Я могла ездить домой и заниматься в своей комнате. У меня там было всё, что мне нужно. Но папа очень часто бывал дома, так как он работал обычно оттуда. Не то что бы он мешал мне физически, я просто не хотела находиться в этой квартире. Осознавать, что я делаю ее с моими родителями. Мне просто было тошно видеть свою старую школу из окна, тошно входить на кухню, где я обычно вижу свою маму. У великого психолога был гибкий график, и она приходила в разное время. Могла в 21, а могла в 15. Чаще всего она была занята, но само ее присутствие создавало в доме непереносимую атмосферу.
Поэтому у меня было два варианта: я сидела либо в кафе, либо в школе. Иногда я ходила в библиотеку и занималась там.
Многие мои знакомые выкладывали истории, как они красиво учатся в кафе. Кружка кофе, аккуратные стопки тетрадей, планшет, распечатки и красиво лежащий карандаш. На самом деле это брехня. Надо еще постараться найти кафе, в котором будет более-менее удобно заниматься, не будет громкой музыки и тусклого света.
Когда я долго не выходила покурить, с моей концентрацией начинало происходить что-то странное. Я начинала хуже думать. Хуже анализировать. В теле была как будто тяжесть. Иногда даже все плыло перед глазами. Ужасная штука. Приходилось вставать, выходить в туалет, чтобы не тратить кучу времени на спуск и выход на улицу. Там я открывала окно и курила. Так хорошо было в эти моменты. Хоть что-то было хорошего.
Я поставила себе установку: «Надо победить». А все остальные чувства мне это сделать мешали. И я начала загонять их максимально в себя, старалась притуплять их и не обращать на них никакого внимания. Мне это казалось крайне эффективным. Более того, нужно было не думать об этих чувствах. Иначе мозг сразу взрывался.
Постепенно я вошла в какой-то дикий темп. Я старалась как можно меньше со всеми общаться, потому что они все жутко меня отвлекали. Я старалась заставить себя слушать всё на лекциях, максимально запоминая и конспектируя в бешеном темпе. Я заставляла себя сидеть и читать до поздней-поздней ночи. Потом с утра я ехала на уроки, выпивая на голодный желудок пару энергетиков. Сидела мертвая на уроках. Потом, подавляя дикое желание пойти спать, садилась за столик и учила, писала, читала. Шла на факультатив и внимательно слушала там. Приезжала домой. Повторяла на ночь всё, что было нужно. Ложилась спать относительно вовремя. Но не могла уснуть.
Эта бессонница была ужасной вещью. Просто отвратительной. Такого не пожелаешь никому.
Я ложилась спать с безумно тяжелой головой. Закрывала глаза. Уставший мозг вроде бы должен уснуть. Но нет! Этого никогда не происходит. И нет – он даже не продолжает думать. У меня перед глазами начинают носиться какие-то световые демоны, мозг просто сходит с ума, как будто карусель с лошадками, которая стала крутиться со скоростью света. Или какая-нибудь катушка. Обрывки фраз. Цвета. Мимолётные картинки, каждая из которых больно отдается в голову. Мозг не может остановить эту адовую катушку. И ты не можешь. Как только закрываешь глаза – понимаешь, что тебе невероятно плохо. И при этом ты жутко сонный. И не можешь абсолютно полностью взять над собой контроль. Сильно усугубляет дело осознание того, что завтра рано вставать. Мозг начинает невероятно паниковать: как это, мы еще не спим, а уже скоро вставать? В итоге я тратила с этой паникой гораздо больше времени на то, чтобы заснуть. Я лежала и мне казалось, что я горю в аду – мой мозг плавился, тело паниковало. Перед глазами проносились картины тощего оборотня, который держится за голову, мотает ей, кидается как будто от жуткой боли из стороны и в сторону. Я чувствовала себя именно так. Мне очень хотелось сделать именно так. Это было ужасно паршиво. Я не могла погрузиться в сон. Я постоянно думала о том, что «Я не могу погрузиться в сон». Я не могла погрузиться в сон, потому что была перегружена за день. Поскольку я была перегружена за день, я была очень сонной. Я была очень сонной и не могла погрузиться в сон, постоянно думая об этом. Это адовый круг. Это ад.
