали?

Симона рассмеялась, смешок получился короткий и резкий, больше похожий на выдох.

– У нас тут родители не такие искушенные. Они хотят, чтобы их дочки просто немного потанцевали, ведь это миленько, а делать профессионалами их никто не собирается. Некоторые девочки ей завидовали, это точно. Но чтобы убивать? Нет.

Она вдруг показалась мне вымотанной. Ее изящная поза не изменилась, а вот в глазах поселилась усталость.

– Спасибо, что уделили нам время, – сказал я. – Если у нас возникнут еще вопросы, мы с вами свяжемся.

– Она мучилась? – коротко бросила Симона. На нас она не смотрела.

Она первая задала этот вопрос. Я начал было проговаривать обычный ничего не значащий ответ, о результатах вскрытия в том числе, но Кэсси сказала:

– На это ничто не указывает. Мы пока ни в чем не уверены, но на первый взгляд смерть наступила быстро.

Симона с усилием повернула голову и посмотрела Кэсси в глаза.

– Спасибо, – сказала она.

Провожать нас она не стала – насколько я понял, сомневалась, что у нее хватит сил. Закрыв дверь, я заглянул в круглое окошко и напоследок посмотрел на нее. Прямая и неподвижная, она сидела, сцепив руки на коленях, – сказочная королева в башне, оплакивающая принцессу, которую украла ведьма.

* * *

– “Я больше никогда не заболею”, – повторила Кэсси в машине, – и ведь не заболела. Как там Симона сказала? Сильная воля?

– Возможно.

Похоже, ей в это верилось слабо.

– А может, девочка симулировала болезнь, – предположил я, – тошноту и понос изобразить несложно. Может, она так старалась привлечь к себе внимание, а после того, как ее приняли в училище, ей это больше не требовалось. Теперь она и безо всякой болезни получала достаточно внимания – статьи в газетах, сбор денег и прочее… Курить хочется.

– Синдром Мюнхгаузена, только юного?

Кэсси повернулась, ухватила с заднего сиденья мою куртку и нашарила в кармане сигареты. Я курю красные “Мальборо”, у Кэсси любимых сигарет нет, но обычно она покупает легкие “Лаки Страйк” – лично я считаю их девчачьими. Она прикурила парочку и протянула одну сигарету мне.

– А медицинские карты ее сестер нам дадут посмотреть?

– Сомнительно, – ответил я. – Сестры живы, информация закрытая. Если получить разрешение от родителей…

Кэсси покачала головой.

– Почему ты так решила?

Она на несколько дюймов опустила стекло, и ветер сдул с ее лба кудряшки.

– Не знаю… Джессика, ее близняшка, – такая зайка. Может, она, конечно, просто переживает из-за Кэсси, но уж очень худенькая. На ней был свитер не по размеру большой, и все равно видно, что девочка меньше Кэти, а ведь и та не тяжеловес. И вторая сестра… С ней тоже что-то не так.

– Розалинд? – спросил я.

Видимо, голос у меня прозвучал странновато, потому что Кэсси покосилась на меня.

– Тебе она понравилась.

– Да, наверное, – признался я, сам не знаю, почему с вызовом. – Вроде милая девушка. И о Джессике так заботится. А тебе что, не понравилась?