– А с кем он приходит? И почему утром? Он что, не учится?
– Понимаете, Леопольд Янович, он с кем- то из уборщиц появляется, но они проходят через другой сектор. Наши охранники его нигде не замечали. Больше ничего узнать невозможно. Он на такие расспросы не отвечает. Как партизан на допросе. Если ему что- то надо, он мне как- то так без слов дает понять об этом. Или назывными предложениями. Лиска при нем вроде переводчика. С ней он общается более- менее нормально. Но мальчишка внимательный и памятливый на редкость. Если он Вас раздражает своим присутствием, мы, конечно, его выставим. Но уж очень интересный паренек. С удовольствием бы его стажером взял вместо Курочкиной. Врушки этой.
Леопольд Янович хмыкнул неопределенно, но вердикта своего не вынес, хотя ничего хорошего от присутствия странного ребенка ожидать не приходилось.
В первые дни Короткевич, заходя в открытую комнату, чувствовал себя неуютно. Отыскивал Тоньку глазами, чтобы не попасть в какую- нибудь неловкую ситуацию. Мало им с Иваном было ехидной Лизаветы! Леопольд Янович, например, любил напевать в одиночестве, но знал, что фальшивит. И песни у него были все какие- то пионерские: «Край родной навек любимый…» или про «веселого барабанщика». Еще привычка была дурная, приобретенная в далеком детстве: когда задумывался, закусывал зубами согнутый указательный палец и качался из стороны в сторону. Ивана Климовича он не стеснялся. Тот сам был хорош. Когда нервничал, то громко чихал или щелкал суставами на пальцах. Но при Курочкиной оба старались вести себя интеллигентно. А тут ребенок- невидимка! Думаешь, никого нет, а он в углу притаился, глаз с тебя не сводит.
Тонька приходил и уходил в одно и то же время: с девяти до одиннадцати.
По понедельникам и вторникам не появлялся. Курочкина тоже отсутствовала. У нее это были лекционные дни. Так что в это время Короткевич и Жуков могли расслабиться: песни петь и суставами щелкать в свое удовольствие.
Постепенно Леопольд Янович стал привыкать к странному мальчику, но иногда его все же одолевали сомнения, хорошо ли позволять ребенку находиться в атмосфере микробиологической лаборатории. К тому же могли возникнуть неприятные осложнения с начальством. И он не двусмысленно давал понять Ивану Климовичу, что у них из- за Тоньки- Левенгука могут быть большие неприятности.
– Да ладно Вам, Леопольд Янович, – отмахивался тот. – Мы с Вами экспериментом сейчас не занимаемся. Вы обзор пишете, я отчет стряпаю, а Лизавета возится с безобидным грибом. Что же касается начальства, то оно раньше одиннадцати не появляется. А случай, согласитесь, неординарный. На прошлой неделе Лизавета дала Тоньке пару чашек Петри со стерильной питательной средой, и он сообразил открывать их на разных уровнях: на полу, на столе и на верхних полках. К тому же попросил еще столько же, чтобы держать открытыми разное время. Понимаете? «Ловил микробы из воздуха» вполне осмысленно. Я только подсказал ему, что нужно одну чашку не открывать, чтобы была контрольной. А что если этот Антон Королек реинкарнация какого- нибудь Спаланцани? Тот ведь тоже отроком был одержим всякими экспериментами. Кстати, он «чашки Петри» – «блюдцами» величает, что, собственно, определение более точное.
Короткевич ничего не ответил, только плечами повел. Про детские годы итальянца он не помнил. Но то, что вполне взрослому Спаланцани удалось провести по водяному микро- канальчику на стеклышке один единственный микроб в капельку воды и там изучить всю его «биографию», восхищало его до сих пор.
Между тем Тонька выторговал у Лизаветы право заниматься собственными опытами на четвертой части ее рабочего места. За это он исправно помогал ей подготавливать к стерилизации чистые микробиологические пипетки: заворачивал их в папиросную бумагу.
Чашки Петри, в которые Тонька отлавливал микробы из воздуха, он помещал в специальный шкаф с подогревом и каждый день смотрел на разлитый в них студень. На четвертый день, к его явно выраженному на лице восторгу, там появились какие- то темные пятна. В тех чашках, что стояли на полу, их было больше всего. Через неделю пятна разрослись и стали различаться по цвету. Одни были зеленые, другие бурые или черные. Курочкина не разрешила снимать с чашек крышки, сказала, что плесени и без Тонькиных опытов в воздухе хватает. Нечего в комнате эту заразу искусственно разводить.
– Грибы? – удивился Тонька. – Они в лесу растут и…
– В магазине, – ехидно продолжила Елизавета, – в виде нарезки из шампиньонов.
Тонька помолчал немного, потом спросил:
– А чем они на грибы похожи. Плесени эти.
Курочкиной было некогда заниматься просвещением. Она дописывала отчет о лабораторной работе.