Я паниковала. Из-за этого плакала. Плакала, что не могла уснуть. Мне постоянно представлялись кипы тетрадок и распечаток.
Я думала о том, что мне надо сделать завтра. Как только я, безумно уставшая, закрывала глаза, я сходила с ума без всякого преувеличения. Я мучилась. Потом опять. И опять. На живот. На другой бок. Голова разрывается. Прижимаю к себе игрушку. Ложусь на спину. Кипа тетрадей. Опять тетради. Тетради. Завтра метро. Люди. Опять люди. Регион через три месяца. Завтра рано вставать. Регион через два месяца. Световой ад перед глазами. Регион через один месяц. Не могу уснуть. Дура, почему я не могу уснуть.
В какой-то момент, ужасно измотанная, я либо засыпала на пару часов, либо не засыпала вообще. Во втором случае приходилось, несмотря на все желание спать, брать себя в руки, открывать глаза (хотя они слипаются), садиться на кровати, а лучше – вставать, подходить к окну и смотреть в него долго-долго. Глубоко дышать. Очень глубоко дышать.
Мне помогало устроить ледник в своей комнате. Это было уже зима. Я открывала окна. Ждала, пока везде станет холодно. Долго сидела, закутавшись в одеяло. Стараюсь ни о чем не думать или представлять что-то максимально спокойное, максимально хорошее. Жутко уставшая, я потом засыпала. Но с меньшими мучениями.
Мне нужно было продолжать впитывать в себя знания. Я была жутко уставшей из-за непривычно мне ритма.
Но самая большая проблема была в другом. Я загоняла все свои эмоции в себя. Мол, так удобнее их контролировать. В общении с родителями была в совершеннейшей апатии: что бы они не делали и не говорили, я либо намеренно им не отвечала вообще, либо, проговаривая даты в голове, максимально апатичное что-то говорила, иногда даже абсолютно бездумно.
Родители сильно не допытывались, но их маразм по отношению ко мне крепчал. Не беситься и не тратить на это свои нервы я могла только лишь в абсолютной апатии. Как итог – я уже даже не знала, что я действительно испытываю к родителям. Ну и я к региону была на грани срыва.
Эта апатия была у меня не только с родителями. Чтобы более-менее успевать делать домашку, мне приходилось совершать над собой усилие. При всей моей природной усидчивости это было трудно. Постоянно, когда я делала домашку, особенно по математике, я сильно жалела, что трачу на это время. В какой-то момент, ближе к самой олимпиаде, я нашла выход: на все ненужные предметы я по большей части забила.
Делала только самое необходимое. Часть уроков не посещала вообще – сидела где-нибудь и занималась. Было очень стыдно потом смотреть в глаза учителям, уроки которых и нагло пропускала. В основном это были те, с кем я очень хорошо общаюсь. Только с математичкой у меня отношения были натянутые. Ее пары я пропускала без малейшего сожаления.
Но из-за того, что я часто вгоняла себя в апатию и продолжала существовать в этом состоянии, я даже не чувствовала настоящего сожаления, наверно. Страшно сказать, что я вообще ничего не чувствовала, но была на грани.
Радости не чувствовала вообще. Только так, слабое удовлетворение. Зато отлично чувствовала злость, она начала на меня накатывать невероятными потоками. Чуть что – я сразу злюсь. Конечно, я тоже подавляла ее.
Но, во-первых, её было гораздо сложнее подавить, чем другие эмоции. А во-вторых, я так сильно раздражалась именно из-за этой апатии. Я вгоняла себя в рамки: учиться и ничего не чувствовать. И каждый раз злилась, когда не могу выполнить эту установку. Получается, я злилась на то, что я злюсь. Это не способствует ничему хорошему.
На факультативы по подготовке к олимпиадам по истории ребята часто приносили еду. Многие преподаватели сами много кормили нас, в основном всякой вредной едой. В классах обычно лежали какие-нибудь вкусняшки: шоколад, всевозможные печенья. Я, будучи жутко голодной после уроков, поглощала всё это с радостью и относительно бездумно, не до конца осознавая, сколько именно печенек я съела, пока слушала лекцию.
Сама тоже стала налегать на сладкое: оно лучше всего помогает, когда у тебя голодный обморок (такая противная штука, когда тебе жутко плохо от голода и нервов и ты даже можешь упасть в полноценный обморок).
В кафе чаще брала сладкое, чем нормальные блюда – они стояли дешевле, да и мне было привычно под них работать. Со своей апатией я не сильно парилась над качеством еды. Я ела, уча что-то; ела, переписывая что-то; ела, читая что-то. Я действительно не хотела есть из-за апатии. Не хотела никакой нормальной еды.
Но когда я понимала, что я голодная, я срывалась на вкусняшках. Часто такое было, что я голодаю весь день с семи утра, а потом в 17 часов объедаюсь печеньками до полной сытости. Это, конечно, ни к чем хорошему не приводило. Представьте: наесться печеньками так, чтобы хватило на дневное функционирование. Такая себе идея.
Я никогда в своей жизни не задумывалась над качеством и количеством поглощаемой пищи. Но когда я взглянула на себя после олимпиады в зеркало, я поняла, что потолстела килограмм на 10.
Раньше я нормально развивалась и росла, а теперь начала питаться сладкими вредностями. Но самый сок заключался в том, что теперь я уже не могла просто взять и перестать есть вкусняшки. Каждый раз я понимала, что хочу их невероятно и остановить себя не в силах. Это было уже реальной психологической проблемой. Мой язык привык кушать сладкое всегда и везде, а физику, которая дополняется безумными восклицаниями мозга: «Вкусняшки! Вкусняшки!», пересилить очень трудно.
Я еще буду над этим работать. Но все мои постепенные переходы на нормальное питание не заканчиваются успехом. Родители давят на меня, мол: «Иди в зал». Они недавно купили мне абонемент. Я пробежала на беговой дорожке двадцать минут, а потом стояла как дурак, придумывала, что еще можно сделать. В зал надо идти с понимаем того, чем ты собираешься заниматься, с программой тренировки. Мои родители об этом не позаботились.
Возвращаясь к тому, как я себя чувствовала, решив, что посвящаю себя олимпиаде. От ребят я отдалилась очень сильно. Не завязывала с ними долгих разговоров. Только на общие темы, по которым не придется говорить долго. Иначе я застревала на желании общаться надолго.
Однажды, в начале моей подготовки, я после урока, на перемене, разговорилась с ребятами в раздевалке. Мы вместе вышли из школы купить еду, потом решили пропустить следующий урок и сходить на какую-то выставку современного искусства. В итоге мы гуляли весь день. Потом пошли тусить к одной девочке, и я у нее переночевала.
Мы очень круто провели время. Но потом у меня были проблемы. Как с родителями, так и с самой собой. Родители действительно разозлились, особенно мать. И я тогда очень старалась войти в апатию. Выслушала ее холодно. И ушла. И была рада, что у меня получилось. Точнее, рада я была потом. Тогда я такая: ок. И всё. Ок. Всё ок. Как-то так.
После этого случая веселого времяпровождения я вывела для себя несколько истин. Я, гуляя с ребятами, не пошла на лекцию в ЦПМ, а именно на этой, которую я пропустила, разбирались очень-очень-очень важные вещи. Эксклюзив, как говорили мне мои знакомые, которые туда сходили. А меня там не было.
Я взяла конспекты у ребят, но они были скомканные и непонятные. Лекции никто не записывал.
Я рвала и метала. Очень злилась на себя. В следующие разы я отходила от друзей как можно раньше, не заводила с ними бесед.
В итоге и со мной их нормально заводить перестали. Я старался просто не попадаться на глаза тем, с кем мне хотелось бы сейчас гулять где-нибудь, сидеть в кальянной, беседуя и отдыхая. Я бежала к распечаткам и книгам. Заставляла себя ни о чем не думать и не грустить. Просто сидеть, читать, впитывать информацию.