– Потому что это просто клубки из гиф.
– А что такое «Гифы»?
– Ну, нитки такие из клеток. Отстань!
И Тонька отстал в ожидании подходящего момента.
На следующий день, угостив вечно голодную Елизавету бананом, он осторожно сказал:
– Лиза, у меня в «блюдцах», то есть в «чашках», пуговицы какие- то. Никаких ниток там не видно.
– Надоел ты мне, Антон! – прошамкала Курочкина, дожевывая банан. – Если бы не Иван Климович, давно бы я тебя отсюда выставила. Мало мне дома Маруськи! Липучки вредоносной. Как пошла в школу, так житья мне дома не стало. Задачки за нее решай, стишки проверяй!
– А у меня еще конфета есть – «Коровка», – неожиданно сказал Тонька, в ответ на эту реплику.
– Еще чего! – буркнула Курочкина. – Я уже неделю на диете. «Коровка»! На что это ты намекаешь?!
– Ни на что. Ты очень даже худая. Вот подруга твоя…
– Любка что ли.
– Да- да! Гораздо тебя толще.
– Во, представь, а говорит, что у нее 42. У меня, значит, 44 размер, а у нее 42! Зашибись!
Ладно. Что такое клетки знаешь? Ну, у растений, животных.
– Знаю- знаю, – торопливо ответил Антон. – У нас предмет есть «Мир вокруг тебя». Нам клетки лука показывали.
– Ты их глазом видел?
– Нет. Мы по очереди в микроскоп смотрели.
– Чего же ты тупишь? «Пуговицы» твои тоже нужно в микроскоп рассматривать, дошло?
– Но ты же просто так смотрела!
– Ты меня с собой не ровняй. Я их в лицо знаю.
– А мне в микроскоп покажешь?
– Еще чего! Делать мне нечего! – отрезала Курочкина, бросая банановую кожуру в мусорную корзину с бренными останками своей любимой колбы Эрленмейера.
Услышав эту реплику, Иван Климович оторвался от разыгрывания сложных пассажей на компьютерной клавиатуре и сказал с укоризной:
– Елизавета Никодимовна, помогли бы парню сделать один живой препаратик. А? Вот же микроскоп рядом.
– И- и- ван Климович! – завопила Лиза дурным голосом, – у меня лекция через полчаса, а еще пробы нужно отбирать!
– Ну, ладно- ладно! – Жуков театрально отклонился в сторону от Курочкиной и, как бы для защиты, выставил перед собой открытые ладони.
И Тоньке:
– Придется тебе подождать милости от Елизаветы III. Но ты и дотошный, Антон. Прямо доктор Роберт Кох! Уважаю.
– «Доктор Кох» ?! «Палочка Коха»!!!– вполголоса уточнила Елизавета, зажигая перед собой газовую горелку Текле и поднося к огню колбу, чтобы стерильно извлечь из нее нужное количество содержимого.
– Ладно, Антон! – неожиданно вмешался в разговор Леопольд Янович. Давай вместе посмотрим, что там у тебя выросло.
Он перенес микроскоп со стола Курочкиной к себе и пригласил Тоньку сесть рядом.
Микроскоп Елизаветы был похож на тот, который Тонька разглядывал в учебнике «Мир вокруг нас». На столе Иван Климовича стоял другой с биноклем наверху. Тонька подумал про себя, что бинокль привинтили к микроскопу, чтобы смотреть двумя глазами. Когда они в школе разглядывали клетки кожицы лука, то один глаз приходилось прищуривать. И один мальчик, Кирик, все время закрывал не тот глаз, что нужно. В бинокль, наверное, смотреть было бы гораздо удобней.
Потом Леопольд Янович, как и Курочкина, зажег газовую горелку, провел через лисий хвост пламени железный стерженек с проволочным крючком на конце, чтобы убить на нем все посторонние микробы, и зацепил что- то из зеленой «пуговицы» в Тонькиной чашке. Эти зеленоватые ворсинки он растер в капельке воды на одном стеклышке и накрыл другим, очень тоненьким.
– Рассказать тебе, Тонька- Левенгук, как современный микроскоп устроен? Или ты знаешь?
– Нам на уроке только на лук разрешили посмотреть. По очереди, – смутился Антон. – И чтобы руками не трогать.
– Ну, тогда послушай. Вот это – тубус, труба то есть. Снизу и сверху в нее вставлены увеличительные стекла. Самые главные – внизу. От них зависит, как четко ты будешь видеть свой объект. Ну, то, что тебя интересует. А вверху, возле глаз у тебя находятся линзы окуляра, которые увеличивают картинку, чтобы удобней было ее рассматривать. Круглая площадка, на которую я кладу стеклышки – «предметный столик». Теперь я включаю специальную лампочку, которая в микроскоп встроена, и «препарат» – частичка того, что выросло у тебя на чашке Петри – освещается ярким светом через специальное устройство. Конденсор. Там тоже линзы.