Внутри меня хотел разбушеваться водопад чувств и эмоций. Часто хотелось рыдать. Но я говорила себе четкое: «Нет» и подавляла, подавляла, подавляла. Подавляла всё, что теплилось у меня в груди. В конце концов мне стало казаться, что там уже ничего не теплится. Точнее, либо ничего, либо злость.
В один из дней, когда я вернулась домой и села читать, пока принтер распечатывал всё мне нужное, ко мне в комнату вошла мама. Она оглянула мой относительный беспорядок, подняла на меня глаза и из-под очков спросила: «Аня, может, тебя записать на несколько сеансов к психологу? Ты последнее время очень нездорово выглядишь».
Я посмотрела на нее, наверно, самым злым взглядом на свете и попыталась из себя выдавить: «Нет, мама, спасибо». Она стала настаивать. И тут я резко невероятно взбесилась, начала орать и чуть не раскидывала предметы вокруг.
Меня бесили все факты в совокупности: моя мать-психолог с пофигистическим отношением ко мне предлагает мне записаться к психологу. Я даже крикнула что-то матом. Мать очень удивилась. Она посмотрела на меня, заплакала и разозлилась одновременно, и вышла из моей комнаты со словами: «Я никогда не разговаривала так со своей матерью». Как-то так. Это был ужасный инцидент.
Я повалилось на кровать. Потом встала с кровати, потому что я хотела не рыдать, я хотела метать и рвать все вокруг. В какой-то момент я села за свой стол и учила названия и историю храмов до поздней ночи. Потом обнюхалась валерьянки. Легла спать.
И не могла уснуть очень долго. Небо уже начало слегка светлеть, когда я заснула. Хотя, когда я это обнаружила, то на меня накатилась жуткая паника вроде: как много времени! Нужно срочно уснуть! И я минут 30 лежала, пытаясь побороть это чувство. Я было измотанная жутко. В груди кололо. Голова болела. Больше всего хотелось напиться.
На регионе я несколько раз чуть не упала в обморок. Перед самой олимпиадой, во время нее и после. Когда я сидела над своим вариантом, в какой-то момент меня дико затошнило. Все тело ужасно тряслось. Я минут 20 потратила только на то, чтобы не упасть в обморок. Твердила себе, что все хорошо. Перед глазами всё шло туда-сюда. Расплывались черные круги.
Нервничала я невероятно несмотря на свою «апатию». Не хотела ни есть, ни пить, ни что-либо еще. Была сосредоточена на варианте. Трудно было, если честно, из-за апатии и чего-то жутко давящего внутри грудной клетки, по полной включить свою фантазию. А она требовалась в некоторых заданиях. В
итоге у меня получилось довольно сухо, если честно. Писала без энтузиазма. Много раз перечеркивала предложения, потому что ручка тряслась настолько, что слова получались совсем неразборчивые. Так было жутко страшно, когда рука дергалась абсолютно без моей воли. Это очень страшно. Но я отгоняла все ненужные мысли и весь лишний страх. Иначе я бы грохнулась и умерла от того, что перенервничала.
Когда я выходила из класса, поняла, что у меня трясутся ноги. Они невольно подкашивались – еще одно страшное ощущение. Кое-как дошла до лавочки в помещении, где я писала регион. Сидела там с зеленым лицом минут 15. Потом медленно пошла в каком-то забытье к выходу.
Меня нашли двое моих знакомых, которые тоже прошли на регион. Они, увидев мое зелено-бело-синее лицо поехали со мной на такси в кальянную. Мы там долго сидели. Я просто спала на пуфиках.
Странно, но я просто вырубилась, несмотря на количество потерянных нервов. Потом друзья довезли меня до дома. Невероятно огромное спасибо им за это. Они совершенно не обязаны были это делать. Последние месяцы мы очень мало общались, а я вела себя странно и избегала их. Тогда я не до конца всё понимала и нормально не поблагодарила их. Но спустя некоторое время мне хочется плакать от осознания того, насколько классные люди меня окружают.
В детстве, классе во втором, мне учительница сказала, когда я расплакалась на продленке из-за ложных друзей, которые меня бросили: «Друзья бывают настоящие и ненастоящие. Настоящих найти очень трудно. Настоящие никогда в беде не бросят, всегда бескорыстно помогут. Всегда спасут». Немного советская фраза, но она мне отлично запомнилась. И вот, в новой школе я нашла себе «настоящих друзей». Они даже не были мне хорошими приятелями, с которыми я провожу много времени. Я плохо из знала, они плохо знали меня. Но они помогли мне в реально трудной ситуации. У меня просто слёзки. Просто слёзки.
На меня мама однажды стала наезжать: мол, я должна бросить пить и курить. «Ты пьешь, это ужасно» – говорила она. Да, я пью. И что? Вон, спросите у тех девочек лет четырнадцати, в черных дешевых лосинах и с распущенными волосами, которые идут по дороге к бургер-кингу – почему они пьют? Они тебе скажут что-нибудь. Скорее всего: иди к черту.
Если кто-нибудь мне скажет, что я слишком романтично смотрю на вещи, в том числе на потребление алкоголя, то он будет не прав. Нет, я просто мыслю. Не как эти девочки в черных дешевых лосинах и с распущенными волосами. Они пьют, и причина, по которой они это делают: они не мыслят. Я пью именно потому, что мыслю. Я вижу, что происходит вокруг меня. И мне от этого довольно тошно.
И не только вокруг меня, во внешнем мире: еще страшнее, а что происходит во внутреннем. Иногда я пытаюсь понять, например, что внутри меня. Как работают мои эмоции, мои чувства. Почему у меня дергается рука с карандашом. Почему я так злюсь. Откуда берутся мои чувства. Почему я, когда злюсь, чувствую зудящую пустоту в груди. И это настолько ужасное чувство, что оно мешает жить. Мешает делать то, что мне надо: а у меня были олимпиады. Мне нужны были деньги, которые я бы выиграла, став победителем последнего тура.
Это же отличный вариант не зависеть от родителей какое-то время, а потом я смогу найти себе работу и снимать квартиру. Я думала об инвестициях. Эта идея определенного, свободного отношения к деньгам привлекает меня. Я хочу вложиться в какой-то стартап или что-то в этом роде. Но для этого мне нужно выиграть олимпиаду, потому что я не обладаю какими-то практическими навыками и не могу заниматься дизайном, сайтами – то, что очень любят на фрилансе. За это платят хорошие деньги, но мне это, во-первых, неинтересно, во-вторых – я не могу физически этим заниматься. У меня нет пока что ни времени на это, ни материальных средств. Заниматься копирайтингом (самая близкая область к моим гуманитарным наклонностям) – пустая трата времени.
Я хочу изучать то, что мне правда нравится, от чего я получаю (ну или по крайней мере получала) кайф. Даже сейчас, после всей этой подготовки к олимпиадам, мне хочется изучать культуру и историю. Я знаю, что они не принесут мне много денег. Мои практики-родители часто мне об этом напоминают. Вроде: «Аня, куда ты собираешься поступать?», «Аня, а ты задумывалась уже над своим будущим?».
Эти вопросы с некоторой периодичностью задает мне папа, иногда еще подключается мама. Ей и на это относительно насрать, если честно. Она не говорила со мной всерьез о моих увлечениях, не обсуждала их. Было только: «Ну и что, что тебе интересна история? Это просто предмет в школе. Надо идти на что-то прикладное, что хоть немного тебе потом поможет в жизни». Папа однажды мне сказал: «Иди хотя бы в пед».
А я, обучаясь в свое школе, видела, как дети относятся к учителям истории, особенно в пятых-седьмых классах. Они на нее плюют. Они не делают домашку. Им неинтересно. Если ты будешь пытаться их завлечь инверсным форматом заданий, интерактивами, половине будет плевать, а другая половина будет кидаться в тебя тухлыми помидорами с задних парт и смеяться. А кто-то еще пожалуется своим родителям, мол: вот мы сегодня на истории играли в кахут, и нужно было зайти в него через телефон, а у меня он старый, плохо работающий. Придут к тебе родители и будут на тебя орать, что ты принижаешь их ребенка, что они многодетные и что они не обязаны покупать высокотехнологичные телефоны. Скажут еще что-то вроде: «Вам нужно, вот и купите всем телефоны». Преподавать в общеобразовательных школах – невероятный треш. Хуже мало что придумаешь. Это даже не ад, это еще глубже. Просто Тартар какой-то.
Поэтому мне нужно получать деньги любым другим путем. Максимально при этом используя свое увлечение историей. Поэтому я занималась олимпиадами.
Я изучала тему за темой. Культура, история. А ведь все это – жизнь людей. Таких же, как и мы с вами, только десятилетия, века назад. Я читала книги, в которых подробно описывались войны, голод, смерти. Когда ты действительно погружаешься в эти темы, у тебя взрывается мозг. БА-БАХ. У тебя начинает болеть душа. У тебя фантомно болит спина – ты осознаешь, какой груз поколений висит на тебе. И ты не знаешь, нужно ли его скидывать. С одной стороны – ты часть культуры, часть истории, малюсенькая ее крапинка, но все-таки часть. С другой стороны – на тебя это просто морально давит. И ты хочешь отбросить эти мысли и жить только своей жизнью.
Сейчас подробнее объясню, что я имею в виду. Вот представьте. Вы сейчас сидите где-нибудь, допустим, на диване. В своей квартире. Вы в городе – у вас есть дом напротив. Кирпичный и малосимпатичный. За этим домом еще дома – большие, многоэтажные, и все совершенно разные. Одни белые с обшарпанными балконами, другие – типичные хрущевки. Третьи кирпичные, с выделенной центральной частью, которая выше остальных на один этаж.
А рядом с этими третьими домами – красивая новостройка-комплекс. Она огорожена забором, вокруг нее много зелени. Она возвышается среди всего остального – в ней этажей 25. А за ней беспрерывным потоком идут дома – преимущественно серые с темными балконами.
Черт побери, в каждом из этих домов тысячи окон. За каждым из этих окон – история какого-то человека. Этот человек сейчас пришел с работы или собирает чемоданы для путешествия. Этот говорит по телефону с мамой или моет своего маленького сыночка в ванне. Этот учит школьное задание по литературе или переживает расставание с девушкой. Готовит себе яичницу или пьет пиво.
Так странно осознавать себя малюсенькой частичкой этого общества. Смотреть на бесконечные окна бесконечных домов и осознавать, насколько много людей вокруг тебя. У каждого своя судьба. Свой характер. Свои переживания. Но эта часть размышлений даже как-то вдохновляет. Есть еще другая часть – и вот она давит.
Эта последняя часть заключается в осознании того, что ты, как частица этого мира, принимаешь на себя часть «духовного опыта» этого мира, этого народа. Люди страдали и умирали так, как мы себе сейчас представить не можем совершенно. Но что самое страшное – и они не могли себе этого представить, когда жили мирно. Да, уровень жизни был все равно хуже. Но если ты живешь в мире, ты, все-таки, живешь в мире. А когда начинается война, она рушит мирные устои в любом обществе и любое время. Это ужасно. Это даже более чем ужасно, это невыносимо больно и непередаваемо грустно.
Когда я изучала историю и культуру СССР, я валялась на кровати или стояла в туалете и рыдала. Я просто рыдала взахлеб, когда читала или слушала истории про детей в 30е годы, которые пытались выжить. Я рыдала.
Я шла после этого и напивалась. Я обсуждала это со своими друзьями. Кто-то говорил: даже не хочу думать об этом, перестань. А кто-то разделял мои чувства и мою точку зрения. Мы пили вместе. Мы пили в честь всех этих детей (и не только), но пили с великолепным осознанием, за что мы это делаем. Мы пили, чтобы избавиться от этих мыслей и от этих чувств. Мы пили, чтобы самими продолжать жить, а не терзать себя образами, которые навсегда канули в небытие. Мы пили, чтобы заглушить стон души. Мы пили, когда осознавали, что происходило и что происходит сейчас. Мы пили, чтобы сбежать от тупости, от бесполезности, от глупости и нелогичности общества. Мы пили и плакали. Мы плакали и пили. Мы пили, чтобы не плакать.
И когда я приходила после этого домой, а мама со своим серьёзным лицом надменно говорила: «Ты хочешь стать алкоголиком? Хочешь убить свое здоровье? Хочешь убить свое будущее?», мне хотелось то ли рыдать, то ли злиться на маму.
И тут все нелогично. И тут все так грустно, так больно, так ужасно. Неужели этот мир никогда не поменяется? Неужели я обречена быть частичкой этого ужасного мира? Я стояла и слушала мою мать. Я злилась на нее, обижала ее. Но мне казалось, что это более справедливо, чем все остальное. Я, пьяная, стояла, слушала нотации и восклицания своей матери, которая и подумать не хотела, что в этот момент творилось в душе у ее дочери.
Региональный этап я все-таки прошла. Поехала на всеросс. Но не взяла его. Не стала ни победителем, ни призером. Я рыдала. Рыдала очень долго. Рыдала везде – во время уроков, на улице, в метро и у себя в квартире. Иногда останавливалась, думая, что выплакала все слезы, но потом снова начинала рыдать. Я слегла с болезнью недели на три. Лежала, отсыпалась, плакала, через какое-то время стала пытаться осознать что-то. Мне было очень хреново физически. Физически даже больше, чем морально. Моя апатия сказалась на организме. Я стала очень нервной и раздражительной. Но три недели практически постоянного сна, лежания в кровати и всех вышедших со слезами эмоций взяли свое. Мне стало получше. Потом уже, после моей болезни, началось лето.
Я понимала, что и так достигла очень много. Ничего не зная про олимпиады, никого до этого не готовясь, я за один год взяла регион. Я поняла, что я талантлива и мне надо развиваться в этом направлении. Я поняла, что по сравнению со многими другими я усидчива. Даже очень. И послушав подробные истории других ребят, я узнала, что моя апатия – это еще ничего. Бывает хуже. И эти ребята может иногда и выглядят неплохо, и разговаривают адекватно – но им безумно тяжело на самом деле.
То, что я не стала ни победителем, ни призером, никаких льгот по поступлению в ВУЗ мне не давало. У меня еще был шанс попробовать снова в одиннадцатом. Я сразу проходила на последний этап. Но я не скажу, чем все закончилось. Мне хотелось бы сказать кое-что другое.
Я несколько лет жила в многоэтажном доме на двенадцатом этаже. Мои окна выходили на запад. Каждый вечер из окна был виден закат, и каждый раз я не обращала на него никакого внимания. Да и знала ли я, что мои окна выходят на запад? Вряд ли.
После окончания одиннадцатого класса, в июне, мы переезжали. На первый этаж в том же районе. Тогда уже прошли и олимпиады, и ЕГЭ. И однажды, когда я приехала помочь собрать вещи родителям в старую квартиру, я, бросив взгляд на окно, с удивлением обнаружила на небе скопление облаков. Их края подсвечивали розовые, фиолетовые, оранжевые лучи солнца, хотевшего скрыться где-то далеко за домами.
Я смотрела какое-то время на закат. И в тот момент у меня в душе что-то шелохнулось: я поняла, что на самом деле хотела бы смотреть на закат целую вечность. Я подумала, что не так давно, еще пару месяцев назад, определенно сочла бы это дело пустой тратой времени.
Мои мысли всегда уносились в сторону, которая находится где-то слишком далеко от всего этого, от всей этой завораживающей красоты природы, которую мало кто может оценить и понять до конца. Все обычно бросаются яркими фразами о ней, вроде «восхитительный закат», «прекрасное заходящее солнце», «красивые облака» и тому подобное.
Я всегда презирала это: бросаться изъезженными фразами, не вкладывая никакого необычного смысла в них и толком не понимая, что именно и зачем ты описываешь. А еще презирала вообще соприкосновение с природой, потому что мне это всё казалось глупой идиллической пасторалью. Мои мысли раньше в нее не вписывались, они были гораздо дальше, на какой-то темной стороне луны. Они не видели журчания воды и порывов ветра. Они принимали это как что-то обычное и совершенно не стоящее внимания. Мои мысли считали: на свете есть много вещей, которые нужны тебе. И все эти «вещи» были максимально бытовые на фоне «великой души эстета».
Я как-то всегда считала себя эстетом. Но когда я стояла в своей старой квартире и смотрела на закат, я поняла какую-то суть этого мира. Какую-то бренность и вечность на фоне моей маленькой жизни и забот. Я ощутила всю мелочность своих целей. Мне стало так грустно. Вот по-настоящему грустно, так, что сердце томилось в груди. Зачем я всё это делаю? Олимпиады, желания, цели, чувства… эта мысль, преследовавшая меня подсознательно все последних два года, максимально выплыла на поверхность.
И я вдохнула воздух, дувший из окна. Знаете, по-настоящему вдохнула, глубоко-глубоко подняв грудь. Недавно прошел дождь, и я слышала, как машины беспрерывно едут по дороге, врезаясь в лужи и капли. Столько всего происходит в этом мире, так какая разница, что происходит со мной?
Ответить на этот вопрос очень важно. Без него вы не сможете двигаться дальше, не сможете жить, не будете чувствовать мотивацию. Из этого можно, как я, вывести на апатию и стараться просто переть к какой-то цели. Но это всегда будет труднее, вы будете сами изъедать себя.
В первый раз обратив внимания на тот закат, я почувствовала себя не только частичкой этого мира, но и самой собой. Я неотделима от мира – да, я его точечка, но точечка абсолютно самостоятельная. Когда у меня что-то сильно болит, я корчусь от боли, и не думаю: ой, почему я это испытываю, а весь мир вокруг нет. В этот момент я сосредоточена только на своих чувствах, своей жизни.
Когда я хочу съесть мороженое, я тоже не о мире думаю, со всеми его березками, домами, людьми, судьбами, жизнями, смертями. Я думаю о своём желании съесть мороженое, и не более. Мы есть мы. Надо себя принять. Мы с нашими желаниями, мыслями, целями, части этого мира. Отгораживаясь от природы, я как будто не принимала ее. Я видела закат и понимала, что я есть я, что моя грудь вздымается по моему повелению. Я до слез начала ценить свою возможность дышать. Возможность думать. И мои цели перестали казаться мне мелочными. Я живу своей судьбой, а не судьбой всех моих соседей по многоэтажке. Я это только я, вот такие вот пафосные фразочки. Но в них столько заложено! Только попробуйте встать, прочувствовать каждую клетку своего тела и искренне заявить: я это я! Громким, спокойным, четким и устойчивым голосом. Попробуйте! Отличная тренировка и проверка вашего к себе отношения.
Поэтому важно помнить: ваши цели важны для вас самих. Для мира тоже, раз вы считаете себя его частичкой. Вы целостная частичка, так что двигайте своей попой и живите счастливо. Не повторяйте моих ошибок. Чаще смотрите на закат. Закаты – они такие. Делают нас счастливыми. Немного. К ЕГЭ и олимпиадам надо готовиться, если вы этого хотите. Но всегда думайте: я дышу? Я правда дышу? Да, я дышу! Смейтесь как дети и радуйтесь этому. Иначе вы вообще разучитесь чему-либо радоваться. Достигайте своих целей, оставаясь самими собой. Легко мне, наверно, говорить об этом. Я провалялась в апатии и жестких конфликтах с собой два года. А может, и всю свою прошедшую жизнь. Но не делайте как я. Будьте собой и не мучайте себя. И да, замечайте закаты. А то теперь, когда я увидела, что они существуют, я живу на первом этаже. Перед моим окном – три многоэтажки. Так что замечайте закаты, друзья мои, пока не поздно.